Текст книги "Сэндмен Слим"

Ричард Кадри
Сэндмен Слим

Николя

О, справедливый Судья мщения,

даруй мне отпущение грехов перед Судным днем!

СЕКВЕНЦИЯ DIES IRAE

Чем более глупым считают тебя люди, тем сильнее удивляются, когда ты их убиваешь.

УИЛЬЯМ КЛЕЙТОН

Я ОЧУХИВАЮСЬ на дымящейся куче из мусора и опавших листьев на старом кладбище «Голливуд навсегда» за участком студии «Парамаунт» со стороны Мелроуз-авеню, хотя догадываюсь об этом несколько позже. В первый момент мне понятно только одно: я вернулся в мир, и я горю. Хотя разум мой еще не вполне включился, инстинкты заставляют тело соскочить с объятой пламенем кучи и катиться дальше, пока жар наконец не перестает чувствоваться.

Осознав, что опасность миновала, я с трудом поднимаюсь на ноги и стягиваю с себя кожаную куртку. Затем провожу руками по пояснице и ногам. Настоящей боли нет. Кажется, я легко отделался: только парой волдырей – под правым коленом и на голени. Джинсы немного подпеклись, но толстая кожа куртки защитила спину. Я не получил настоящих ожогов, всего лишь слегка опалился и испытал шок.

Скорее всего я не пробыл в огне слишком долго. Но в этом смысле мне везет. Всегда везло. В противном случае я бы спекся в угольный брикет уже через пять минут пребывания на земле. Представляю, как хохотали бы ублюдки с черными сердцами, если бы я загремел обратно в Ад сразу после того, как ловко слинял оттуда через заднюю дверь. Впрочем, идут они в жопу! Я дома, и я жив, хоть и немного потрепан путешествием. Но никто не говорил, что рождение – это легко. А перерождение просто обязано быть в два раза тяжелее первого появления на свет.

Свет.

Тело больше не горит, но глаза в глазницах почти кипят. Как давно я не видел солнечного света? Внизу, в заднице мироздания, царит вечный малиново-пурпурный полумрак. Сейчас я даже не могу сказать, какого цвета кладбище, на котором я нахожусь, поскольку всякий раз, когда я пытаюсь открыть глаза, зрение застилает мучительной белизной.

Щурясь, как крот, я отбегаю в тень колумбария и сгибаюсь там, прикрыв лицо руками и уткнувшись лбом в холодную мраморную стену. Проходит минут пять или десять, прежде чем я отрываю ладони от лица и позволяю кроваво-красному свету просочиться сквозь веки. В течение следующих двадцати минут я постепенно разлепляю глаза, впуская понемногу ослепительный свет лос-анджелесского солнца, и мысленно скрещиваю пальцы, надеясь, что никто не увидит меня сидящим на корточках возле стены. Прохожие непременно решат, что я спятил, и вызовут полицию. А с этим, черт возьми, уже ничего нельзя будет поделать.

Колени и мышцы голеней начинают болеть еще до того, как мне вполне удается открыть глаза. Я вытягиваю ноги и сажусь на землю, прижавшись в холодной стене, чтобы хоть немного снять мышечное напряжение. Несмотря на то что теперь я вроде как вижу, пока категорически не готов выйти на солнце. Сидя в тени, я принимаюсь размышлять.

Одежда опалена, но еще пригодна для носки, если не обращать внимания на запах сгоревшего мусора. На мне древняя футболка с принтом «Germs»[1]1
  «The Germs» – первая панк-группа в Голливуде, игравшая хардкор, чьи песни в дальнейшем вдохновили десятки групп, в том числе Nirvana (здесь и далее прим. пер.).


[Закрыть], которую моя девушка урвала в каком-то антикварном магазине в Западном Голливуде. Кроме футболки – черные джинсы с дырками на коленях, ношеные сапоги-«инженеры»[2]2
  Engineer boots – сапоги из толстой кожи с высоким голенищем и фиксирующими ремешками сверху и снизу. Приобрели культовый статус среди молодежи в 1950-х годах после выхода на экраны фильма «Дикарь» с Марлоном Брандо.


[Закрыть] и потрепанная мотоциклетная куртка из толстой кожи с заклеенными скотчем проблемными местами. Каблук правого сапога шатается после того, как я выбил им дурь из говнюка-угонщика, вышвырнувшего на светофоре какую-то верещащую тетку из машины на тротуар. Терпеть не могу копов и ненавижу, бл…ь, замечательных героев, но бывает в жизни херня, с которой невозможно мириться – тем более когда она происходит совсем рядом. Конечно, это было давно, еще до путешествия вниз. Не знаю, как поступил бы я сегодня, разыграйся передо мной похожая сцена. Скорее всего и сейчас пнул бы угонщика в рыло, но вряд ли потом позволил ему уйти.

