Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

– Хорошо. – Мария кивнула и собралась уже отойти к барной стойке, когда в дверях показались еще двое – светлоокий и хрупкий парень среднего роста, со знакомой рыжеватой шевелюрой, по которой она и признала вчерашнего Андрея, усмирявшего пьяное буйство своего приятеля. Второй посетитель был шумным и ярким, как тропический тайфун, его мощный голос, размашистые жесты и походка, вкупе с шикарной гривой длинных светлых волос и пестрой рубашкой, немедленно привлекли внимание всех присутствующих… кроме скучающей «примадонны». Но именно за столик «примадонны» и устремились эти двое, заставив Марию задержаться рядом с ним, чтобы сразу же принять заказы и у них тоже.

Долгогривый парень-тайфун без всяких церемоний ухватился за протянутую ему ладонь Бердянского и с энтузиазмом потряс ее:

– Здорово, братишка! Рад тебя видеть! Как поживаешь?

– Если не устроишь мне открытый перелом вдобавок к закрытому, буду поживать отлично. – не меняя тона, флегматично ответил Павел, но тут же широко улыбнулся над явным замешательством друга:

– Что, купился, балбес?

«Тайфун» громко захохотал, Бердянский оскалил в ухмылке белые зубы, а Андрей только головой покачал, глядя на обоих великовозрастных хулиганов, и вежливо обратился к Марии:

– Принесите минералки, пожалуйста, боржоми… если есть. И пару сэндвичей без мяса. А ему – яичницу из четырех яиц с сосисками и кофе, самую большую кружку, какую найдете.

– Эй! Почему это мне кофе? Пива хочу! Дееее… эээ… а я вас тут раньше не наблюдал, красавица! – шумный посетитель с грохотом развернул свой стул так, чтобы иметь возможность вдоволь полюбоваться ладной фигурой новой официантки, ее длинными стройными ногами и красиво подчеркнутой грудью «правильного размера» – как раз чтоб в мужскую ладонь умещалась… большую мужскую ладонь.

– Давайте познакомимся! Меня Дима звать, можно Димон или Дэни, это уж кому как нравится. А вас?

– Мария. – сдержанно ответила она и деловым тоном продолжила:

– Так. Давайте я уточню ваш заказ… Боржоми, сэндвич без мяса…

– Два сэндвича.

– Да, спасибо, записала. А вам яичница с сосисками и кофе? Или пиво?

– Нет-нет, никакого ему пива в разгар рабочего дня! А то вместо чтения сцены будет радовать нас своим раскатистым храпом! – протестующе вклинился Андрей.

– Не слушайте его, Машенька! Я на пиве лучше всего работаю, его даже прописывают певцам для улучшения звучания! Ааааааа!!! Ооооооо!!! Мииииии!!! Маааааа!!! Моооооо!!! Слышите, голоса никакого с утра, так что…

– Так, Минаев! Пиво будешь вечером пить, а пока кофе. – неожиданно пришла на помощь новенькой Илона и строго зыркнула на певуна. – И кончай тут распевки устраивать, стекла от твоих децибел дрожат! На сцене самовыражаться будешь!

– Илоночка, золотце мое!… – Димон виновато развел руками и послал ей сразу несколько воздушных поцелуев – Ну почему когда я тебя вижу, то сразу понимаю, какой же я в тебя влюбленный? А?

– Ерунды не говори, влюбленный. – Илона поморщилась и скептически покачала головой. – И не мешай нам работать, видишь, посетители пошли. Заказ у вас Мария приняла, вот сидите и ждите, когда принесем. И чтоб мне девушку не обижали, ясно?

– Ясно, ясно, мы все поняли. – Андрей примирительно поднял руки, в который уже раз выступив в роли миротворца и увещевателя. – Извините этих двух бурбонов, Машенька, они только с виду такие дурные, а так очень хорошие ребята. Когда ведут себя прилично и не выпендриваются, как школьники, перед красивыми девушками.

Услышав нелестное сравнение из уст коллеги по цеху, Бердянский фыркнул – ну в точности, как Урфин – и уставился в окно, разом утратив интерес к дальнейшей дискуссии. Дмитрий же предпринял еще одну попытку флиртануть с новенькой, но Илона своевременно увела Марию прочь, оставив эту троицу ни с чем.

