Текст книги "Прощай, моя красотка"

9

В доме было очень тихо. Издали доносился шум не то прибоя, не то машин на шоссе, не то ветра в соснах. Конечно же, это далеко внизу плескался океан. Я сидел, прислушивался к его плеску и неторопливо, старательно размышлял.

В течение полутора часов телефон звонил четыре раза. Звонок, которого мы ждали, раздался в десять минут одиннадцатого. Марриотт говорил недолго, очень тихо, потом положил трубку и как-то робко поднялся. Лицо его вытянулось. Теперь на нем был уже темный костюм. Он молча вернулся в гостиную, налил себе коньяка, с какой-то жалкой улыбкой поглядел через него на свет, быстро взболтнул и вылил в горло.

– Ну, Марло, можно ехать. Готовы?

– Давно готов. Куда мы едем?

– Место называется Пуриссима-каньон.

– Впервые слышу.

– Сейчас принесу карту.

Марриотт принес карту, быстро развернул ее, склонился над ней, и свет замерцал в его белокурых волосах. Указал пальцем. Оказалось, это один из каньонов за бульваром, отходящим к городу от приморского шоссе севернее Бэй-Сити. Я очень смутно представлял, где это. Вроде бы в конце улицы Камино-де-ла-Коста.

– Езды туда от силы двенадцать минут, – торопливо сказал Марриотт. – Двинулись. В нашем распоряжении меньше получаса.

Он дал мне светлый плащ, превращавший меня в отличную мишень. Плащ пришелся как раз впору. Шляпу я надел свою. Под мышкой у меня был пистолет, но об этом я умолчал.

Пока я надевал плащ, Марриотт вертел в руках пухлый конверт из плотной бумаги с восемью тысячами долларов и, заметно нервничая, негромко говорил:

– Они сказали, что в дальнем конце этого каньона есть ровная площадка. Ее отделяет от дороги белый барьер, мимо него едва может протиснуться машина. Дорога грунтовая, ведет она вниз, в небольшую лощину, и там мы должны ждать с выключенными фарами. Домов поблизости нет.

– Мы?

– То есть я – теоретически.

– А-а.

Марриотт протянул мне конверт, я открыл его и заглянул внутрь. Там действительно были деньги, толстая пачка. Считать их я не стал, снова перехватил конверт резинкой и сунул во внутренний карман плаща. Он вдавился мне в ребра.

Мы пошли к выходу. Марриотт везде выключал свет. Потом он осторожно приоткрыл дверь и вгляделся в туманный воздух. Мы спустились по изогнутой, потемневшей от соли лестнице к гаражу.

Стоял легкий туман, как всегда здесь по вечерам. Мне пришлось на какое-то время включить стеклоочистители.

Большой иностранный автомобиль катился сам, но я на всякий случай держался за руль.

Минуты две мы петляли по горе, а потом выскочили прямо к кафе у бульвара. Теперь мне стало понятно, почему Марриотт рекомендовал подняться по лестнице. Я мог бы часами колесить по этим кривым, изогнутым улицам, не находя выхода, как червяк в жестянке.

По шоссе, заливая его светом фар, двумя встречными потоками неслись машины. К северу с ревом катили большие грузовики, убранные гирляндами зеленых и желтых огней. Мы ехали за ними минуты три, а потом возле большой заправочной станции свернули налево и принялись петлять вдоль холмов. Там было тихо, пустынно, ощущался запах водорослей и полыни. То тут, то там в темноте появлялось желтое окно, одинокое, как последний апельсин. Встречные машины заливали дорогу холодным белым светом и, рыча, скрывались в темноте. Клубы тумана застилали звезды.

Марриотт наклонился ко мне с темного заднего сиденья и сказал:

– Огни справа – это приморский клуб «Бельведер». Следующий каньон называется Лос-Пульгас, а за ним – Пуриссима. На вершине второго подъема свернем направо.

Голос был негромким, сдавленным.

Утвердительно хмыкнув, я сказал:

– Спрячьте голову. Возможно, за нами следят. Ваша машина бросается в глаза, как устрицы на пикнике в штате Айова. Этим ребятам может не понравиться, что нас двое.

У начала каньона мы спустились в низину, въехали на подъем, затем опять вниз и опять вверх. Над моим ухом послышался сдавленный голос Марриотта:

– Теперь направо. Будет дом с прямоугольной башенкой. Поворот за ним.

