Текст книги "Жизни сестер Б."

Сегодняшние наблюдения, ч. 3

Глава, в которой Шарлотту ждет неудача (от лица Энн)

Из Дневника Энн в возрасте девятнадцати с половиной (и двадцати) лет, содержащего описания персонажей, диалоги и наброски в помощь будущему писателю

Весна: все громче звучат крики детей, в ожидании прогулки в парке

Эм: Я смотрю, тебе понравился завтрак.

Пес: Гав!

Эм: Правильно, если папе не нравится моя яичница с ветчиной, почему бы тебе ее не съесть.

Пес: Гав-гав!

Эм: Зря он говорит, что омлетами питаться вредно. Да разве это заявление чем-то обосновано!

Пес: Гав!

Эм: Блюда из яиц полезны независимо от того, что у них внутри или рядом, что едят до них или после. Утверждать обратное просто-напросто глупо. Ты, как я вижу, рад, что я вернулась. Тетя наверняка кормила тебя одной овсянкой, пока меня не было.

Пес: (сопит)

Эм: Не стоило мне уезжать. Это была плохая затея, очень-очень-очень плохая. Но уверяю тебя, дорогой пес, Эм больше никогда тебя не бросит. Даже если нас выселят в почтовое отделение, я тебя не оставлю.

Пес: Гав-гав!

Эм: Что такое? Хочешь еще омлета? Вот ведь неугомонный, поэтому я тебя и люблю. Однако набирать лишний вес нельзя, поэтому давай-ка лучше в парк! Ну что? Побегаем в парке? Я возьму твой любимый резиновый мячик, весь пожеванный. А возьмем с собой Ровер II? Правда, она ужасно ленивая. Ладно, возьмем: покажешь ей, как развлекаться в парке – уж в этом ты спец! Ровер! Ровер II! Собирайся, мы идем в парк!

Собаки: Гав-гав-гав-гав!

Эм: Хозяина мы тоже позовем, он очень любит поиграть. БРЕНУЭЛЛ, МАКАКА, ХВАТАЙ ПАЛЬТО! МЫ ИДЕМ ШАЛИТЬ!

Весна: становится светлее

С возвращением Эмили мы опять взялись придумывать истории, только теперь под деревом в парке, с венками на головах – начиная с лишений, постигших королевский клан Бойзберри, члены которого бежали с горы Трефойл от Безумного принца Эдгара, с радостью прижимая к себе семь волшебных конвертов и семь семян невидимости. Эмили настаивает, что дети в рассказе должны быть калеками; я готова поддержать ее идею, только если время от времени их будут поднимать в воздух ярко сияющие птицы.

Лето: жара, мозги вытекают из головы и пачкают волосы

Лотта приехала нас навестить и рассказывает о своих «сердечных делах», то есть об их отсутствии. Мы ходим, держась за руки, вокруг стола, на головы нацепили первые попавшиеся головные уборы: охотничью шапку, соломенную шляпу или то, что Лотта называет «клош».

– Один мужчина с работы, – сообщает она, – предложил мне стать добровольцем в его проекте и читать матерям-одиночкам лекции о витаминах. А я ответила, что матерям-одиночкам нужна не я – им нужен самоконтроль и здравый смысл. «Ты очень прилежная и способная, – заявил он. – Я бы попробовал переубедить тебя за чашечкой кофе».

– Он так позвал тебя на свидание! – со смехом откликается Эмили, и Лотта, поняв это, тоже смеется, а Эм добавляет: – Тише, не то разбудим тетушку и придется выслушать лекцию о ранних пташках! Дай-ка угадаю, – шепчет она, – на нем был модный галстук?

– Нет, одевается он по-простому, да и стрижка неудачная. Глаза блестят, как у фанатика.

– Господь всемогущий и все святые угодники! – восклицает Эм. – Что же нам делать? Неужто соглашаться на супруга-мужлана? Лучше искать еду по помойкам.

– Он считает меня прилежной, – говорит Лотта, стоя спиной ко мне и обращаясь к Эм. – Что бы он сказал, если б мог узреть, каков мой разум с его необычным мышлением и миллионом идей, ждущих претворения в жизнь? Если б заглянул в мое сердце и понял, как скоро оно ускоряет ход?

