Текст книги "Майя"

– А почему ты отказалась от предложения…

– Тебе что, невмоготу?

– Ну, не знаю… Триста мельдов! Дома таких денег за три месяца не заработать…

– Во-первых, ты бы этих денег не увидела. Купец бы Зуно заплатил. Знаешь, почему одуванчик к нам пришел? Ортельгиец наверняка ему еще больше посулил, вот почему. Мужчины не любят, когда им отказывают, любой ценой своего добиваются – к примеру, тебя. Только нам с тобой из этого ничего бы не перепало, разве что по мелочи. А с ортельгийцем бастаться… фу, мерзость какая. Вдруг он гадости бы захотел? И что бы ты тогда делала? А может, он сам порченый… Хотя по виду не скажешь. Нет, я тебе этого не позволю. И ради чего? Чтобы Зуно карман набить? Сама подумай! Не зря он просил это от Лаллока утаить. А секреты от хозяина скрывать негоже, вот что я тебе скажу. Так что теперь не у Зуно над нами власть, а у нас над ним. Он понимает, что Лаллоку это не понравилось бы. Если бы ты дешевой шлюхой была, тогда другое дело. А такую красавицу, как ты, беречь надо. Нет, ты высоко взлетишь! Да и кошатник сообразил, что ты себе цену знаешь. Помяни мои слова, придет день, когда он перед тобой ползать будет.

– А вдруг он завтра на нас злобу выместит?

– С чего бы это? Ничего такого он делать не станет, побоится. Ему невыгодно, чтобы Лаллок про это прознал, а отрицать Зуно ничего не сможет – мы с тобой имя купца запомнили. Если вдруг что, обо всем расскажем, только нам Зуно против себя настраивать ни к чему. Мы поступили честь по чести, а он извернуться пытался и хорошо это понимает. – Оккула улыбнулась. – Но это все завтра. А сейчас, банзи, забудь обо всем и прощения у меня попроси. Ах, какая ты хорошенькая! Красивее радуги! Как тебя не любить? Я с тобой сразу все хорошее вспоминаю, о плохом забываю. И не за деньги, а просто так! Правда, приятно?

Майя задрожала от наслаждения. Ловкие пальцы подруги скользнули по плечам, нежно приласкали бедра. Майя задула свечу и повалила Оккулу на кровать.

13
Виселица

На следующий день они прошли пять лиг и заночевали в Накше. До Беклы оставалось всего две лиги, и Зуно решил выступить в путь за час до полудня.

Пустынный, пропеченный солнцем тракт убегал вдаль по равнине. Зуно подремывал в повозке. Дильгайские рабы еле плелись, передавая друг другу флягу с водой.

– Хоть бы нам предложили, гады! – шепнула Оккула.

– Ох, мне дурно! – вздохнула Майя, в очередной раз утирая вспотевший лоб.

Волосы и все тело покрывала липкая корка тонкой белой пыли, смешанной с испариной; на зубах хрустел песок. Майя сплюнула густую слюну.

– Не плюйся, – предупредила Оккула. – Только влагу зря тратишь.

– Глотать ее, что ли? – проворчала Майя.

– Ишь какая разборчивая, – улыбнулась подруга. – Я бы сейчас от холодной мочи не отказалась. Ничего, банзи, держись, скоро придем. Часа два осталось.

Девушки потихоньку обогнали повозку и теперь шли чуть впереди, по обочине, чтобы не глотать пыль, поднятую босыми ногами рабов и колесами екжи. Кругом не было ни одного деревца; до самого горизонта простиралась выжженная зноем равнина, покрытая жухлой травой и увядшими цветами.

– Мне чудится или мы снова на холм поднимаемся? – спросила Оккула.

– Ага, поднимаемся, – кивнула Майя. – Странно, пока до горки не дойдешь, ее не видно. Ой, а что это там, на самой верхушке?

– Помолчи, банзи, не приставай! Не видишь, я вот-вот растаю, – буркнула подруга, наклонив голову, будто вол в упряжке, и взобралась на холм.

Майя, жмуря глаза от пыли, еле держалась на ногах – ей хотелось повалиться на обочину, а там будь что будет. Из травы выскочил кузнечик и, трепеща розоватыми крылышками, пролетел шагов двадцать. «Эх, мне бы так, – подумала Майя. – И пить ему, наверное, не хочется…»

На вершине холма дильгайцы встали передохнуть и, отдуваясь, привалились к оглоблям. Тени по-прежнему не было, но девушки без разрешения упали на жухлую траву. Лицо Оккулы покрывали неровные белые полосы пыли.