– Вот терпеть не могу, когда взрослые вроде бы мужики ведут себя, как козлы какие-то! – сердилась она, пока они передавали заказ на кухню и пробивали чеки на допотопном кассовом аппарате.

– А они тоже ведь все актеры, да?

– А ты сюда не ходила, что ли, на спектакли? – Илона даже как-то удивилась вполне искренне, когда Мария отрицательно покачала головой. – Уфффф, ну вот и славно, а то я уж подумала было, что ты из тех поклонниц, что хотят любой ценой в театр пробраться, чтобы потом со своим кумиром зажиматься по кулисам… Хватит мне одной такой…

– Знаешь, мне как-то не до флирта сейчас, я просто хочу нормально работать. Но если ты мне расскажешь, кто есть кто, буду благодарна. Вот Бердянского я уже знаю, а эти двое?

– Андрей Петренко, хороший милый парень, и Димка Минаев, голосистый соловей наш, бывший оперный, кстати, играют оба в новом спектакле у Войновского… а вот и сам, кстати, Антон Войновский, наш режиссер. – Илона показала Марии на высокого худого мужчину с болезненно-бледным усталым лицом и темными волосами, собранными в хвост, одетого в вытертые до белизны джинсы с растрепанными по низу штанинами, и клетчатую рубашку. В таком виде он напоминал скорее вольного художника с Измайловского вернисажа или бродячего трубадура. Погруженный в какие-то внутренние беседы с самим собой, Войновский едва ли замечал окружающих и машинально отвечал на приветствия и рукопожатия. Сев за самый дальний столик, он еще глубже погрузился в самосозерцание.

– Выглядит он, как сумасшедший… или как гений… Впрочем, это часто одно и то же…

– Да, одни критики его костерят за попытки извратить классическое прочтение классических произведений, другие за то же самое превозносят до небес… Поди пойми, кто прав… Но факты таковы, что на его спектакли народ валом валит, спекули билеты продают с такой накруткой, что закачаешься… Стало быть, он гений!

Уж что-что, а экономическую сторону вопроса Илона не могла игнорировать, и в ее устах последняя фраза прозвучала прямо-таки индульгенцией для режиссера Войновского. В доказательство своего к нему уважения, она не стала отправлять Марию, взялась сама похлопотать:

– Я сейчас вернусь, кофе ему сделаю и отнесу… Запомни, ему только черный эспрессо без добавок и сахара. И никакой выпечки никогда не предлагай, у него язва, и он это за издевательство принять может.

– Интересно, как его язва сочетается с крепким кофе… – Мария покачала головой, и, еще раз оценив болезненный оттенок кожи, подумала, что, вероятно, никак. Но информацию запомнила, и самого режиссера тоже. Ох, непросто будет найти с ним общий язык, ох непросто…

– Маша, сэндвичи! – окликнула ее из своего окошка София, и ей пришлось вернуться к работе и к той самой троице, что наверняка будет теперь ее обсуждать на все лады… Мысль об этом неприятно царапнула, но только и всего. После той обструкции, что ей устроили коллеги из «Музеона», Марию мало какие сплетни и пересуды могли выбить из колеи.

Она уже несла поднос с заказом к столику, когда в компанию троих мужчин неожиданно вклинилась веселая рыжекудрая девица. Она подсела прямо на колени к Бердянскому и без всякого стеснения поцеловала его в губы, потом взъерошила волосы и плавно перетекла на соседний свободный стул:

– А… где обещанные эклеры? Ты что, забыл заказать их для меня? – сунув нос в тарелки, которые Мария расставляла перед посетителями, девица притворно огорчилась и тут же, вскинув цепкий взгляд на новую официантку, бесцеремонно спросила:

– Файка что, уволилась наконец-то? Сбежать решила, от греха подальше, да?

– Не знаю, сегодня, наверное, не ее смена. – Мария понятия не имела, что там за интрижки были у Бердянского с Фаиной, но моментально догадалась о том, что рыжая таким способом пометила территорию и заявила на Павлика свои права.

