Текст книги "Созвездие разбитых сердец"

Кошачья эскапада привела Марию в сознание, и она снова отстранила Бердянского – теперь, когда на коленях торжествующе топтался Урфин и своей меховой шубой прикрывал соблазнительный вид, сделать это было намного легче:

– Паш, надо их покормить… И самим хоть немного поесть… Я в семь часов из дома ушла… Не обижайся, ладно?..

Котов в прихожей поубавилось: покладистая и разумная Прошка уже с минуту как ускакала на кухню и принялась шуршать по пакетам, а вот рыжий разбойник, спрыгнув с коленок Марии, переключил все свое внимание на самого Павла. Нагло боднул головой в бедро, провел кончиком хвоста едва ли не по губам, с явным издевательским: «Подбери слюни, любовничек!», и, прогнувшись вопросительным знаком, принялся яростно драть циновку, демонстрируя Бердянскому отлично заточенные когти.

– Ладно… подумаем сперва о хлебе насущном… и об этих живоглотах! – обреченно согласился Павел и, все-таки стащив с Маши обувь, вдруг поймал ее под колени и, закинув на плечо, торжественно понес на кухню.

– Пашка! Я же тяжелая! -это уж было чистым кокетством, довольная Машка смеялась, и Павел тоже усмехнулся:

– А я сильный и стойкий оловянный солдатик.

Бережно поставив Марию возле разделочного стола, он первым делом вынул толстушку-Прошку из пакета, где она уже разнюхала мясо и сосредоточенно жевала двойную полиэтиленовую упаковку в надежде добраться до собственно гуляша.

– Эй-эй, подруга, так не пойдет! В мои планы не входит торчать потом с тобой у ветеринара… от-пус-ти… фу! я кому сказал! – за пакетик с мясом пришлось всерьез посражаться: Прошка с голодным урчанием вцепилась в свою добычу и не намеревалась так легко от нее отказываться. Но Павел все-таки реквизировал гуляш до того, как пакет окончательно порвался, и вручил его Марии:

– Переложи в тарелку, а то сейчас всю кухню кровью зальем…

– Ничего, эта кухня и не такое видела, – вздохнула она, но послушно перехватила мясо и плюхнула в эмалированную миску.

Урфин, привлеченный запахом съестного, тут же взгромоздился на стол, и уже его когтистая лапа принялась охотиться за заветным пакетом с гуляшом.

– Мммяяяаааауусссоо! Мааааааййоооо мяяяяааааауусоооо! – орал он истошно, а Прошка вторила с пола, путаясь под ногами:

– Мммяяяя! Ммяяяяя! Мяяяяя!

– Слушай, ты неделю их не кормила, что ли? Они ж у тебя одичали совершенно! Два тигра-людоеда! – Павел вытащил из шкафчика над раковиной тарелку и, шлепнув ее сверху на злосчастный гуляш, временно предотвратил покушение.

– Оооо, это ты еще креветки Урфину не показал, вот тогда он выдаст натурального морского леопарда… – пообещала Мария с видом знатока-фелинолога. – А ты… ты, наверное, собачник?.. Ты вообще животных любишь?

Последний вопрос прозвучал как-то напряженно, и Павел кожей ощутил, что это первый тест… на что? Неужели… Сердце подпрыгнуло в груди: ох, не провалить бы этот самый тест…

– Ну да, я больше по собакам. Когда мне лет десять исполнилось, у нас дома появился ротвейлер, Густав, здоровенный такой, один из первых таких бойцовых псов в Союзе, но очень добрый… Потом в цирке с какими только пёселями не приходилось дела иметь, меня даже покусала однажды одна наша артистка.

– Покусала?.. Сильно?..

– Да нет, за руку цапнула, несильно, я сам виноват был, что полез к ней, щенной. Она под вагончик строительный спряталась щениться, надо же было ее и щенков оттуда извлечь. А вот из кошачьих меня просто обожала тигрица Дуся, каждый раз так и норовила когтями за задницу пощупать… Я ее клетку обходил по большой дуге после первого же случая.