Мысли мои заняла более важная тема: о том, что теперь на мне именно та одежда, которую я носил до того, как меня похитили демоны. На твердый пол Подземного Мира я упал абсолютно голым. Когда я попытался встать, шатаясь и теряя равновесие, я услышал первый взрыв дикого смеха, и меня вырвало перед толпой падших ангелов. Потом они смеялись, в основном когда я терпел физические унижения то от одного, то от другого дьявольского пса. Уж поверьте, ад – это довольно суровое место.

Прошло много времени с тех пор, как я в последний раз видел эту одежду. Я обшариваю карманы в поисках денег или чего-нибудь полезного. Такового не много. В карманах почти пусто, за исключением двадцати трех центов и пустого розового спичечного коробка с именем и адресом голливудского поручителя. У меня нет ключей – ни от квартиры, ни от старенькой «Импалы», оставшейся от отца.

Я чувствую давление повыше правой лодыжки, и меня охватывает настоящая волна счастья. Черный клинок со мной – он привязан к ноге ремнями из кожи василиска. Прижав руку к груди в области сердца, я нащупываю цепочку под футболкой и толстую золотую монету Веритас[3]3
  Veritas (лат.) – истина.


[Закрыть], висящую на ней. Тот факт, что я вообще на Земле, означает, что ключ от Комнаты Тринадцати Дверей все еще у меня – даже несмотря на то, что я не могу его потрогать или увидеть. Итак, три предмета из Ада мне вынести все-таки удалось. Но на это потребовалась немалая ловкость. Конечно, ни один из этих предметов не отменяет того факта, что у меня нет денег, удостоверения личности и машины, что одежда моя чуть не сгорела, и я не знаю, где буду ночевать. Кроме того, я понятия не имею, где нахожусь, за исключением того, что эта трейлерная стоянка возле кладбища навевает мысли о Лос-Анджелесе. Так что начало ни хрена простым не будет. Видимо, я стану первым в истории убийцей, которому придется попрошайничать, чтобы заработать на патроны.

Еще не прозрев, я медленно добираюсь до центральных ворот кладбища и подле них погружаю руки в воду, текущую с вершины фонтана созерцания. Затем жадно пью и брызгаю себе водой на лицо. Вода холодная и вкусная, как первый поцелуй. И тут меня окончательно отпускает. Это не какая-нибудь дьявольская иллюзия, колдовство или игра, затеянная нарочно, чтобы сломить мой дух. В этот раз я действительно дома.

Но куда, черт возьми, запропастились все люди?

Снаружи именно то, на что я рассчитывал: к северу от того места, где я нахожусь, виднеются знаменитые большие белые буквы «HOLLYWOOD». Торчащие на грязно-коричневом лысом холме, они еще никогда не казались столь прекрасными. С противоположной стороны по Мелроуз-авеню время от времени проносятся машины, но их до странности мало. А на тротуарах людей нет вообще! Под углом относительно ворот кладбища стоят несколько небольших домов. Зеленые лужайки украшены фонарями, пластиковыми оленями и надувными снеговиками. Через дорогу на дверях некоторых домов висят венки.

Охереть! Сегодня Рождество! По некоторым личным причинам я нахожу это дико смешным и начинаю хохотать, как идиот.

Кто-то жестко врезается мне в спину, и сразу становится не до веселья. Я оборачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с молодым человеком, выглядящим как менеджер-карьерист. Он смазливый, как Брэд Питт, у него аккуратная прическа и черный двубортный пиджак. Такая прическа и такой пиджак стоят дороже моей старой машины. Но откуда он выскочил, черт возьми? Надо взять себя в руки. В Нижнем Мире никому не удавалось подкрасться ко мне незаметно.

– Какого хера?! – орет «Брэд Питт» и отступает на пару шагов назад на негнущихся ногах.

Как будто я виноват, что он в меня врезался!

Хоть на улице не жарко, он обливается по́том, как скаковая лошадь, и делает резкие быстрые движения, словно заводная игрушка. Он смотрит на меня так, будто я только что убил его любимую собаку.

– Остынь, Дональд Трамп, – отвечаю я. – Вообще-то это ты меня толкнул.

