Текст книги "Искра"

Глава 16

Аурен

Рип стаскивает меня с перил. Теперь его хватка иная, словно мысленно он уже меня отпустил. Его прикосновения холодны.

Не выношу этого.

Не выношу, что не могу этого вынести.

Не выношу, что это так трудно. Так запутанно. Так пугающе.

Нижняя губа подрагивает, но я ее прикусываю. Внутри поднимается гноящееся грузное сожаление. И все же меня дико пугает это неизменное притяжение между нами, ужасно страшит сделать неверный выбор. Его слова и прикосновения взволновали меня, и смятение слишком оглушительное, чтобы рассуждать здраво.

Я знаю, что Рип не Мидас. До сих пор он ни разу мной не воспользовался, даже когда это могло бы принести ему выгоду. Так что, возможно, в глубине души я борюсь с мыслью и страхом, что он разобьет мне сердце, как разбил его Мидас. Вот почему я словно со стороны слышу свое признание:

– Я не выбираю его. Больше нет. Я выбираю себя.

Рип пропускает один шаг. Всего один, но я чувствую это, когда мои слова словно прилипают к его подошвам. Но затем он снова идет размашистым, уверенным шагом, не дав ответа, и я спрашиваю себя, а могло ли мне это показаться.

Слишком быстро или, быть может, спустя слишком много времени мы оказываемся возле двери в мою комнату. Тут стоит Скофилд вместе с еще одним незнакомым стражником.

– Миледи? – вытаращив глаза, спрашивает он. – Что?

– Леди Аурен упала на лестнице, – объясняет Рип. – Я отнесу ее в комнату.

Скофилд снова пытается ко мне обратиться, но Рип, нисколько не смутившись и не давая стражникам возможности вмешаться, вставляет ключ в замок и вносит меня в комнату. Пнув ногой дверь, он закрывает ее за нами и обводит взглядом темную комнату, огонь в которой почти потух.

– Куда тебя отнести?

Горло сжимается от его равнодушного тона.

– На балкон. Пожалуйста. – Мне нужно подышать свежим воздухом. Нужно вдохнуть запах ночи и наполнить легкие чем-то отличным от тепла, исходящего от груди Рипа. Возможно, это поможет разогнать рой пляшущих во мне эмоций.

Коротко кивнув, он идет на другой конец комнаты, по пути схватив с кровати подушку и одеяло. Рип открывает стеклянную балконную дверь и бросает подушку на кресло, а потом усаживает в него меня. Набрасывает сверху одеяло, но даже оно не перекрывает окутавшего холода потери, как только Рип перестает ко мне прикасаться.

Я открываю рот, чтобы что-нибудь сказать – что угодно, лишь бы разбить этот лед между нами. Но Рип без слов отворачивается, идет через балкон в мою комнату и выходит, даже не попрощавшись. Наверное, я и не заслуживаю прощания.

Судорожно вздохнув, я отворачиваюсь от дверей и устраиваюсь в кресле поудобнее, плотнее закутавшись в пуховое одеяло и пытаясь убедить себя, что так будет лучше.

Чувствую, как мое разгоряченное тело остывает, чувствую, как на блестящей коже высыхает испарина. Но даже на свежем морозном воздухе мысли не стихают, а чувства не перестают бурлить.

Я продолжаю прокручивать в памяти каждое до ужаса восхитительное мгновение, в котором он обнимал меня, удерживая на перилах. Чувствую прикосновение его губ к моей коже и крепкие руки, которыми он прижимал меня к груди. Как же так вышло, что в его объятиях я чувствовала себя в безопасности и в то же время ощущала и опасность?

Может, мое тело и устало, а вот в голове гудит от разговора с Рипом.

Те слова, что он произнес…

Мое благо. Как, ради всего святого, я могу быть чьим-то благом, когда чувствую себя настолько скверной?

По лицу стекает еще одна слезинка, но я даже не удосуживаюсь ее стереть. Только откидываюсь на спинку кресла, подложив под голову одеяло, и закрываю глаза от холода.

Понятия не имею, как долго я так сижу, но ночь становится темнее, черной пеленой накрывая небо, и от мучительного созерцания меня отрывает звук шагов.