– Да пошли они. – Эм садится на кухонный стул и снимает маленькие ботиночки.

– Легко тебе говорить. – Лотта пододвигает другой стул, чтобы сесть напротив сестры. – В отличие от меня, ты довольна своей обособленностью и готова быть одна навеки. Может, зря я отказалась? Что думаешь?

Эмили пожимает плечами. Этот разговор ей уже наскучил.

– Секретарша с моей работы в ночную смену, – продолжает Лотта, – рассказывала о своем достойном брате…

– Достойном брате? – усмехнувшись, вставляет Эмили. – Такие бывают?

Однако Лотта никак не реагирует, а я тоже придвигаю стул, сажусь рядом и беру ее за руку.

– О его талантах, о планах на будущее, о том, как ему трудно найти хорошую девушку. «По описанию он просто чудо!» – с улыбкой сказала я, но ей даже в голову не пришло, – Лотта сглатывает ком в горле, – познакомить меня с этим образцом совершенства. И никогда не придет. Она добродушная, но не слепая же: прекрасно видит, какое неприглядное у меня лицо, какая худощавая фигура. Любимому брату такого не пожелаешь.

Мы не спорим с сестрой, поскольку и сами знаем, что непривлекательны.

Лотта, наверное, и не осознает, с какой силой сжала наши ладони, стараясь не заплакать.

– Она видела меня в слезах возле измельчителя бумаг, когда мне поручили утомительное задание; она знает, что я «вспыльчива» и «чувствительна», а еще «не умею веселиться» (то есть не пью и не участвую в пирушках). Но я бы очень хотела с ним познакомиться, ведь он всерьез занят учебой и мечтает посмотреть мир!

Эм закидывает длинную руку на плечо Лотты, которая готова разрыдаться. Это вполне в ее духе – в одну секунду, без предупреждения, переходить от экстаза к трагедии, от комедии к отчаянию.

– Что же мне делать? – спрашивает она дрожащим голосом. – На улице все мужчины глядят сквозь меня, даже старики! Время бежит, сестры! Я не знаю, как быть дальше!

Может, вспомнить о том, что сестры в таком же положении, в одной лодке? Только вот лодка у нас поменьше и потеснее и уже идет ко дну, хочется сказать мне, но Эмили спешит обнять Лотту.

– Я не желаю прожить всю жизнь в одиночестве, – со всхлипом выдавливает Лотта, уткнувшись в плечо Эм, и с ее головы падает клош.

– Ты не останешься одна, – успокаивает Эм, – даже и не думай.

– Мы всегда будем рядом, – добавляю я, хотя все без толку.

Осень: галоши, к окнам липнут мокрые листья

Драма в «Роу Хед». Шарлотта лишь твердит, что изъяла двухнедельную зарплату с целью «убраться оттуда ко всем чертям», и ни слова больше.

– С меня хватит! Хватит! – повторяет она. Когда спрашиваю, что она имеет в виду, Шарлотта стискивает зубы и у нее дергается глаз. Ей всего двадцать четыре, а вокруг рта уже появились морщины. – У всего есть предел, – только и отвечает она, расставляя на полке памятные сувениры: оловянного солдатика, локон чьих-то волос.

Зима: отзвук колоколов эхом проносится среди голых деревьев

Вновь сменился сезон. Так и хочется спросить: чья теперь очередь рискнуть и потерпеть неудачу? Ясно, что Эм никуда не поедет, да мы ее и не заставим. На меня будут рассчитывать только в самом крайнем случае, хотя с того случая в «Роу Хед» прошло уже два года. Бренуэллу пора бы уехать, но он не изъявляет желания.

Папа глядит на всех с беспокойством, пытаясь представить, что нас ждет.

На меня навалилась странная усталость. Нужно писать, но нет сил.

– Может, сдать пару комнат жильцам? – пробует пошутить Брен.

Весна: отчаянное меньшинство ходит без пальто и перчаток

Эмили хочет посидеть в парке у фонтана и решить вопрос с близнецами Пейсли и воющим Волком из Эйдертауна, я отказываюсь. Пожав плечами, она дальше сочиняет стихи, исписывает ими целые страницы. Наши тревоги ее вовсе не тревожат – в этом плане она не человек.

