Текст книги "Темная комната"

Лора

Берлин, начало 1945-го

Лора, задремывая, лежит в темной комнате. Недавно ее разбудил шум, немного погодя она уснула, потом проснулась опять. Лежит, окутанная тихой ночью, на окне цветут морозные цветы. Руки и ноги у Лоры теплые, тяжелые. Наверное, думает она, ей просто почудилось: стены, окно, потолок раздвинулись, а за ними открылось пространство грез.

Хлопает дверь, стены снова на месте, выстроились вдоль кровати. Не открывая глаз, Лора прислушивается. Слышит, как сопит младшая сестренка. Шепотом зовет.

– Лизель. Анна-Лиза!

В ответ лишь глубокое дыхание спящей. Лора погружается в сон. Одна минута, две, десять. Она не знает, сколько времени прошло, но шум вдруг доносится снова.

Хлопанье дверей, голоса. Теперь Лора без колебаний распахивает глаза и ждет, когда под дверью вспыхнет полоска света. В доме по-прежнему темно; внизу кто-то шепчется; чтобы лучше слышать, Лора соскальзывает с постели.

– Что происходит?

– Все будет хорошо. Очень скоро. Вот увидишь.

Фати[8]8
  Фати – папочка, папа (нем.).


[Закрыть] приехал. Он в форме, стоит внизу лестницы. Его обнимает мутти, а в дверном проеме стоит навытяжку солдат, за спиной которого, на дороге, Лора различает грузовик. Холодная ночь льется через порог, скользит по перилам, устраивается у босых Лориных ног. Отец заполняет собой всю прихожую. Он гладит по голове вцепившуюся в его рукава маму и зовет: Аста, meine Astalie – а она плачет без слез. Рот раскрыт, губы силятся сдержать негромкий, сдавленный звук.

– Фати!

– Лора. Моя Ханна-Лора. Еще вытянулась.

Лора утыкается лбом ему в плечо, и он смеется, а мутти проводит по ее лицу нервной рукой.

Работают быстро: фати вытряхивает ящики, мутти укладывает сумки, солдат носит их в грузовик. Лора с Лизель стоят у входной двери. Сонные и неповоротливые: поверх ночных рубашек на них надели платья, а сверху еще пальто. Темень, видно плохо, но родители света не зажигают. Просыпается малыш. Фати берет его на руки, баюкает; мутти, немного постояв и посмотрев на них, уходит наверх будить близнецов.

Держась за Лорину руку, сестра глядит на отца с братишкой.

– Мы назвали его Петером, в честь тебя, фати.

– Я знаю, Лизхен.

Улыбается. Лора тоже глядит на него. Фати как фати, но не такой, как всегда. Не как на фотографиях. Не как в прошлый раз. На Рождество – не на это, на предыдущее. Фати переводит взгляд на Лору.

– Пойдем. Я принесу одеяла. Устроим вас в машине поудобней.

Кажется, едут они много часов. Из деревни выбрались в долину. Мутти с Петером на коленях молча сидит впереди рядом с фати. Ни огонька. Тьма и шум мотора.

Лора с сестрой и братьями сидят в кузове на вещах. Лизель спит, открыв рот, близнецы рассматривают отцовский затылок. Сидят тихо, плечо к плечу, нога к ноге. Покачивают головами в такт движению, таращат сонные, удивленные глаза. Лора шепчет.

– Это фати.

Кивают в ответ.

Останавливаются они посреди сверкающего инеем двора. Какие-то люди, фонари, незнакомая комната с двумя кроватями, пахнущая сыростью и соломой. Когда мутти задувает фонари, на улице уже сереет. В дальней стене комнаты – широкое окно, и Лора видит отца, его плечи; различает на фоне сереющего неба сгорбленный черный силуэт. Лоре холодно в их с Лизель кровати. Отец приносит новое одеяло, укутывает Лору и целует. От него пахнет потом, и колется щетина на подбородке.

– Где мы?

– На ферме. Здесь безопасно.

Его шепот убаюкивает Лору.

– Самое место переждать эти последние недели.

Когда она снова просыпается, в незнакомой комнате светло, а отца уже нет.

* * *

Мертвая пора между войной и миром. Все равно что плыть стоя. Или задерживать дыхание, пока птичка не улетит. Текут недели, настает весна, ветреная и синяя, и дни кажутся Лоре длинными и бесформенными.