Оглянувшись, вижу силуэт Рипа, освещенный огнем, который он, должно быть, снова развел в моей комнате. Я ведь даже не слышала его передвижений, думая, что он ушел. Держа поднос с едой, Рип ставит его рядом со мной на небольшой железный столик, и я тут же чую аромат засахаренных булочек.

– Ты принес мне еду?

– Служанка передала у двери, – отвечает он очень сдержанным тоном. – Тебе нужно поесть. Поможет восстановить силы.

Я сажусь, подоткнув под себя одеяло, чтобы освободить руки, и рот наполняется слюной при виде еды.

– Умираю от голода. – Быстро смотрю на Рипа, опустив ресницы. – Спасибо.

Он кивает мне, а потом отворачивается, чтобы уйти, но я, не осознавая своих действий, вдруг протягиваю руку, чтобы его остановить. Мы оба смотрим на его запястье, в которое я вцепилась, и я не уверена, кто из нас больше потрясен моим поступком.

Я быстро отпускаю Рипа, и по моему холодному лицу расползается румянец.

– Извини, я не… – Прочищаю горло. – То есть… Не хочешь остаться и поесть вместе со мной?

Откровенный. Этот тихий вопрос очень откровенный.

Наверное, все мое благоразумие вытекло через ладони вместе с золотом, но я не хочу, чтобы Рип уходил. В моей душе образовалась пустота, гнетущее одиночество, которое усилилось, когда я отказала ему в правде.

Рип смотрит на меня, но молчит, и от стыда ползут мурашки, напоминая жутких муравьишек, от которых возникает желание почесаться. Я поступаю нечестно по отношению к нам обоим.

Я должна была отгородиться от него так же, как поступила с Мидасом. И я хочу. Я пыталась. Вот только почему я не могу возненавидеть Рипа так же, как ненавижу Мидаса? Так все стало бы намного проще.

Вижу по его раздираемому противоречивыми чувствами лицу, что он отвергнет меня или откажет, как я только что поступила с ним на перилах. Потому я опережаю его:

– Забудь. Спасибо, что отнес меня наверх.

Он лишь смотрит на меня в темноте с непостижимым для понимания выражением.

– Серьезно, – нервничая, говорю я. – Не чувствуй себя обязанным оставаться со мной только потому, что я попросила. Да это, наверное, все равно дурная затея. У меня голова болит от применения силы, а после случившегося на перилах… – Я замолкаю, словно от смущения потеряла голос. – Не важно. Знаешь, я до сих пор на тебя злюсь из-за того, что ты мне соврал, да и ты явно тоже на меня злишься теперь, так что, наверное, тебе и правда лучше уйти.

Рип качает головой и на мгновение поднимает взгляд к небу, словно пытаясь понять, можно ли найти немного терпения среди загорающихся звезд. Возможно, толику терпения он все же находит, потому как вздыхает и говорит:

– Ну как я могу отказаться от такого приглашения?

К моему удивлению, Рип садится в соседнее кресло, и я теряюсь от того, что все же чувствую: волнение или облегчение.

Я поглядываю на него краем глаза, когда мы начинаем есть, и всячески стараюсь не соприкасаться с ним руками, даже не позволяю нам приблизиться друг к другу хоть на дюйм. Всем своим естеством я ощущаю его присутствие и явственно вижу, как Рип продолжает опускать взгляд на мою шею, которой касался губами.

Это точно была плохая затея.

На несколько минут молчание между нами становится невыносимым бременем. Оно опускается на наши напряженные плечи, и это заметно по крепко стиснутым рукам. Но бремя постепенно сходит на нет, сменяясь чем-то более легким, знакомым. На миг я почти притворяюсь, что мы снова вернулись в его лагерь и делим тихую палатку.

Я с аппетитом съедаю две засахаренные булочки, ветчину в меду и фрукт, покрытый вишнево-красным сиропом. Оказалось, что еда в этом королевстве всегда сладкая и липкая, но в эту минуту вовсе не возражаю, поскольку каждый раз, как облизываю пальцы, Рип переводит на меня взгляд.