Лето: говорят, настало лето, но время покажет

Мы ходим вокруг стола, надев шляпы. Лотта заявляет, что наш Стеклянный город мертв.

– Если нам суждено вкалывать на унылой работе, забудем про мечты о ярких и сияющих мирах! Не нужна нам романтика, величественные лорды и бескрайнее переливающееся море. Давайте сочинять унылые истории! Унылая работа тоже по-своему благородна.

– Чепуха, – говорит Эм, предложившая Лотте сочинять вместе с нами только из любезности.

Ровер сжевал мою записную книжку, а мне даже не жалко. Хотела бы я поделиться надеждой с Лоттой, но я и свою уже растеряла – сама не знаю, каким образом. Что поможет мне пробудиться?

Осень: дождь, потом солнце, потом холод, потом дождь

Брен решил поехать в город и продавать там шаржи на туристов. Обещает вскоре возместить сумму, выделенную из расходов на его комнату и питание. Деньги польются рекой.

Реакция отца: Я рад, что ты проявил инициативу. Мы обязательно субсидируем твою очередную сумасбродную затею (это я перефразирую). Реакция Лотты, если бы она была здесь, а не вышагивала с гневным видом по парку: Можешь показать план? Сколько рисунков и по какой цене необходимо продать, чтобы погасить выданную сумму? Реакция тети, смахивающей слезу: Зачем так далеко уезжать? Ответ Брена: Здесь вокруг одни деревенщины, они ничего не понимают в рисунках (показывает на картину, где мы изображены втроем, а его лицо стерто по той причине, что не получился нормальный нос). Наблюдение Эм: Брат умеет привлечь внимание, он настоящий шоумен, и у него все получится – мы же видели его работы, мы знаем, на что он способен. Или у кого-то есть идея получше?

Вывод малютки Энн: будущий долг Бренуэлла придется отрабатывать мне.

Недолго мне осталось жить в нашем домике.

Часть 3. Надежда

Настоящее совершенное

Глава, в которой Лотта и Эм находят учителя за рубежом (в основном от лица Шарлотты)

Дорогой дневник,

Перед нами новый мир! Мы с Эм бегаем по piazza, прямо как в нашем парке, не обращая внимания на странные взгляды итальянцев: мы свободны! Бежим через мост, через isola. Смеемся, пробегая по рынку, будто мы все еще дети, и бежим, бежим дальше! Снова останавливаемся у реки и смотрим в темные воды, на собственное отражение: вместе со звездами и ярко-белой луной. Мир полон чудес, невиданных прежде чудес, и прекрасен своей новизной: мы свободны и опять срываемся на бег!

Дорогой дневник,

Поверить не могу, что мы здесь! И все благодаря мне, моим стараниям! Прилежная Шарлотта, послушная Шарлотта! Это я постаралась! Полученные тут знания помогут мне стать учителем – точнее, так я сказала тете. Одной она мне ехать не позволила, так что я уговорила Эм – нашу Эмбли-Уэмбли, уютную домашнюю Эмили, которая лишь раз уезжала из дома, когда полгода провела в школе, не выдержала стажировку в фирме, а здесь чуть не умерла от тоски по родине, – поехать со мной.

Мы выбрали Рим, так как хотели попасть в многослойный город, где перед нами открываются самые разные пути: путь Ренессанса, по которому шел Микеланджело, желая договориться с папой римским; путь Средневековья с кровавыми битвами между итальянцами и захватчиками; римский путь, по которому ступали императоры, патриции и рабы. Мы желаем, чтобы все было у наших ног!

Никогда я не хотела чего-то так сильно! Буду спать не больше трех часов за ночь, чтобы каждую свободную минуту проводить рассматривая, чувствуя, прислушиваясь, размышляя; каждая проведенная здесь минута равноценна миллиону минут дома – так пусть это путешествие станет вечным и растянется на всю нашу жизнь. Думаю, Эм оно особенно пойдет на пользу, а то она была готова состариться и умереть, не выходя из нашего дома. Мы обе изменимся – навсегда! Займемся ли мы и впрямь преподаванием – вопрос открытый, и он не должен беспокоить нас здесь и сейчас, в нашем настоящем совершенном.