– Нинка, ты опять за свое, да? – Бердянский недовольно поморщился и придирчиво осмотрел сэндвич, прежде чем его надкусить.

– Ой, вот только не надо мне тут в уши петь, что у тебя с этой особой ничего не было и нет! Да тут все тараканы свидетели, как ты ее зажимаешь при каждом удобном случа! Она еще не в положении, нет? Может, потому и уволилась?..

– Нина! – тут уже возмутился Андрей. – Ну что ты в самом деле взъелась на нее? Лучше вот ему мозги вправь, еще лучше в ЗАГС затащи для верности!

– А и затащу, дело-то почти решенное! Да, милый? – рыжая вновь томно потянулась к любовнику, только что перешедшему в категорию «жених», но Павлик среагировал на это внезапное посягательство на свою свободу вполне предсказуемо: отложил сэндвич, снял со своей руки наманикюренные коготки и, демонстративно оттолкнув, заявил:

– Знаешь что, моя дорогая, жених – это еще не муж. И да – я на тебе ничего такого не обещал! – смотрел он почему-то не на свою «невесту», а прямо на Марию…

– Ах ты… засранец! – Нина с непритворной силой шлепнула его по руке, вскочила из-за стола и, метнув в сторону Марии полный ревнивого яда взгляд, стремительно удалилась из кафе

– Мисс, простите за дурную мизансцену. – реплика и взгляд Бердянского опять были обращены к новой официантке.

– Ох, Павлуша, Павлуша, допрыгаешься ты однажды… – грустно констатировал Андрей и сочувственно улыбнулся, как понимающий старший брат или добрый друг.

Мария только пожала плечами, искренне не понимая, при чем тут вообще она. Павел Бердянский был тот еще «принц золотые яйца», раз за него уже вовсю шла нешуточная женская борьба. Но встревать в чужие ревнивые разборки было вовсе не в правилах Марии Лазич, хотя врага номер один она, похоже, себе уже нажила – сама того не желая.

«Ну что же, день первый, счет один: один. Посмотрим, что дальше будет…» -Мария философски подвела первую черту и отправилась принимать заказы у новых посетителей.

Глава 3. Мендельсон или Лорка

Войновский в задумчивости прохаживался взад-вперед по гримерке, пока Павел безуспешно шарил по сумке в поисках ключей от машины; внезапно остановился и вдохновенно пояснил:

– Я кажется понял, почему у тебя не идет сцена на Тайной Вечере!

– И почему же?

– Твоему Иуде жалко Христа. Жалко, понимаешь?

– Ну и что с того? Мы же вроде от этого и отталкивались?

Антон покачал головой:

– Нет. Ты ведь ощущаешь себя предателем, а его – жертвой, и вот, тебе его безумно жалко. Но тогда вся сцена становится пронизана фальшью. В этот момент они оба знают, что готовится предательство, и понимают друг друга… «Не я ли, Господи? – Ты знаешь, кто»…

– Так, и что? – обронил Бердянский, теперь так же озабоченно проверяющий свои карманы на предмет все тех же ключей.

– А то, что петля на шее Иуды еще не затянута, он в состоянии изменить ситуацию, так как поцелуй в Гефсиманском саду – его свободный выбор…

– Погоди, погоди… – Павел провел рукой по лбу, на время оставив поиски и сосредоточившись на том, что ему вещал режиссер. – Ты же сам хотел усилить мотив обреченности, а тут вдруг говоришь про свободу выбора для Иуды…

Войновский торжествующе щелкнул пальцами, и взгляд его загорелся от прилива вдохновения:

– Ааа, вот это весьма тонкий момент! Обречены все они – Иисус, Иуда, Магдалина, Пилат, но обречены-то они вовсе не изначально, улавливаешь? Страшное пророчество сбывается именно потому, что каждый участник этой драмы обречен на осуществление своей свободной воли! Понимаешь теперь?

– Хммм… ну да, но все равно какая-то сомнительная это свобода – как оказаться между молотом и наковальней… Но давай к самой сцене. Значит, ты считаешь, что Иуда должен Христа… ммм… ненавидеть? Презирать, как неудачника, в кого он верил, но кто не оправдал его ожиданий? Так?