– Ммммм… я ее понимаю… – Мария скользнула к Павлу за спину и, пока он доставал нож и доску, крепко обняла за пояс и прижалась всем телом. – Мрррррррр… у тебя такая задница, что лапы к ней сами собой тянутся… на месте Дуси я бы тоже не устояла, сеньор Бердянский…

Одна рука Марии осталась на талии Павла, а вторая скользнула вниз и стиснула правую ягодицу…

– Сссссс…. сеньора Мария… – Павел втянул воздух сквозь сжатые зубы, моментально ощутив, как от дерзких действий Машки по ногам побежали щекотные мурашки, а к члену прилила горячая кровь. – Осторожно… или придется мне найти для тебя клетку… как для Дуси…. пока эти двое нас не сожрали…

– Все понимаю… но ничего не могу с собой поделать! – жарко прошептала Мария ему в шею и принялась целовать ложбинку, то касаясь губами, то жаля кончиком языка, то облизывая по-кошачьи… ладонь ее внизу продолжала тискать столь привлекательную часть мужского тела, но потихоньку смещалась к промежности, чтобы дотянуться до еще более притягательного предмета.

– Ну что же ты замер?.. Нарезай гуляш, а то они нас и вправду съедят!

– Уаааау! – свирепо подтвердил Урфин, и его поддержала Прошка, тоже запрыгнувшая на стол.

Павел шумно выпустил воздух из груди и, кинув по паре уже нарезанных кусчков обоим троглодитам, оперся руками о столешницу. В воображении уже мелькали соблазнительные сцены… Оххх, что будет, если он прямо сейчас позволит Машке пойти в своих возбуждающих заигрываниях дальше, если повернется к ней лицом, расстегнет джинсы, поможет добраться до своего бойца, уже вставшего на караул… Волнующее воспоминание о ее смелых губах и языке на его члене мгновенно отозвалось сладкой истомой в паху, а поцелуи, дразнящие шею и загривок, мятным холодком отдавались в животе.

– Оххх, Машка-Машка… с огнем ведь играешь… не боишься, что я тебя сейчас прямо тут разложу? Мммм?…

– Не боюсь, Паша… Пашенька… – Мария прижалась еще теснее – ее била дрожь, это уходили перенесенные недавно испуг и боль, и в каждую пору вливалось безудержное, страстное желание слиться с любимым в единое целое. Отдаться ему, позволить взять себя, ощутить в полной мере, что он с нею, а она – с ним…

Скользнула ладонью по его бедру, прошлась по низу живота и остановилась на твердом члене, уже сильно натянувшем ткань джинсов.

Бердянский полуобернулся к ней, властно положил поверх ее руки свою и показал, какой именно темп и напор ему нравится:

– Смелее, он не укусит… и не поломается… – когда острый коготь Урфина немилосердно вонзился в руку, держащую нож и заодно прикрывающую вожделенное мясное лакомство. – Аййй! Аххх ты гаааад!

– Урфин, нельзя! – крикнула Мария, но было уже поздно – из глубокой царапины выступила кровь, а кот прижал уши и зашипел, но со стола не слез и только хвостом сильнее задергал, выражая то ли возмущение, то ли злорадство…

– Паша, прости… это все я виновата, идиотка!.. Я сейчас найду йод. – она перехватила у него нож и рванулась к шкафчику, чтобы найти коробку с медикаментами.

– Не говори ерунды, подумаешь, царапина… Можно сказать, он меня отметил своей царёвой печатью… – сунув оцарапанную конечность в рот, он сплюнул кровь в раковину и критически осмотрел ранку. – Ничего, жить буду…

Скверным было то, что резкая боль тут же ослабила градус эротического напряжения, и Павлу пришлось приложить волевое усилие, чтобы не отплатить наглому котяре той же монетой. Но, вместо того, чтобы выкинуть кота из кухни и оставить в наказание без ужина, он поступил с точностью до наоборот:

– Так, сволочь рыжая! Пшел-ка ты со стола, вот тебе твой гуляш, жри! – и спешно сгрузил все, что успел нарубить, в большую тарелку. Поставив ее на пол, Бердянский добился желаемого эффекта: Урфин с Прошкой тут же соскочили вниз и, то и дело шипя друг на друга и утробно урча, принялись жадно уплетать угощение.

Открыв кран с холодной водой, Павел промыл кровоточащий прокол, заново осмотрел его и, убедившись, что урон не так уж велик, вытер руки полотенцем и теперь уже весь обернулся к Марии:

– Итак, на чем мы остановились? Ммм?

