Текст книги "Элеанора и Парк"

16

ЭЛЕАНОРА

Суббота – худший день.

По воскресеньям Элеанора могла утешать себя тем, что понедельник уже близок. Но каждая суббота была длиной в десять лет.

Она уже сделала уроки. Какой-то урод написал на ее учебнике географии: «Хочешь меня крошка?» – так что она потратила немало времени, замазывая надпись черной ручкой. Она попыталась изобразить на этом месте нечто вроде цветка.

Элеанора смотрела с младшими мультики – пока не начался гольф. Потом играла с Мэйси в двойной пасьянс, пока они обе не одурели от скуки.

Затем она послушала музыку. У нее еще оставались две последние батарейки, подаренные Парком, а значит, она могла слушать записи, когда особенно сильно скучала по нему. Уже накопилось пять плей-листов от Парка. Иными словами – четыреста пятьдесят минут, которые можно провести вместе с ним, мысленно держа его за руку.

Глупо, наверное, но именно это Элеанора делала с ним даже в своих фантазиях. Даже там, где возможно все, что угодно. Для нее самой чудесной возможностью на свете было просто держаться с Парком за руки.

Впрочем, нет, не просто держаться за руки. Парк прикасался к ней так, словно ее руки были какой-то невероятно редкой драгоценностью. Так, будто ее пальцы были глубоко связаны со всем остальным телом. Ну, то есть они, разумеется, были связаны… в общем, сложно объяснить. С Парком она чувствовала себя чем-то большим, чем просто соединением частей тела.

Только одно плохо. Это новое занятие в автобусе сильно ограничивало их разговоры. Если Парк прикасался к ней, она не могла заставить себя взглянуть на него. А он, начиная фразу, сбивался на середине и никак не мог довести мысль до конца. Очевидно, это означало, что она ему нравится. Ха!

Вчера по пути домой автобус поехал в объезд из-за прорыва канализации, что увеличило путь на пятнадцать минут. Стив начал материться – он опаздывал на свою новую работу на автозаправке. А Парк сказал:

– Вау!

– Что? – Теперь Элеанора садилась у стены, поскольку там ей было комфортнее. Так она меньше была видна всему автобусу. Так можно было представить, что автобус принадлежит только им одним.

– Я могу разрывать канализационные трубы силой мысли, – заявил Парк.

– Так себе суперспособность, – откликнулась она. – И какое у тебя прозвище?

– Прозвище?.. Э-э… – Он рассмеялся и дернул ее за один из локонов. Новое офигительное развитие их отношений – прикосновение к волосам. Иногда он шел следом за ней после школы – и дергал за хвост. Или хлопал по пучку волос, если они были собраны.

– Не знаю, какое у меня прозвище, – сказал он.

– Может, Супер-Сантехник? – спросила она, кладя ладонь поверх его руки – пальцы к пальцам. Его рука была больше: кончики ее пальцев едва доставали до его последней фаланги. Возможно, единственная часть ее тела, которая была меньше, чем у него.

– Совсем как ребенок, – сказал он.

– О чем ты?

– Руки. Твои. Они так выглядят… – Он сжал ее кисть в ладонях. – Не знаю… беззащитными.

– Повелитель Труб, – прошептала она.

– Что?

– Прозвище для твоего супергероя. Или нет, погоди… Трубадур! Как в балладе Ленни Кюр[38]38
  Ленни Кюр – нидерландская певица, которая в 1969 году стала первой победительницей «Евровидения», представившей авторскую песню – «Трубадур» («De Troubadour»).


[Закрыть].

Он рассмеялся и потянул за другую прядь.

Это был их самый длинный разговор за две недели. Элеанора начала писать ему письмо. Она начинала его тысячу раз, но всякий раз ей казалось, что она ведет себя как семиклассница. Нет, в самом деле: что она могла ему написать?..

«Дорогой Парк, ты мне нравишься. У тебя офигенные волосы».

Насчет волос, кстати, правда. Они офигенные. Сзади коротко острижены, но по бокам оставлены длинные, немного растрепанные пряди. Волосы абсолютно прямые и почти абсолютно черные. Это отлично вписывалось в стиль Парка: он почти всегда носил черное – с головы до ног. Черные футболки с логотипами панк-роковых групп поверх черной водолазки. Черные кроссовки. Синие джинсы. Почти все и почти всегда черное. Была у него одна белая футболка – но с надписью «Черный флаг». Большими черными буквами.