Он нервно утирает верхнюю губу тыльной стороной ладони, и из его руки что-то падает на землю. Молодой человек дергается, но, вместо того чтобы поднять упавшее, отступает еще на шаг. На тротуаре между нами лежит пластиковый пакет с сотней кокаиновых снежно-белых «камешков» внутри. Я улыбаюсь. Добро пожаловать в Лос-Анджелес на Рождество. Поздоровайтесь с Сантой, затарившимся для вечеринки, которую мне определенно придется пропустить.

Прежде чем я успеваю что-нибудь сказать, парень лезет в карман пиджака. Я хватаю его за руку в тот же миг, когда он достает оттуда электрошокер, затем беру за запястье и выворачиваю наружу, тем самым вынуждая потерять равновесие и свалиться, сильно ударившись о тротуар лицом. В этот момент в голове моей нет никаких мыслей. Тело действует само, будто на автопилоте. Должно быть, какая-то часть мозга до сих пор работает правильно.

«Брэд Питт» не шевелится. Он упал на собственный шокер, который теперь торчит у него из-под ребер. Я отпинываю «оружие» в сторону и трогаю его за шею. Несмотря на то что он лежит без сознания, пульс сильно учащен. Кто сказал, что крэк вреден для здоровья? К лацкану его пиджака приколота маленькая булавка в виде новогодней елки. Ее вид возвращает меня к мыслям о Рождестве, о том, каково это – оказаться где-то одному, без друзей, а также как воспользоваться своим «Тайным Сантой» прямо сейчас. Кажется, мой новый друг может сыграть роль доброго самаритянина не хуже, чем любой другой человек за пределами кладбища у Мелроуз. Я бросаю быстрый взгляд в сторону улицы, убеждаясь, что там по-прежнему пусто, затем кладу электрошокер в карман и оттаскиваю молодого человека в глубь кладбища – за какую-то изгородь.

Перевернув парня, я с радостью обнаруживаю, что это Санта, Зубная Фея и Пасхальный Кролик в одном лице. Его бумажник из кожи морского угря плотно набит сотенными купюрами – здесь по меньшей мере несколько тысяч долларов. Несмотря на то что дерганый сукин сын был буквально упорот кокаином и в своей паранойе пытался убить меня электричеством только за то, что я оказался у него на пути, меня терзает легкое чувство вины, когда я копаюсь у него в карманах. В свое время я совершал немало сомнительных поступков, но грабить мне еще не доводилось. Хотя технически это не ограбление. Ведь «Брэд Питт» напал на меня первым. В иных обстоятельствах вынутое из экипировки этого парня можно было бы отнести к «трофеям войны». Кроме того, я отчаянно нуждаюсь в его вещах. Ведь я вернулся ни с чем – без друзей и знакомых, не имея толкового плана действий.

Я забираю у него наличные, солнцезащитные очки «Порше», нераспечатанную пачку «Black Black Gum»[4]4
  «Black Black Gum» («Чернее Черного») – японская жевательная резинка. Содержит в составе ментол, эвкалипт и кофеин, оказывающие сильное тонизирующее действие.


[Закрыть], а также пиджак, который хоть и жмет немного в плечах, но довольно неплохо на мне сидит. Ему я оставляю кредитки, ключи от машины, большой пакет рождественского крэка, а также свою полуобгорелую кожаную куртку. Данный инцидент станет одним из тех грехов, которые мне придется замаливать позже. Я всего десять минут на Земле, но уже успел пополнить длинный список своих прегрешений.

На ходу я открываю пачку жвачки с кофеином и зажевываю одну пластинку, чтобы хоть как-то избавиться от привкуса горелого мусора.

Ватные непослушные ноги ведут себя так, будто они не мои. Я иду вперед, пошатываясь и спотыкаясь обо все бордюры. И чуть не выпрыгиваю из собственной кожи, когда случайно наступаю на игрушку-пищалку, забытую каким-то ребенком на улице. Что поделать – я не такой крутой, как Чак Норрис. Но мало-помалу кровь разгоняется по моим ногам, они снова обретают чувствительность и начинают восприниматься как часть моего собственного организма. Я иду куда глаза глядят – не выбирая направлений и не имея определенной цели. Конечно, мне хочется домой, но что, если Азазель уже направил туда своих ручных пауков – кровососов размером с ротвейлеров? К встрече с ними я пока не готов. Размышляя об этом, я вытаскиваю из-под футболки цепочку и отстегиваю от нее Веритас.