Когда мы съедаем все, что было на подносе, мне становится лучше, и я больше не чувствую, будто могу свалиться в любую секунду. Обхватив ладонями кружку с дымящимся медом, я откидываюсь на спинку кресла и вздыхаю, и в ту же минуту начинает идти снег. Снежинки срываются с облаков, падая, как конфетти, на землю, напоминающую пергамент.

Мягко, медленно, успокоительно.

Я смотрю в небо, не стряхивая упавший на ресницы снег, а когда поворачиваюсь к Рипу, вижу, что он уже на меня смотрит.

– Ну, еще злишься на меня? – спрашивает он с насмешливыми нотками. Я с жадностью слушаю его голос, радуясь, что молчание прервалось, что забылись споры на лестнице.

– Я в ярости.

Рип склоняет голову, словно ничего иного не ждал.

– А ты? – спрашиваю я.

– Я вне себя от гнева.

Уголки наших губ одновременно приподнимаются в похожих ухмылках.

Он отклоняется назад, и шипы на спине исчезают под кожаной одеждой.

– Мы с тобой та еще парочка.

От его слов бегут мурашки по рукам, несмотря на то что я завернута в одеяло.

– Ты о чем?

У него загадочное выражение лица, и Рип открывает рот, чтобы ответить, но, задумавшись, снова смолкает. Снежинки падают на его черные волосы, исчезая в черных как смоль прядях, и Рип рассматривает меня с пылом, к которому я уже начала привыкать.

– Знаешь, это удивительно.

– Что именно? – спрашиваю я.

– Возможно, мы последние фейри в этом мире, и той ночью наши пути по какой-то причине пересеклись.

От сказанных им слов, что моя аура была маяком, на свет которого он последовал, в горле встает ком.

– Судьба иногда любит пошутить.

– Да, – шепчет он и смотрит на меня, водя большим пальцем по своей нижней губе.

– Можно задать тебе вопрос?

Рип приподнимает бровь.

– Ты знаешь правила.

– Тебе известны многие мои секреты, – раздраженно отвечаю я. – Я хочу знать, как ты всех обставил. Я видела тебя возле конюшни с фальшивым Рипом.

В его глазах появляются веселые искорки.

– Это когда ты на меня пялилась.

Я тут же густо краснею и возмущенно восклицаю:

– Я не пялилась на тебя!

Он сверкает в темноте белоснежной улыбкой.

– Врунишка.

Я скрещиваю на груди руки.

– И? – требовательно спрашиваю я, изо всех сил пытаясь скрыть смущение.

– Что «и»? – улыбаясь, парирует он.

– Ясно, – бурчу я. – Ладно, тогда скажи истинную причину, почему тебя зовут Рипом? – Этот вопрос мучает меня как зуд, который я не могу унять.

Потянувшись, Рип скрещивает перед собой ноги в лодыжках, и я опускаю взгляд на его крепкие бедра, а потом снова смотрю в глаза.

– А вот это уже интересный вопрос.

Не в силах сдержаться, я подаюсь вперед, как собака, которую поманили косточкой.

– И?

– И… однажды я тебе расскажу.

Вот мерзавец.

Я закатываю глаза и устраиваюсь поудобнее.

– Когда?

Он улыбается, отчего выглядит особо привлекательным.

– Когда ты перестанешь на меня злиться.

Сделав глоток, я упиваюсь появившимся в груди теплом, которое спускается по телу.

– Ладно, храни свои секреты.

– Храню. Как и твои.

От его ответа внутри все сжимается. Я знаю, что сижу здесь ночью и притворяюсь. Притворяюсь, что он не король Ревингер, притворяюсь, что он не составляет заговоры и интриги.

– И почему же ты хранишь мои секреты? – настороженно спрашиваю я.

Мы уже так глубоко спустились в этот ров, что не понимаю, почему бы не пройти дальше? Возможно, это единственная возможность поговорить с ним по душам, пока наши стены не разбились под покровом ночи.

– Потому что мне так удобно. – Его взгляд пронзает меня, как протыкает игла крылья мотылька, и даже больно так же.

В глубине души оседает разочарование, как камни на дно океана. Значит, это предупреждение. О том, что, если ему удобно так сейчас, не означает, что это будет длиться вечно. Будь на его месте Мидас, он бы подождал и воспользовался этой информацией, пока не наступит подходящий момент. Так поступило бы большинство королей.