Если Элеаноре случалось надеть черное, мама уверяла, что она выглядит так, словно отправляется на похороны. В гробу. Короче, отпускала реплики о ее одежде… если случайно замечала, что там Элеанора надевает… Элеанора вытащила из маминой коробки для рукоделия все английские булавки, чтобы приколоть лоскуты шелка и бархата над дырами в джинсах. Мама не обратила на это внимания.

А вот Парк отлично смотрелся в черном. Он вообще выглядел так, словно был нарисован углем. Тонкие изогнутые черные брови. Короткие черные ресницы. Высокие золотистые скулы…

«Дорогой Парк, ты мне очень нравишься. У тебя реально очень красивые скулы».

Вот что ее смущало, когда она думала о Парке, – мысль о том, какой он видит ее…

ПАРК

…Фургон снова заглох.

Отец молчал. Но Парк понимал, что он раздражен.

– Попробуй еще раз, – сказал отец. – Просто слушай мотор, потом трогайся.

Самая простая инструкция, какую Парку доводилось слышать. Слушай мотор, отожми сцепление, давай вперед, расслабься, рули, смотри в зеркальца, включи поворотник, посмотри, нет ли мотоциклистов…

Фигня была в том, что Парк отлично сделал бы все это самостоятельно. Если б отец не сидел рядом и не бухтел. Мысленно Парк видел каждый следующий шаг. В чем-то похоже на тхэквондо на самом деле. Парк не мог освоить новый прием, если отец стоял над душой, указывая каждое движение.

Сцепление, газ, поехали…

Мотор заглох.

– Ты слишком много думаешь, – фыркнул отец.

Он вечно так говорил. В детстве Парк пытался спорить.

– Не могу я не думать, – говорил он на тренировках по тхэквондо. – Я не могу отключить мозг.

– Если будешь так драться, кто-нибудь отключит тебя.

Сцепление. Вперед, стиснув зубы.

– Начни заново… Не думай! Просто двигайся… Не думай, я сказал!

Грузовик снова заглох. Парк положил руки на руль – и на него же опустил голову, признавая поражение. Отец излучал раздражение и досаду.

– Черт возьми, Парк, что с тобой делать? Мы уже год бьемся. А твоего брата я научил за две недели!

Будь здесь мама, она бы окоротила отца. «Не надо так, – вот что она сказала бы. – Не сравнивай мальчиков, они слишком разные».

А отец скрипнул бы зубами в ответ.

– Просто Джош хорошо умеет не думать, – сказал Парк.

– Валяй, называй брата глупым, – буркнул отец, – но он отлично управляется с ручной коробкой передач.

– Но я собираюсь водить только «импалу», – пробормотал Парк, – и там она автоматическая.

– Это не повод! – гаркнул отец.

Если б здесь была мама, она бы сказала: «Эй, мистер, остынь. Выйди вон из машины и ори в небо, если уж тебе так надо выпустить пар».

Значило ли это, что Парк был маменькиным сыночком, неспособным прожить без ее защиты? Что он был размазней?

Видимо, так полагал отец. Не исключено, что об этом он и думал сейчас. Возможно, именно потому он замолк – чтобы не подумать чего-нибудь слишком громко.

– Попробуй еще раз, – проговорил он.

– Нет, я всё.

– Будет всё, когда я скажу.

– Нет, – отозвался Парк, – я всё уже сейчас.

– Я не повезу нас домой. Попробуй еще раз.

Парк завел грузовичок. Тот заглох. Отец шлепнул своей огромной ладонью по бардачку. Парк открыл дверь и выпрыгнул наружу. Отец окликнул его, но он просто пошел вперед. Они были всего в паре миль от дома.

Если отец и ехал за ним, Парк не заметил этого. Вернувшись в свой квартал – уже в сумерках, – он повернул не к дому, а на улицу Элеаноры. В ее дворе играли двое малышей с одинаковыми рыжевато-блондинистыми волосами. Играли – хотя, вообще-то, было уже довольно прохладно.