Она растерянно смотрела на него, как будто в самом деле забыла, чем они занимались… и вместо того, чтобы броситься в объятия любовника, на что рассчитывал Павел, спрятала руки за спину и отступила назад. Для нее это была обычная история: в разгар любовного свидания или важной встречи, когда все идет хорошо и чудесно, вдруг получить холодный душ и оказаться в дурацком, нелепом положении. Она даже глаза закрыла: настолько ей стало стыдно… и Павел, конечно, видел сейчас именно это – смешную неудачницу с завиральными идеями милосердия, романтическими завихрениями, избыточно горячим темпераментом и невоспитанными котами.

Павел заметил ее замешательство и сам шагнул к ней ближе, поймал за плечи, притянул к себе, ласково обнял:

– Ну-ну, что ты вдруг так напряглась, родная моя? Было бы из-за чего… – и поцеловал в теплую шею, пахнущую яблоком и южным морем. – Иди ко мне… Машенька… милая… любимая…

Бердянский настойчиво вернул ее ладонь на свою задницу и попросил тихо:

– Обними меня…

Мария отмерла и прижалась к нему грудью, животом, бедрами, потерлась большой ласковой кошкой, и, глядя в глаза, выдохнула:

– Паша, ты такой красивый!.. Я насмотреться на тебя не могу… ты… ты… я же с первого взгляда, тогда, в цирке…

Она не договорила, губами потянулась к его губам, обняла обеими руками, изо всех сил, сжала своими бедрами его бедро, зная, что он почувствует ее жар, готовность принадлежать… сделать для него все, все что он только захочет…

Он сжал ее в ответ, смял ягодицы, зарылся лицом в растрепавшуюся косу, жадно поймал губами горячий поцелуй – и пламя страсти вспыхнуло с новой силой, отодвигая все остальное на второй план, как ненужную декорацию.

Почуяв ее возбуждение, он сам просунул руку между ними, расстегнул ременную пряжку и пуговицу, и, потянув язычок молнии вниз, прошептал:

– Подразни его, как ты умеешь…

– Губами?.. – не сводя с Павла страстного взгляда, она обвела их кончиком языка.

– Мммм… да, дааа, черт возьми… губами… языком… как тогда, помнишь? – он не очень-то хотел вспоминать о том, что они поругались почти сразу, как Машка сделала ему улетный минет, но сам минет того стоил.

Она скользнула к его ногам, грациозно, как одалиска в гареме, обняла за бедра и, приблизив лицо к низу живота любовника, мягко и приглашающе приоткрыла рот…

– Охххх… что ты делаешь… мммм…. – Павел сглотнул от волнения, погладил ее по нежной щеке, поймал за подбородок и наклонился поцеловать, в предвкушении небывалого удовольствия. Потом спустил джинсы на бедра, полностью высвободил член и пару раз провел по ее губам плотной головкой, слегка дразня, но не давая захватить. Находчивая Маша не растерялась и, снова играя в тигрицу или кошку, высунула мягкий язык, так что ей удалось поймать движение Павла и коснуться самой чувствительной точки под навершием.

Бердянский низко застонал от острейшего удовольствия и сам двинул бедрами вперед, позволив члену пройтись по ее языку и скользнуть прямо в рот. Его пальцы зарылись в темные пряди на затылке Маши и слегка сжали, поощряя к правильным движениям, но не торопили, не дергали. У нее тоже вырвался тихий стон, и она тесно, мягко и влажно обхватила член, позволяя Павлу двигаться свободно и наслаждаться ее ртом так, как он хотел… Ни разу не сбилась с ритма, не ошиблась в его намерениях, и, лаская губами, в то же время пальцами слегка поглаживала и массировала напряженную мошонку.

Оххх, как же ему нравилось чувствовать ее губы и горячий язык, и пальцы на мошонке, готовой вот-вот опустошиться, но еще сильнее Павлу хотелось иначе завершить их кухонный экспромт. Улучив момент, он подался назад, высвободив член из восхитительного плена, побудил ее подняться и, рвано дыша, не говоря ни слова, повернул к себе спиной. Наклонив над обеденным столом, попросту задрал мягкую ткань юбки, стянул на бедра насквозь промокшие трусики и со стоном нетерпения вошел в нее сразу и до упора.