Ферма стоит у подножия холма на берегу тихой речушки, затерявшись в зелени долины. Лора знает, что приближается армия. Русские – с одной стороны, американцы – с другой. В Гамбурге у них был особняк с большим садом и служанка. Даже после эвакуации, в деревне, у них был отдельный дом. А здесь они живут вшестером в одной комнате. Утром прислоняют кровати к стене, а на ночь опускают снова.

Глядя на тени от туч, плывущие по холмам, Лора обрывками, как сон, вспоминает полночный приезд отца. Очень скоро. Вот увидишь. Проходят месяцы, а ничего не меняется. Занимаясь домашними делами, она уговаривает себя подождать: наша победа не за горами. Осталось недолго.

Погода замечательная. Лизель с братьями дни напролет проводят на улице; сначала они играют во дворе, но вскоре, от скуки, забираются все дальше в поля. Мутти беспокоится, если их не видно, мечется по комнате, а когда они наконец приходят, срывается на крик.

Почти каждый день жена фермера приносит еду. Хлеб, яблоки в тесте, кислую капусту, яйца и молоко. Иногда бывает бекон или маленькие, сморщенные осенние яблочки. Стоя в дверном проеме, гостья одаривает улыбками малыша и близнецов.

После обеда Петер спит, мутти и Лизель штопают чулки, а близнецы играют под столом. Тихо играть они не умеют, шепчутся на всю комнату.

В ясные дни Лора различает в далеких складках холмов небольшой городок: грифельные столбики дыма из труб, столбик потемнее – шпиль. С того конца долины доносится грохот орудий. Иногда, если шум сражения слаб и звуки его не проникают в дом, Лора приоткрывает окно и ищет в безоблачном небе самолеты Luftwaffe, представляя, как падают в долину бомбы, принося с собой пожары и смерть. Но слышит одни только птичьи трели.

Когда вечером мутти задувает лампы, Лора отгибает край шторы. А утром видит в щелку полоску синего неба над головой. Каждый день она встает и ложится с мыслью о фати, сильном и гладко выбритом, и о том, когда кончится война. В мирной полутьме зашторенного утра Лора представляет, как преображается долина с наступлением победы. С горы ей открывается парад, шествующий из деревни в деревню, усеянные цветами поля, заполненные людьми склоны; она видит искрящееся солнце в собственных глазах и протянутые к ней руки, слышит слитые в песне голоса.

* * *

Вечереет, и Лора помогает мутти укладывать детей. Замечает в окне фермера, следом за которым идет его сын. Мутти натягивает пальто; Лора тоже направляется к двери, но мутти качает головой.

– Останься здесь. Я через минуту вернусь.

Она выходит, и, закрывая за ней дверь, Лора оставляет щелку, достаточную, чтобы видеть во дворе всех троих. Фермер принес бекон и мешочек овсянки, но хочет еще о чем-то поговорить. Слов его Лора не слышит, видит только рот, такой же, как у его жены, грубо вылепленный. Он указывает в сторону долины, и мамина рука вспархивает к лицу. Сын фермера отрывает от мутти свой тяжелый, тупой взгляд и сплевывает на землю. Подняв голову, он натыкается взглядом на Лору, и та отскакивает от двери.

– Куда мутти ушла?

Лизель проснулась и стоит у двери. Теплая ото сна, прижимается всем телом к Лоре. Тянется к двери, но Лора перехватывает руку.

– Она сказала, чтобы мы не выходили.

– Почему?

Лизель норовит вырваться, поэтому Лора впивается ей в руку ногтями.

– Ой!

– Не будешь дергаться, ничего тебе не сделаю, глупышка.

Лизель начинает реветь. Близнецы приподнимаются на кровати и смотрят, как сестры возятся возле двери.

– Ну, теперь ты получишь, Лора.

– Не получу. Успокойся, Лизель, я не сильно тебя ущипнула.

– Мутти будет на тебя ругаться.

– Замолчи, Йохан. Спи давай.

– Не хотим мы спать!

Лора пытается утихомирить Лизель, но та, не глядя на нее, плачет и вырывает руку. Близнецы правы: мутти будет ругаться, и после этого ночь в крошечной комнате будет невыносимой.

– Лизель, ну, пожалуйста. Анна-Лиза! Если ты перестанешь плакать, я тебе кое-что дам.