Ни в коем случае нельзя доверять томлению и трепету сердца. Все, что произошло сегодня вечером, – то, как он нес меня, его слова, жар бедер между моими ногами, губы, касающиеся моей щеки, – все это украденные мгновения. Мгновения, которые мы себе позволить не можем. Нет, когда у нас настолько разные цели. Может, Рип и Золотая пташка могли улучить эти минуты, но Ревингер и Аурен? Никогда.

Как бы мне ни хотелось, чтобы все было проще, иначе… этому не суждено случиться, и я не могу делать вид, что это не так.

Рип выпрямляется.

– Вот и оно.

– Что именно?

Он показывает на мое лицо, словно прочитал в нем какую-то тайну.

– Ты только что вспомнила, что я – король Слейд Ревингер, а не просто… это.

Отрицать не смею. Не могу. Отчасти чувствую вину, но это правда. Если бы он был только Рипом, все было бы не так сложно.

– Я не могу доверять королям. – Скрыть нотки сожаления не получается, как и тихое желание в этих многозначительных словах.

Он наклоняется вперед, упираясь согнутыми локтями о колени.

– Ты можешь мне доверять.

Я выдаю свое отчаяние. Знаю это, поскольку ничего не могу поделать с тем, как вспыхивают мои глаза, как наклоняется к нему тело.

– Докажи. – Не с ноткой снисхождения. Не полная сомнений. Я молю его, требую, чтобы он это сделал.

Пожалуйста, докажи.

Словно услышав мою мольбу, Рип поднимается с кресла. Его мощное тело выпрямляется, шипы медленно показываются из рук и спины, как когти, торчащие из лапы хищника.

Этот хищник неспешно приближается ко мне одним продуманным шагом за другим. Он опускает руки на подлокотники, и я прижимаюсь головой к спинке кресла, когда он наклоняется и крадет весь воздух.

– Докажу, – шепчет он, и у меня перехватывает дыхание.

Рип меняется прямо у меня на глазах, магия кружит вокруг него струйками пара. Я скована его стихийной силой, которая мягко выталкивается наружу. Ониксовые глаза становятся мшисто-зелеными, чешуя исчезает вместе с шипами, уши и скулы смягчаются, а вверх по шее тянутся крошечные трещинки, прочно укореняясь под бородой.

Сердце неудержимо колотится в груди, когда я смотрю в лицо короля Ревингера. Ладошки, сжимающие одеяло, становятся липкими. Бледная кожа, зеленые, как лес, глаза – такой мужественный и великолепный, что смотреть на него почти больно.

– Я рад, что ты выбрала себя, – тихо говорит он, и я приоткрываю рот, словно хочу поглотить звук его низкого голоса.

– Правда?

Я замираю, когда он поднимает руку и обхватывает мой подбородок, как будто желая убедиться, что внимаю его словам.

И я внимаю.

– Да, Золотая пташка. Потому что я тоже выбираю тебя.

Он опускается, а я поднимаюсь, как лента, зацепившаяся за согнутую ветром ветку.

Я касаюсь своими губами его губ, наши языки сплетаются, а потом мы внезапно целуемся так, словно умираем от голода.

Мы целуемся, как две столкнувшиеся звезды, и наш пыл полыхает, угрожая сгореть, пока холодный мир вокруг меркнет в нашем свете. Мы целуемся так, словно нам нужно вкусить друг друга, чтобы не остаться навеки в темноте.

Я всем телом тянусь к нему, каждая лента развязывается, вытягивается, устремляется к нему, как крылья к ветру.

Ревингер обхватывает мой подбородок, повернув под нужным углом, и именно это – его лидерство, сила, но вместе с тем бескрайняя нежность – порождают во мне ощущение, что я могу пылать вечно.

Охвативший меня огонь никак не связан с гневом или кровной местью. Это чистое, алчное, болезненное желание, пульсирующее в венах, никак не ослабевает.

Когда я прикусываю ему язык, Ревингер в чувственном порыве покусывает мою нижнюю губу и срывает с моих губ стон. Он упивается звуком, обхватывая шершавыми руками мое лицо, словно не хочет, чтобы я выскользнула из его хватки.