– Паша!.. – отчаянно вскрикнула она и судорожно схватилась за края стола.

– Мааашка… Мааашенька… сладкая моя… потерпи… я быстро… – зашептал ей в шею, крепко тиская за грудь прямо через трикотажную кофту, и задвигался в ней, ускоряя ритм, с каждым ударом ощущая нарастающий восторг момента.

– Пашечка, я больше не могу… я сейчас кончу… – невнятно пробормотала Мария, чувствуя, что по телу разливается волна сухого огненного жара, всегда предшествующая оргазмической вспышке…

– Паша!!! Лю-би-мый… оооо…

– Да… да… давай, моя хорошая… давай, моя девочка… вот так… вот так… оооо… даааа… дааа…. дааа… – выдыхал он ей куда-то между лопаток, и сам не сдержался от громкого экстатического стона, едва ощутил членом ее судорожное объятие. – Ааааа… дааааа…. дааа… моя…. ты вся моя…. моя любимая… моя милая…

Мощно изливаясь в нее, он смутно подумал, что снова даже не вспомнил про презерватив, но это сейчас было совершенно, абсолютно неважно в сравнении с тем яростным восторгом, который они подарили друг другу за считанные минуты страстного и спонтанного соития.

И если Невеста и Леонардо хотя бы один раз были так же счастливы вместе – это счастье стоило того, чтобы за него умереть…

Примечания:

1 «родные» американский дайнер и латиноамериканский гриль-бар, очень популярные во 2-й половине 90-х, в том числе у иностранцев, живущих в Москве.

Глава 10. Чубчик кучерявый

Часа в четыре утра Павел проснулся от голода.

Накануне они с Марией так и не поужинали толком. Приняли вместе душ, потом наспех сварили креветок, и следующие полчаса занимались тем, что очищали от панциря нежно-розовое мясо и… каждую третью и четвертую креветку, а порою и первую со второй, отдавали котам, устроившим натуральный рэкет. В результате в наглые жадные пастки перекочевала большая часть человеческой трапезы. С печеньем и пирожными повезло больше – на сладкое Урфин с Прошей не претендовали, но когда дошло до чая, Бердянский уже засыпал на плече у Маши, и обрадовался ее предложению «просто лечь».

Забравшись под одеяло, они обнялись и моментально заснули… так крепко и сладко Бердянскому не спалось очень-очень давно, и, открыв глаза по сигналу недовольного пустого желудка, он чувствовал себя полностью отдохнувшим… И таким бодрым, что хоть сейчас на пробежку или в спортзал, а после сразу на репетицию.

Маша, наоборот, спала, что называется, без задних ног, уткнувшись лицом ему в подмышку, и не заметила, как он осторожно высвободился из ее объятий и встал – даже не шевельнулась… Зато Урфин, валявшийся в ногах, поднял лохматую рыжую башку и, глядя на Бердянского с дружелюбием ирландского террориста, издал хриплый и басовитый мявк, выражавший крайнее недовольство. Дескать:

«Эй, ты! Как тебя там! Отставить кроватетрясение…»

В тон шерстяному бандиту капризно мяукнула Прошка, свившая себе гнездо на подушке, прямо над головой Павла:

– Спяууу… Мррррано…

– Тебя не спросил… – отмахнулся Бердянский, встал и пошел на кухню в поисках чего-то съестного. Проша, мигом сообразившая выгоду, тоже спрыгнула и деловито потрусила за ним.

Быстрая инспекция холодильника заставила Павла пожалеть о том, что вчера они как-то очень уж небрежно отнеслись к покупкам, полностью проигнорировав отдел кулинарии. В своей разгульной холостяцкой жизни он привык питаться чем-то готовым, максимума его поварских умений хватало на то, чтобы пожарить стейки или яичницу, сварить макароны или пельмени, потому кулинария или актерская кафешка очень выручали в этом плане. Ну и время от времени он позволял кому-нибудь из особо настойчивых пассий занять свою кухню и сообразить обед или ужин на двоих… Судя же по состоянию припасов в доме у Машки, она тоже была «закоренелый холостяк» и вообще непонятно чем питалась…

Раздобыв кусок сыра и баночку какого-то паштета, он пошарил по навесным шкафчикам в поисках хлеба, нашел остатки багета, превратившегося в камень, с трудом накромсал его неровными ломтями, засыпав все крошками, и, пока на плите грелся чайник, попытался грызть эти импровизированные «канапе».