– Да, да, именно! – воскликнул Антон, и лицо его исказилось страданием, когда он продолжил излагать новое прочтение сцены – Ты и любишь его, и ненавидишь в то же время! И ненавидеть начинаешь больше, когда он тебя гонит прочь, отталкивает… и вот тогда ты принимаешь окончательное решение предать… обвиняешь его, ищешь его вину, а себе оправдание… Паша, я тебя частенько браню за экспрессию, за то, что ты рвешь на части сердце там, где не надо, но вот здесь… здесь как раз не сдерживай себя, выплесни на зрителя и обиду, и обманутые надежды, и страх перед будущим, угрозы, как попытку предупреждения… Ну в общем все, как ты умеешь!

– Антоша, не переживай. – Павел, наконец, выудил ключи из заднего кармана джинсов, и теперь следил за метаниями режиссера, расслабленно развалившись в удобном кресле – Это ты себя на части рвешь с этой постановкой, она же тебя просто высасывает…

– Ох, Бердянский, гореть нам всем в аду из-за этого моего вИдения и прочтения…

– Да нету никакого ада, расслабься! – фыркнул бывший канатоходец. – Я из первых рук узнавал.

– Эх, Павлуша, все под Богом ходим… – Войновский остановился и устремил взгляд куда-то вверх, словно хотел того самого Бога разглядеть сквозь потолочные перекрытия и слои смога и плотных дождевых облаков; потом вдруг резко повернулся к Павлу и пытливо спросил:

– А ты никогда не жалел, что из цирка ушел?

Павел ответил не сразу, потянулся за пачкой сигарет на столе, прикурил и, медленно выпустив дымную струю в сторону режиссера, ответил:

– Никогда и ничуть.

– И что же, совсем не скучаешь?

– По чему? По жесткой проволоке и вонючим опилкам? – глаза Бердянского опасно сузились, добавив сходства с диким котом. – По залатанным трико и ржавой трапеции? Или, может, по тому козлу-технику, у которого нет мозгов и руки растут из жопы, раз он забыл проверить крепление троса? Или по гипсовому панцирю и десяти сломанным костям? «И вот лежу я на спине загипсованный, каждый член у мене расфасованный…» – напел он, искусно сымитировав голос Высоцкого, стряхнул пепел в пустой стакан и зло так ощерился:

– Какого хрена ты меня спросил про цирк?

– Я же видел тебя на арене, здесь, в Москве. А увидев, поклялся сманить тебя оттуда к нам в труппу. Цирка тебе было мало, твой актерский талант сцены требовал, а не этого шапито… И вот только я об этом подумал, как… ну в общем, ты понял. Может, то и правда была судьба, а не пьяный техник?

Павел зябко передернул плечами и резко оборвал Войновского:

– Ну все, хватит ностальгических воспоминаний, не хочу больше об этом говорить. Поехали, сам же меня торопил, вот ключи, нашлись.

***

На улице опять дождило, казалось, что низкие набрякшие тучи уже никогда не разойдутся, а мокрый туман и смог будут висеть над городом до самой весны. По крайней мере, ветер стих, и было довольно тепло для середины ноября.

С утра Павел не очень удачно припарковался в переулке, и теперь его старушка-«ауди» стояла посреди огромной лужи. Чтобы добраться до водительской двери, пришлось пожертвовать ботинками и носками.

Пока продрогшие Антон, Андрей и Димон устраивались на своих местах, Павел завел мотор и принялся протирать стекла, моментально запотевшие от дыхания четверых мужчин. Он делал это не спеша, любовно, как будто нарочно, но настоящая причина медлительности крылась в том, что в спину и руку опять вернулась боль… Весной и осенью, особенно в сырую погоду, сросшиеся переломы часто ныли, но сейчас он точно знал, что причина в разговоре с Войновским.

Этот чертов разговор всколыхнул в памяти то, о чем помнить вовсе не хотелось. На травмы Павлу было плевать, тогда еще при цирке работали отличные хирурги и костоправы, они ловко собрали его разбитое тело и починили все сломанное в нем. Все, кроме одного – панического страха высоты.