– Вы не помогали грабителям выбирать место, а?

– Да нет, – сказал Марриотт и невесело рассмеялся: – Просто я хорошо знаю эти каньоны.

Я свернул за домом с прямоугольной белой башенкой, выложенной сверху круглой черепицей. Фары на миг высветили табличку с названием улицы, там было написано «Камино-де-ла-Коста». Мы ехали по широкой авеню со столбами без фонарей и заросшими травой тротуарами. Пьянящая мечта какого-то торговца недвижимостью обернулась здесь горьким похмельем. Слышно было, как за тротуарами трещат цикады и ухают лягушки-быки. До того бесшумен был автомобиль Марриотта.

Один дом на квартал, потом один на два квартала, потом домов не стало совсем. Несколько окон в домах еще светилось, но похоже было, что люди там ложатся спать вместе с курами. Мощеная авеню внезапно перешла в грунтовую дорогу, при сухой погоде твердую, как бетон. Дорога сузилась и полого пошла вниз, по обочинам сплошной стеной тянулся кустарник. Справа висели в воздухе огни клуба «Бельведер», далеко впереди поблескивала вода. Воздух был напоен едким запахом водорослей. Поперек дороги замаячил белый барьер, и у меня над ухом послышался голос Марриотта:

– Здесь, пожалуй, не проехать. Слишком узко.

Я выключил бесшумный мотор, убавил свет и прислушался. Ни звука. Отрубив свет полностью, я вышел из машины. Цикады примолкли. Сперва тишина была настолько полной, что с шоссе внизу, за милю оттуда, доносился шорох автомобильных шин. Потом цикады одна за другой принялись трещать снова, и вскоре темнота заполнилась их стрекотом.

– Сидите на месте. Я схожу туда, посмотрю, – прошептал я в сторону заднего сиденья.

Положив ладонь на рукоятку пистолета под пиджаком, я пошел вперед. Дорога между кустами и барьером оказалась шире, чем представлялось издали. Кто-то вырубил кусты у обочины, и на земле были следы шин. Должно быть, в теплые вечера сюда приезжали ребята с девчонками. Я вышел за барьер. Дорога круто понижалась и резко сворачивала в сторону. За ней – темнота и отдаленный, неясный шум. И огни фар на шоссе. Я пошел дальше. Дорога обрывалась в пологой лощине, сплошь окруженной кустарником. Там никого не было. Другой дороги туда не вело. Я стоял в тишине и прислушивался.

Минута тянулась за минутой, я ждал какого-нибудь нового звука. Но ничего не слышалось. Очевидно, в лощине не было никого, кроме меня.

Я взглянул на огни приморского клуба. Человек с хорошим ночным биноклем, наверное, вполне мог бы следить за этим местом из верхнего окна. Он увидел бы, как подъехала и остановилась машина, заметил бы, кто вышел из нее, один человек приехал в ней или несколько. Из темной комнаты в хороший ночной бинокль можно увидеть гораздо больше, чем кажется возможным.

Я повернулся, собираясь уходить. Цикада под кустом затрещала так громко, что я чуть не подпрыгнул. Дошел до поворота, миновал белый барьер. Никого и ничего. Черный автомобиль тускло поблескивал в сером сумраке. Я подошел и ступил на подножку у водительской дверцы.

– Похоже, что проверка, – сказал я негромко, но так, чтобы Марриотт услышал. – Хотят посмотреть, выполните ли вы указания.

На заднем сиденье послышался какой-то шорох, но ответа не последовало. Я отвернулся к кустам, надеясь разглядеть что-нибудь за ними.

Кто-то нанес мне по затылку аккуратный, точный удар. Потом я думал, что, возможно, слышал свист дубинки. Видимо, всегда думаешь так – уже потом.

10

– Четыре минуты, – произнес голос. – Пять, возможно, шесть. Должно быть, они действовали быстро и бесшумно. Он даже не пикнул.

Открыв глаза, я увидел над собой холодную звезду. Я лежал на спине, меня мутило.

– Может, даже немного дольше, – произнес голос. – Возможно, целых восемь минут. Должно быть, они сидели в кустах, прямо возле машины. Этот тип сразу же струхнул. Небось ему посветили фонариком в лицо, и он потерял сознание от страха. Баба.