– Тебя впору на ярмарке в балагане показывать, – улыбнулась Майя и вдруг ошеломленно умолкла, с ужасом уставившись через дорогу.

На пригорке, в ста шагах от обочины, перед кустами полыни, стоял деревянный помост, на котором высились два прочных столба с поперечной перекладиной, локтей десять длиной. На перекладине виднелись четыре глубокие зарубки, с каждой из которых свисала короткая цепь с кандалами.

Кандалы смыкались на лодыжках двух иссохших трупов. Тела, неподвижно висящие в зыбком, струящемся от жара воздухе, выглядели призраками, кошмарными видениями, порождениями лихорадочно возбужденного ума. Оскаленные, иссушенные зноем лица выглядели жутко еще и потому, что были перевернуты. Зияли провалы пустых глазниц, кожа лохмотьями свисала со щек – птицы и насекомые потрудились на славу. Жидкие волосы добела выгорели на солнце. Опущенные руки, облепленные редкими остатками иссохшей плоти, болтались тремя серыми прутьями – на одной еще виднелся зажатый кулак. На помосте белела горка мелких костей.

Майя вскрикнула и закрыла лицо ладонями. Тут, как нарочно, налетел ветерок, и пахнуло мерзким запахом гниющего мяса.

Оккула мельком взглянула на виселицу и, обернувшись к Майе, обняла подругу за плечи:

– Ты что, вороньего пира не видела? Не бойся, они тебя не укусят.

– Ой! – Майю замутило, и она, дрожа, уткнулась в жухлую траву.

– Страшно, да? – спросила Оккула. – Для того и вешают, чтоб неповадно было. Знаешь, как в песне поется? – Она надрывно затянула вполголоса:

 
Меня подвесили за ноги,
чтоб птицам было что клевать.
Разбойникам с большой дороги
такой судьбы не миновать.
Я был когда-то юн и весел…
 

– Ох, Оккула, – зарыдала Майя. – Не могу я на это смотреть! За что их так?

– Откуда я знаю? – пожала плечами Оккула. – Какому-нибудь Леопарду ногу отдавили или любимую кружку владычицы Форниды вдребезги разбили…

– Или помянули имя благой владычицы всуе, – небрежно заметил Зуно из повозки. – Но если повторять все, что слышишь, беды не миновать, правда?

Оккула торопливо встала и почтительно наклонила голову, будто ожидая распоряжений.

Неожиданно один из дильгайцев ткнул пальцем в сторону виселицы:

– Делать враги. Плохо. Когда много, кончить.

– Да, наживать врагов не стоит, – заключил Зуно и повелительно вытянул руку, показывая, что хочет выйти из екжи. – Пожалуй, здесь мы и привал сделаем, тени все равно нигде нет.

Он ступил на землю и направился в противоположную от виселицы сторону. Дильгайцы забрались под повозку и устроили какую-то незамысловатую игру, подбрасывая палочки в дорожной пыли.

– Говорят, все Леопарды – редкие мерзавцы, – шепнула Оккула, дождавшись, когда Зуно отошел подальше. – Ничего, банзи, нас не повесят, не сомневайся.

Зрелище расстроило Оккулу, но свое беспокойство она скрывала под напускным безразличием и натянутой улыбкой. Сделав несколько шагов по траве, она закусила губу и остановилась, задумчиво глядя под ноги.

– Да, редкие мерзавцы, – повторила она. – И как жить, если в одной постели с убийцей окажешься?

– Что? – недоуменно переспросила Майя. – Ничего не понимаю…

– Зато я слишком хорошо понимаю, – со вздохом произнесла Оккула и повернула подругу лицом к синему мареву вдали. – Вот, банзи, взгляни! Смотри хорошенько, как далеко мы зашли!

Майя прищурилась и поглядела на запад, где высилась громада горного массива Крэндор. Лучи солнца заливали крутые склоны, в ущельях собирались зловещие лиловые тени. Вдоль подножья горы тянулась тонкая полоска городской стены, прерываемая столбиками сторожевых башен.