Диаметр тяжелой серебряной монеты – около двух дюймов[5]5
  Примерно 5 сантиметров.


[Закрыть]. По гурту змеится надпись на адском языке: «Дом, милый дом». Здо́рово. Она уже проснулась и, как обычно, хамит.

На одной стороне монеты выбито изображение утренней звезды – Люцифера, а на другой – многолепестковый цветок вроде хризантемы. Это асфодель, цветок загробного мира, чье название с адского можно перевести как «вечерняя песня». Цветы пытаются петь гимны, которые падшие ангелы распевали, когда жили в Царствии Небесном. Они поют их весь день до вечера, отчаянно фальшивя и путая слова, после чего душат себя своими же корнями и умирают. На следующий день цветы воскресают и приступают к пению заново. Несмотря на то что такое продолжается, наверное, миллион лет, большинство обитателей ада находят их пение чрезвычайно смешным. Адский юмор довольно консервативен. Кроме того, рядовым жителям Ада (за исключением самого Люцифера и его приближенных) незатейливый юморок «Деревенщины в Беверли-Хиллз»[6]6
  «Деревенщина в Беверли-Хиллз» («The Beverly Hill billies») – американский комедийный сериал 1960-х годов.


[Закрыть] покажется не менее сложным, чем творчество «Алгонкинского Круглого Стола»[7]7
  «Алгонкинский Круглый Стол» («Algonquin Round Table») – один из самых влиятельных кружков нью-йоркской культурной богемы, регулярно собиравшийся в отеле «Алгонкин» с 1919 по 1929 г. Упражнявшиеся в тонком остроумии члены кружка внесли весомый вклад в американскую культуру.


[Закрыть].

Положив большую монету на большой и указательный пальцы, я подбрасываю ее с мыслью о том, куда мне пойти – в Голливуд или домой? Веритас падает асфоделью вверх. Значит, так тому и быть. Веритас никогда не лжет и способна дать более толковый совет, чем любой знакомый мне человек. Я прикрепляю ее обратно к цепочке и поворачиваю на север – в Голливуд.

До Голливудского бульвара идти не меньше мили. Я совершенно устаю, пока добираюсь до него, и вижу не совсем то, на что рассчитывал. Пока я отсутствовал, бульвар пережил страшный упадок. Многие витрины пустуют. На улице валяется мусор. Улица теперь полна призраков: тени наркоманов и их дилеров жмутся к дверям, закрытым на висячие замки. А я помнил бульвар другим: когда он был полон оголтелых пацанов, трансвеститов, сумасшедших подражателей Дилану и туристов, высматривавших нечто большее, чем очередную дозу. Теперь это место напоминает побитую собаку.

Я вымотан от долгой ходьбы на непослушных ногах и весь употел в пиджаке от «Брэда Питта». Надо было забрать у этого дурачка машину. Я мог бы оставить ее на бульваре – в целости и сохранности. Хотя скорее всего я бы бросил ключи одному из прислонившихся к зданию ребят – просто чтобы посмотреть, осталась ли еще хоть капля жизни в его мертвых глазах.

Углубляясь в дебри Голливуда, я дохожу до Айвар-авеню и вижу забавную вывеску в окружении горящих факелов на подставках. «Бамбуковый дом кукол», – написано на ней. Помню это название. Олдскульный фильм про кун-фу и женщин, терпящих муки в концлагере. Я смотрел его в Нижнем Мире. Да, да, у дьявола есть свое кабельное телевидение. Неужели вы не знали?

Внутри «Бамбукового дома Кккол» прохладно и сумрачно. Я могу снять очки «Брэда Питта» без риска ослепнуть. По окрашенным в черный цвет стенам развешаны плакаты со старыми добрыми Игги и «Circle Jerks»[8]8
  «Circle Jerks» – американская хардкор-группа, в первой половине 1980-х считавшаяся ведущей на лос-анджелесской панк-сцене.


[Закрыть], но за стойкой бара расставлены пальмовые ветви, пластиковые полинезийские девки и кокосовые чашки для арахиса. Кроме меня и бармена, здесь больше никого нет. Я присаживаюсь на крайний барный стул – подальше от двери.

Бармен нарезает лайм. Затем отвлекается на секунду, чтобы кивнуть мне, свободно и привычно удерживая нож в правой руке. Часть моего мозга занята тем, что оценивает его внешний вид. У него коротко остриженные черные волосы и седеющая борода-эспаньолка. Под гавайской рубахой довольно крепкое тело. Видимо, бывший футболист. Или боксер. Он видит, что я пристально его рассматриваю.

