Текст книги "Сломленные ангелы"

Мы проплыли над ближайшей колонизационной баржей. Это было все равно что смотреть на огромное поваленное дерево. Пучки сопел, толкавших судно от Латимера до Санкции IV, прижатые к посадочной площадке и неподвижно застывшие под ярко-синим небом, походили на ветви, придавленные к земле весом ствола. Этой барже никогда больше не взлететь – она изначально предназначалась для путешествия в один конец. Построенная на орбите Латимера столетие назад, она была сконструирована исключительно для одного перелета через межзвездное пространство и единственной посадки, во время которой погорели все антигравы. Взрыв при соприкосновении реактивных струй репульсора с поверхностью пустыни оплавил песок, превратив его в стеклянный овал, который инженеры впоследствии расширили и соединили с другими такими же овалами, оставшимися от прочих барж. Так и возникло летное поле Тайсавасди, служившее новорожденной колонии первый десяток лет ее существования.

Ко времени, когда корпорации обзавелись своими собственными полями и соответствующими служебными строениями, баржи, должно быть, ободрали как липки – сначала для удовлетворения бытовых нужд, затем в качестве готового источника сплавов высокой очистки и оборудования. На Харлане мне довелось побывать на паре кораблей из колонизаторского флота Конрада Харлана, так вот там были освежеваны даже палубы – изрезаны так, что от них остались лишь многоуровневые металлические ребра, тянущиеся вдоль внутренней поверхности корпуса. Лишь сами корпуса и оставались нетронутыми из каких-то странных соображений псевдопочтительности – того сорта, что веками ранее заставляли целые поколения ухлопывать жизни на строительство храмов.

Катер перелетел через хребет баржи, заскользил вниз, следуя изгибу корпуса, и наконец мягко приземлился в тени навсегда осевшего на земле корабля. Снаружи нас встретила неожиданная прохлада и тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра, веющего над стеклянной равниной, и приглушенным человеческим шумом торговли, доносящимся изнутри корпуса.

– Сюда, – Хэнд кивнул на возвышавшуюся перед нами баржу и зашагал в сторону треугольного грузового люка, находящегося практически на уровне земли. Я поймал себя на том, что осматриваю пространство, определяя точки, где могут размещаться снайперы, раздраженно подавил рефлекс и двинулся вслед за Хэндом. Ветер услужливо сметал песчаную пыль с пути, закручивая ее в вихри высотой мне по колено.

Вблизи грузовой люк оказался огромным – пара метров в поперечине у вершины и достаточно широкий внизу, чтобы свободно пропускать тележку с бомбой системы «Мародер». Ведущая ко входу погрузочная рампа, некогда складная, теперь навечно застыла, расставив в стороны свои массивные, давно не работающие гидравлические конечности. Над люком висели старательно размытые голографические изображения то ли марсиан, то ли парящих ангелов.

– Искусство раскопок, – пренебрежительно бросил Хэнд.

Миновав картины, мы вошли в полумрак проема.

Здесь ощущалась та же атмосфера запустения, что я видел на баржах Харлана, но если остовы кораблей харланского флота походили на музейные экспонаты, то здесь царило хаотическое смешение цветов и звуков. Вдоль изгиба корпуса и по бывшим главным палубам были прикручены и приклеены киоски из яркого пластика и проволоки, походившие на разросшуюся колонию ядовитых грибов. Элементы соединялись друг с другом посредством отпиленных секций трапов и сваренных из строительного профиля лестниц. Помимо ламп и иллюминиевых лент, свою лепту в освещение вносили развешанные здесь и там голографические картины, подобные уже виденной нами. Из закрепленных на стенах динамиков размером с ящик лился бессистемный набор высоких и низких нот. Высоко наверху в корпусе были пробиты метровые отверстия, сквозь которые почти отвесно падали солнечные лучи, прорезая сумрак насквозь.