Справа от Крэндора, под раскаленными скалами, раскинулась Бекла. Майя никогда прежде не видела больших городов – ни Кебина, ни Теттит-Тонильды, – а потому ошеломленно взирала на широкие полосы дыма, повисшие над наклонными крышами. Сквозь дым виднелись высокие стройные башни, тянущиеся к небу, словно камыши на озере. Над городом, у подножья Крэндора, на хребте Леопардового холма красовался дворец Баронов; ярусы мраморных балконов сверкали на солнце. Майе почудилось, что издали доносится еле слышный гул и шум толпы, будто гудение пчел в улье.

– Да уж, мы в Бекле развернемся… – подавленно прошептала Майя. – Ох, Оккула, там же… Сгорим мы там, как уголек в кузнечной печи.

– Не кисни! – оборвала ее чернокожая подруга. – Подумаешь, красота да широта. Ну и что такого? Зато мужчин там много, а с ними дело известное: раз у них стоит, значит надо куда-то пристроить. Ты крепко-накрепко запомни: мы с тобой торгуем самым необходимым – не сластями и не шелками, а, считай, хлебом. Без нас, как без хлебопеков и повитух, никто не обойдется. Пойми, кто на свет родился, тому суждено есть, бастать и умереть. Такая уж у людей доля.

– Ох, я не думала, что он такой большой! – вздохнула Майя, глядя на далекий город, ощетинившийся десятками башен.

– Ха! То же самое поначалу жрица сказала гуртовщику, а потом приспособилась, – фыркнула Оккула. – Ой, глянь, наш кошатник возвращается! Пойдем скорее, пока он нас звать не стал. Только прежде удивление поумерь, не стоит ему знать, как тебя Бекла поразила. Пора тебе выучиться плечами пожимать да сплевывать, мол, тебе все равно. Вот прямо сейчас и начни.

Майя улыбнулась, покорно выполнила приказ подруги, и девушки, взявшись за руки, спустились с холма. Впрочем, Майя заметила, что Оккула не глядит в сторону виселицы.

14
Бекла

Два часа спустя путники подошли к Синим воротам на северо-восточной окраине Беклы. Полдневный жар спадал. За стенами город лениво шевелился, будто огромный зверь, разнежившийся на солнце. Заспанные лавочники сдвигали с витрин тяжелые ставни, что защищали товары от солнечных лучей. На улицах на все лады расхваливали свой товар разносчики, из домов выходили женщины с корзинками в руках. В переулках просыпались калеки и нищие, утирали гноящиеся глаза и устраивались просить подаяния. Екжа влилась в поток повозок и путников, тянущийся по дороге к городским воротам. Пробило три пополудни: с каждой из двух часовых башен сорвался железный шар и со звоном упал в гулкую медную чашу. От неожиданного звука Майя вздрогнула и украдкой посмотрела вверх, на золоченые решетки высокой башни.

Девушки провели в пути всего полдня, но жара их вымотала. Вдобавок Майя, подвернув ногу, морщилась и прихрамывала, стараясь не напрягать распухшую щиколотку. Вслед за екжей подруги вошли в арку ворот; неожиданно Майя оступилась и, схватив Оккулу за руку, прислонила голову к стене и тяжело задышала.

Зеваки, привлеченные видом хорошенькой девушки, возбужденно переговариваясь, начали предлагать помощь. Какая-то хорошо одетая старуха, которую сопровождал раб с корзинкой, заботливо усадила Майю на каменную скамью у стены.

Зуно вышел из повозки – то ли ему стало совестно, то ли не хотел привлекать лишнего внимания (вокруг уже собралась порядочная толпа), то ли решил, что девушкам необходимо отдохнуть и привести себя в порядок, прежде чем предстать перед Лаллоком. Как бы то ни было, он направился к охранникам у городских ворот и потребовал провести его к тризату, в караульное помещение у крепостной стены. Зуно предъявил начальнику стражи Лаллоков жетон с изображением Леопарда, заручился разрешением устроить девушек в караулке, отправил одного из дильгайских рабов нанять еще одну екжу, а сам с достоинством удалился в ближайшую таверну.

Стражники, не понаслышке знакомые с тяжелой жизнью бедняков, отнеслись к девушкам сочувственно и возмутились, когда Оккула объяснила им, отчего Майя обессилела.

– Они с самого утра по самой жаре пешком из Накша шли, – сказал один из солдат начальнику стражи, которого Зуно только что угощал в соседней таверне. – А этот Лаллоков холуй разряженный в тенечке прохлаждался.