Голос умолк. Я приподнялся на колено. Боль пронзила меня от затылка до лодыжек.

– Потом один из них сел в машину, – снова послышался голос, – и стал ждать твоего возвращения. Другие опять спрятались. Видимо, они догадались, что ехать один он побоится. Или когда говорили по телефону, что-то в его голосе насторожило их.

Я одурело балансировал на четвереньках и прислушивался.

– Да, конечно, так и было, – произнес голос.

Это был мой голос. Приходя в сознание, я говорил сам с собой. Подсознательно пытался разобраться в случившемся.

– Заткнись, идиот, – сказал я и умолк.

Вдали урчали моторы, вблизи трещали цикады и раздавались характерные протяжные ии-ии-ии древесных лягушек. Мелькнула мысль, что теперь эти звуки уже никогда не покажутся мне приятными.

Я оторвал руку от земли, попытался стряхнуть с нее прилипший листок шалфея, потом вытер ее о плащ. Ничего себе работенка за сотню долларов. Полез во внутренний карман плаща. Конверта с деньгами, разумеется, не было. Полез в карман пиджака. Бумажник оказался на месте. Интересно, там ли еще моя сотня. Сомневаюсь. Слева под мышкой ощущалось что-то массивное. Пистолет в наплечной кобуре.

Любезное обхождение. Мне оставили пистолет. Любезное в особом смысле – все равно что зарезать человека, а потом закрыть ему глаза.

Я ощупал затылок. Шляпа была на месте. Не без труда я снял ее и ощупал голову. Добрая старая голова, я к ней привык. Теперь она стала немного побольше, немного помягче и более чем немного чувствительнее.

Но удар оказался не столь уж сильным. Спасла шляпа. Пользоваться головой я еще мог. На годик ее, наверное, хватит.

Я оперся правой рукой о землю, приподнял левую и взглянул на часы. Светящиеся стрелки, насколько я мог разобрать, показывали 10:56.

Звонок раздался в 10:08. Марриотт говорил около двух минут. Еще минуты через четыре мы вышли из дома. Время идет очень медленно, когда ты действительно чем-то занят. Я хочу сказать, что в считаные минуты можно сделать очень много. Разве это я хочу сказать? Да черт с ним, что бы я ни хотел сказать. Люди получше меня и те не собирались говорить столько. Ладно, я хочу сказать, что было примерно 10:15. Ехали сюда мы около двенадцати минут. 10:27. Я вышел, спустился в лощину, провел там самое большее восемь минут и вернулся, чтобы получить по башке. Минута ушла на то, чтобы упасть и стукнуться лицом о землю. При этом я ободрал себе подбородок. Он побаливал. Чувствовалось, что на нем содрана кожа. Поэтому я и догадался. Нет, видеть его я не мог. Незачем мне его видеть. Это мой подбородок, и я знаю, ободран он или нет. Может, вы хотите что-то сказать? Ладно, помолчите и не мешайте мне думать. Что с…

Часы показывали 10:56. Значит, я пробыл без сознания двадцать минут.

Двадцать минут сна. Хорошей дремоты. За это время я прозевал шайку и лишился восьми тысяч. Что же тут такого? За двадцать минут можно потопить корабль, сбить три-четыре самолета, провести две казни. Можно умереть, жениться, потерять работу, найти другую, выдернуть зуб, удалить гланды. За двадцать минут можно даже подняться утром с постели. Можно получить стакан воды в ночном клубе – как мне кажется.

Двадцать минут сна. Это долго. Особенно в холодную ночь под открытым небом. Меня начала пробирать дрожь. Я все еще стоял на коленях. От запаха шалфея меня замутило. Липкая трава, с которой пчелы собирают мед. Мед сладкий, очень сладкий. В желудке забурлило. Я стиснул зубы и едва удержал рвоту. На лбу выступил холодный пот, но дрожь все-таки не прекращалась. Я встал на одну ногу, потом на обе и, слегка пошатываясь, выпрямился. Чувствовал я себя будто ампутированная конечность.

Я медленно обернулся. Машины не было. Пустая грунтовая дорога тянулась вверх по отлогому склону к мощеной улице, к началу Камино-де-ла-Коста. Слева в темноте виднелся белый барьер. Над невысокой стеной кустов светилось тусклое зарево, должно быть огни Бэй-Сити. Правее и ближе – огни клуба «Бельведер».