Мои ленты тянутся, как виноградные лозы, ползут вверх по его телу, обвиваются вокруг рук, чтобы притянуть еще ближе. Из груди у него вырывается хриплый стон, и он усиливает поцелуй, пока горячей становится не только моя кожа, но и огонь желания, разгорающийся между ног. Ревингер подпитывает это желание, скользнув рукой вниз и погладив мои ленты, отчего по спине пробегает приятная дрожь.

Только поцелуй. Один поцелуй – и я терплю крах, потому что не хочу, чтобы он заканчивался.

Никогда не думала, что поцелуй может быть таким.

Я снова обхватываю его плечи, пальцами впиваясь в сильные мускулы, будто мне нужно напоминание о том, что он поддержит меня. Ненавижу свои перчатки. Хочу чувствовать его кожу, но не могу остановиться, чтобы их снять.

С неба падают снежинки, засыпая холодными хлопьями, но холоду не суждено нас одолеть. Я вся горю, страсть вспыхивает мучительным соблазном. Думаю, я бы вскочила с кресла, если бы Ревингер не склонился надо мной. Его тело – приманка, в которую я стремлюсь угодить.

Но когда я готова увлечь его за собой, он перестает меня целовать.

Мы шумно дышим, сброшенное одеяло лежит вокруг моей талии. Я смотрю на Ревингера, тяжело дыша и чувствуя, как покалывает губы от прошедшего поцелуя.

Его взгляд ласково проходится по моему лицу, и я делаю то же самое. Я обвожу пальцем линии его пустившей корни силы и замечаю, как они легонько подрагивают от моего прикосновения.

Ревингер отстраняется или… пытается. Мы смотрим на ленты, беспорядочно обернувшиеся вокруг него, словно они решили сделать его своим личным подарком.

– Извини, – внезапно смутившись, говорю я и быстро отдергиваю их, хотя они и с трудом повинуются.

Ревингер отвечает кривоватой улыбкой и заправляет мне прядь волос за ухо с такой нежностью, что у меня сжимается горло.

– Надеюсь, это все прояснило.

Он выпрямляется, и, хотя от его вида у меня все еще учащается пульс, причина не в страхе. Уже нет. Ревингер обдуманно сменил форму. Потому что его облик может меняться, как и его глаза, поза, имя, но эти губы, руки, слова, его тепло… они неизменны.

Рип и Ревингер – один и тот же человек, и осознать это мне помог поцелуй.

Он отворачивается, уже снова переменившись, вернув шипы, чешуйки, неумолимую походку воина, но это по-прежнему он.

Рип останавливается у стеклянной двери и оглядывается на меня, зеленый цвет исчезает из его глаз.

– Спокойной ночи, Аурен.

Это все еще он.

Вот почему я шепчу:

– Спокойной ночи… Слейд.

На бесконечно малую долю секунды он округляет глаза от удивления, что я назвала его по имени. Затем уголки его губ приподнимаются, как и мои, словно мы делимся чем-то личным, сокровенным. Чем-то проникновенным.

Возможно, так и есть.

Когда он уходит, я откидываюсь на спинку кресла, позабыв про одеяло, ставшее ненужным после того жаркого пламени, что мы разожгли. Под тихим снегопадом я снова шепчу его имя – всего пару раз – в односложной мольбе к скоплению спрятавшихся звезд.

Пожалуйста, пусть он докажет.

Глава 17

Царица Малина

Камень, когда-то бывший старинным и побитым морозом, теперь превратился в обветренные золотые кирпичи, которые впиваются мне в руки, когда я прислоняюсь к зияющей пасти арки.

Через расколотые облака пробивается редкий луч солнца, убывающий дневной свет освещает колокол за моей спиной. Отражаясь от золотой поверхности, он окутывает меня осуждающим сиянием.

Звонница Хайбелла настолько высока, что за время ее строительства, по слухам, погибло больше сотни работников, однако это не помешало моим предкам достроить ее.

Мы, Кольеры, не сдаемся.