Парк не мог разглядеть, что делается в доме. Может, если он постоит тут подольше, она выглянет в окно?.. Парку хотелось увидеть ее лицо. Большие карие глаза, полные розовые губы. Ее рот в какой-то мере походил на рот Джокера – по крайней мере, в исполнении некоторых художников: широкий, с загнутыми кверху уголками. Нет, не настолько сумасшедшего вида… И Парк никогда не скажет ей ничего подобного. Это уж точно не покажется комплиментом.

Элеанора не выглянула. А вот дети во дворе то и дело поглядывали на него. Так что Парк пошел домой.

Суббота – худший день недели.

17

ЭЛЕАНОРА

Лучшим днем был понедельник.

Сегодня, когда она вошла в автобус, Парк улыбнулся ей. На самом деле. И улыбался, пока она шла по проходу.

Элеанора не отважилась улыбнуться в ответ. Не у всех на глазах. Но не улыбаться она тоже не могла, так что шла, опустив голову, и только вскидывала взгляд каждые пару секунд, проверяя, смотрит ли он на нее.

Он смотрел.

И Тина тоже смотрела, но Элеанора проигнорировала ее. Парк поднялся, когда она подошла к их креслам. А когда села – взял ее руку и поцеловал. Это случилось так быстро, что она не успела умереть от восторга или смущения.

Она осмелилась на миг прижаться лицом к его плечу и коснуться рукава его черного тренча. А Парк крепко стиснул ее руку.

– Я скучал по тебе, – прошептал он.

Элеанора почувствовала, как слезы заливают глаза, и отвернулась к окну.

Больше они не сказали ни слова до самой школы. Парк пошел следом за Элеанорой к ее шкафчику, и они тихо стояли там, прислонившись к стене, пока не прозвенел звонок. Холл был почти пуст.

Потом Парк протянул руку и намотал одну из ее рыжих прядей на свой золотистый палец.

– И опять буду скучать, – сказал он, отпуская прядь.

Она опоздала на классный час. А потом не услышала, как мистер Сарпи сказал, что ее вызывает социальный педагог. Он швырнул бумагу на ее парту.

– Элеанора, проснись! Возьми направление и ступай к куратору!

Боже, какой кретин. Хорошо, что он у них ничего не преподает. Шагая к кабинету куратора, она вела пальцами по стене и мурлыкала песенку. Одну из тех, что дал Парк.

Ей было хорошо. Так хорошо, что, войдя в кабинет, она даже улыбнулась миссис Данн.

– Элеанора! – сказала та, обнимая ее. Миссис Данн вообще была скора на объятия. Когда они встретились впервые, миссис Данн начала с того, что пылко прижала Элеанору к груди. – Как у тебя дела?

– Хорошо.

– Прекрасно выглядишь, – сказала миссис Данн.

Элеанора опустила взгляд, посмотрев на свой свитер (он, должно быть, прежде принадлежал какому-то очень полному человеку, купившему его для игры в гольф году этак в 1968-м) и дырявые джинсы. Боже. Интересно, насколько плохо она выглядела на самом деле?..

– Спасибо.

– Я говорила с твоими преподавателями, – сказала миссис Данн. – Ты знаешь, что получаешь высшие оценки почти по всем предметам?

Элеанора пожала плечами. У нее не было ни кабельного телевидения, ни телефона. У себя дома она жила словно под землей… Там была куча времени, чтобы делать уроки.

– Вот так! – объявила миссис Данн. – Я очень тобой горжусь.

Элеанора искренне порадовалась, что их разделяет стол. Миссис Данн явно была не прочь обнять ее еще разок.

– Но позвала я тебя не поэтому. Сегодня утром мне позвонил мужчина, спрашивал тебя. Сказал, что он твой папа, а сюда звонит, потому что не знает домашнего номера.

– Ну, у нас дома нет телефона, – объяснила Элеанора.

– А! – сказала миссис Данн. – Понимаю. Твой отец в курсе?

– Видимо, нет. – Элеанора искренне удивилась уже тому, что он вообще знает ее школу.

– Ты хочешь ему перезвонить? Можно отсюда.

Перезвонить ему?.. А с чего он-то решил позвонить? Может, случилось что-то ужасное? Взаправду ужасное. Может, бабушка умерла? Боже.

– Конечно… – сказала Элеанора.

– Ты же знаешь, что всегда можешь воспользоваться моим телефоном, если нужно.