Подойдя к тому месту, где стоял автомобиль, я достал тонкий фонарик и направил луч света на землю. Почва представляла собой красный суглинок, очень твердый в сухую погоду, но погода была не очень сухой. В воздухе висел легкий туман, и на поверхности осело достаточно влаги, чтобы разглядеть, где стояла машина. Я обнаружил очень слабые следы толстых десятислойных покрышек. Не сводя с них луча, я наклонился, и от боли у меня закружилась голова. Я отправился по этим следам. Футов десять они шли прямо, потом резко уходили влево. Но назад не сворачивали. Они шли к просвету с левой стороны белого барьера. Там я их потерял.

Я приблизился к барьеру и направил луч на кусты. Свежесломанные побеги. Я вышел на извилистую дорогу. Почва здесь была мягче. Опять следы толстых покрышек. Я спустился до поворота и оказался на краю окруженной кустарником лощины.

Машина была там, хромовые украшения и глянцевое покрытие поблескивали даже в темноте, красные хвостовые фонари засверкали под лучом фонарика. Внутри тихо, темно, все дверцы закрыты. Я подошел, скрипя зубами при каждом шаге. Открыл заднюю дверцу и направил внутрь луч фонарика. Пусто. И на переднем сиденье тоже. Зажигание выключено. Ключ висел на тонкой цепочке. Ни разорванных чехлов, ни поцарапанных стекол, ни крови, ни трупов. Все аккуратно и чисто. Я захлопнул дверцу и медленно обошел машину, ища хоть какие-то следы и не находя ничего.

Внезапный шум заставил меня замереть.

Над кромкой кустов рычал мотор. Я подскочил не больше чем на фут. Фонарик выпал. Пистолет сам собой оказался в руке. Свет фар поднялся к небу, потом опустился. Судя по шуму, машина была небольшой. Мотор гудел натужно, как всегда во влажном воздухе.

Свет фар опустился еще ниже и стал ярче. Машина ехала вниз по грунтовой дороге. Проехав две трети пути, остановилась. Вспыхнул фонарь, повернулся в сторону, на миг задержался и погас. Машина тронулась. Я вынул из кармана руку с пистолетом и присел за автомобилем Марриотта.

Небольшой двухместный автомобиль неопределенных очертаний и цвета скользнул в лощину и развернулся так, что свет фар пронизывал кусты насквозь. Я торопливо опустил голову. Автомобиль остановился. Мотор заглох. Фары погасли. Тишина. Потом распахнулась дверца, и легкая нога коснулась земли. Снова тишина. Даже цикады умолкли. Потом луч света прорезал темноту в нескольких дюймах над землей. Он двигался из стороны в сторону, и я не успел спрятать ноги. Луч замер на моих ступнях. Тишина. Луч поднялся и снова скользнул по капоту.

Послышался смех. Девичий. Напряженный, натянутый, как струна мандолины. Странно было слышать его в такой обстановке. Белый луч снова опустился под машину и замер на моих ступнях.

Раздался голос, пронзительный, но не очень:

– Эй вы, там! Выходите с поднятыми руками, и чтобы в них ничего не было. Иначе буду стрелять.

Я не двинулся.

Луч дрогнул, словно дрогнула рука, державшая фонарик, и опять медленно пополз по капоту. Голос снова резанул мне слух:

– Послушайте, незнакомец. Обе ваши ноги на виду. У меня десятизарядный автоматический пистолет. Я стреляю без промаха. Что скажете?

– Поднимите пистолет вверх – иначе вышибу его! – прорычал я. Голос мой напоминал треск отдираемых с курятника планок.

– Скажите, какой суровый джентльмен. – В голосе послышалась дрожь, приятная легкая дрожь. Потом он снова стал твердым. – Выхо́дите? Считаю до трех. Смотрите, какая у вас защита – двенадцать толстых цилиндров, может быть даже шестнадцать. Но вашим ногам достанется. А чтобы кости лодыжек зажили, требуются годы и годы. Иногда они так и не…

Я неторопливо встал и глянул в луч фонарика:

– Когда мне страшно, я тоже говорю без умолку.

– Не… не подходите. Кто вы?