Взобравшись на кресло, Лора достает сахарницу с верхней полки, куда ее спрятала мутти. Лизель мгновенно перестает плакать и, облизнув палец, запускает его внутрь. Сосет, макает, снова сосет. А Лора тем временем отирает ей щеки, уничтожая следы потасовки. Близнецы молча за всем этим наблюдают, потом Иохан вдруг встает и направляется к сестрам. Следом, волоча по полу одеяла, идет Юри. Они тоже облизывают пальцы и собираются уже обмакнуть их в сахар.

– Нет. Вы двое – нет.

– Почему, Лора?

– Иди ложись, Йохан. И ты, Юри. Пожалуйста.

– А мы расскажем мутти, что ты ущипнула Лизель.

– Мы расскажем, что ты дала ей сахар.

Вздохнув, Лора подвигает к ним сахарницу, но Лизель выхватывает ее прямо из-под рук близнецов.

– Нет, Лора. Это только мне.

Йохан сердито ее отпихивает, а Юри, отбросив одеяла, становится рядом с братом.

– Не вякай, Лизель.

– Юри, вам нельзя.

– Кто ты такая, чтоб командовать?

– Я вас старше.

– Нам Лора разрешила, а она старше тебя.

За спиной в дверях стоит мутти.

У Лоры начинает тянуть в животе.

Мутти выкладывает на стол принесенные фермером продукты и, взяв кружку, швыряет ее об пол.

Теперь молчат все, кроме расплакавшегося Петера. Мутти берет его на руки и уносит в кресло у дальней стены. Садится к ним спиной.

– Все в кровать. И ты, Лора. Спите.

Мутти долго сидит в кресле, не гася лампу, даже когда Петер затихает. Лора лежит рядом с Лизель и притворяется, что спит. Наблюдает сквозь ресницы; вот мать улыбается малышу, вот нервно блуждает взглядом по комнате.

Лора вспоминает, как мутти, стоя с фати в прихожей, плакала без слез. Думает. Уже скоро. Ожиданию конец.

* * *

Утро, и солнце льется через подоконник в комнату. Мутти сидит в тени у окна за столом и разбирает вещи, какие оставить, какие сжечь.

– Мам, а зачем? Фати приедет? Мы опять переезжаем?

Ответа не последовало. Лора ставит ведро около окна, к свету, и, повернувшись к матери спиной, моет посуду после завтрака. Во дворе возле насоса играют близнецы, но через стекло их голосов не слышно. Лизель сидит на улице под окном, вяжет носки и качает Петера в коляске. Стекло старинное, утолщающееся книзу. От мелькающих сестриных рук рябит в глазах. Позади в карманах и ранцах роется мутти. Выкладывает на стол книжки, значки, школьную форму. В печке трещат сырые дрова. На улице ветрено, а дети гуляют без пальто. В доме жара.

Лора берет вещи со стола и бросает в печь, а мутти тем временем перебирает фотографии в альбоме.

Особо ценные, дорогие осторожно вынимает из белых наугольничков и раскладывает подле себя на стеганом одеяле. После чего заворачивает их в чистую тряпочку и убирает в ящик, а альбом оставляет на столе. Все утро Лора хлопочет, следит за тем, как горят вещи и бумаги, раскладывает вокруг трубы дрова для просушки.

Поначалу альбом горит плохо, слишком уж он толстый – пламя его не сразу берет. Синяя льняная обложка коричневеет и съеживается, жар, идущий из открытой дверцы, высушивает Лорины глаза. Лизель расплачется, когда не найдет своей школьной формы, близнецы станут спрашивать про книжки. Мутти глядит на опустевший стол, рот ее раскис, в пальцах тлеет сигарета. Затворив заслонку, Лора открывает трубу; страницы занялись, дело сделано.

* * *

Некоторое время спустя мутти вылавливает чайной ложкой из пепла значки и заворачивает в носовой платок. Зовет детей в дом, а Лору просит взять Петера и идти вдоль реки не меньше километра, отыскать место, где сильное течение.

– Не уходи от воды. Держись подальше от дороги и давай быстрее. Я буду ждать тебя.

С Петером на закорках Лора бредет вдоль реки, приговаривая:

– Мы их здесь пересидим. Последние эти денечки.

Скоро придут враги, но Лоре не страшно. Она будет храброй и терпеливой, ведь она верит в Endsieg[9]9
  Endsieg – окончательная победа (нем.).