Дорогой дневник,

Мне кажется, хорошая идея – с началом новой жизни рассказывать о себе, чтобы легче было сбросить старую поросль и дать свободу молодым побегам. Меня зовут Лотта, а также Шарлемань, а также Шарли-Барли Бронти, я старшая из четверых, старше двух третей из шестерых, матери нет, зато слишком много отца и еще больше тетки, до недавнего времени проживала в достопочтенном доме, который покинула с целью исследования новых миров, а конкретнее – старых миров, а еще конкретнее – вечного мира. Я такая мелкая и незначительная, чаще всего незаметная, даже если встану на голову, хотя такое бывает редко, поскольку я подвержена головным болям и другим недугам нервной системы – как последствие того, говорит папа, что я чересчур много думаю; того, что потребляю недостаточно рыбьего жира, говорит тетя; того, что с ним спорю, заявляет Брен; того, что панталоны сильно жмут, вопит Эмбли-Уэмбли; того, что мне не хватает физической нагрузки, предполагает Энн, которая, обдумав свой вариант, моментально берет свои слова обратно и сожалеет о сказанном.

Моя незначительность лишь подчеркивается простотой гардероба – если вообще можно подчеркнуть то, что и так не привлекает внимания. У меня три платья, и я чередую их в зависимости от настроения: все серые, все нарядные, то есть, по сути, одинаковые, поэтому я крайне внимательно прислушиваюсь к собственному настрою, дабы определить, какое лучшего всего подойдет. Волосы зачесываю наверх, чтобы торчали уши, потому что, как говорят, мне предстоит многому научиться, и я не хочу ничего упустить или прослушать.

До приезда в этот bella cittá я прошла немало войн, и все они были проиграны, а именно: войны в качестве няни и войны в «Роу Хед» в качестве временного секретаря, в которых на протяжении четырех или более лет меня подавляли и делали мою жизнь несчастной. Пробыв на земле всего двадцать шесть лет, я не сомневаюсь, что боевые раны затянутся и никто не заметит, что я хромаю и иногда просыпаюсь ночью от собственных криков.

Помимо незначительности и скромности в общении с незнакомцами, я отличаюсь необычайным интеллектом и довольно эрудирована. Однако прежде всего я ленива: мне бы больше заниматься и меньше валять дурака. Теперь я даю себе твердое обещание: постараться увидеть, услышать и почувствовать все то, что я никогда раньше не видела, не слышала и не чувствовала, и посредством этих новых впечатлений измениться к лучшему! Быть открытой ко всему, что выпадет на мою долю, и позволить итальянскому совершенству усовершенствовать и меня. Я как кусок необработанного мрамора, как неразмешанная краска!

Эмили, лежа на кровати в отеле, вслух поражается тому, что мой пупок достоин такого пристального внимания. Она смеется над тем, что я веду дневник, а я и не удивлена: тот, кто себя до конца понимает и не меняется, никогда не задается вопросами вроде «кто я» и «что я делаю на этой зеленой планете».

Пора нам проложить дорогу в город, говорит Эмили, и она права.

Добавлю только, что буду в мельчайших деталях описывать наши приключения – конечно, не как турист, по-рабски запечатлевающий каждое место и ощущение. Я, скорее, хочу вести заметки обо всем важном, чтобы в дальнейшем лучше понять увиденное или как-то применить этот опыт на практике. Говорить буду только правду, даже если выставлю себя в дурном свете, как это частенько случалось в моей жизни.

13 июня, Эмбли-Уэмбли Бронти. Тетя покормит Всадника если не забудет, а папа, надев плащ, исправит все неправильное в Городе. Энни взяли нянькой к Робинсонам Бренни идет по вагону и кричит Тише! Тише! чтобы все его услышали. На пустыре в Антарктике готовятся к восстанию. Лотта тайком что-то пишет. Иисус на стене при смерти со скучающим видом такими темпами умрет он нескоро. Вот рисунок Рынка как только найду ленту перенесу его сюда Лотта уходит прежде чем я успеваю вернуться.