Прошка сидела перед ним на полу и выжидательно наблюдала за мучениями человека.

– Чего тебе, морда наглая? – проворчал Павел. – Сыра хочешь?

– Мооооу, – ответила кошка, что, вероятно, означало «да».

– Нет, пармезан тебе будет слишком шикарно… – он вспомнил, что Маша взяла в магазине еще и мягкий сыр, и совершенно точно – итальянский соус… Ладно, уже что-то: если намазать сыр и соус на сухой багет, хлеб размягчится, но не превратится в кашу; этому рецепту Павла научили испанцы, и сейчас он сам собой всплыл в памяти.

Воспоминание об испанском рецепте потянуло за собой ниточку, которая привела его к другому воспоминанию – о двух фотографиях черноволосого красавчика, которые он в прошлый раз видел у Машки в шкафу, и которые она спешно, подозрительно спешно спрятала от него… Решив, что непременно расспросит ее про этого танцора и про то, чем она на самом деле занималась в Испании, Бердянский вернулся мыслями к еде и вновь открыл холодильник. Искомый соус обнаружился не сразу – Павлу пришлось дважды обшарить полки, пока он не догадался посмотреть на те, что были в дверце.

– Аааа, вот ты где! – обрадованный, он ухватил находку за горлышко, но тут его взгляд зацепился за коробку таблеток, похожих на витамины. Из чисто мальчишеского любопытства, он решил сунуть нос в нее тоже: может, Маша принимает какие-то особые добавки, делающие ее такой неотразимо-сексуальной?

– «Диане-35»… какой еще Диане и почему именно «тридцать пять», а не «сорок шесть» или там, «двадцать семь»? – озадаченный странным названием витаминного комплекса, он вытащил из коробки бумажку и углубился в чтение. – Ого… «контрацептив с антиандрогенным эффектом»… ёлки-моталки, это ж таблетки от детей!

Павлу стало неловко – словно сам того не желая, подсмотрел в замочную скважину – и он почти уронил коробку на стол.

– Так-так, теперь ясно, почему Машка ни разу не дернулась, когда я в нее спускал… и резинку надеть ни разу сама не предложила… и с кем это у нее такая бурная и регулярная половая жизнь, позвольте узнать? – обратился он к Прошке, словно она могла дать свидетельские показания по этому вопросу. А ведь наверняка и могла бы, если у Машки с Андреем все-таки хоть разок, но было… а если не разок, а много-много раз?..

– Блядь!.. – иначе с чего Дрону вообще вздумалось мечтать о свадьбе? Он вечно влюблялся без взаимности, но по сути был таким же закоренелым холостяком, как Павел или Минаев – да еще, бывало, поговаривал, что хочет бросить театр, как греховное занятие, и поехать трудником в монастырь… и вдруг, сияя от счастья, как начищенный самовар, и валяясь головой на Машкиных коленях, сообщает, что «они поженятся!» Допустим, это он и вправду придумал, неправильно понял, и Машка на нем жениться не собиралась… но спать вместе они могли. Да, могли…

При этой мысли у Павла снова застучало в висках.

«Я люблю только тебя», – призналась ему Машка, и он поверил, но в то же время она не сказала, что у нее никого больше нет… Уж кому, как не Бердянскому, было отлично известно, что «основного» любовника можно превосходно совмещать с запасными вариантами…

Павел застонал и, вцепившись обеими руками в волосы, немилосердно дернул… от резкой боли у него выступили слезы, и возник вопрос: а какое ему, собственно, дело до Машкиных любовников, прошлых и настоящих?

Им было чертовски хорошо в постели, они даже поговорили о любви, и вроде как они теперь вместе – но… разве Машка что-то рассказала ему о себе, о своем прошлом и настоящем, разве что-то обещала ему, и самое главное, разве он ждал заверений и обещаний? А выходит, ждал!

«Тааак, Паша, Паша, что это с тобой? Что ты паранойю гоняешь на пустом месте опять? Может, это не ее таблетки вовсе?»