[Закрыть]. Так сказал фати. Все скоро закончится. Все будет по-новому, и она дождется этого момента. Из-за гор выступят армии; долина наполнится гулом и смертью, а потом настанет победа.

Ссадив Петера на землю, Лора разжимает кулак и бросает значки в реку. Значки тонут, но совсем рядом с берегом, далеко от стремнины; Петер тянется к ближайшему из них своей влажной, пухлой ручкой. От печного жара значки покорежились, эмаль на них потускнела, но свастика по-прежнему различима. Лора, разувшись и сняв чулки, заходит в воду и вылавливает значки.

Вновь они одиноко бредут по мокрым полям, за спиной в такт шагам покряхтывает Петер. На границе с соседней фермой Лора вытряхивает платочек в заросли куманики. Один или два значка, зацепившись за ветки, отскакивают, и Лора втаптывает их в землю, присыпая комьями и травою. Ополоснув руки, она легонько окунает Петера ножками в воду, и малыш хохочет. Пригревает солнце, холмы баюкают голоса.

Лора вспоминает, что мутти ждет их и, наверное, уже волнуется. И с уснувшим Петером на руках она возвращается к ферме раздольными, безмятежными полями. Шепчет братику:

– Пока победа не настанет, будет тяжело.

Она готовится встретить кровь и пламя.

* * *

Когда приходят американцы, Лора стоит у окна и чистит картошку.

Близнецы, а за ними и Лизель в который раз улизнули со двора, и мутти пошла к воротам звать всех домой. Мать наверняка заметила джип, но все же Лора стучит ей в окно, оставляя на стекле грязные картофельные потеки. Мутти не оборачивается. В немом оцепенении она наблюдает, как джип медленно катит по пастбищу к их двору.

Американцы останавливаются, чтобы открыть верхние ворота, а мутти заходит в дом. Говорит Лоре:

– Работай, работай.

Вытерев руки, поправляет волосы, достает из кармана помаду, надевает шляпу и пальто.

Лора присматривается к матери, но та не выдает своего испуга. Мутти выходит, и Лора возвращается к работе. Из бурой воды вылавливает грязные картофелины, а почищенные опускает в чистую воду. Руки порозовели, кровь шумит в ушах. Сейчас она знает только запах сырой земли и свои холодные пальцы. В горле ком.

Мать встречает солдат во дворе. Они выходят из джипа, заводят разговор, но мотор не глушат. Мутти напряжена. Один солдат листает бумаги и внимательно слушает. Второй, прислонившись к автомобилю, задает вопросы. Написав что-то, первый солдат протягивает мутти бумагу. Та, чтобы лучше разглядеть, подносит листок к лицу. Лора замирает с ножом в руке. Люди за окном молчат, мотор по-прежнему работает. Мутти переворачивает листок и читает на оборотной стороне, а американец в нетерпении постукивает о землю носком ботинка. Мутти начинает что-то говорить. Проводит рукой по лбу, потом указывает на дом. Тот американец, что стоит у джипа, оглядевшись по сторонам, замечает в окне Лору. Другой поднимает вверх четыре пальца, но мутти, покачав головой, поднимает пять. Эта цифра тоже заносится в папку. Оба американца, а за ними мутти, подписывают бумаги. Один экземпляр достается мутти. Она крепко сжимает конверт с бумагами и стоит не шелохнувшись до тех пор, пока джип не скрывается из вида.

Дети приходят домой поздно, но сегодня мутти их не ругает. Они, как обычно, ужинают за одним столом. От радости, что удалось избежать заслуженного наказания, Лизель хихикает, а близнецы толкаются под столом. Мутти ни словом не обмолвилась об американцах. Это их с Лорой секрет.

Лежа с закрытыми глазами в одной с Лизель кровати, Лора слышит, как мутти забирается на большую кровать, к Петеру и близнецам, и гасит лампу. Американцы лучше, чем русские. Русские бессовестные. Они грабят, поджигают дома и обижают женщин. А американцы приезжают с бумагами и даже не заглядывают в дом.

Лора открывает глаза, думает. Бои могут начаться прямо этой ночью. Бомбят же всегда по ночам.

В памяти всплывают значки в куманике. Надо было забросить их подальше в воду, схоронить под камнями на дне реки.