– Вот сволочь! – воскликнул тризат, разглядывая Майю, прикорнувшую на скамье у стены. – Из самого Накша, без питья и без отдыха? Да, солдатская доля нелегка, но ваша еще хуже, – сказал он Оккуле.

– Ничего, – ухмыльнулась Оккула; на перемазанном дорожной пылью лице сверкнули белоснежные зубы. – Глядишь, через годик мы с тобой оба лежать будем – ты на поле боя, а я в мягкой Леопардовой постельке.

Стражники дружно рассмеялись. Тризат снял со стены бурдюк с вином, вручил его Оккуле и по-отечески потрепал девушку по плечу.

– Ты поосторожнее – а то вот так запрыгнешь к Леопарду в постель, да и сгинешь без вести. Всякое бывает.

– Ага, меликон трясти не надо, ягоды с него сами осыпаются, – заметил один из стражников.

– Да ну его, ваш меликон! – отмахнулась Оккула. – Девчонке шестнадцати не исполнилось, а вы про переспелую ягоду речь завели… Лучше скажите, где можно умыться с дороги?

В караульном помещении была небольшая умывальня с кирпичным полом и водопроводом – вода поступала из речки Монжу, что вытекала из озера Крюк. Девушки разделись и умылись. Четверть часа спустя Зуно вернулся в караулку и обнаружил своих подопечных в лучшем виде: Оккула нарядилась в оранжевый метлан, а Майя – в голубое платье. Кто-то из стражников подарил ей алый цветок трепсиса, и она вставила его в густые золотистые пряди над ухом. Начальник стражи, учтиво отказавшись от вознаграждения, предложенного Зуно, помог девушкам усесться в нанятую екжу, и обе повозки покатили по улице Каменщиков к Харджизу.

Майя сидела в возке, наслаждаясь доселе неведомым удовольствием: больше не нужно было брести в пыли, под жарким солнцем. Девушке, пораженной и взбудораженной незнакомым окружением и шумом большого города, чудилось, что она спит и видит сон. Вокруг суетились и гомонили люди, спешили по своим делам. Мимо медленно проехала повозка с огромным железным баком – в ней сидели двое мужчин в форменной одежде и поливали улицы водой, прибивая пыль к земле. Разносчик предлагал яйца и свежий хлеб; старуха покупала в лавке брильоны; два паренька тащили на плечах свернутый ковер, с трудом пробиваясь сквозь толпу; еще в одной лавке, похожей на огромную клетку, продавали птиц с ярким оперением; густо накрашенная девушка, чуть постарше Майи, угрюмо стояла на углу; на скамье у окна сидел скорняк в кожаном переднике и ловко орудовал толстой иглой. Вокруг витали разнообразные ароматы: из открытой двери на вершине каменной лестницы пахло благовониями; из таверны, где пылали угольные светильники, тянуло пряностями; над городом плыл головокружительный запах цветов – вдоль улиц были разбиты клумбы, на которых, вопреки летней жаре, пышно зеленели цветущие кусты. Шум на улицах оглушал: разносчики расхваливали свои товары, дети с громкими криками носились по дворам, торговцы уговаривали покупателей, то и дело вспыхивали ссоры, дробно, вразнобой стучали молотки лудильщиков, плотников, кузнецов, сапожников, каменщиков и колесников. Откуда-то из толпы донесся обрывок тонильданской песенки, знакомой Майе. На перекрестке раб в алой ливрее, предупредительно выставив перед собой жезл, выкрикивал: «Дорогу! Дорогу!» За ним следовал занавешенный паланкин, украшенный изображением коронованного леопарда. Над городскими крышами звучали протяжные удары медных колоколов.

Больше всего Майю поразили размеры и величие зданий. Город раскинулся на равнине, у озера, под холмом, где высилась неприступная крепость; пять трактов, ведущие в Беклу, были вымощены камнем, добытым в каменоломнях горы Крэндор. Бекла издавна славилась строителями, каменщиками и камнерезами. Из камня были сложены почти все дома, от дворца Баронов до бедняцких лачуг. Рыночные галереи, храмы, стройные башни и прочие городские сооружения отличались непревзойденным изяществом. Само имя древнего города – Бекла-ло-Сенгель-Церит, Сад танцующих камней, – свидетельствовало о безмерном почтении жителей империи.