– Отличный пиджак, – говорит бармен.

– Спасибо.

– Правда, судя по остальной одежке, ты только что вылез из жопы дьявола.

Внезапно мне приходит в голову мысль, что это какая-то адская ловушка. Я начинаю раздумывать, успею ли вовремя достать шокер «Брэда Питта» или нож. Видимо, все это отражается на моем лице, поскольку здоровяк немедленно лыбится, как олень, застигнутый светом фар, и я понимаю, что он так шутит.

– Расслабься, приятель, – говорит он. – Всего лишь неудачно пошутил. Кажется, у тебя был говеный день? Что обычно пьешь?

Вопрос застает меня врасплох. Еще вчера я жадно охотился на воду, которая иногда капает с потолков известковых пещер под Пандемониумом. Но в основном приходилось пить крафтовое адское пойло под названием «Aqua Regia» (она же «Царская водка») – жидкость, похожую на высокооктановое красное вино с примесью ангельской крови и различных трав. По сравнению с ним эффект от кокаина покажется не сильнее, чем от детских конфет-шипучек. На вкус царская водка – как раствор кайенского перца в бензине, но, будучи внизу, я ее вполне выдерживал.

– «Джек Дэниэлс».

– За счет заведения, – отвечает бармен и наливает мне двойную порцию.

Играет необычная музыка. Что-то тропическое, с фальшивым щебетанием птиц. На барной стойке лежит коробочка от CD – с гавайским закатом на обложке и именем Мартин Дэнни[9]9
  Мартин Дэнни (1911–2005) – американский пианист и композитор, родоначальник музыкального направления Exotica, представляющего собой сочетание различных этнических стилей.


[Закрыть]. Я выплевываю жвачку на салфетку и отпиваю виски. Очень странный вкус. Я уже подзабыл, на что похожи человеческие напитки. Зато он смывает последние остатки мусорного привкуса.

– Что это, черт побери, за место?

– «Бамбуковый дом кукол». Лучший и единственный в Лос-Анджелесе тики-панк-клуб.

– О как! Всегда считал, что Лос-Анджелесу именно такого не хватает. – Поскольку я в баре, начинает хотеться чего-то еще. – Забыл сигареты. Угостишь?

– Извини, приятель. В барах Калифорнии курить запрещено.

– Это с каких пор? Чушь какая-то.

– Полностью согласен.

– Что ж, по крайней мере, на Рождество я оказался дома.

– Почти. Ты опоздал всего на день. Неужели Санта ничего тебе не подарил?

– Разве что это путешествие. – Я глотнул еще. Итак, Рождество уже наступило. Но улицы до сих пор пусты, а это значит, никто не увидит, как я пробираюсь домой. Мне везет. – У тебя есть сегодняшняя газета?

Бармен достает из-под стойки и кладет передо мной свернутый экземпляр «L.A. Times». Я беру его в руки, стараясь не демонстрировать нетерпения. Я не смотрю на заголовки и не обращаю внимания ни на что, кроме даты вверху страницы.

Одиннадцать лет. Меня не было одиннадцать лет. В Нижний Мир я попал девятнадцатилетним, а значит, теперь – почти старик.

– У тебя есть кофе?

Он кивает.

– Значит, ты пропустил Рождество. Потерял выходные. У меня тоже такое бывало.

Горячий кофе прекрасен. Он с легкой горчинкой, будто немного переварен. Я выливаю в него остатки «Джека Дэниэлса» и пью. Первый идеальный вечер за одиннадцать лет.

– Ты местный?

– Родился здесь, но пришлось уехать.

– По делам бизнеса или для удовольствия?

– Находился в заключении.

Он снова улыбается. В этот раз обычной человеческой улыбкой.

– В моей противоречивой юности был период, когда я шесть месяцев подряд угонял тачки. За что тебя посадили?

– Честно говоря, сам не понял. Наверное, оказался в неправильном месте в неправильное время.

– Это вернет тебе улыбку, – говорит он и наливает мне еще виски, не забыв долить чашку свежим кофе.

Этот бармен, наверное, самый приятный человек, которого я встречал в жизни.

– И зачем ты вернулся?

– Чтобы убить несколько человек, – отвечаю я и снова выливаю виски в кофе. – Вернее, очень много людей.

Бармен берет тряпку и начинает натирать стаканы.

– Наверное, кто-то должен заниматься и этим.