Дорогой дневник,

Мы отлично провели часок у фонтана Треви, ели хлеб с сардинами и воображали, что может произойти с двуличным придворным Сальдино. Сама я с ним почти не знакома, так как придумали его Эм и Энн, хотя в целом имею представление о двуличных придворных. Мы так и не сошлись насчет того, сумеет ли Сальдино расстроить запланированную свадьбу Дженнифер из Оринджа с сумасбродным Рексом Стюартом, королем Низин: Эм считает, что да, потому что это поможет развитию сюжета, а я говорю, что нет, потому что такая история никого не порадует. Как я уже сказала, время мы провели отлично, и в течение этого часа я забыла, что нахожусь в Риме и ем хлеб с сардинами у фонтана Треви, так как представляла себя в королевстве в Антарктиде, которая превратилась в теплую и обитаемую страну благодаря Гениям Эмми и Лотти – и это меня встревожило и тревожит до сих пор.

Дорогой дневник,

Жилье мы сняли самое недорогое. Простая комната под стать нашему бюджету: шаткая кровать с балдахином, на которой мы спим вместе с Эм, низенькая скамейка для багажа, раковина и кран с холодной водой (non potabile![1]1
  Непригодная для питья (итал.). – Здесь и далее примечания переводчика, если не указано иное.


[Закрыть]). Полотенца не выдают, в связи с чем лицо после умывания приходится вытирать рукавом, таким же чистым или не очень, как сама раковина, в которой мы и стираем одежду. Из крана всю ночь капает вода, напоминая о том, что туалет в коридоре, то есть довольно далеко. Над кроватью висит крест с распятым Христом – видимо, чтобы у нас была возможность помолиться, если бы мы захотели. Взгляд упирается в каменную стену.

Впрочем, настало время побродить. С нами хочет пойти соседка, которая пользуется той же ванной, что и мы. Я не успела ни согласиться, ни придумать достойную отговорку, как Эмили громко и кратко сказала: Нет.

Дорогой дневник,

Эм ведет себя грубо. Не понимает, что мне не нужен Стеклянный город – точнее, понимает, но не видит причину. Она предложила вместе придумать еще один воображаемый мир, лишь бы вернуться к нашим историям! Я пыталась объяснить ей про настоящее совершенное, а Эм только гневно покачала головой: одно, говорит, другому не мешает. Посмотри вокруг! – восклицаю я, хотя находимся мы в жуткой комнате хостела – таких наверняка полно и в любой другой стране. Мне ничего другого не нужно, добавляю я, и так оно и есть.

У меня столько надежд на это путешествие! Я хочу все увидеть и испробовать. Пусть Эмили не беспокоится: сила моего воображения не пропадет, просто я желаю, чтобы она основывалась на том, что я вижу. В этом и заключается разница между нами – или же между мной в прошлом и мной, какой я желала бы стать. Среди разрушенных колонн Рима мне хочется увидеть сам Рим – древний Рим, Рим любой эпохи, а не заселенные земли Антарктиды. Таковы мои намерения. И пусть Эмили с этим смирится.

Дорогой дневник,

Вчера мы шли по широкой улице и очутились возле ведущих в подземелье руин, которых полно в этом городе. На первый взгляд обычные развалины, пыль и свалившиеся с прежних высот камни, теперь лежащие как попало на земле, однако внимательный глаз различит здесь цель и закономерность, сумеет вообразить былую грандиозность строения. Эти обломки, как я узнала из путеводителя, некогда представляли собой четыре храма и театр, в котором с гордым видом выступал Цезарь – и там же был убит! Прочитав об этом, я глубоко вздохнула, а Эмили вдруг увидела кошек, трущихся о колонны, таких уродливых и костлявых, что решила их накормить.

Все восемь тысяч? – спросила я.

Если понадобится, ответила она, и ушла куда-то вместе с деньгами, отложенными на обед.

Кошки полакомились fegatini – то есть кусочками печени, объяснила Эм, а нам достался только хлеб.

Мы составили отчеты о том, что сегодня узнали, сделали набросок развалин и представили, как все выглядело раньше. Я вообразила, как Цицерон убеждает своих соотечественников продемонстрировать истинные римские достоинства, прежде всего дисциплину и самопожертвование. У Эмили в голове нарисовалась картина с объявлением войны и убийством девственницы.

Зачастую нам попадаются современные на вид постройки, которые, оказывается, возведены еще древними римлянами, и это заставляет о многом задуматься, особенно об обманчивости внешнего вида, природе истины и так далее, в результате чего получаются великолепные отчеты, в основном у Эм, которая обладает способностью видеть самую суть вещей.