Лора лежит, вслушиваясь в тишину, но орудий не слышно. Слышно только, как мама дышит. И только лишь когда ее дыхание становится ровным и глубоким, Лора тоже разрешает себе уснуть.

* * *

Мутти сказывается больной и спит, повернувшись к стене. Притихшие голодные дети молча наблюдают, как Лора ищет деньги в маминых карманах. Братья остаются дома, а Лора с Лизель и Петером выходят со двора и короткой тропинкой идут к фермеру за едой.

Жена фермера, забрав у Лоры деньги, оставляет их ждать у дверей. Пока ее нет, Лизель суется внутрь и шепотом рассказывает сестре про громадную печь и железную ванну, висящую на стене. Лора смотрит на возвращающуюся из сарая фермершу. Перед глазами встает их деревенский дом; потом семейный особняк в Гамбурге, где они жили, пока город не стали бомбить. Обои в спальнях, горячая вода из крана. У фермера на кухне уютно, говорит Лизель, лук висит и копченые окорока, а перед духовкой сидят пять свежеиспеченных буханок.

– Ваша мать еще здесь?

– Да, конечно.

– Тогда будьте добры, передайте, что мой муж хочет с ней поговорить.

– Конечно.

– Лора, о чем она говорила?

Лора отдает уставшей Лизель корзину с яйцами, а Петера забирает себе.

– Ни о чем. Не урони их, Лизхен.

– Она думала, что мутти уехала.

– Да нет же. Аккуратней с яйцами, держи корзинку повыше, не то грохнешь об землю.

Мутти в халате стоит у дверей. Глаза прищурены, волосы слиплись и потускнели. Она забирает у Лоры корзину с яйцами, а дети тем временем прошмыгивают во двор.

– Мальчики были голодные.

– Они утром ели хлеб.

– Но это все, что оставалось.

Мутти снова ложится в постель и закуривает последнюю сэкономленную сигарету. На одеяле лежат уцелевшие фотографии фати. Петер спит, Лора сидит за столом и плачет.

– Долго мы тут еще пробудем?

Ей вспоминаются деревенские женщины: под зимним дождем стоят они у магазинов в очередях, похожих на похоронную процессию, а с юбок черными струйками стекает краска. В комнате жарко, воздух сухой, тяжелый от болезни и сигаретного дыма. В Гамбурге фати, бывало, усаживался с Лорой на крыльце и шевелил пальцами ног в толстых шерстяных носках. Он всегда носил подтяжки. Близнецы ползали за ним по саду и, глядя на свое отражение в черных высоких сапогах, заливались смехом. Скоро война закончится. Лора закрывает глаза и мысленно проносится над долиной, зовет войска, зовет сражение. Видит траву по обочинам landstrasse[10]10
  Landstrasse – проселочная дорога (нем.).


[Закрыть], колышущиеся на ветру метелки злаков. Где-то рядом поет птица. Лора слышит за окном ее высокий, чистый голос.

У мутти жар, виски взмокли. Приподняв одеяло, мать пускает Лору к себе в теплую постель. Фотографии сыплются на пол.

Устроившись поудобнее, Лора понемногу успокаивается. Мамины слезы щекочут ей кожу, мокрая щека прижимается к уху. Мутти шевелит губами, шепчет что-то, чего Лора не может разобрать. Лора натягивает одеяло повыше, накрывает обнимающие ее руки. Мама худая, почти как на свадебных фотографиях, разметавшихся по полу возле кровати. Пока мать спит, Лора рассматривает снимки. Мутти, фати и ома[11]11
  Ома – бабушка (нем.).


[Закрыть] в Гамбурге на фоне озера. Стоят у перил на Юнгфернштиг. Я тогда еще не родилась. Лица знакомые и незнакомые одновременно. Все трое улыбаются, придерживая шляпы, а ветер раздувает их пальто.

* * *

На рассвете мутти, пообещав принести к завтраку свежего хлеба, уходит в город, но возвращается только после полудня. Лора с Лизель и Петером выходят встречать ее за ворота. В сумке у мамы ничего нет, пальто нараспашку, развевается по ветру. На руках у Лоры кричит Петер, просится к мутти, но она его не берет. Волосы упали маме на лицо, и Лора не видит ее глаз. Солнце слепит глаза. Мутти сообщает дочерям новость. Война окончена. Наш Führer умер.

Мать утешает плачущую Лизель:

– Лизхен, вспомни, как он сражался за нас. Какой он был храбрый.