Первая же попытка доказать себе самому, что он сумеет вернуться на арену и возобновить выступления, кончилась полным провалом, едва он решился подняться под купол. Его не хватило даже на половину высоты, когда приступ тошноты и леденящий ужас от ощущения пустоты под ногами сковали его тело почище гипсовых колодок…

Тогда-то и пришло мучительное осознание, что с цирком покончено навсегда, что номер «Между небом и землей» больше никогда не будет им повторен…

В тот вечер он напился до совершенно свинского состояния, а пару дней спустя, выйдя из алкогольного анабиоза, нашел визитку режиссера Войновского и сам ему позвонил…

…Минаев пребольно ткнул его под ребра, возвратив в реальность:

– Эй, командир, поехали уже, а? Кончай грезить о том, как новую тёлочку завалишь прямо на барную стойку!

– Что? Какую еще тёлочку? – Бердянский не сразу сообразил даже, о ком речь, но Димон живо его поправил:

– Да ладно! Как будто никто из присутствующих, ну разве что за исключением товарища режиссера, не видел, как ты ей авансы раздавал, а она тебе глазки строила! Ну эта, новенькая из кафе, с такой попкой, что я бы ей… эээ… ну прямо вдул бы… А сиськи? Ты видал, какие у нее сиськи?.. Ммммм, персики просто! И ножки, ну от ушей же растут! Чего она официанткой пришла работать, такие бы ножки да мне на плечи… ну то есть, к нам на сцену, в кордебалет! А? Что, скажете, я не прав?

Павел только теперь вспомнил ту официантку, которая их обслуживала утром вместо Фаи, и признал, что Димон не так уж и не прав, фемина была вполне достойна чего-то получше роли подавайки в переднике. Но сейчас его думы были как никогда далеки от флирта и уж тем более – эротических фантазий, а вот над образом Иуды определенно стоило еще поразмыслить до следующей репетиции…

– Напрасно стараешься, Купидоныч, наш Аполлоша весь поглощен искусством, ему в таком состоянии твои стрелы, что слону дробина… – пошутил Андрей Петренко, как всегда тонко почувствовав настроение друга.

Но Дима Минаев деликатностью не отличался, особенно когда сам западал на хорошеньких танцовщиц или вот – официанток. Илона при первом же подкате дала окорот, Фаина по уши влюбилась в красавчика Бердянского, танцовщицы же на разминках и прогонах обзывали Минаева неуклюжим медведем… На личном фронте дела у него шли с переменным успехом – только и оставалось, что утешаться с фанатками… те-то на все были готовы, только подмигни. А тут – такая аппетитная девка, прямо на блюдечке, ну грех же не приволокнуться за ней на виду у всей труппы! Ну и хорошо, что Бердянский ее не заметил или не оценил по-достоинству. А может, и правда, собрался остепениться? Нина на это намекала прямым текстом…

– Ясно все с тобой, приятель… – печальнейшим голосом констатировал Димон. – Похоже, скоро салатиков поедим под трам -там -тарам -там-там-там -там– тарарам -тарарам! – и он забарабанил пальцами по подголовнику водительского кресла в такт известной мелодии.

– Не поминай Мендельсона всуе, придурок… – беззлобно ухмыльнулся Павел.

– Аааа, значит, я прав? Решили все-таки с Нинкой расписаться, да? – Минаев сунулся между сиденьями, жарко дохнув пивом на сидящих спереди друзей.

Павел промолчал, желая подвесить интригу, но тут вдруг оживился Войновский и спросил его с самым серьезным видом:

– Это что, правда насчет тебя и Нины? А как же твоя дрим-роль в «Кровавой свадьбе»?

– А что с ней не так?

– Да все не так, если ты и правда вздумал жениться! Тебе тогда выбирать придется – или Мендельсон, или Лорка.

– Почему это? Опять твои завиральные идеи и фрейдистские теории? Леонардо – моя роль, как для меня написана, и я ее сыграю, ты сам обещал! И моя личная жизнь тут совершенно ни при чем!