Увы, пересчитав деньги, мы обнаружили, что средства уходят намного быстрее, чем мы предполагали. Теперь придется (а) сократить наше пребывание здесь, (б) меньше есть или (в) перестать кормить кошек (Ни за что! – возражает Эм).

20 июня, Эмбли-Уэмбли Бронти. Дома папа, тетя и Бренни собрались на Пятничный ужин запекают жаркое даже летом. Папа сможет рассказать обо всем хорошем чего он добился, как навел порядок в Городе тетя сообщит что сшила милые вещички для бедных а Бренни ничего не скажет так как на Железной дороге нет ничего замечательного. Лотте здесь хорошо, выражение лица иногда буйное. Вот рисунок до сих пор нет записи с Энни в окружении жутких Робинзонов как будто это она потерпела кораблекрушение. До генерала Фортескью дошли слухи о мятеже.

Дорогой дневник,

Неслыханное дело – в галерее Боргезе мой блокнот для зарисовок вдруг понадобился в качестве дневника, так что в нем и продолжу, поскольку случилось кое-что удивительное, и я боюсь упустить необходимые для рассказа подробности, если не изложу их прямо сейчас.

Прежде всего надо сказать, что я поругалась с Эм. Если вкратце, то она не расчесывается.

Я такая, какой меня создал Ваал! – вопит она, а я возражаю, что она стоит у египетской статуи. Вот что она пытается мне доказать: смотри, нелепым поведением я могу привлечь даже больше внимания, чем нелепой внешностью. Когда мы среди чужих, ей стоит только повысить голос, чтобы выиграть в любом споре.

Тогда-то я и заметила этого необычного мужчину. Он наблюдал за нами сквозь черное пенсне. Сначала он показался каким-то безобразным: взлохмаченные волосы, мускулистые плечи, совершенно не подходящие к стройному туловищу, из-за чего он походил бы на обезьяну, если бы не чрезвычайно умные глаза, сияющие редкими темными бриллиантами. Одеяние его было, мягко говоря, экстравагантным: свободные брюки, туфли с острым носом, яркий галстук, вычурный берет. Конечно, я с негодованием отметила, что он следил за нашей перепалкой: за растрепанной Эм и за мной в гневе, словно вглядываясь в самую нашу сущность. Я поспешила выйти из зала египетского искусства. К черту сестру-спорницу! Дважды к черту этого уродливого мужчину!

Дорогой дневник, он пошел за мной! Заметив это, я решила убрать его из своего наброска. Я пыталась срисовать «Дафну» Бернини, хотя мои способности еще не дотягивают до таких высот, а ее метаморфоза слишком неуловима для моей грубой руки, а тот мужчина, выходит, внаглую заглядывал через мое плечо! Я захлопнула блокнот и направилась в дамскую комнату, куда, как я посчитала, он не рискнет войти, и там, дрожа всем телом, затаилась в кабинке. Здесь я и нахожусь до сих пор, расстраивая планы желающих облегчиться путешественников, однако мне тоже необходимо облегчить душу, записав все это в дневник! Да кто он вообще такой!

Дорогой дневник,

На улице не переставая идет дождь, и Эмили решила, что мы должны переждать его в галерее Боргезе, хотя я уговариваю ее уйти, изображая недомогание. Не обращай на него внимания, говорит она. Он не представляет опасности, если только ты не собираешься в него влюбиться – вот тогда и правда будет страшно.

Как и с любым мужчиной, имела в виду Эм, поскольку этого она едва заметила и не разглядела в нем никакой особенной угрозы.

Я сильно покраснела из-за ее слов, которые она к тому же произнесла громким голосом. Иногда мне кажется, что таково ее устремление в жизни – досаждать мне, и ничто другое Эмили не интересует, ведь у нее нет амбиций и с чужими людьми она способна разговаривать разве что односложно. Впрочем, раздражать меня – достойная цель, тем более легко достижимая.

Поскольку этот блокнот я все равно испортила, вот набросок Эм в компании фараона Тутанхамона, каким я себе его представляю. Они сидят, откинувшись на спинки кресел, едят виноград и обсуждают Ваала, который сделал их упрямыми, чересчур высокими и частенько не желающими распутывать волосы.