«Ага, в ее холодильнике и не ее таблетки? Ну-ну…»

«Или она их вовсе не по этому поводу употребляет? Вон сколько там всего понаписано про них!»

«Тогда тем более странно, что она так спокойно без резинки со мной трахалась… А вдруг у меня СПИД, сифилис или там, триппер?»

«А вдруг этот весь букетик – у нее? Ты-то почему сам не подумал об элементарной защите? Неужели так ей доверяешь? Или хочешь, чтобы она залетела, а потом тебя в ЗАГС потянула на законных основаниях? Или что?» – внутри звучал целый хор голосов, смутно похожих на голоса родственников, обеспокоенных внезапной заботой Павла о вопросе, никогда раньше его не волновавшем…

«Ааа… да ты попросту ревнуешь… ревнуешь ее, как всякий влюбленный идиот!»

«Я – ревную? Я – влюбленный идиот?…»

– Хмм… – удивленный сверх меры этим внезапным открытием, Бердянский даже про голод позабыл, и так и сидел посреди полутемной кухни, с куском сухого хлеба в одной руке и ножом – в другой…

Неожиданно над головой вспыхнул яркий свет.

Заспанная Мария вошла на кухню, приблизилась к Павлу и нежно обняла его сзади за плечи:

– Пашка… ты что вскочил? Рано же еще… пяти нет.

Посмотрела на стол, засыпанный хлебными крошками, с удивлением заметила свои противозачаточные таблетки и развернутую инструкцию к ним… Бесцеремонность любовника немного царапнула нервы, но Мария решила, что повод пустячный, и пошутила:

– Ты боишься, что переспал с инопланетянкой и теперь сам можешь забеременеть?

– А ты? Не боишься? – ответ вопросом на вопрос уже не впервые помогал Бердянскому перехватить инициативу в разговоре…

Павел положил на стол нож и багет, и, освободив руки, потянулся к Марии, привлек ее к себе ближе, распахнул полы длинного шелкового халата и поцеловал в мягкий живот, чуть ниже пупка…

– Нууу… – не ожидая, что он захочет развивать эту тему, она покраснела и зарылась пальцами в его волосы, и без того взлохмаченные со сна. – Я… боюсь. Но сейчас – нет, потому что, как видишь, принимаю таблетки. Так что… ты тоже не бойся.

– Я вижу, ты их уже давно принимаешь… и начала явно до того, как мы с тобой первый раз переспали… У тебя есть кто-то еще? – не желая выдать, насколько ответ на заданный вопрос волнует его, Павел предпочел не поднимать на нее глаз и снова поцеловал, теперь чуть выше пупочной ямочки.

– Конечно, есть, Паш. – не моргнув глазом, ответила Мария, не зная, плакать ей или смеяться – и как вообще понимать этот неожиданный допрос. – Двадцать пять любовников в очередь за дверью стоят, с четвертого этажа до первого. Вот провожу тебя, и сразу приглашу следующего…

– Уффф… ну ты и шутница, Машка… – поняв, что она его дразнит, Павел испытал некоторое облегчение. Фыркнул, по-котовьи потерся о ее бедро щетинистой щекой и, покрепче обняв, заявил:

– Пусть эти все… из очереди… катятся к чертям собачьим! Теперь ты моя. Только мо-я. Ясно?

– Куда уж яснее, сеньор.

У Марии сильно забилось сердце и стало болезненно интересно – понимает ли Павел значение своих недвусмысленных авансов, сознает ли, как женщины обычно реагируют на такие признания… чувствует ли он то, что говорит, или просто выдает свой привычный текст опытного донжуана?..

«Охххх, Бердянский, Бердянский… ты всего неделю назад на моих глазах потащил с собой Файку, не успев остыть после минета!.. И что прикажешь сказать тебе – что я полгода, даже больше, видела член только в эротических снах и у статуй в Пушкинском музее?.. Ну какой же идиот, Боже мой…»

Она вздохнула, поцеловала Павла в макушку, прекрасно понимая, что ей-то уж точно поздно пить «Боржоми» – потому что любит этого кретина без памяти – и попробовала сменить тему:

– Ты что, голодный? Сидишь тут с сухариком, бедный маленький мышонок… Хочешь кофе и яичницу? Или могу французские гренки сделать…

– Грррренки? Мммм… – голодный спазм в животе тут же переключил внимание Бердянского на куда более приятные темы, и он с энтузиазмом поддержал идею раннего плотного завтрака:

– Я только «за», причем за все сразу. Могу помочь разбивать яйца…

– Кофе, яичница, французские гренки, – подытожила Мария и приятно улыбнулась: – Заказ принят, сеньор Пабло!