Я вышел из машины и направился к девушке. Остановился в шести футах от стройной темной фигуры с фонариком. Луч фонарика не дрожал.

– Ни с места, – резко приказала девушка. – Кто вы?

– Где же ваш пистолет?

Она сунула его в луч света. Ствол глядел мне в живот. Это был крохотный пистолетик, похожий на малокалиберный кольт.

– Ах вот какой, – сказал я. – Это игрушка. И в нем не десять зарядов. Шесть. Это просто-напросто пугач, с ним только охотиться на бабочек. Стыдно лгать так беззастенчиво.

– Вы в своем уме?

– Я? Меня оглушил бандит. Возможно, я слегка тронулся.

– Это… это ваша машина?

– Нет.

– Кто вы?

– Что вы разглядывали со своим фонарем?

– Так-так. Отвечаете вопросом на вопрос. Чисто мужская манера. Разглядывала человека.

– У него не белокурые волнистые волосы?

– Сейчас нет, – негромко ответила девушка. – Возможно, и были… прежде.

Меня это потрясло. Такого я почему-то не ожидал.

– Я его не видел, – запинаясь проговорил я. – Спускался по следам шин с фонариком. Сильно ему досталось?

И шагнул к ней. Маленький пистолет уставился на меня, луч фонарика не дрогнул.

– Успокойтесь, – тихо сказала она. – Возьмите себя в руки. Ваш друг мертв.

С минуту я ничего не говорил. Потом выдавил:

– Что ж, давайте подойдем поглядим на него.

– Давайте постоим здесь не двигаясь, и вы расскажете мне, кто вы и что произошло.

Голос звучал твердо. Страха в нем не было.

– Меня зовут Филип Марло. Я детектив. Частный.

– Вот как – если это не ложь. Докажите.

– Я достану бумажник.

– Нет уж. Держите руки на месте. С доказательствами пока подождем. Так что у вас произошло?

– Может быть, он жив.

– Мертв, не сомневайтесь. У него проломлен череп. Рассказывайте, мистер. Побыстрее.

– Я же сказал, – возможно, он жив. Давайте посмотрим.

С этими словами я шагнул вперед.

– Еще один шаг, и я продырявлю вас! – резко сказала девушка.

Я сделал еще шаг. Луч фонарика дернулся. Видимо, она шагнула назад.

– Вы очень рискуете, мистер, – послышался ее негромкий голос. – Хорошо, идите вперед, я следом. У вас больной вид. Если бы не это…

– Вы бы меня застрелили. Я получил удар по голове. От этого у меня всякий раз под глазами появляются синяки.

– Милое чувство юмора – как у служителя морга, – чуть ли не простонала девушка.

Я отвернулся от света, и он тут же упал мне под ноги. Мы прошли мимо ее автомобиля, обычной маленькой машины, чистенькой, блестящей под звездами, видневшимися сквозь туман. Вышли на дорогу, миновали поворот. Шаги ее раздавались за моей спиной, фонарик освещал мне путь. Не было слышно ни звука, кроме наших шагов и ее дыхания. Своего я не слышал.

11

На середине склона я поглядел вправо и увидел ступню Марриотта. Девушка посветила туда. Тут я увидел тело полностью. По пути вниз я не заметил его, потому что шел согнувшись и вглядывался в следы шин под узким лучом фонарика.

– Дайте фонарик, – сказал я и протянул руку назад.

Девушка молча вложила его мне в ладонь. Я опустился на колено. Земля была влажной и холодной.

Марриотт лежал под кустами, на спине, в неестественной позе, всегда означающей одно и то же. Лицо его было неузнаваемо. Белокурые волосы слиплись и потемнели от крови, на них виднелась сероватая густая слизь, похожая на первобытный ил.

Девушка тяжело дышала за моей спиной, не произнося ни слова. Я посветил на лицо покойного. Череп размозжен. Одна рука откинута, пальцы скрючены. Плащ сбился за спину, словно, упав, покойник покатился по земле. Нога заброшена на ногу. В углу рта потек, черный, как машинное масло.

– Посветите мне, – сказал я девушке, отдавая фонарик. – Если вас не замутит.

Она молча взяла его и твердо, словно ветеран отдела расследований убийств, направила луч на покойника. Я снова взял свой тонкий фонарик и стал рыться в его карманах, стараясь не сдвинуть тело с места.