Все это Майя знала с детства, но рассказы не шли ни в какое сравнение с тем, что ее сейчас окружало. Она изумленно взирала на резные карнизы, нависавшие над верхними этажами, на бесчисленные фигурные рамы и подоконники, на замысловатые узоры каменной кладки, созданные с невероятным мастерством. Простодушная девушка прежде не подозревала, что на свете существует нечто подобное, и ей чудилось, что она попала в сказку. Неужели обычный камень можно превратить в хрупкие лилии, заставить его накатывать волнами и парить, будто облака? Какой умелец возвел высокие, прочные стены, вознеся их над головами смертных? Какой искусник украсил здания волшебными изображениями цветов и листьев, зверей и птиц, храбрых воинов и обнаженных дев?

«Невероятно! – думала Майя. – Вот бы Таррину рассказать! То-то бы он удивился! Может, Оккула и права – если повезет, здесь мне будет лучше, чем дома. – Она вздохнула. – И все равно, как хочется к озеру… Я б сейчас с удовольствием под водопадом поплескалась».

По городу повозки двигались медленно, потому что ближе к вечеру на улицы высыпали люди. Несколько раз Зуно приходилось останавливать рабов и дожидаться, пока екжа с девушками их не нагонит. За полчаса они продвинулись меньше чем на тысячу шагов.

Оккула окончательно стряхнула с себя уныние – ей нравилось, что к Лаллоку их не ведут, а везут. Вдобавок ей льстило наивное восхищение Майи, которая ловила каждое слово подруги. Некоторое время Оккула, небрежно закинув ноги на перекладину повозки, рассеянно отвечала на бесчисленные вопросы, но вскоре ей это надоело.

– Так, банзи, хватит уже ахать и вздыхать. Подумаешь, колокола и резные наличники – толку от них никакого! Пора себя людям показать, а не глазеть по сторонам, разинув рот. Пусть лучше на тебя смотрят.

– Это еще зачем? – удивилась Майя. – Нас же все равно к Лаллоку везут.

– Мало ли кто тебя приметит. Хорошая шерна не упустит случая понравиться. Наклонись, платье чуть распахни, покажи свои дельды. Да опусти ты вырез пониже, вот так, до самых клубничин! – Оккула резко одернула наряд подруги.

– Ой! – покраснела Майя.

– А прав был ортельгиец – смущение тебе к лицу, – заметила Оккула. – Не знаю, как мужчины, но я б тебя так и съела.

– Эй, девчонки, у вас для меня местечко найдется? – крикнул юный возчик, щелкнув кнутом.

– Мал ты еще, нам бы кого побольше, – фыркнула Оккула, лукаво отмерив расстояние ладонями.

– Не в размере дело, было бы желание, – ответил паренек. – А ты откуда такая чернокожая?

– Из самой лучшей страны на свете, – ответила Оккула.

– И зачем же ты в Беклу приехала?

– У меня на родине женщины такие мастерицы ублажать, что все мужчины от наслаждения перемерли. Вот я и решила в чужие края податься.

– Надо же! – удивился возчик. – А подруга твоя кто?

– Из тех, кто тебе не по карману.

– Твоя правда, пока не по карману, – вздохнул паренек, завистливым взглядом провожая удаляющуюся повозку. – Эй, а вы куда путь держите? Может, я разбогатею и вас отыщу.

– Пока ты разбогатеешь, мы на всю Беклу прославимся, нас искать не надо будет.

На западной оконечности улицы Каменщиков возчик взял налево, к подножью Аистиного холма, оставив позади величественные Тамарриковые ворота, и тут же повернул екжу направо, выехав на широкую улицу Харджиз, ведущую к Невольничьему рынку.

День был не рыночный, народу было немного. Городские рабы подметали брусчатку и собирали мусор. На северной стороне площади у помоста трудились два каменщика. Из камня были сложены все рыночные сооружения; торговые помосты, загоны для невольников и места для покупателей отделяли друг от друга клумбы ярко-желтых лилий и алых аскиний. Навесы над помостами опирались на стройные колонны. С недавних пор, по велению владычицы Форниды – ярой сторонницы работорговли, – помосты украсили рельефными изображениями невольников.

– Погляди, здесь битва! – ахнула Майя.

Вдоль длинного – в сорок локтей – помоста тянулся фриз с батальной сценой.