Вот почему зрелище там, внизу, в центре города, действует мне на нервы, как плуг, вспахивающий землю и обличающий то, что под ней скрывается.

Мятеж.

Всюду.

От грязных лачуг до салонов аристократии – весь город восстал против меня.

Бушует мародерство и не прекращается осквернение царской собственности на площади. Жандармы подвергаются нападениям при каждой попытке вмешаться и произвести аресты. Я наблюдаю за всем этим с башни, а колокол за спиной отвратительно блестит, пока его люди внизу бунтуют.

Они были у меня в кулаке.

На мгновение они все были у меня в кулаке. Я сидела на троне и правила, как положено мне было по роду. Я склонила на свою сторону аристократию, вернула Хайбеллу былую славу, восстановила себя, истинную Кольер, в качестве законного правителя.

Все встало на свои места.

Пока снова не начало идти наперекосяк.

Сброд передвигается по городу слипшейся массой. Они жгут, грабят и просто нарушают законы, а жандармы не могут им помешать. Проблема в том, что за подавлением одного бунта тут же возникают еще два.

Я сжимаю пальцы, а ногти царапают корку льда, покрывающую позолоченную раму. Холодный воздух впитывается в кожу. Это продолжается уже три дня, и каждая минута неповиновения этих людей становится против них же самих. Я пыталась быть милостивой царицей. Щедро раздавать дары, напоминая им, что это Мидас позволил им голодать, впасть в отчаяние и чахнуть в нищете.

И все же они от меня отвернулись.

Мускул на подбородке сводит судорогой, и стиснутые зубы пронзает тупая боль.

Когда в городе вспыхивает очередной пожар, я с отвращением отворачиваюсь. Все четверо гвардейцев молчат, а я поворачиваюсь к винтовой лестнице, золотые ступени которой почернели от слишком частого по ней хождения.

От спуска кружится голова, и я сжимаю перила бледной рукой. Изогнутые стены глумятся надо мной вместе бесконечной спиралевидной лестницей.

Когда я наконец спускаюсь, на меня обрушивается пронизывающий ветер. Я иду по открытому проходу к еще одной лестнице, а затем возвращаюсь в замок.

В замке стоит насыщенный запах краски.

Стены густо ею покрашены.

Две дюжины плотников. Именно столько я наняла, чтобы закрасить каждую безвкусную поверхность или что-нибудь построить вокруг.

И все же, куда бы я ни взглянула, везде есть изъяны. На стенах, выкрашенных в белый цвет, появились сколы. Ковры, накрывающие полы, сползли. В дереве, прибитом к столешницам и оконным рамам, появились трещины, похожие на издевающиеся надо мной ухмылки.

Хайбелл стал живым замком, который насмехался надо мной каждой позолоченной поверхностью. Если я не скрою каждую, если не сотру каждый оскверненный дюйм, то сойду с ума.

Это он во всем виноват.

Он лишил меня дома, превратил его в посмешище. Превратил в посмешище меня.

Когда я прохожу мимо главного зала, в голове звучит то послание Тиндалла. Он думает, что может заставить меня играть спектакль, а сам будет угрожать внебрачным ребенком? Да я лучше поцелую ему ноги, и это будет самое холодное прикосновение в его жизни.

Я никогда не приму его ублюдка, а без меня этот ребенок никогда не сможет стать наследником, не сможет заполучить Хайбелл.

Никто из них не сможет, потому что Хайбелл мой.

На ходу я заглядываю в двери.

– Где мои советники? – спрашиваю я в пустоту.

– Не знаю, моя царица, – неуверенно отвечает мне главный страж.

– Так отправьте кого-нибудь за ними, – раздраженно огрызаюсь я.

Он резко кивает другому стражнику, и мужчина уходит, чтобы найти советников.

Я поджимаю губы, оглядев пустой коридор, не слыша ни звука, не видя никого за работой.

– Где плотники? Разве я не должна слышать стук молотков и видеть приставленные к стенам лестницы?

Страж переминается с ноги на ногу, в серебряных нагрудных доспехах показывается мое искаженное отражение. Я вижу свое бледное хмурое от раздражения лицо и белые волосы, собранные на макушке.

– Ваше Величество, плотники не появлялись с тех пор, как начался бунт.