– Не следует этого делать, – сдавленно сказала девушка. – Не надо трогать его, пока не явится полиция.

– Правильно, – сказал я. – И ребятам с патрульной машины не положено трогать его до приезда экспертов, потом нужно ждать, пока врач произведет осмотр, фотографы сделают снимки, дактилоскопист снимет отпечатки пальцев. А знаете, сколько времени уйдет, чтобы добраться сюда? Около двух часов.

– Ладно, – сказала она. – Вы, наверное, всегда правы. Видно, такой уж вы человек. Должно быть, кто-то очень ненавидел его, раз так раскроил голову.

– Не думаю, что здесь личные причины, – проворчал я. – Кое-кому просто нравится раскраивать головы.

– То есть мне не надо даже догадываться, в чем тут дело, – язвительно сказала девушка.

Я принялся за обыск. В одном кармане брюк покойного обнаружил мелочь и бумажные деньги, в другом – кожаный футляр для ключей и перочинный нож. В левом заднем кармане лежал небольшой бумажник, там тоже деньги, страховая карточка, водительские права и две квитанции. В карманах пиджака – спички, золотой карандаш на зажиме, два тонких батистовых платка, чистых и белых как снег. Затем эмалированный портсигар, откуда покойник доставал сигареты с золотым ободком. Южноамериканские, из Монтевидео. А в другом внутреннем кармане – еще один портсигар, которого я раньше не видел. Шелковый, с обеих сторон вышиты драконы, очень тонкий каркас выполнен под черепаший панцирь. Нажав на защелку, я раскрыл портсигар и увидел под резиновой лентой три большие папиросы. На ощупь они казались старыми, сухими и неплотно набитыми.

– Он курил другие, – сказал я через плечо. – Это, видимо, для какой-нибудь подружки. Мне сдается, у него было немало подружек.

Девушка наклонилась, дыша мне в шею:

– Вы разве не знали его?

– Познакомился только сегодня вечером. Он нанял меня в качестве телохранителя.

– Ну и телохранитель!

На это я ничего не ответил.

– Извините, – почти шепотом сказала она. – Конечно, я не знаю всех обстоятельств. А папиросы не с марихуаной? Можно посмотреть?

Я протянул ей шелковый портсигар.

– У меня был знакомый, который курил марихуану, – сказала девушка. – После трех коктейлей и трех сигарет с травкой он уже не сознавал, где он и что с ним.

– Держите фонарик ровнее.

Послышался какой-то шорох. Потом снова ее голос:

– Прошу прощения.

Девушка вернула мне портсигар, и я сунул его обратно в карман Марриотту. Похоже, можно было ставить точку. Содержимое карманов свидетельствовало лишь о том, что в них не рылись.

Я поднялся и заглянул в свой бумажник. Пять двадцаток были на месте.

– Высокого полета птица, – сказал я. – Берет только большой куш.

Луч фонарика был направлен вниз. Я спрятал бумажник, убрал свой тонкий фонарик и внезапно рванулся к маленькому пистолету, который девушка держала в одной руке с фонариком. Пистолет оказался у меня, но фонарик упал на землю. Девушка торопливо отступила, я нагнулся и поднял его. Осветил на миг ей лицо, потом выключил.

– Применять силу было незачем, – сказала девушка, запустив руки в карманы длинного грубого плаща с расширенными плечами. – Я вовсе не думала, что его убили вы.

Мне нравилось холодное спокойствие ее голоса. Нравилась ее смелость. С минуту мы стояли в темноте лицом к лицу, не говоря ни слова. Мне были видны лишь кусты и зарево в небе.

Я осветил девушку фонариком, и она замигала. У нее было маленькое, приятное, живое лицо с большими глазами. Худощавое, безупречных, словно кремонская скрипка, очертаний. Очень милое лицо.

– У вас рыжие волосы, – сказал я. – Вы похожи на ирландку.

– И фамилия моя Риордан. Ну и что? Уберите свет. Волосы не рыжие, они каштановые.

Я убрал свет.

– А как вас зовут?

– Анна. Только не зовите меня Анни.

– Чего ради вы сюда заехали?