В точке, куда вонзался один из таких лучей, стояла высокая фигура в лохмотьях. Усеянное каплями пота лицо было поднято к свету, словно человек принимал теплый душ. На голову был нахлобучен видавший виды черный цилиндр, тощее тело скрывалось под столь же поношенным черным пальто. На звук наших шагов он обернулся, раскинув руки так, словно на кресте висел.

– А, джентльмены! – пробулькал синтетический голос, шедший из довольно заметного модуля-прилипалы, закрепленного на покрытом шрамами горле. – Вы как раз вовремя. Я Могилье́р. Добро пожаловать на Рынок душ!

* * *

Мы поднялись на полетную палубу, где как раз начинался процесс.

Когда мы вышли из лифта, Могильер сделал шаг в сторону и взмахнул рукой в перьях лохмотьев.

– Узрите! – воскликнул он.

Погрузчик на гусеничном ходу пятился по палубе с небольшим ковшом в манипуляторах. В следующее мгновение тот наклонился вперед, и из него посыпались какие-то мелкие предметы, заскакав по полу, словно градины.

Стеки памяти.

Нейрохим мог увеличить картинку, и без него трудно было сказать наверняка, но стеки явно не очистили, большая их часть казалась слишком объемной, их явно не очистили. Объемной и желтовато-белой от фрагментов кости и ткани, приставших к металлу. Ковш наклонился еще сильнее, и ручеек превратился в реку, заполнив помещение хриплым металлическим шелестом. Погрузчик продолжал пятиться, оставляя на полу плотный, расползающийся под собственным весом след. Стук падающих градин превращался в неистовую барабанную дробь, затем глох, когда льющийся каскад поглощали курганы стеков, уже скопившихся внизу.

Опустевший ковш опрокинулся. Наступила тишина.

– С пылу с жару, – объявил Могильер, ведя нас вдоль берега разлившейся на полу металлической реки. – В основном жертвы бомбардировки Сучинды, гражданские и военные, но, скорее всего, найдутся и коммандос из быстрого реагирования. Мы их подбираем по всей восточной части. Кто-то довольно сильно недооценил силы наземной обороны Кемпа.

– Не в первый раз, – пробормотал я.

– И, будем надеяться, не в последний.

Могильер присел и зачерпнул две пригоршни стеков памяти. Приставшие к ним фрагменты кости походили на иней с желтыми подтеками.

– Бизнес хорош как никогда.

Плохо освещенное помещение огласилось скрежетом и лязгом. Я резко вскинул голову на звук.

Со всех сторон к горе стеков сходились торговцы с лопатами и ведрами, толкая друг друга локтями, чтобы отхватить делянку получше. Врезаясь в металлический холм, лопаты издавали резкий скрежещущий звук, и с каждым новым взмахом в ведро летели все новые порции стеков, грохоча по стенкам, словно гравий.

Несмотря на конкуренцию, от Могильера, как я заметил, все старались держаться подальше. Мои глаза снова обратились на фигуру в цилиндре, сидевшую на корточках передо мной, и на покрытом шрамами лице Могильера расцвела вдруг довольная ухмылка, словно он почувствовал мой взгляд. Расширенное периферийное зрение, предположил я. Могильер с улыбкой разжал пальцы, позволил стекам стечь обратно в общую кучу. Когда его руки опустели, он отряхнул ладони и поднялся.

– Большинство продает на вес, – пробормотал он. – Это дешево и просто. Обратитесь к ним, если желаете. Другие отбирают гражданских, отделяют военные зерна от плевел, их цена тоже довольно низкая. Возможно, для вас этого будет достаточно. А возможно, вам нужен Могильер.

– Ближе к сути, – резко бросил Хэнд.

Мне показалось, что глаза под полями потертого цилиндра чуть-чуть сузились, однако, если что-то и стояло за этим еле заметным признаком гнева, голос чернокожего человека в лохмотьях ничем того не выдал.

– Суть, – сказал он учтиво, – в том же, в чем и всегда. Суть – в предмете ваших желаний. Могильер продает только то, чего желают пришедшие к нему. Чего желаешь ты, человек из «Мандрейк»? Ты и твой волк «Клина»?