Она быстро ополоснула лицо над раковиной и взялась за готовку… Пожалуй, это неплохо, что Павел разбудил ее в такую рань – теперь она точно не опоздает на работу, да и выспаться удалось на удивление неплохо… рядом с Пашей было так спокойно и уютно, и пахло от него южным осенним теплом и невозможным счастьем.

Сегодня он пойдет на репетицию и снова будет творить магию, переплавляя грубую материю плотских страстей в святые дары искусства, а ей – что ж – придется снова бегать с подносом и кофейными чашками. Войновский вчера, застав их в больничном коридоре за чтением друг другу стихов Лорки, и впечатленный прослушиванием, велел ей тоже явиться в репетиционный зал, но сейчас, вероятно, уже передумал. Не может же он вот так, за здорово живешь, включать в состав труппы кого вздумается… кадровые вопросы в любом случае нужно утрясать в дирекции, согласовывать с худруком. А худрук и директор, конечно, захотят узнать подробнее, кого это им пытается подсунуть взбалмошный модный режиссер… начнут выяснять, делать звонки… и снова всплывет история с «Музеоном». Если звездная болезнь не застит Антону Войновскому глаза, и его авторитет в самом деле что-то значит, есть крохотный шанс, что он выполнит свое обещание хотя бы на двадцать процентов.

Взбивая яйца со сливками, Мария украдкой вздохнула – не хотела портить настроение Павлу – и подумала, что если сумеет попасть в массовку, когда начнутся репетиции «Кровавой свадьбы», это уже будет громадным везением…

– Маша… – вдруг спросил Павел, глядевший ей в спину (она лопатками чувствовала его взгляд). – Кто ты?

Ее руки, державшие венчик и миску, замерли:

– В смысле?..

– В коромысле! – поддразнил он, но, обернувшись, Мария встретила серьезный, испытующий взгляд… под ним сердце сразу забилось чаще, в груди растекся жгучий холодок, а Павел спросил снова:

– Кто ты на самом деле?.. Я хочу знать… что ты делала в Испании? Как попала к нам в театр?.. Почему знаешь роль Невесты наизусть – и что, черт побери, знает про тебя Антон, чего я не знаю? Почему ты ему рассказала про себя, а мне – нет?

Мария выложила гренки на сковородку, залила взбитыми яйцами, вернулась к столу и села напротив Бердянского:

– Ты же меня ни о чем не спрашивал, Паша… а Войновский спрашивал.

Павел покраснел, вызывающе встряхнул головой и, стиснув руки Марии, упрямо повторил:

– Я хочу знать, кто ты!.. Ты же теперь моя Невеста… а я-Леонардо… значит, имею право знать все!

Марии мучительно захотелось спросить – читал ли он до конца «Кровавую свадьбу»?.. – но душа против воли растворилась в счастье, от того, что он называл ее Невестой и видел не просто любовницей – партнершей на сцене…

***

Эдуард Витольдович Вишняускас подъезжал к театру, когда на его сотовый пришел звонок от Павла Бердянского (занесенного в список контактов под игривым прозвищем Чюбчик Кучерявый – именно так, через «ю»).

– Фишняускас у аппараааттта – церемонно растягивая буквы, ответил он на вызов. – Слууушаю тебья, Паффлуууша.

– Здраааавствуй Ээээддичка, мон шееер. – в тон ему ответил Бердянский, искусно сымитировав высокий и несколько манерный голос Вишняускаса, и тут же, что называется, «взял быка за рога»:

– Ты меня ооочень обяжешь, отпустив сегодня Марию Лазич на целый день. Пусть Файка за нее смену отработает, она все равно свой дурацкий институт прогуливает постоянно.

– Лааааазич? – повторил Эдуард с неудовольствием: эта девица не понравилась ему с первого взгляда, и с первого своего появления в театре создавала вокруг себя конфликтную обстановку и напряженную атмосферу. Не говоря уж о проблемах дисциплины, постоянных опозданиях и рассеянности.