Лизель кивает, обеими руками утирая лицо. Лора стыдится своих пылающих щек. Значит, сражения в долине не будет. Жертв и страданий тоже. Ей стыдно за свое неожиданно вспыхнувшее внутри чувство облегчения. Она вдыхает полной грудью, чтобы побороть свою трусость, чтобы запомнить навеки. Запомнить это поле, и как они стоят друг против друга, как Петер протягивает ручки к мутти, а она поднимает его вверх, к небу, и он смеется.

* * *

Наутро мутти снова идет в город и снова возвращается без еды. Ложится и не встает с постели. Дети от голода не находят себе места. Лора отсылает их на улицу, но они играют неохотно и быстро возвращаются в дом. Ближе к вечеру Лора опять ищет в маминых карманах деньги и, прихватив Петера и Юри, отправляется за едой, теперь уже на соседнюю ферму. Они покупают там хлеба, квашеной капусты и по яйцу на каждого; яйца Лора рассовывает по карманам. Петер сидит у нее на плечах и, чтобы не упасть, держится за ее уши. Юри, напевая, идет впереди в сумерках, рядом течет река. Лора смотрит на брата. Затылок у него, как у фати, – точная копия, только в миниатюре, даже вихор на макушке такой же. Он оборачивается и, дождавшись сестру, пристраивается рядом.

– Когда американцы уйдут?

– Не знаю, Юри. Скоро.

Она запевает новую песню, и Юри, глядя прямо перед собой, шагает по высокой прибрежной траве в такт мелодии. Лора смотрится в темную воду. Она похожа на великана с головой-глыбой. Заснувший Петер сполз вниз, теперь его щека касается ее уха.

У нижних ворот их поджидает сын фермера. В полутьме его лицо едва различимо. Лора отсылает Юри с Петером к верхним воротам. И пока они не отходят на почтительное расстояние, фермерский сын с угрюмым видом стучит ногой по забору. Затем подступает к Лоре.

– Американцы хотят посадить вашу мать в тюрьму.

– Вовсе нет. Они уже приезжали. Даже в дом не зашли.

– Она весь город обегала, просила хоть кого-нибудь взять вас к себе, да только никто не согласился.

– Врешь! Деревенщина! Ты ничего не знаешь.

– Вы здесь никому не нужны. И мы вас прогоним, увидишь. Как только вашу несчастную мать-нацистку упекут в тюрьму.

Лора что есть силы толкает его, но тот не шелохнется. Тоже толкает Лору, и она падает на бок. В кармане разбиваются два яйца. На какое-то мгновение оба замирают на месте, но потом он делает шаг вперед и протягивает руку, чтобы помочь Лоре подняться. Вдруг раздается громкий шлепок, и парень, чертыхаясь, отскакивает в сторону. Что-то плюхается на траву возле Лоры. Тут еще раз что-то проносится над ее головой и шмякается парню об ногу, вызвав новый поток ругательств. В полутьме на выгоне Лора различает две фигуры – Йохана и Юри. Йохан целится в третий раз.

– Не трогай нашу сестру!

Фермерский сын утирает рукавом окровавленное ухо. Вскочив, Лора бежит через ворота к близнецам. Йохан кидает еще камень и бежит вслед за ней по выгону к Петеру, который сидит у верхних ворот и, похныкивая, сосет краюшку хлеба, которую дал ему Юри. Одной рукой Лора подхватывает Петера, другой – буханку. Остальной хлеб забирает Юри, а Йохан несет капусту.

– За что он толкнул тебя, Лора?

– Откуда я знаю, Юри, он просто глупый мальчишка.

Спотыкаясь на колдобинах, они бредут в темноте. Ноге холодно от просочившихся через платье яиц.

– Я разбила яйца, несколько штук, когда падала. Мы скажем мутти, что я оступилась в темноте, ясно?

– А почему мы не расскажем ей про фермерского мальчишку?

– Потому что так надо, Йохан.

Они уже почти дошли, поэтому пререкаются вполголоса. Юри тянет брата за рукав, и они бегут вперед Лоры во двор. Усадив Петера у насоса, Лора, прежде чем идти в дом, пытается смыть с платья грязь.

* * *

– Мне нужно идти, Лора.

Отослав детей на улицу, мутти натягивает пальто. Достает из-под кровати заранее уложенную небольшую сумку.