– Здесь, должно быть, солдат продают, – заметила Оккула.

– Солдат? – удивилась Майя.

– Конечно. Из тех, кого на войне в плен взяли, – катрийцев и терекенальтцев, не искалеченных. Если за них выкупа никто не заплатит, то их в рабство продают. Не в армию – кто же врага на службу возьмет? – а знатным господам из провинции для охраны или в баронские воинства. На хороших солдат, особенно из дальних земель, спрос большой. Их даже чужеземцы охотно покупают.

– Ой, смотри, а здесь дорогу строят! – воскликнула Майя. – Прямо как живые!

Разумеется, Майя никогда прежде не видела настоящих произведений искусства – ни живописи, ни скульптуры, – за исключением грубых ремесленных поделок на рынке в Мирзате. Творения величайших бекланских мастеров – Флейтиля, Сендралета и прочих, чьи имена до сих пор на слуху, но сами работы безвозвратно утеряны, – привели Майю в восторг. Она с изумлением разглядывала фриз, созданный Сендралетом (фрагмент сохранился до наших дней), с изображением невольников, прокладывающих Гельтский тракт: мускулистые юноши волокли на веревках тяжелые грузы, на коже блестели капли дождя. Яркие краски фриза подчеркивали варварское обличье рабов.

– Ловко сработано, – кивнула Оккула. – Бекланцы – мастера камень резать. В городе таких украшений полно. Меня Зай однажды в верхний город водил, на дворец Баронов полюбоваться. Внутрь нас не пустили, но и снаружи…

– Ой! – Майя невольно прижала ладонь к губам и недоуменно поглядела на подругу. – А что это… Здесь?

– А здесь девушек продают, – улыбнулась Оккула. – Я сама его прежде не видела, но в Теттите сказывали, что резчики четыре года этот фриз высекали. Да уж, на славу постарались.

– Ой, а тут три… нет, четыре вместе, – ошеломленно пробормотала Майя. – Как же так? У всех на виду… Да кому ума хватило все это придумать?

– Тому, чьи мысли только этим и заняты, вот кому, – с усмешкой пояснила Оккула, забавляясь простодушием подруги. – Я же тебе говорила, банзи, тут дураков полно. Понятно теперь? Так что, считай, повезло нам. Бекланцы на сладкое падки. Ясное дело, им хочется задарма, только нам с тобой надо так исхитриться, чтобы себя подороже продать. А для этого надо быть лучше всех.

– И что, нас сюда тоже выведут… голыми? – смущенно спросила Майя.

– Нет, – помотала головой Оккула. – Лаллок обещал Домриде, что продаст меня богатому господину. Я, конечно, не могу настоять, чтобы нас вместе купили. Ты, как и я, – товар ценный, не всякому богачу по карману. Но Лаллок своего не упустит, выгодно тебя продаст, не сомневайся.

Екжа, проехав через рыночную площадь, остановилась у въезда на крутой спуск к Халькурнилу – Лиственной улице. На холм к Невольничьему рынку медленно поднималась запряженная волами телега с огромным камнем. Вокруг нее толпились люди, предлагали помощь возчикам.

– Погляди, вроде как женщина из камня высечена! – удивленно воскликнула Майя. – Куда это ее везут?

– Это новая статуя Аэрты, – пояснил возчик, не оборачиваясь. – Флейтиль со своими подмастерьями все лето над ней в каменоломнях трудились. Большие статуи всегда в каменоломнях начинают, а потом к месту привозят и там уж до ума доводят. У Лилейных ворот целая толпа собралась, все помогать рвутся. Говорят, примета такая – на счастье дотронуться.

– И где ее установят? – спросила Оккула.

– У храма Крэна. А вот и сам У-Флейтиль, видишь?

Майя уставилась поверх моря голов, но разглядела не ваятеля, а юношу, стоявшего на противоположной стороне улицы. Он, не обращая внимания на царившую вокруг суматоху, прислонился к двери таверны, отщипывал виноградины с зажатой в руке грозди и пристально смотрел на Майю.