– А пошщемууу я тооолжен ее отпустит, Пааафел? Файещька не робот, я ей тепер и так тооолжен сверхурооощные. Если Лааазич хочет ощередной отгул, пуууст пишет заяфление за свой щооот. И самааа за себья проосит.

– Эдичка, мне кажется, ты меня плохо расслышал. – Бердянский свернул любезный тон и заговорил жестко и четко:

– Я же сказал, что Ты Меня Ооочень Обяжешь, уловил? Если нет, перефразирую – я буду тебе должен. Этого довольно, чтобы ты больше не лез со своими дурацкими бюрократическими вопросами и сделал, как сказано?

Вишняускас сентиментально вздохнул: у Бердянского был прекрасный голос, а когда он сердился, тембр приобретал особые агрессивные обертона, и становился сексуально-неотразим… от звуков этого голоса, поющего эмоциональную серенаду или трагическую арию, впечатлительные дамочки в партере бились в экстазе… и Эдик, общем-то, каждый раз был недалек. Так что отказывать Чюбчику, когда он о чем-то просил, было сложно – и он бы не отказал, если бы речь не шла об этой мерзкой Лазич! Вишняускасу хотелось вредничать, и он решил поторговаться:

– Оххх, Пааффлуууша… и что же именно ты мне бууудешь тооолжен? Я фед тебья знаааю: пообесчаешь, а потом обмаааанешь… кстати, ты пооомнишь, что сегодня ф одиннадцат у тебья реппетиция?

– Помню, не беспокойся. Но вот не припомню, чтобы я хоть раз тебя обманывал. Ты что ли бухал с утра или просто не проспался? – Бердянский, зная манеру этого голубка тянуть кота за яйца, только вздохнул и приготовился к позиционному торгу.

– А я пооомню. Ты обесчааал мне приглашеннииие на показ в Театр моооды… то сих пооор его жду, – с обидой высказал Эдик. – И есчо ты обесчааал познакооомить менья с Дениссом.

– Ох, вспомнила бабка, как дедкой была… – проворчал Бердянский, признав, что да, было дело, еще на новогодней вечеринке он и правда сболтнул Эдику о том, что может добыть контрамарку на шоу-показ к Юдашкину. Но это было возможно, пока он крутил шуры-муры с Надькой Мухой, одной из самых красивых тамошних манекенщиц… Да и Денис, тот двухметровый блондин, на которого похотливый чухонец положил глаз, был знаком с Павлом именно через нее, и не сказать, чтобы близко.

– Ладно, добуду тебе местечко в первом ряду, только чур слюнями на пол не капать и стояком не светить, а то позору с тобой потом не оберешься…

– Фууу, Пааааша, эттто былооо ошшен грууубо…

– Зато правда! Ну а с твоей голубо… глазой мечтой сам познакомишься, он парень простой, без понтов. Правда, учти, братан, что у него уже есть спонсор… такой, в малиновом пиджачке и с голдой на толстой-претолстой шее… Так что не уверен, что Дениска на тебя польстится… или что его бойфренд не прикажет тебя мелко нарубить и пустить на колбаски-гриль.

Тут в трубке что-то зашуршало, и Эдуарду почудилось, будто он слышит голос Лазич, которая что-то тихо выговаривает своему новоиспеченному любовничку. Он не упустил свой шанс и мстительно зарядил:

– А у тебья-то самого что за дела с эттой Лаааазич? Между прооочим, я слышал, что она спит с Петренко… гофорят, они уже тва года сожителстфуют, и что этто Петренко ее пристроил ф театр, чтоб она ффсегда была при нем. Паша, Паша… разффее ты сам не фидишь, эта деффица – корыстная стерффа, шлюха каких поискат? Типииичная подстииилка, я таких ффидел много у нас на курортах…

– Таааак, Эдичка… – голос Павла налился нотами настоящего гнева – аж динамик в трубке завибрировал – Если ты, педрила чухонский, еще раз откроешь свой поганый рот и позволишь себе такое сказануть про Марию – мне или хоть кому еще – я тебя так отделаю, что ты весь следующий год будешь лечиться на твоих сраных прибалтийских курортах! Уяснил?