– Спасибо за понимание.

– Полагаю, в любое время в обществе найдется от трех до пяти процентов нераскаявшихся крысенышей или тупых уё…ков, которые заслуживают самой страшной кары.

Бармен продолжает натирать стакан. По мне, он и так уже идеально чистый.

– Кроме того, у меня такое чувство, будто у тебя на то есть личные причины.

– Совершенно верно, Карлос.

Он перестает тереть.

– Откуда ты знаешь, что меня зовут Карлос?

– Ты сам это только что сказал.

– Я не говорил.

Я смотрю через его плечо на стену за барной стойкой.

– На кассовом аппарате стоит сувенир. А на нем надпись: «Карлосу. Величайшему в мире боссу».

– Ты смог прочитать на таком расстоянии?

– Видимо… – Почему его имя всплыло у меня в голове? Очень странно. Наверное, пора уходить. – Сколько я должен?

– За счет заведения.

– Ты так обходителен с любым забредающим сюда убийцей?

– Нет, только с тем, кто выглядит так, будто только что выполз из горящего здания, не испачкав пиджак. Я люблю, когда людям нравится мой бар. Возможно, теперь ты захочешь сюда вернуться.

– То есть ты хочешь, чтобы сюда вернулся тот, для которого вываливаться из жопы дьявола, по твоим же словам, – обычное дело?

– Именно. – Он смотрит в сторону, будто пытаясь подобрать дальнейшие слова. – Здесь есть ребята… Белые. Татуированные с ног до головы. Арийские нацисты или типа того. Заходят сюда, требуют денег за защиту. Намного больше, чем я могу себе позволить с таким маленьким баром.

– И ты решил, что я могу с этим что-нибудь сделать?

– Ты выглядишь как человек, который знает, что можно с этим сделать. Который не станет… – он вновь задумался, – пугаться, что ли…

Заметно, что такие слова даются ему нелегко. Может, для этого Веритас привела меня сюда? Я здесь всего два часа и уже получил кармическую расплату? За ту бойню, которую запланировал, но еще не успел начать? Да нет, в этом не было бы никакого смысла.

– Извини. Не думаю, что смогу тебе помочь.

– Как насчет такого предложения: бесплатная выпивка и бесплатный ужин. Хорошие бургеры, ребрышки, тамале[10]10
  Тамале – острое блюдо мексиканской кухни: лепешка из кукурузной муки с начинкой из мясного фарша с перцем чили, обернутая кукурузными листьями и приготовленная на пару.


[Закрыть]. Ты ешь и пьешь здесь до конца времен.

– Отличное предложение. Но я не думаю, что смогу тебе помочь.

Он отводит глаза и возобновляет протирку стаканов.

– Если вдруг передумаешь, они приходят сюда по четвергам, во второй половине дня. Когда у нас завоз.

Я встаю и направляюсь к двери. На полпути он кричит «Эй!» и толкает что-то по поверхности стойки бара ко мне. Это пачка сигарет «American Spirit browns», без фильтра. Под целлофановой оболочкой имеются и спички.

– Возьми, – говорит бармен. – Мне здесь тоже курить нельзя.

Надев темные очки «Брэда Питта», я спрашиваю:

– А у тебя еще есть?

– Нет.

– Ты охеренно хорош для первого свидания, Карлос.

Черт возьми! Когда тебе дарят последние сигареты, то волей-неволей становишься должен.

Щебет птичек Мартина Дэнни сопровождает меня до самой двери.

Оказывается, темные очки мне больше не нужны. Наверное, я зашел в двери «Бамбукового дома кукол» позднее, чем мне казалось. Теперь солнце почти село, и вдоль бульвара зажглись фонари. Ночью Голливуд мне всегда нравился больше. Уличные фонари, фары и мерцающие вывески в стороне от туристических мест размывают прямые линии и жесткие углы, которые портят это место днем. По-настоящему бульвар реален ночью, в сочетании яркости и темноты, когда каждая тень таит в себе смутные обещания. Как будто его проектировали и строили специально для вампиров. Кстати, насколько я знаю, так оно и было.

Да, да, вампиры существуют. Постарайтесь не падать в обморок.

Углубляясь в Голливуд, я считаю до одиннадцати.

Одиннадцать метров парковки. Одиннадцать проституток вышли на свою первую после Рождества смену. На тротуаре одиннадцать звезд одиннадцати новых актеров, о которых я никогда не слышал.