Я негодую. Ох уж эти ленивые, несносные глупцы. Наверняка напиваются в городе и используют мятеж как оправдание безделья.

– Хорошо. Засим контракты с ними расторгнуты, и они остаются без оплаты. Хочу, чтобы к завтрашнему утру здесь были готовые к труду люди.

Стражники переглядываются, ну а мне все равно. Я не потерплю такого неуважения. Во времена правления моего отца никто бы не осмелился пропустить рабочий день во дворце. Выполнять приказы Кольеров считалось честью.

– Я ясно выразилась?

– Да, Ваше Величество.

Повернувшись к нему спиной, я решаю подняться в свои покои. Виски начинает ломить, да и поесть бы не помешало.

Но не успеваю дойти до лестницы, как ко мне подбегает слуга.

– Ваше Величество, в гостиной вас дожидается гость.

Я растягиваю губы в ухмылке.

– Кто?

– Сэр Лот Пруинн.

Горло царапает раздражительный вздох. Шарлатан. Торговец с серебристыми глазами, который воображает себя предсказателем будущего. С тех пор, как его телега преградила дорогу моей карете, он часто заявлялся без предупреждения.

Я чуть не вышвырнула его, когда Пруинн заявился сюда в первый раз, но он пришел с вещью, перед которой я не могла устоять. И это никак не было связано с картой трюков, утверждающей, что она показывает путь к достижению моего самого заветного желания.

Разумеется, он пришел с побрякушками на продажу, но в действительности торговал информацией. Сэр Пруинн быстро понял, как добиться моего внимания, и с тех пор снабжал меня информацией про город и его жителей.

Вот откуда я знала, что беспорядков становится больше. Вот почему не удивилась, когда несколько дней назад вспыхнул бунт. К сожалению, когда вспыхивает восстание, оно загорается так же легко, как искра на сухой траве.

– Ладно, – говорю я и круто разворачиваюсь.

Я вхожу в гостиную и вижу, что Пруинн сидит, развалившись на обитом стуле, а на его коленях, как бугристое животное, лежит переполненная сумка на ремне.

Я холодно его приветствую:

– Пруинн.

Светловолосый мужчина царственно встает, и его сумка позвякивает, когда он склоняется передо мной. Его одежда, как всегда, безупречна: светло-голубая туника, дополненная меховыми атрибутами, подбородок гладко выбрит, а волосы длиной чуть больше дюйма.

– Царица Малина, выглядите, как всегда, безукоризненно.

Я окидываю его равнодушным взглядом, а потом взмахиваю рукой.

– Оставьте нас.

Стражники выходят, дверь за ними закрывается, и я сажусь напротив Пруинна. В комнате холодно, окна вдоль внешней стены приоткрыты, чтобы выветрились пары краки. Прошло несколько дней, с тех пор как покрасили стены, но при таком холоде нужна целая вечность, чтобы высохла краска.

– Пруинн, сегодня меня не интересуют ваши безделушки и хлам, так что, надеюсь, причина вашего визита в другом.

Он садится, кладет сумку на колени и приподнимает более темную бровь.

– Вы уверены? У меня есть очень экзотические духи от торговца, которые можно найти только в песчаных дюнах Второго королевства.

Я даже не удостаиваю его ответом.

Лицо Пруинна становится веселым.

– Тогда ладно. Что ж, в городе бунт.

– Я и сама знаю, – язвительно огрызаюсь я. – У вас есть стоящая информация, или вы испытываете мое терпение? Потому что, уверяю вас, сегодня со мной лучше не шутить.

Вместо того чтобы выглядеть пристыженным, он наклоняется вперед, упираясь локтями в колени.

– Вы знаете кого-нибудь по имени Гиффорд?

Когда я слышу это имя, единственное, что выдает мое удивление – мой взгляд.

– Да, он вестник Тиндалла. Он приехал из Пятого королевства, чтобы вручить мне послание, – резко отвечаю я.

– Ну, он не просто вестник.

Я кладу руку на подлокотник кресла.

– Объясните.

Его серые глаза почти сверкают от рвения поделиться информацией. Прежде я не знала, что странствующие торговцы могут быть такими несносными сплетниками, но все равно пожну плоды.