Она поднялась и села на краешек стола, положив руку Элеаноре на колено. Элеанора снова подумала: не попросить ли зубную щетку, раз так. Но не исключено, что это приведет к очередной серии объятий и хватания за коленки.

– Спасибо, – сказала она.

– Отлично! – просияла миссис Данн. – Ну, я отойду тогда. Подправлю помаду.

Миссис Данн вышла, а Элеанора набрала номер отца – удивляясь, как он до сих пор сохранился в глубине ее сердца. Он поднял трубку после третьего гудка.

– Привет, пап. Это Элеанора.

– Привет, детка. Как жизнь?

Она на миг задумалась: не сказать ли правду?..

– Отлично.

– А как все?

– Отлично.

– Ребята никогда не звонят.

Нет смысла объяснять, что у них нет телефона. Или говорить, что сам он никогда не звонил – даже когда телефон был. Или, допустим, рассуждать о том, что ему самому стоило бы найти возможность поговорить. Учитывая, что у него есть телефон, и машина, и пристойная жизнь.

Бессмысленно говорить отцу что-нибудь в таком роде – это Элеанора поняла давно. Так давно, что уже не могла припомнить, когда именно.

– Слушай, у меня идея, – сказал он. – Я тут подумал: может, ты заглянешь к нам в пятницу вечером?

Голос отца – как у актера на телевидении. Типа того чувака, который пытается продать вам какой-нибудь альбом – хиты «Диско 70-х» или последнюю коллекцию «Time-Life».

– Донна хочет, чтобы я пошел с ней на какую-то там свадьбу, – сказал отец, – и я подумал: может, ты присмотришь за Мэттом? Ну, подумал, немного денег тебе не помешает. За один вечерок с ребенком.

– Что за Донна?

– Да ты ж ее знаешь. Донна. Моя невеста. Да вы ж ее видели, когда были тут с ребятами.

Почти год тому назад.

– Твоя соседка? – спросила Элеанора.

– Ну да. Донна. Ты же не против провести у нас вечерок? Приглядеть за Мэттом, есть пиццу, болтать по телефону, заработать десять баксов… Самые легкие десять баксов в твоей жизни.

Первые десять баксов в ее жизни, между прочим…

– Ладно, – сказала Элеанора. – Заедешь за нами? Ты знаешь, где мы теперь живем?

– Я заеду за тобой в школу. Остальных брать не будем. Пасти целый выводок детей – это слишком. Когда ты освобождаешься?

– В три.

– Отлично. Значит, в пятницу в три.

– Ладно.

– Ну и славно. Люблю тебя, детка. Учись хорошо.

Миссис Данн ждала в дверях. С распростертыми объятиями.

Отлично, подумала Элеанора, выходя в холл. Всё просто отлично. Все просто отличные. Она поцеловала тыльную сторону ладони – просто, чтобы понять, как губы ощущают это прикосновение…

ПАРК

– Я не иду на бал, – сказал Парк.

– Ну да, ну да. Там же будут танцы, – отозвался Кэл. – Тем более ты уже все равно не успеешь взять напрокат смокинг.

Урок английского еще не начался – они пришли раньше. Кэл сидел на два ряда дальше Парка, так что Парк постоянно видел его, когда оглядывался на дверь… Оглядывался, чтобы посмотреть, не идет ли Элеанора…

– А ты берешь напрокат смокинг?

– Ну да.

– Никто не надевает смокинг на школьный бал.

– Во-во. Так кто будет там выглядеть самым шикарным парнем? Да и что ты вообще в этом понимаешь? Ты ведь не идешь. Небось, сбежишь на футбол? Танцульки – фигня, а футбол – совсем другое дело. Типа того?

– Я не люблю футбол, – сказал Парк, снова оглядываясь на дверь.

– Слушай, а можешь ты на пять минут перестать быть худшим на свете другом?

Парк глянул на часы:

– Да.

– Тогда очень тебя прошу: окажи мне услугу. Мы пойдем на бал отличной компанией. И если ты присоединишься, то и Ким тоже. Она на тебя серьезно запала.

– Ты сам-то понимаешь, что это проблема?

– А вот ни фига! Я устроил для нее ловушку и нашел самую лучшую наживку.

– Не говори так о ней!

– Почему? Ее же тут нет.