Одиннадцать лет. Одиннадцать чертовых лет, и теперь я дома с ключом, карманным ножиком и монетой, на которую не купить даже чашки кофе.

Три, пять, семь, одиннадцать – хорошие детки к Раю поднимутся.

Прошло одиннадцать лет, и я вернулся на следующий день после Рождества. Кто-то пытается мне этим что-то сказать?

Я вынимаю одну из сигарет Карлоса и закуриваю. Дым приятно заполняет легкие. Тело вновь кажется моим. Как будто моим. Я по-прежнему не уверен в окружающем меня мире.

Кто, черт побери, все эти люди на бульваре? Что они тут забыли в день после Рождества? Как мне слиться с этой толпой? В нескольких кварталах отсюда бар, а в нем хороший парень. Он просто делал свою работу. Но пока в его руке находился нож, я не мог думать ни о чем, кроме как о различных способах его убийства.

Меня поражает, насколько я оказался не готов к возвращению; насколько то, что имело значение в Нижнем Мире, здесь кажется странным, неправильным и смешным. Все навыки, которые я там развил, сводились в основном к тому, как заманивать и убивать врагов; а все магические средства, которые изучил или украл, – внезапно оказались слабыми и глупыми в этом ярком чужом месте. Я – обитые сталью ботинки в мире балетных тапочек.

Я докуриваю одну сигарету и тут же подкуриваю вторую. Этот мир намного громче и страннее, чем я его помнил. Но надо прекращать заполошно бегать внутри собственной головы. Пора приступать наконец к делу. «Долго думают только трусы!» – так любила говорить моя первая учительница. А может, это был Люцифер. От любителей читать нотации не скрыться даже в Аду.

Теперь следует сконцентрироваться на том, что по-настоящему важно. Например, на конкретных и безусловных планах по поимке и убийству – желательно самым бесчеловечным способом – шести подлых гадов, укравших мою жизнь. Или подумать о чем-то еще худшем.

Я даже слабею, когда вспоминаю о ней: о женщине, разумеется.

Ее зовут Элис. Она – единственное светлое пятно в моей жизни; единственный человек, на которого мне не плевать. Если бы Небеса что-нибудь значили, она должна была выйти замуж за какого-нибудь тощего гитариста и поддерживать в нем жизнь, перебиваясь на временных работах в этих люминесцентных высотках вдоль Уилшира. Или могла взяться за ум, выскочить за дантиста, приобрести минивэн, наполнить его спиногрызами и растолстеть. Что тоже неплохо. Но ничего подобного не случится. С убитыми женщинами вообще редко случается что-то хорошее. За исключением того, что кого-то, возможно, взволнует, как они до такого докатились.

Интересно, если бы Элис была жива, она смогла бы меня узнать под всеми этими шрамами? Внутри «Бамбукового дома кукол», у входа, висело зеркало, но я не стал в него заглядывать. Продолжая идти по бульвару, я бросаю быстрый взгляд на свое отражение в мутном стекле мертвой витрины. Я стал тяжелее и крупнее, чем был, когда провалился в Ад. У меня наросли мышцы и рубцовая ткань, но по человеческим меркам я по-прежнему выгляжу худовато. Я еще могу узнать грубый контур своего лица, но теперь оно больше похоже на каменное изваяние, чем на живую плоть. Щеки и подбородок будто высечены из бетона, темные глаза похожи на блестящие мраморные шарики, губы – цвета грязного снега. Я словно зомби из фильмов Джорджа Ромеро, за исключением того, что никогда не умирал. Просто провел отпуск в стране мертвых. Неожиданно накатывает желание схватить за горло несуществующего мужа Элис и сжимать его, пока оно не лопнет, подобно воздушному шарику.

От этой мысли я останавливаюсь и замираю на месте.

В первый раз мои фантазии об убийстве распространяются на кого-то вне Круга. Очень глупые и опасные мысли. Это то, что отвлекает меня от настоящей работы и, возможно, убьет. Тогда я вновь окажусь в Аду, и мне нечего будет предъявить в свое оправдание. Насмешки, которым я подвергнусь, будут вполне заслужены.

Это возвращает меня к вопросу на шестьдесят четыре тысячи долларов: почему Веритас повела меня именно таким путем? Не спорю, на знакомой территории оказаться интересно, но поразмышлять я мог и на погосте. Вот почему оно называется «погост». И уж точно мне не нужен был бармен, предлагающий работу и сигареты. С карманами, набитыми деньгами «Брэда Питта», я словно Богатенький Ричи[11]11
  «Богатенький Ричи» («Richie Rich») – американский кинофильм 1994 года с Маколеем Калкиным в главной роли.