Дорогой дневник,

Пишу все это в холле нашей гостиницы при тусклом свете. Уже поздно, но я слышу голоса итальянцев из ristorante на той стороне улицы, они ужинают al fresco[2]2
  На открытом воздухе (итал.).


[Закрыть]. Они общаются громко и непринужденно, ничуть не беспокоясь о тех, кто хочет поспать. Считается, что ужин в такой час не очень-то благоприятен для пищеварения, но они выглядят здоровыми и довольными.

Тот мужчина – теперь я знаю, как его зовут, это синьор Х. – дал мне визитную карточку. Он не ушел из галереи, не ушел от нас, а продолжал наблюдать и наконец приблизился ко мне, когда я стояла у картины с изображением Святой Екатерины. Зачарованная красотой этой работы, я почти успела позабыть о преследователе. Наверное, я рассматривала картину дольше, чем обычная turista, потому что никак не могла избавиться от впечатления, что Екатерина желает заговорить – не со мной, конечно, а со своим создателем. Она предстала перед высшим существом обнаженная – не в смысле одежды, а обнаженная духовно, с обнаженным разумом. Обнаженная и при этом молчаливая; напряжение просто зашкаливает. Что она хотела сказать? Я увидела нечто знакомое в ее глазах, этот взгляд как бы говорил: внутри целая бесконечность, и я готова ею поделиться, а существо, с которым она поделилась бы этим знанием, уже и так все понимало.

Представляю, какой жалкий у меня был вид: рот открыт, на глазах слезы, об осанке и вовсе позабыла.

Чувствуется, что он очень ее любил, этот художник, сказал вдруг кто-то по-английски, прожужжав у меня над ухом. Я резко повернулась и, стыдно сказать, уставилась на того мужчину: он был не сильно выше меня, а его грубая кожа с открытыми порами не внушала доверия.

Чувствуется, он очень ее любил, раз сумел запечатлеть ее печаль и ранимость.

Я кивнула, ведь он был прав. Так мне и казалось.

Вот эта линия, к примеру – он показал на ее голое плечо, и я не могла не заметить, какие красивые у него руки, какие ухоженные и пропорциональные ладони. Мягкая, верно? Так мог написать только влюбленный мужчина, тот, кто смотрит на любимую женщину, правда?

Я не нашлась с ответом, потому что ничего не знала о влюбленных мужчинах. Он улыбнулся – то ли из-за моего молчания, то ли из-за мысли, которая пришла ему в голову, не знаю, – и его лицо преобразилось, как это часто бывает с уродливыми людьми (и, надеюсь, со мной тоже): оно засияло ангельским светом.

Чушь это все! Не любил он эту женщину, он вообще никаких женщин не любил…

Он, наверное, заметил мой озадаченный взгляд.

Этот художник любил мальчиков, объяснил незнакомец, и громко произнесенные слова вновь заставили меня покраснеть. А это, продолжил он, указывая на Екатерину, вовсе не мальчик!

Он замолчал, как бы оценивая откровенную женственность изображенной дамы.

Но она-то, попыталась сказать я на дантовском итальянском, его наверняка любила.

Мужчина рассмеялся. Такого искреннего смеха я никогда не слышала, тем более от взрослого человека. Папа и тетя обычно лишь посмеивались, а не хохотали.

Это, моя дорогая иностранная посетительница, знаменитая Адриана, отозвался он – опять по-английски. Куртизанка. Она хорошо умела изображать влюбленность и готова была делиться ею с любым, кто заплатит.

Вот тогда он и дал мне свою визитку.

Я опытный гид, добавил мужчина. Мои подопечные сейчас в другом зале вместе с женой, изучают этрусков. Где вы остановились?

Я покачала головой, не желая сообщать ему такую информацию.

Ну разумеется, сказал он, тоже качнув головой, вы меня неправильно поняли.

Он забрал у меня из рук карточку и показал надпись на обратной стороне на английском и итальянском: Пансион Х., разумные цены.

Поговорите с моей женой и переезжайте ко мне, и я помогу скорректировать ваши ошибочные понятия об искусстве и жизни в целом – и все это по более низкой стоимости в сравнении с вашим текущим жильем. Сегодня съехали две шведские девушки, завтра комната будет готова.