Парк оглянулся через плечо:

– А может, тебе ухлестнуть за девчонкой, которой ты нравишься?

– А такой нету, – сказал Кэл. – Потому я выбираю девчонку, которая нравится мне. Ну давай! Ну прошу, пожалуйста. Устроим эту игру в пятницу? Ради меня…

– Ну не знаю… – протянул Парк.

– Ого! Ну и видок у нее! Словно кого-то только что пристукнула из чистого садизма.

Парк резко обернулся.

Элеанора.

И она улыбалась ему.

Улыбка – вроде тех, что печатают на рекламах зубной пасты, когда видны почти все зубы.

Если бы она всегда так улыбалась… – подумал Парк. Ее лицо, обычно странное, от этой улыбки делалось красивым. Ах, если бы она всегда так улыбалась…

Мистер Стезман вошел в класс – и попятился, сделав вид, что пытается опереться на классную доску, чтобы не упасть.

– Боже милостивый, Элеанора! Прекрати, не то я ослепну. Теперь понятно, почему ты вечно прячешь улыбку. Она слишком прекрасна для простых смертных.

Она застенчиво опустила взгляд. Улыбка померкла, превратившись в ухмылку.

– Тсс, – сказал Кэл. Ким усаживалась за свою парту. Кэл скрестил пальцы, словно молясь. Парк вздохнул и кивнул ему.

ЭЛЕАНОРА

Разговор с отцом должен был расстроить ее. Эти беседы всегда причиняли боль – как удар хлыста.

На этот раз ничего подобного не случилось. Она не ощущала боли, пока слова Парка звучали в ее голове.

Он скучает по ней.

Чего же ему не хватает? Ее пухлой фигуры? Ее странностей? Суть в том, что она не могла общаться с ним как с любым другим человеком. Что бы там ни привлекало его, какое бы извращение его сознания ни вызывало симпатию к ней – это его проблема. Но, бесспорно, она ему нравилась…

По крайней мере, сейчас.

Сегодня.

Она ему нравилась. Он скучал по ней.

Элеанора все еще пребывала в растерянности, когда начался урок физкультуры. Слишком растеряна – она позабыла, что не стоит выделываться… На физкультуре играли в баскетбол, и Элеанора поймала мяч. Отобрала его у подруги Тины – гибкой прыгучей девушки по имени Аннетта.

– Выпендриваешься, да? – сказала Аннетта, выпуская мяч. – Ладно, давай. Валяй.

Элеанора отступила на пару шагов, за границу поля, дожидаясь, пока миссис Бёрт дунет в свисток.

Аннетта докапывалась до нее всю игру, но Элеанора закрылась и не позволила Аннетте уязвить ее.

Это чувство, которое она испытывала, сидя в автобусе рядом с Парком… Чувство «я в домике». Ощущение безопасности… Оно пришло к ней. Окружило как силовое поле. Словно она была Девочкой-Невидимкой.

А Парк, соответственно, становился Мистером Фантастиком[39]39
  Девочка-Невидимка, Мистер Фантастик – супергерои вселенной «Marvel Comics», влюбленные друг в друга.


[Закрыть].

18

ЭЛЕАНОРА

Мама категорически воспротивилась идее сидеть с ребенком.

– У него четверо детей, – сказала она. Мама раскатывала тесто для тортильи. – Он вообще об этом помнит?

Элеанора сдуру рассказала маме о звонке отца в присутствии младших. И те бурно обрадовались. Пришлось объяснить, что они не приглашены. Речь всего лишь о том, чтобы присмотреть за ребенком. И в любом случае отца не будет дома.

Маус разревелся. Мэйси разозлилась. А Бен спросил Элеанору: может быть, она перезвонит отцу и спросит, нельзя ли и ему приехать?

– Скажи отцу, что я постоянно сижу с детьми…

– Ваш папаша – это просто нечто, – сказала мать. – Раз за разом он разбивает вам сердца и ожидает, что я соберу осколки.

Собрать и вымести прочь – так это было в мире ее матери. Элеанора не стала спорить.

– Пожалуйста, позволь мне поехать, – сказала она.

– А зачем? С чего ты так о нем печешься? Ему-то до тебя дела нет.

Боже. Даже если это была правда – она все еще причиняла боль.

– Я не пекусь, – сказала Элеанора, – просто хочу выбраться отсюда. Я два месяца нигде не бывала, кроме школы. И потом, он обещал мне заплатить.