– Вечерами я иногда выезжаю покататься. Просто не сидится дома. Живу я одна. Отец с матерью скончались. Окрестности эти я изучила как свои пять пальцев. Проезжая, я заметила, что в лощине кто-то светит фонариком. Для парочек вроде бы слишком прохладно, и фонариков они не зажигают, так ведь?

– Я не зажигал. Вы очень рискуете, мисс Риордан.

– Кажется, я сказала вам то же самое. У меня был пистолет. Я не боялась. Закон не запрещает спускаться туда.

– Угу. Только есть еще закон самосохранения. Хотя сейчас не мне это говорить. Вот ваше оружие. Полагаю, разрешение на него у вас есть.

Я протянул ей пистолет рукояткой вперед, она взяла его и сунула в карман.

– Странно, до чего люди бывают любопытны, не правда ли? Я понемногу пишу. Для газет.

– Хорошо за это платят?

– Гроши. А что вы искали у него в карманах?

– Ничего конкретного. Я большой любитель шарить по карманам. Мы привезли восемь тысяч на выкуп ожерелья, снятого с одной дамы. Нас ограбили. Почему его убили, не знаю. На мой взгляд, затеять драку он был не способен. И никакой драки я не слышал. Когда на него напали, я был в лощине. Он остался наверху, в автомобиле. Мы должны были ехать в лощину, но проезд оказался слишком узким. И я спустился пешком, а грабители, должно быть, тем временем и прихватили его. Потом один из них спрятался в машине и подкараулил меня. Я, само собой, считал, что в машине мой подопечный.

– Но ведь из этого не следует, что вы безнадежно глупы, – сказала мисс Риордан.

– В этой затее с самого начала было что-то неладное. О чем я догадывался, но мне были нужны деньги. Теперь надо тащиться к фараонам и есть перед ними грязь. Вы не отвезете меня в Монтемар-Виста? Моя машина осталась там. Неподалеку от его дома.

– Отвезу, конечно. Но не лучше ли кому-то остаться возле него? Можете взять мою машину – или я могла бы съездить вызвать полицию?

Я взглянул на часы. Едва светящиеся стрелки показывали, что скоро полночь.

– Не нужно.

– Почему?

– Не знаю почему. Не хочу, и все. Буду действовать сам.

Мисс Риордан промолчала. Мы спустились с холма и сели в ее машину. Не включая света, девушка завела мотор, развернулась, поехала вверх по холму и притормозила у барьера. Отъехав, она включила фары.

У меня болела голова. Мы ехали молча. Когда поравнялись с первым домом, девушка сказала:

– Глоток виски пошел бы вам на пользу. Может, заедем ко мне? Оттуда можно позвонить в полицию. Полицейских все равно нужно вызывать из Западного Лос-Анджелеса. Здесь нет ничего, кроме пожарной охраны.

– Спускайтесь к берегу. Действовать я буду в одиночку.

– Но почему? Полиции я не боюсь. Мои показания могли бы помочь вам.

– В помощи я не нуждаюсь. Мне нужно подумать. Немного побыть одному.

– Я… ладно.

Издав горлом какой-то звук, она свернула на бульвар. Мы подъехали к заправочной станции на приморском шоссе и свернули налево, к Монтемар-Виста и кафе на бульваре. Оно было освещено, как первоклассный лайнер. Девушка подъехала к склону, я вылез и задержался у распахнутой дверцы.

Выудив из бумажника свою визитную карточку, я протянул ее мисс Риордан:

– Возможно, вам когда-нибудь понадобится помощь. Дайте знать. Только если это будет работа для мозгов, ко мне не обращайтесь.

Мисс Риордан постукала карточкой о руль и неторопливо сказала:

– Меня вы отыщете в телефонной книге Бэй-Сити, Двадцать пятая стрит, восемьсот девятнадцать. Приезжайте, приколите мне на грудь картонную медаль за невмешательство в чужие дела. Кажется, вы еще не оправились от удара по голове.

Она быстро развернула машину, и я смотрел, как хвостовые огни удаляются в темноту.

Пройдя мимо арки и кафе к стоянке, я сел в свою машину. Прямо напротив находился бар, и меня снова пробирала дрожь. Но я решил, что лучше преодолеть искушение, и двадцать минут спустя вошел в полицейское управление Западного Лос-Анджелеса, холодный, как лягушка, и зеленый, как оборотная сторона новенькой долларовой бумажки.