– Видимо, когда вы дали ответ, царь Мидас отдал этому человеку соответствующий приказ. Он отправил ястреба и остался.

От волнения по спине ползет холодок.

– С какой целью?

– Он блуждал по всему городу. От кабака к кабаку, от трактира к трактиру, от лавки к лавке. – Пруинн наклоняется вперед. – И везде провоцировал беспорядки. Раздражал ворчунов. Распускал слухи. Он – тот, кто вызвал волну беспорядков.

Я впиваюсь пальцами в крашеный деревянный подлокотник, вязкая белая краска прилипает к ногтям.

– Хотите сказать, что Мидас приказал этому вестнику внести смуту?

Пруинн решительно кивает.

– Да.

Сквозь стиснутые зубы у меня вырывается шипение, и я вскакиваю, подхожу к окну, чтобы посмотреть на улицу. Не вижу ничего, кроме склона горы и окружающих замок стен, но все равно смотрю в окно. Смотрю так, будто могу видеть город, этого подлеца Гиффорда, который распускает слухи, ведет людей за собой, как оголтелых овец, внезапно почуявших запах крови.

– Хочу, чтобы его убили.

– Не сомневаюсь, – отвечает он, совершенно невозмутимо восприняв мое заявление. – К несчастью, он уже отбыл. Улетел вчера на тимбервинге.

В щель открытого окна проникает свежий ветер и вгрызается мне в живот, но он не сравним с терзающей меня яростью.

Вина Тиндалла.

Во всем виноват он.

Спустя мгновение в груди кристаллизуется ледяной гнев, и я отворачиваюсь.

– Полагаю, выход вы найдете сами, сэр Пруинн, – с прохладцей в голосе говорю я и начинаю уходить.

– Разумеется, Ваше Величество, – непринужденно отвечает он и, встав с кресла, сгибается в очередном поклоне. – Вы что-нибудь решили насчет карты?

Я замираю у двери и бросаю на Пруинна взгляд.

– В Седьмом королевстве нечего искать, сэр Пруинн, и уж точно там нет моего самого заветного желания, – резко отвечаю я. – Доброго дня. – Выдав ему пренебрежительную отставку, рывком открываю дверь. Даже если он что-то и бросает мне вслед, я не слышу его из-за бурлящего гнева.

Я решительно иду по коридору наверх, а стражники быстро следуют за мной тенью. Чувствую, как возвращается головная боль с новой силой.

Когда подхожу к своим покоям, ко мне подлетает четвертый страж и шумно дышит.

– Ну? – требую я ответа. – Нашел моих советников?

– Нет, Ваше Величество, но когда я опрашивал караул, мне сообщили, что мятежники вышли на дорогу, а жандармы не могут перекрыть им путь. Они направляются к стенам замка.

В жилах закипает кровь.

– Чего они хотят?

Он нервно переминается с ноги на ногу.

– Ну… похоже, они идут сюда с самодельным оружием. Думаю, они попытаются взять замок штурмом.

– Я хочу, чтобы их остановили, – сквозь зубы произношу я, испепеляя светлыми глазами каждого мужчину, стоящего по стойке смирно. – Вы меня слышали?

Мой главный стражник тут же кивает.

– Будет исполнено, моя царица. Мы установим блокаду. Никто не пройдет…

– Нет, – качаю я головой. – Нам нужно их наказать в назидание другим. Напомнить людям, что подобное нападение недопустимо. – Подхожу к нему ближе, не обращая внимания на то, что ниже его на фут, потому что корону ношу я. – Хочу, чтобы всех их убили. Хочу, чтобы всех, кто приблизится к стенам ближе чем на двести футов, зарубили как неблагодарных скотов.

Отворачиваюсь и вхожу в комнату, хлопнув дверью и оставив в коридоре угрюмых стражников.

Эти люди хотят восстать и бунтовать против своей правительницы? Хотят бесчинствовать в городе и не повиноваться моим законам? Тогда я убью каждого мятежника, а когда иней покроет их неблагодарные трупы ледяной коркой, об этом по моему приказу известит колокол.

Я напомню им, почему меня называют Холодной царицей.