– Если у него есть лишние деньги, мог бы подкинуть своим детям.

– Мам… это десять долларов. Ну пожалуйста.

Мать вздохнула:

– Хорошо. Я скажу Ричи.

– Нет! Боже, не надо. Он скажет «нет». Да и вообще: он не может запретить мне видеться с отцом.

– Ричи – хозяин в этом доме, – заявила мать. – Благодаря ему у нас есть еда на столе.

«Какая еще еда? – хотелось спросить Элеаноре. – И, к слову, на каком столе?» Они ели, сидя на своих кроватях, на полу или на ступеньках лестницы, держа на весу бумажные тарелки. Вдобавок Ричи скажет «нет» просто потому, что это доставит ему удовольствие. От этого он чувствует себя королем Испании. Возможно, мама просто хотела предоставить ему такую возможность.

– Мам… – Элеанора закрыла лицо руками и привалилась к холодильнику. – Ну пожалуйста.

– О, прекрасно, – горько сказала мать. – Прекрасно. Но если он даст тебе денег, следует поделиться с братьями и сестрой. Это самое меньшее, что ты можешь сделать.

Да пусть бы забирали хоть все. Элеанора хотела лишь одного: поговорить по телефону с Парком. Поговорить без того, чтобы их слышал каждый чертов недоносок из Огайо.

Следующим утром в автобусе, когда Парк поглаживал пальцем внутреннюю сторону ее запястья, Элеанора спросила у него номер телефона.

Парк рассмеялся.

– Чего смешного?

– Да просто… – тихо ответил он. Они всегда говорили тихо – хотя все остальные в автобусе ревели так, что пришлось бы орать в мегафон, если ты желал, чтобы тебя услышали среди всего это мата и чуши. – Такое впечатление, что ты ко мне клеишься.

– Видимо, мне не стоило просить у тебя номер, – сказала она. – Мой-то ты никогда не спрашивал.

Он посмотрел на нее сквозь свисающие пряди волос:

– Я думал, тебе не разрешают говорить по телефону… после того случая с твоим отчимом.

– Может, и не разрешали бы, будь у нас телефон. – Обычно Элеанора старалась не рассказывать Парку о таких вещах. Как и обо всем прочем, чего она не имела. Она ждала реакции Парка, но тщетно. Он просто провел большим пальцем по венам на ее запястье.

– Тогда зачем мой номер?

Боже, подумала она. Забудь об этом.

– Ты не обязан его давать.

Парк округлил глаза. Достал из рюкзака ручку и взял один из ее учебников.

– Нет, – прошептала она, – не надо. Не хочу, чтобы мама увидела.

Парк нахмурился, рассматривая учебник:

– Думаю, будет хуже, если она увидит вот это.

Элеанора глянула вниз. Черт! Кто бы ни написал ту дрянь на ее учебнике по географии, он же изгадил и учебник истории.

«Отсоси у меня», – гласило послание, написанное корявыми синими буквами.

Она схватила ручку Парка и принялась зачеркивать мерзость.

– Зачем ты это написала? – спросил Парк. – Это песня?

– Я не писала. – Элеанора буквально чувствовала, как ее шея покрывается красными пятнами.

– Тогда кто?

Она послала ему самый что ни на есть говорящий взгляд. Трудно было смотреть на Парка, держа все это внутри – все то, от чего щиплет глаза.

– Не знаю, – выговорила она.

– Зачем бы кому-то такое писать?

– Я не знаю! – Элеанора прижала книги к груди и обхватила их руками.

– Эй… – сказал он.

Она не ответила и уставилась в окно. Элеанора поверить не могла, что позволила Парку заглянуть в свой учебник. На миг он проник в ее безумную жизнь. Да, у меня жуткий отчим. У меня нет телефона. А иногда, когда нет туалетного мыла, я мою голову шампунем от блох…

Еще одна вещь, чтобы показать ему, какова она на самом деле. Можно было с тем же успехом пригласить его на урок физкультуры. Или дать алфавитный список всех слов, которыми ее обзывали.

А – арбузные титьки,

Б – бегемотиха рыжая.

Возможно, Парк захотел бы спросить ее, почему она такая.

– Эй… – повторил он.

Элеанора покачала головой.