Внешность его была весьма примечательной. Все в нем говорило о богатстве, знатности и привычке к роскоши. Был он высок, строен, с длинными темными волосами и коротко подстриженной бородкой; особой красотой он не отличался, но в лице его сквозила учтивость и уверенность в себе. Одет он был в абшай розового шелка, перехваченный серебряным поясом, с короткими пышными рукавами, отделанными серебряной нитью. И абшай, и бледно-желтые парчовые шальвары были усеяны множеством сверкающих бирюзовых камешков. На поясе висел меч в ножнах, усыпанных драгоценными каменьями побольше, а за спиной, на витом алом шнурке с кистями, болталась широкополая шляпа с красными и синими перьями. Левое плечо украшала эмблема Леопарда, шитая серебром.

Юноша, несмотря на щегольской наряд, держался с достоинством, как подобает знатному доблестному воину, но своего интереса к Майе не скрывал. Она смущенно отвела глаза и прикрыла полуобнаженную грудь, потом украдкой оглянулась – и снова встретила уверенный взгляд незнакомца.

– Да улыбнись же, дуреха! – прошипела Оккула, не разжимая губ.

Майя неловко, будто деревенская простушка при виде кареты знатных господ, сложила губы в улыбку, но тут юноша сам улыбнулся, отшвырнул виноградную гроздь попрошайке и перешел улицу. Прохожие почтительно уступали ему дорогу.

Незнакомец опустил руку на борт повозки у ног девушек и с неприкрытым восхищением взглянул на Майю, будто говоря: «Не правда ли, хорошо быть красавицей?»

– К моему глубокому сожалению, мне неизвестно, как вас зовут, – произнес он. – Не развеете ли вы мои сомнения?

– Ах, мой господин… я… меня…

Растерянность и смущение Майи были настолько неподдельными, что на миг юноша и сам смутился.

– Прошу прощения, – удивленно сказал он. – Я не хотел вас обидеть. Надеюсь, я не ошибся. Но если вы не шерны – и к тому же редкие красавицы, – то почему едете по нижнему городу в открытой повозке и без сопровождения?

– Мы из Теттит-Тонильды, мой господин, – объяснила Оккула с учтивой улыбкой и ласково коснулась его руки. – Нас везут к У-Лаллоку.

– Ах вот как! – разочарованно вздохнул юноша. – Значит, он выставит вас на торги?

– Увы, боюсь, что нет, – ответила Оккула, будто сожалея, что вынуждена отказать ему в просьбе. – Нас обещали отправить в услужение какому-то знатному господину.

– Что ж, ничего удивительного, – промолвил незнакомец. – В таком случае, надеюсь, мы с вами еще встретимся. А если ваш… гм, знатный господин решит с вами расстаться, то обязательно дайте мне знать. – Он склонил голову, поцеловал босую ступню Майи и, резко повернувшись, скрылся в толпе.

Екжа тронулась с места. Девушки изумленно молчали.

– Ах, он же нам не представился, – пролепетала Майя, пораженная странной встречей.

– Ему и в голову не пришло, что мы не знаем, кто он, – объяснила Оккула. – Он из Леопардов.

– И кто же он?

– Откуда мне знать? Но неплохо бы выяснить, кто это такой.

– Ой, мне так стыдно…

– Ты, банзи, своей силы не ведаешь! – Оккула раздраженно смахнула муху с руки. – Ты прекрасно себя держала, он нас не скоро забудет. О Крэн, как я проголодалась! Быстрее бы уж до места добраться.

Впрочем, совсем скоро они достигли цели своего путешествия. Екжа проехала мимо высокой Лиственной башни, резной балкон которой нависал в ста локтях над головами прохожих, и свернула под низкую каменную арку, на узенькую тропку, выходящую в мощеный дворик. Зуно вышел из своей повозки и велел девушкам спешиться. С екжи выгрузили сундук Оккулы, и Зуно расплатился с возчиком. Выразительные движения бровей Зуно возымели на возчика не меньший эффект, чем на разбойников с большой дороги.

– Вполне достаточно, – надменно произнес Зуно, вложил монету в протянутую руку, отвернулся, пересек дворик и своим ключом отпер калитку в стене.

Внезапно он остановился и спросил Оккулу:

– О чем с вами беседовал молодой господин?

– Он выразил нам свое восхищение.

– И больше ничем не интересовался?

– Нет, мой господин, – учтиво ответила Оккула. – Я ему объяснила, что мы – собственность господина У-Лаллока.

– А ты знаешь, с кем разговаривала?

– Нет, мой господин.

– С Эльвер-ка-Виррионом, единственным сыном маршала Кембри-Б’саи, – бросил Зуно и вошел в дом.