[Закрыть] с ножом за голенищем.

Итак, почему я здесь?

Я курю и иду по кварталу, в котором два открытых винных супермаркета, пустой букинистический магазин и мертвый магазин пластинок, а также навсегда закрытый секс-шоп. Пока я размышляю о том, какая х…ня могла случиться с городом, чтобы в нем больше нельзя было держать открытым магазин с порно и самотыками, внутри моего черепа зажигается свет, как в божественной пинбол-машине.

Ответ приходит сам собой. Я знаю, почему я здесь.

Семеня маленькими ножками, ОН сворачивает с Голливудского бульвара на улицу Лас-Палмас, слегка углубляется в квартал и останавливается у здания с вывеской «Max Overdrive Video»[12]12
  «Видео в максимальном ускорении» (англ.).


[Закрыть]. Перед входной дверью он вынужденно жонглирует с минуту – зажимая зубами пакет с пончиками и перемещая стакан с кофе из одной руки в другую. Затем исполняет легкий танец ягодицами, вытягивая из штанов ключи, и открывает дверь в магазин.

Я наблюдаю за ним с противоположной стороны улицы – просто чтобы убедиться, что мне это не мерещится. Когда он входит, оказавшись на свету, я успеваю рассмотреть его лицо.

Это Касабян – один из моих друзей, входивших в старый магический круг. Один из тех шестерых, которых я должен найти.

В конце концов Санта преподнес мне запоздалый подарок.

Магазин «Max Overdrive Video» занимает оба этажа старинного голливудского таунхауса. Такими домиками в сороковые и пятидесятые годы владели богатые господа в качестве мест для отдыха – в те времена этот район считался самой шикарной частью обитаемой вселенной. Касабян расхаживает внутри магазина так, будто это его собственность. Думается, следует зайти и расспросить его лично.

Сейчас полночь, и меня окружают жирные спелые тени. Я перехожу через улицу и выбираю самую пухлую темную тень рядом с рестораном здорового питания. Я оглядываюсь через плечо, чтобы удостовериться, что улица пуста. И только убедившись, что я здесь один, проскальзываю в тень.

Ключ щекочет внутри груди, когда я проникаю в Комнату Тринадцати Дверей.

Затем открываю Дверь Льда и тихо выхожу в тень на противоположной стороне.

Теперь я в дальнем конце магазина – в секции порно. Поскольку она погружена во мрак, я отлично вижу остальные помещения.

Справа от меня дверь в уборную для персонала, скрытая в задней части порноотдела. Сразу за этой секцией находится лестница, ведущая вверх. Аккуратные стеллажи с DVD и контейнеры с видеокассетами заполняют все остальное пространство магазина. Видно, что за одиннадцать минувших лет многое изменилось. Даже порно за спиной – все на дисках. Насколько я успел заметить, кассеты лежат небрежными кучами в контейнерах для распродажи. Формат VHS мертв. Следует это помнить, чтобы при общении с людьми не выглядеть как персонаж из «Деревенщины в Беверли-Хиллз». Надо бы присесть и составить список всего, что я пропустил. Если даже в барах больше нельзя курить, до каких еще жестокостей докатился этот мир?

Касабян впереди, за прилавком, считает дневную выручку. Пока меня не было, он утратил часть волос, но компенсировал их лишним весом. В общем-то, он всегда был немного пухловат, но теперь нажрал совсем странную фигуру. Нет, он не стал походить на тех парней, у которых растет большой живот и наливаются сиськи. Он всего лишь расширился горизонтально, будто воздушный шар, перекачанный воздухом. В каком-то смысле это даже восхищает. Его живот и подбородок будто бросили дерзкий вызов гравитации и сделали его похожим, скорее на снеговика Фрости[13]13
  Снеговик Фрости – герой популярной рождественской песни.


[Закрыть], чем на Орсона Уэллса[14]14
  Джордж Орсон Уэллс (1915–1985) – американский режиссер, актер и сценарист. Наиболее знаменит радиопостановкой «Война миров» (1938) и художественным фильмом «Гражданин Кейн» (1941).


[Закрыть].

Я медленно иду по главному проходу к стойке, попутно заглядывая во все углы, чтобы убедиться, что здесь больше никого нет. Погруженный в свои мысли Касабян хрустит калькулятором. На полпути к стойке я достаю из кармана пиджака электрошокер и прячу его за спину.