– Ты отвезешь детей в Гамбург. Вот адрес бабушки. Розенштрассе. Когда увидишь, ты обязательно вспомнишь.

Она нарисовала карту.

– Дом 28 по Миттельвег в сторону моста. Знаешь, где остановка? Как сойдешь налево, потом первый поворот направо. Там увидишь большой белый дом и крыльцо, выложенное плиткой. Ведь всего два года прошло. Если что забудешь – спросишь у проводника.

Крестиком помечает на листе место, где живет ома.

– Вот деньги и драгоценности. Купишь на них билет на поезд. При первой же возможности. Понятно?

Снимает обручальное кольцо.

– Трать сначала деньги. Писать мне нельзя, по крайней мере, сейчас. Но я напишу тебе в Гамбург. При первой же возможности.

Лора кивает, хотя ей непонятно, о чем мама говорит.

– Мы должны крепиться.

Они стоят друг перед другом, а между ними, на широком столе, белеет клочок бумаги.

– Тебя забирают в тюрьму?

– Не волнуйся.

– Я не волнуюсь.

– Это лагерь.

– Ага.

– Это не тюрьма. Тюрьмы – для преступников.

– Ага.

– Все теперь по-другому.

Мутти целует спящего на большой кровати Петера; от нее приятно пахнет мылом; целует Лору; и выходит, а в открытую дверь врывается с улицы солнечное тепло.

Около часа, пока Петер спит, Лора сидит одна. Считает деньги, разглядывает бумажный обрывок на столе. Все теперь по-другому, думает она, и приходится считать, на сколько яиц хватит денег, на сколько буханок хлеба. Прикидывает, долго ли добираться до Гамбурга. От деревни до школы – двадцать минут, а это примерно четыре километра. А от рынка до соседнего города – сорок минут. Девять километров. Но на больших поездах быстрее. Лора пытается вспомнить, как они ехали из Гамбурга на юг. Тогда она была младше и теперь уже не помнит. День, два дня. Может, и три. Девочка дает проснувшемуся Петеру воды и краюшку хлеба. Пора готовить детям ужин: скоро стемнеет, они прибегут голодные. Петер снова плачет, и она дает ему облизать со своих пальцев сахар.

* * *

Близнецы бабушку не помнят. При свете свечей Лора показывает им фотографии, которые не сожгла мутти: вот ома с чашкой кофе на веранде; а вот, совсем еще молодая, с дедушкой, который погиб на предыдущей войне. Рассказывает о доме, в котором все комнаты выходят в длинные, прохладные коридоры, о полах из темного дерева. Долго так она шепчет в ночи.

О лагере они не спрашивают, кажется, им все равно, один только Петер плачет. Лора укачивает его в темноте и думает, что, возможно, так и должно быть. Мы проиграли. Это не тюрьмы, а американские лагеря. Для таких, как мутти, не совершивших преступления.

Интересно, что теперь делает отец, когда войны больше нет. На груди у Лоры посапывает Петер, а она заново перебирает фотографии, хочет, пока не заснула, посмотреть на фати. Но попадающиеся снимки скорее сбивают с толку, чем успокаивают. Все эти снимки давнишние, снятые задолго до войны. Человек на фотографиях совсем не похож на папу; скорее, на старшего брата; неизвестный молодой мужчина в гражданском платье. Лора устала, глаза слипаются, и снова дает о себе знать голод.

Младшие спят. Лоре снится, что приехали американцы и ищут их в кустах у речки и в печной золе. Они отбирают у нее Петера, запихивают в багажник своего джипа и уносятся прочь по холмам.

* * *

К дому быстрым шагом приближается фермер, на этот раз с женой. Дети высыпают на порог. Фермерша начинает первая.

– Вам есть куда идти?

– Пусть убираются.

– Мы поедем в Гамбург.

– В Гамбург?

– К нашей бабушке. Мутти предупредила ее, что мы едем.

– Пусть убираются.

– Так она в курсе?

– Мутти ей написала.

– Почта сейчас не ходит, детка.

– Она нас ждет.

– Как вы туда доберетесь?

– На поезде.

– Хотят ехать в Гамбург, вот пускай и едут.

– Но поезда тоже не ходят, Зепп. Ни почты, ни поездов нету, детка.

– Ты что, хочешь, чтоб они тут остались?