– Еще как причем, Павлуша… я-то знаю, о чем говорю… Для роли Леонардо нужно оставаться вечно голодным любовником, а не сытым мужем… Ты ведь с Нинкой своей налюбишься до отвала и не сумеешь убедительно сыграть его драму… Нет, Бердянский, не сможешь. Ты после своих ночных загулов все либидо теряешь, а твоим мортидо только детишек пугать на новогодних елках… в роли Кощея. Не губи свой талант, не смешивай Эрос с Танатосом… Сублимация рождается из фрустрации, а фрустрация – из воздержания и недоступности объекта!

«Фрейдист хренов! Лучше бы прямо так и сказал, что считает Нинку бездарностью и держит ее в труппе только по большому одолжению!» – раздраженно подумал Бердянский, но снова промолчал, не желая обсуждать личную жизнь и планы на будущее, которых по сути как не было, так и нет. А вот Нина так старалась создать у всей труппы впечатление, что между ними уже все решено, что сегодня просто перешла черту.

«Сама, дура, напросилась, чтобы я ее послал практически!» – он еще больше разозлился, вспомнив свое скандальное заявление в кафе и ту истерику, которую ему пришлось выдержать уже потом, в гримерке. Успокаивать рыжую бестию пришлось наедине, долгими поцелуями в разные места и нежным интимным массажем, от которого она в конце-концов и сомлела прямо на банкетке. Мир был восстановлен, но вот надолго ли?

– Останови здесь, пожалуйста! – вдруг попросил Андрей, когда машина свернула с Садового кольца в сторону зоопарка.

– Зачем? Ты разве не с нами? В багажнике жратвы на роту солдат, и твоя веганская хрень тоже там…

– Нет… я тут кое-что вспомнил… в общем, мне нужно сегодня одно дело сделать… срочное… – замялся Петренко, старательно отводя глаза от зеркала заднего вида.

– Ну ладно, как знаешь… – Павел сбросил скорость, перестроился и притормозил возле метро «Баррикадная». – Но, может, позвонишь там, отменишь все свои дела? Мы же все-таки договаривались заранее! Вон как раз и автоматы, жетон тебе дать?

– Не надо, у меня есть… – Андрей явно колебался, раздираемый как всегда, мучительным противоречием: одна сторона его творческой натуры требовала покоя и уединения, другая же любила шумные вечеринки и темное пиво… Он немного постоял в нерешительности, потом все-таки мотнул головой, наклонился к окну и сказал:

– Ладно, я быстро. Мне только пару звонков сделать…

– Давай, мы тебя ждем. – Павел предусмотрительно включил аварийку и полез за сигаретами, Димон тут же жадно потребовал еще и себе, а Войновский, похоже, опять впал в транс или анабиоз – в общем, в то самое состояние ухода в себя, при котором никакие внешние факторы его не волновали.

– Эх, жалко парня! Ну вот почему, объясни мне этот парадокс, почему получается так, что он постоянно влюбляется в тех баб, которые влюбляются в кого-то другого? Вот в тебя, к примеру… Если бы не ты, они с Нинкой не то, что свадьбу сыграли, первенца уже народили бы! – Димон снова проявил себя слоном в посудной лавке, от души потоптавшись теперь уже на гордости Андрея, их общего и давнего друга. Хорошо, хотя бы заочно.

– Зато как играет… – вдруг подал голос откуда-то из иномирья Войновский и наставительно добавил – Вот она, сублимация в чистом виде… возгонка творческой энергии из мошонки прямо в душу… Не то, что вы, повесы и распутники, все свое богатство на баб тратите…

– Ой, вот только не призывай нас принести Мельпомене обет целомудрия, для этого дела монастыри придумали и вон, понаоткрывали заново. – фыркнул Павел, а Димон попросту загоготал, оглушив друзей децибелами могучего баритона. Отсмеявшись, он покровительственно похлопал режиссера по плечу:

– Ладно, убедил, на тебя девок приглашать сегодня не будем, сэкономим пару сотен баксов…

– Какие девки, Минаев?! – искренне возмутился Войновский и даже обернулся к артисту, вальяжно развалившемуся на заднем сиденье:

– Вы мне обещали что? Обсудить важные моменты спектакля! А на самом деле вам всем лишь бы нажраться и потрахаться, да?