И не стоит говорить ему, что она не была такой в прежней школе, – ничего хорошего из этого не выйдет. Да, над ней и раньше смеялись. Всегда встречались парни-уроды и всегда-всегда встречались уродки-девчонки. Но в старой школе у нее были друзья. Приятели, с которыми они вместе ходили обедать и которым можно было писать письма. На уроках физкультуры ребята звали Элеанору в свою команду – просто потому, что считали ее милой и веселой.

– Элеанора… – пробивался к ней Парк.

…Но в старой школе не было никого, похожего на него.

Нигде на свете не было никого, похожего на него.

– Что? – сказала она окну.

– Как ты мне позвонишь, если не узнаешь мой номер?

– А кто сказал, что я собираюсь тебе звонить? – Элеанора обняла свои книги.

Парк наклонился вбок, прижавшись плечом к ее плечу.

– Не злись, – сказал он со вздохом. – Это меня сводит с ума.

– Я никогда на тебя не злилась.

– Да…

– Не злилась.

– Но ты можешь злиться рядом со мной – сколько душе угодно.

Элеанора пихнула его плечом и невольно улыбнулась.

– Я буду у отца в пятницу вечером, – сказала она. – Сижу там с ребенком. И отец разрешил пользоваться телефоном.

Парк оживленно обернулся к ней. Он был болезненно близко. Элеанора могла бы поцеловать его (или стукнуть лбом), и у него даже не было бы шанса увернуться.

– Да? – сказал он.

– Да.

– Да… – Парк улыбнулся. – Можно я запишу свой телефон?

– Просто скажи, – ответила она. – Я запомню.

– Давай лучше запишу.

– Я его запомню, как мелодию песни, так что не забуду.

И тогда Парк напел свой телефон, положив слова «восемь-шесть-семь-пять-три-ноль-девять» на мелодию.

ПАРК

Парк пытался припомнить, как увидел ее в первый раз.

В тот день, как помнил Парк, он видел то же, что и все остальные. И что он подумал тогда?..

Плохо иметь кудрявые рыжие волосы. И лицо в форме коробки-сердца с шоколадом.

Нет, он подумал не это. Он подумал…

Плохо иметь миллион веснушек и пухлые, как у младенца, щеки…

Боже! Да у нее восхитительные щеки. Круглые, как райские яблочки, покрытые веснушками, и ямочки – помимо веснушек. Удивительно, что люди не пытались ущипнуть ее за щеку. Бабушка – та непременно ущипнула бы, если б они встретились.

Однако, впервые увидев Элеанору в автобусе, Парк думал не об этом. А о том, что выглядеть так, как выглядит она, – уже достаточно плохо само по себе…

Обязательно ли ей так одеваться? И так себя вести? Обязательно ли прилагать столько усилий, только чтобы отличаться от других?

Парк помнил, какое неловкое чувство возникло у него при виде Элеаноры.

А теперь…

Теперь возмущение сжимало его горло всякий раз, когда он думал о людях, смеющихся над ней. Когда он думал о мрази, писавшей гадости в ее учебнике… Он чувствовал себя как Билл Биксби, превращающийся в Халка[40]40
  Билл Биксби – американский актер, сыгравший Халка в телесериале, снятом по мотивам комиксов.


[Закрыть].

В автобусе непросто было притвориться равнодушным, но Парк не хотел еще больше навредить Элеаноре. Он сунул руки в карманы, стиснув кулаки, и сидел так все утро.

И все утро он мечтал ударить кого-нибудь. Или пнуть. На уроке физкультуры – сразу после обеда – он так выкладывался, что съеденный сэндвич с рыбой запросился обратно.

Учитель физкультуры, мистер Кёниг, велел ему уйти с урока пораньше и принять душ.

– Проваливай, Шеридан. Сейчас же. Тут тебе не долбаные «Огненные колесницы»[41]41
  «Огненные колесницы» («Chariots of Fire») – британская спортивная драма (1981), в основе сюжета которой – реальная история двух британских атлетов, участвовавших в летних Олимпийских играх 1924 года в Париже.


[Закрыть].

Парку хотелось, чтобы те чувства, которое он испытывал, были лишь праведным гневом и стремлением защитить и уберечь Элеанору. Чтобы к ним не примешивалось… кое-что еще… Ощущение, что эти люди потешаются и над ним.