Я почувствовал, как по венам побежала ртутная дрожь нейрохимии. Униформы на мне не было. Какие бы модификации ни стояли у человека перед нами, они определенно были посущественнее одной лишь расширенной периферийки.

Хэнд произнес несколько слов на незнакомом мне глухо звучащем языке и сделал неприметный жест левой рукой. Могильер окаменел.

– Ты ведешь опасную игру, – тихо сказал Хэнд. – Заканчивай фарс. Это понятно?

Какое-то время Могильер стоял неподвижно, затем на его губах снова появилась ухмылка. Он засунул руки в карманы, и в пяти сантиметрах от его носа тут же возникло дуло нейроинтерфейсного «калашникова». Моя левая рука сделала это без малейшего участия сознания.

– Медленно, – посоветовал я.

– Все в порядке, Ковач, – голос Хэнда был мягок, но глаза по-прежнему не отрывались от Могильера. – Мы уже установили семейные связи.

Ухмылка Могильера говорила об обратном, но руки из карманов он вынул достаточно медленно. В каждой ладони было зажато нечто, напоминающее живого асфальтово-серого краба. Существа слабо шевелили сегментированными конечностями. Могильер перевел взгляд с одного краба на другого, затем снова посмотрел в дуло моего пистолета. Если он и испытывал страх, то никак этого не выказывал.

– Чего ты желаешь, корпоративный раб?

– Назовешь меня так еще раз, и я все-таки нажму на спусковой крючок.

– Он не к тебе обращается, Ковач, – Хэнд чуть заметно кивнул на «калашников», и я вложил оружие в кобуру. – Коммандос из спецназначения, Могильер. Свежие смерти, не более месячной давности. И мы торопимся. Всё, что есть в наличии.

Могильер пожал плечами.

– Самые свежие здесь, – произнес он и бросил крабов на гору стеков, где они тут же принялись деловито шарить, аккуратно подбирая клешнями один металлический цилиндр за другим, поднося каждый к синему свету объектива и бросая обратно. – Но если вас поджимает время…

Он подвел нас к стоящему в стороне киоску довольно мрачного вида, где, склонившись над столом, сидела худая женщина с лицом настолько же белым, насколько черным было лицо Могильера. Перед ней стоял плоский поддон со стеками. Тихий пронзительный визг инструмента, очищающего их от фрагментов кости, звучал еле слышным контрапунктом к басовым тонам хруста, скрежета, грохота лопат и ведер за нашими спинами.

Могильер обратился к женщине на языке, на котором ранее говорил с ним Хэнд, и та медленно поднялась из-за стола с инструментами. С полки в глубине киоска она взяла тусклый металлический контейнер размером примерно с наблюдательный дрон и вернулась обратно. Держа контейнер в вытянутых руках, она постучала невероятно длинным ногтей с черным лаком по символу, выгравированному на металле. Затем произнесла несколько раскатывающихся эхом слогов, принадлежащих тому же незнакомому языку.

Я взглянул на Хэнда.

– Избранные Огона, – объяснил он без всякой иронии. – Облачены в железо в честь покровителя железа и войны. Воины.

Он кивнул, и женщина поставила контейнер. Взяв с одного конца стола чашу с ароматизированной водой, она омыла руки и запястья. Как зачарованный, я смотрел, как она кладет влажные пальцы на крышку контейнера, закрывает глаза и нараспев произносит еще несколько слов. Закончив, женщина открыла глаза и сняла крышку.

– Сколько кило вам нужно? – на фоне всей этой церемониальной почтительности вопрос Могильера выглядел неуместно прагматичным.

Хэнд протянул руку и зачерпнул из контейнера пригоршню серебристо-чистых стеков.

– А сколько ты с меня собираешься содрать?

– Семьдесят девять пятьдесят за кило.