– Ну да, в этом же и смысл весь! Сегодня ж пят-ни-ца! – желая помешать режиссеру превратить грядущий мальчишник в очередное производственное совещание, резонно возразил Димон. – А спектакль не убежит никуда, до премьеры еще сто раз все успеем обсудить и прогнать! Ну… если тебя это утешит, могу прямо щас спеть за весь Синедрион, хочешь?

Минаев начал демонстративно прочищать горло и уже набрал полную грудь воздуха, когда Антон протестующе поднял руки:

– Нет-с, увольте-с.

– Так, господа гусары, вон Андрюха возвращается, давайте при нем про меня и Нину не будем больше, хорошо? – Павел по-своему пресек дальнейшие препирательства и, взглянув на часы, прикинул, успеют ли они заскочить по дороге в аптеку.

У девиц, которые скрашивали их холостяцкий досуг, при себе, конечно, все было, но пополнить запас «резины» все равно стоило. Трахаться без минимальной защиты нынче было чревато не только «гусарским насморком», но и кое-чем похуже, а у Бердянского на жизнь были другие планы, в больницах он уже отвалялся с запасом…

***

Успев и в аптеку, и в ближайший гастроном за добавочным пивом и сигаретами, они выгрузили из багажника сумки с продуктами и, завалившись в подъезд, еще хранивший остатки былой сталинской роскоши, в виде пышных барельефов, и сгрудились возле сетчатого лифта.

– Езжайте, я пешком! – скомандовал друзьям Павел, зная, что поднимется раньше, чем лифт доедет до второго этажа. Холостяцкая берлога Бердянского располагалась на третьем.

Раньше он любил жить на высоких этажах, но после того, как выписался из последней больницы, спешно сменил квартиру, пожертвовав одной комнатой. Зато теперь мог спокойно выходить курить на полукруглый балкончик, под которым рос пышный каштан и несколько кустов сирени. А высокие потолки с лепниной и допотопная, но надежно греющая воду круглый год, газовая колонка даже придавали его нынешней жизни определенный богемный колорит.

Он уже возился с ключами, вскрывая тугой старинный замок, когда его вдруг окликнул знакомый голосок:

– Пашенька! – и из-за лифтовой шахты показалась ни кто иная, как Фаина.

– Фанни, ты как тут?.. – Паша немного опешил, совершенно не рассчитывая на подобное продолжение вечеринки, но белокурая девица тут же прильнула к нему, потянулась губами к его губам:

– Ты что, совсем-совсем не рад меня видеть? – пролепетала тоненьким детским голосом, и доверчиво взглянула глазами раненого олененка…

– Рад… просто удивился, что ты меня уже под дверями начала караулить. Обычно, так делают только самые отчаянные поклонницы… Ну проходи, не выгонять же тебя теперь. – Павел посторонился, пропуская Фаину в квартиру, а тут и лифт прибыл на этаж, и шумная троица выкатилась из него, едва не сломав хлипкие внутренние дверцы.

– Эй, Минаев, ну ты боров просто! Полегче! Мне же чинить потом!

– Да ладно, не бзди, урона нету. Куда все это сгружать, скажи лучше!

– Кидайте на кухне, и чур тараканов не давить, они ручные и не кусаются. И да, Антон, надумаешь покурить травку, кури на балконе, а то в прошлый раз сосед унюхал и пришел под дверью торчать. Еле его спровадил…

– Оооо, да тут у тебя уже и хозяйка объявилась! Фаиночка, здравствуй! Так вот куда ты пропала из кафе! Тебя что, Павлушка в плен взял, заставил ему посуду мыть перед гостями? – пробасил Димон, внезапно обнаружив на кухне официантку из «Синевы».

– Нет, Димочка, я просто подумала, что вам скучно будет без меня, вот и приехала… – она очаровательно улыбнулась Минаеву и приняв от него пакеты, начала выгружать продукты и распределять их так, будто делала это уже не в первый раз.

Димон и Андрей переглянулись, заметив ее уверенное ориентирование в кухонном пространстве чужой квартиры, но оба сочли за правильное промолчать о своих догадках.

Похоже, Мендельсон звучал только в прелестной рыжей головке Ниночки Муравьевой…