– Мы уже начали собирать вещи.

Дети остаются присматривать за Петером. А Лора, выйдя на шоссе, добирается с проезжим фермером до города. Он высаживает ее у вокзала, но предупреждает: поезда не ходят.

– Как доехать до Гамбурга?

Мужчина в окошке отвечает, что требуется разрешение американских властей; да и последний официальный транспорт был более двух недель назад. Лора проходит через турникет на платформу. Там ни души. Она присаживается на корточки и, обратившись к северу, смотрит вдоль путей, на длинный изгиб станции, на убегающие прочь из города рельсы. Что там вдали? Может быть, другая долина, может быть, большой город. Между шпал уже успела прорасти трава.

В вокзальное окно виден танк. Возле него, закинув автоматы за спину, стоят солдаты, курят на солнышке, смеются. У Лоры болит голова. Не хочется ей просить разрешения. Мутти сказала, чтобы они ехали в Гамбург. Про американцев она ничего не говорила.

На стене висит карта Германии, и Лора ведет по ней пальцем от Ингольштадта к Нюрнбергу, через Кассель и Геттинген до Ганновера, а там и Гамбург. Старается запомнить названия этих городов и еще некоторых, что лежат на пути. Отходит от карты и, глядя в потолок, твердит их про себя. Ингольштадт, Нюрнберг, из Франкфурта в Кассель и Геттинген, потом в Ганновер. И наконец Гамбург.

Лора идет за продуктами, но магазины закрыты: дневной запас уже иссяк. Выбравшись на landstrasse, она пускается в долгий обратный путь.

* * *

На следующее утро Лора снова в городе. Она выходит рано, чтобы поспеть в булочную, пока не разобрали хлеб; молча отстояв с другими женщинами в очереди, покупает все, что только можно. Потом идет на соседние фермы; чтобы не встретиться с солдатами, выходит из деревни по тропинке за мельницей; перед тем как постучать в дверь, прячет сумки с едой под живой изгородью. Мяса с салом раздобыть не удается, зато у нее в руках две половинки, даже больше, хлеба, четыре яйца и кувшин молока, мешочек муки и еще по кошелке моркови и яблок.

Дома она собирает каждому сумку, а вещи Петера складывает в коляску. Каждому по одеялу, плюс носки с чулками, обувь, белье, смена одежды и по три носовых платка. Идти они будут в ботинках и летних пальто, а на случай дождя есть непромокаемые плащи. Шахматы Лора рассыпает в две сумки, выбирает куклу для Лизель и книжку для себя. Связку фотографий из ящика прячет к себе. Деньги, карту и драгоценности, которые дала мутти, заворачивает в носовые платки и зашивает в подол передника.

К полудню прибегают проголодавшиеся дети, и Лора раздает им сумки. Те в восторге, скачут с рюкзаками и чемоданами по двору, прыгают по кроватям, рвутся в поход. Сумки получились тяжелые. Лора вынимает из них обувь и привязывает по бокам коляски. За обедом ее осеняет, что нужно взять ножи, тарелки и кружки. Уложив в чистую наволочку фаянсовую посуду и столовые приборы, Лора привязывает узел к ручке коляски.

– Что мы скажем американцам, если они нас остановят?

– Что мы идем в Гамбург.

– А кто у нас в Гамбурге?

– Мутти и ома!

Дети сидят на большой кровати, а Лора их экзаменует. Радостно в один голос они выкрикивают ответы, хрустя приготовленными в дорогу яблоками.

– А про лагеря мы им скажем?

– Нет.

– Почему?

– Потому что американцы посадят нас в тюрьму.

Лизель хмурится, завязывает косички под подбородком.

– А мы разве не с мутти будем, Лора?

– Мутти в лагере, глупышка.

Йохан пихает ее в бок, а Юри смеется.

– У них есть специальные тюрьмы для детей, жуткое место.

– Лора, я не хочу в тюрьму.

– Будешь умницей – никакой тюрьмы не будет.

* * *

Пальто слишком жаркие, сумки слишком тяжелые. По бокам коляски пляшут туфли, на каждом камне подскакивает посуда в наволочке. С непривычки Лоре плохо, к лицу липнут волосы. Она идет с детьми через поля. Путь лежит через долину. Время позднее, и до ночи много не пройти, но Лоре хочется оставить ферму как можно дальше. Убежать от американцев, речки и значков в кустах.