Менеджер хмыкнул:

– В прошлый раз Правет взял с меня сорок семь пятьдесят, да еще и извинялся.

– То была цена за отбросы, и ты это знаешь, корпоративный раб, – с улыбкой покачал головой Могильер. – Правет торгует несортированным продуктом, по большей части даже нечищенным. Если хочешь тратить свое драгоценное корпоративное время, отковыривая костную ткань со стеков гражданских и юнцов регулярного призыва, иди и торгуйся с Праветом. У меня же отборные представители военного сословия, очищенные и умащенные, и они стоят того, что я за них прошу. Незачем тратить время друг друга.

– Ладно, – Хэнд взвесил в руке горку консервированных жизней. – Тебе же надо покрывать расходы. Шестьдесят тысяч ровно. И ты знаешь, что я когда-нибудь еще к тебе зайду.

– Когда-нибудь, – Могильер словно пробовал слово на вкус. – Когда-нибудь Джошуа Кемп, возможно, спалит Лэндфолл в ядерном огне. Когда-нибудь, корпоративный раб, мы все, возможно, будем мертвы.

– Воистину возможно, – Хэнд ссыпал стеки обратно в контейнер, раздался сухой стук падающих игральных костей. – И некоторые из нас умрут раньше прочих, если продолжат вести антикартельную пропаганду, пророча победу кемпистам. Я бы мог тебя за это арестовать, Могильер.

Бледная женщина за столом зашипела и, подняв руку, принялась было чертить в воздухе какие-то символы, но Могильер что-то резко сказал ей, и она перестала.

– Какой смысл меня арестовывать? – спросил он ровным голосом, засунув руку в контейнер и выудив оттуда один-единственный блестящий стек. – Ты только посмотри на это. Без меня тебе снова придется довольствоваться Праветом. Семьдесят.

– Шестьдесят семь пятьдесят, и я сделаю тебя привилегированным поставщиком «Мандрейк».

Могильер покрутил стек в пальцах, явно обдумывая предложение.

– Хорошо, – произнес он наконец. – Шестьдесят семь пятьдесят. Но такая цена подразумевает минимальную партию. Пять кило.

– Согласен.

Хэнд достал кредитный чип с голографическим логотипом «Мандрейк». Передавая его Могильеру, он неожиданно ухмыльнулся:

– Я в любом случае планировал купить десять. Заверните.

Бросив стек обратно в контейнер, Могильер кивнул бледной женщине, и она вытащила из-под стола весовую чашу. Наклонив контейнер, она, сохраняя прежнюю почтительность, начала пригоршнями вычерпывать стеки и аккуратно укладывать в чашу. Над растущей грудой замерцали выписанные замысловатым шрифтом фиолетовые цифры.

Углом глаза я заметил какое-то движение внизу и поспешно развернулся.

– Находка, – безмятежно сказал Могильер, усмехаясь.

Вернулся один из копавшихся в куче крабоногих автоматов. Подбежав к Могильеру, он принялся карабкаться вверх по брючине. Когда он добрался до пояса, Могильер отцепил его, взял в руку и второй что-то забрал из клешней, после чего бросил на пол. На лету крабик успел втянуть в себя конечности, приняв форму ничем не примечательного серого овоида. Отскочив от пола, он покатился и остановился. Спустя мгновение машина осторожно расправила конечности, поднялась и побежала выполнять приказ хозяина дальше.

– О, вы только посмотрите, – Могильер продолжал усмехаться, потирая в пальцах стек, покрытый остатками ткани. – Смотри, волк «Клина». Видишь? Видишь, как начинается новая жатва?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Мандрейковский ИИ считал стеки купленных нами солдат в виде трехмерного машинного кода и тут же списал треть из-за непоправимого психологического ущерба. С ними не имело смысла разговаривать. Если воскресить их в виртуальности, все, на что они будут способны, это кричать, пока не охрипнут.

Хэнд отнесся к происшедшему равнодушно.