Бывали моменты (не только сегодня, а каждый день с тех пор, как они встретились), когда он стыдился Элеаноры. Он видел, как разговаривают люди, и не сомневался, что речь о них. Гадкие моменты в автобусе, когда Парк был уверен, что все смеются над ними.

В такие минуты Парк подумывал: не отодвинуться ли от нее?.. Не разбежаться с ней, нет. Само это слово казалось диким и неуместным. Просто… слегка сдать назад. Вернуть те шесть дюймов, которые когда-то их разделяли…

Он вертел эту мысль в голове так и эдак… До тех пор, пока не видел Элеанору.

В классе за партой. В автобусе, где она ждала его. Над книжкой в кафетерии.

Где бы это ни случалось, как только он видел Элеанору – все мысли о шести дюймах исчезали из его головы. Он даже подумать не мог о том, чтобы отодвинуться от нее. Он вообще ни о чем не мог думать.

Кроме того, чтобы притронуться к ней…

Кроме того, чтобы сделать ее счастливой…

– Ты сегодня не идешь тусоваться? – спросил Кэл. – Я тебя правильно понял?

Они сидели в читальном зале, и Кэл поглощал жидкий пудинг со вкусом ириски. Парк – как мог – понизил голос:

– Кое-что изменилось…

– Кое-что? – переспросил Кэл, сунув ложку в стаканчик с пудингом. – Ты скурвился – вот что изменилось. Так бывает, да. Довольно часто в последнее время, кстати сказать.

– Нет. Вовсе даже нет. Понимаешь, тут дело в девушке…

Кэл подался вперед:

– Ты завел девушку? Типа того?

Парк почувствовал, что краснеет.

– Типа того. Да. Вообще-то, я не хочу это обсуждать.

– Но мы ведь придумали план….

– Это ты придумал план. Дерьмовый план, говоря между нами.

– Ты худший в мире друг, – сказал Кэл.

ЭЛЕАНОРА

Она так нервничала, что не смогла притронуться к ланчу. Отдала Дениз свою индейку со сливками, а Биби – фруктовый коктейль.

По дороге домой Парк заставлял ее повторять его телефон. А потом все равно написал его в тетрадке. Элеанора спрятала номер среди названий песен.

«Пять к одному».

– Это пятерка, – сказал он. – Ты запомнишь?

– Да мне не нужно, – ответила она. – Твой номер уже в моем сердце.

– А это просто «три», – продолжал он. – Не могу придумать песню с тройкой. А вот «Лето шестьдесят девять». Тут запомни шестерку, а про девятку просто забудь.

– Ненавижу эту песню.

– Боже, я знаю… Слушай, не могу вспомнить ни одной песни с восьмеркой.

– «Восемь дней в неделю», – сказала она.

– Восемь дней в неделю?

– Это песня «Битлз».

– О… вот почему я ее не знаю. – Парк записал.

– Твой номер уже в моем сердце, – повторила она.

– Я просто боюсь, что ты забудешь, – тихо сказал Парк. И кончиком ручки отодвинул пряди волос, упавшие на глаза.

– Не забуду. Никогда. – Возможно, она будет повторять этот номер на смертном одре. Или сделает татуировку на своем сердце, которое Парк когда-нибудь наконец вырвет у нее из груди. – Я хорошо запоминаю числа.

– Если ты не позвонишь мне в пятницу, потому что забудешь номер…

– Может, дать тебе номер отца? И ты сам наберешь, если я не позвоню в девять.

– Отличная мысль, – сказал он. – Серьезно.

– Но не вздумай звонить в другое время.

– Я так себя чувствую, как будто… – Он рассмеялся и отвел взгляд.

– Как? – спросила она, подтолкнув его локтем.

– Будто у нас свидание. Глупо, да?

– Нет.

– Мы вроде как каждый день вместе…

– Но не вместе на самом деле, – сказала она.

– Словно у нас пятьдесят надзирателей.

– Жутких надзирателей, – прошептала Элеанора.

– Да, – сказал Парк.

Он сунул ручку в карман. А потом взял Элеанору за руку и с минуту держал, прижимая к груди. И это было прекраснее всего на свете. Она родила бы ему детей и отдала обе свои почки…

– Свидание, – сказал он.

– Почти…