Не уверена, ответила я.

У нас есть горячая вода, сообщил он.

Поговорю с сестрой.

Сестра отказалась. Не доверяет она какому-то щеголю, и все тут.

Дорогой дневник,

Мне удалось выработать компромисс, который устроит и Эм, и меня. Мы переберемся в пансион с-ра Х. при условии, что нам понравится его жена, обстановка, постельное белье, мы проверим наличие горячей воды, а Эм продолжит кормить кошек с обеденных средств.

Дорогой дневник,

Мы устроились в гостинице с-ра Х., и теперь я должна признаться, что кое-что утаила, хотя клялась писать здесь только правду. Вернемся к той сцене перед картиной со святой. Мы уже обсудили куртизанок и… мальчиков, но визитную карточку он мне еще не дал.

Джентльмен спросил, что вы знаете об этой даме, об этой святой?

Я открыла путеводитель Бедекера, и он тут его выхватил.

Теперь ясно, сказал он, почему ваши знания обрывочны.

Не совсем, ответила я. Да, в них нет системы, зато полно энтузиазма.

Это Святая Екатерина Александрийская. Думаете, колесо здесь только в качестве декорации?

Ничего я не думаю. Обратила внимание только на его цвет и уместность линий.

Она отказывалась выходить замуж за тех, кто не мог сравняться с ней умом.

Он многозначительно на меня посмотрел, словно в ожидании реакции; реакция у меня была, ведь я с трех лет высказывала свое мнение всем, кто готов был слушать, но в тот момент я решила скрыть свои мысли и спрятать бурлящие эмоции за каменным, как у Дафны, лицом.

Конечно же, она умерла девственницей.

Тут я не могла не покраснеть, а с-ор Х. опять засмеялся.

Вы надо мной издеваетесь, сэр! – выпалила я. Пусть я непривлекательна и малозначительна, мало кому известна и никому не принадлежу, но это не значит, что я не достойна любви!

Он улыбнулся, будто именно такого отклика ожидал – нет, жаждал!

Моя дорогая синьорина, сказал он, мы обсуждаем картину и святую, а вы к ним явно не относитесь! Ей суждено было умереть от этого колеса, добавил с-ор Х., но от одного касания колесо разломилось пополам. Не знали об этом? Меч, увы, действовал без сомнений, и таким образом появилась еще одна мученица.

После этого он дал мне визитку и пригласил к себе в гостиницу.

Вы стремитесь к знаниям, сказал он. И это прекрасно. Однако нельзя одновременно быть и учителем, и учеником.

Я взяла его карточку и принялась договариваться с сестрой – почему, сама не понимаю.

Потому что и впрямь стремлюсь к знаниям, потому что сгораю от стыда, когда чего-то не знаю.

Потому что он хочет меня научить.

Потому что скоро я вернусь к битве за свою душу, а утешить меня сможет только учение.

Потому что я даже не представляла, что смогу вести с кем-то подобную беседу.

23 июня, Эмбли-Уэмбли Бронти. Наше новое жилище приемлемого качества хотя бы не приходится больше есть сардины будто мы оголодавшие киты. На стене вместо умирающего человека изображена стайка болтающих женщин. На лице Лотты проступают разные оттенки: красный от возмущения при виде дамы вытирающейся полотенцем зеленый от зависти когда она замечает набор гребней у другой и белый от ужаса когда третья объясняет ей систему охоты на мужчин, целый итальянский флаг. Генерал Фортескью проводит саммит для главы войск Антарктики. Лотта очарована м-ром Х. потому что он такой ученый. Мне тошно от его почерневших зубов.

Дорогой дневник,

Вижу, что еще не рассказала о нашем новом доме, хотя мы провели здесь уже почти целый день. С-ор Х. проводит занятия для хорошо воспитанных дам, которые желают узнать больше об искусстве, так что пансион служит и общежитием, и своего рода школой. Жить здесь дешевле, чем в прежней гостинице, поскольку в комнате с нами обитают еще шесть девушек, при этом в стоимость входит питание и уроки. Предполагаю, что они платят больше, а наше переселение стало возможным в связи с отъездом девушек из Швейцарии (а не Швеции!), так как деньги, подчеркнула с-ора Х., им все равно не вернут.