– Дело довольно обычное, – сказал он. – Какая-то часть всегда оказывается бракованной, у кого ни покупай. Остальных прогоним через психохирургический секвенсор сна. Так получим короткий список кандидатов без необходимости их будить. Вот требуемые параметры.

Я поднял со стола лист бумаги и пробежал список глазами. По настенному экрану переговорной комнаты шли строки – личные данные купленных нами солдат.

– Опыт боевых действий в условиях высокой радиоактивности? – я взглянул на Хэнда. – Я чего-то не знаю?

– Да ладно тебе, Ковач. Уже ведь знаешь.

– Я… – вспышка, осветившая горные склоны, изгнавшая тени из ложбин, за все геологические эпохи не видевших столь яркого света. – …надеялся, что до этого не дойдет.

Хэнд начал рассматривать поверхность стола, словно та нуждалась в полировке.

– Нам же нужно было расчистить полуостров, – сказал он осторожно. – Вот к концу недели он будет расчищен. Кемп отводит войска. Считай это удачным совпадением.

Однажды во время разведывательной миссии, шагая вдоль ссутулившегося хребта Дангрека, я видел, как сверкает Заубервиль в лучах послеполуденного солнца. Расстояние было слишком велико, чтобы видеть детали, – даже при выкрученной на максимум нейрохимии город выглядел как серебряный браслет, брошенный у кромки воды. Далекий и ничем не связанный с миром людей.

Наши с Хэндом взгляды встретились.

– Значит, мы все умрем.

Он пожал плечами:

– Похоже, это неизбежно. Притом что идти придется непосредственно после взрыва. Новым рекрутам мы, конечно, можем дать клонов из серии с повышенной радиационной резистентностью, ну и противорадиационные препараты позволят нам продержаться до конца операции, но в конечном счете…

– Ну, в конечном-то счете я буду носить себе понашивать дизайнерскую оболочку в Латимер-сити.

– Именно.

– Какие именно модели с повышенной радиорезистентностью ты имеешь в виду?

Еще одно пожимание плечами:

– Точно не знаю, надо поговорить с биотехами. Маорийская серия, наверное. А что, тебе тоже нужно?

«Хумало» в ладонях дернулись, словно разгневавшись, и я покачал головой:

– Удовольствуюсь тем, что имею, спасибо.

– Не доверяешь?

– Раз уж об этом зашла речь, то нет, не доверяю. Но суть не в этом, – я ткнул пальцем в грудь. – Это спецкомплектация «Клина». «Хумало биосистемс». Для боевых действий ничего лучше нет.

– А радиация?

– Я протяну достаточно, чтобы все успеть. А скажи-ка мне вот что, Хэнд. Что ты предложил новым рекрутам в долгосрочной перспективе? Кроме свежей оболочки, которая неизвестно еще, переживет ли радиацию. Что они получат после того, как мы закончим наше предприятие?

Хэнд нахмурился:

– Ну как что. Работу.

– Работа у них была. Все мы видели, к чему это привело.

– Работу в Лэндфолле, – по какой-то причине насмешка в моем голосе задевала его за живое, а может, дело было в чем-то другом. – Место в штате службы безопасности «Мандрейк», контракт сроком на пять лет или до конца войны, в зависимости от того, что продлится дольше. Удовлетворяет это твои нравственные принципы куэллистае, анархиста и защитника угнетенных?

Я вздернул бровь:

– Эти три философские доктрины очень слабо связаны друг с другом, Хэнд, и я не исповедую ни одну из них. Но если хочешь спросить, хорошая ли это альтернатива смерти, я отвечу утвердительно. Меня бы такая цена в их ситуации устроила.

– Вотум доверия, – ледяным тоном произнес Хэнд. – Как же это окрыляет.

– При условии, конечно, что у меня не было бы друзей и родственников в Заубервиле. Тебе бы не помешало проверить на этот счет их персональные файлы.

Он посмотрел на меня:

– Попытка юмора?

– Не нахожу ничего юмористического в уничтожении целого города, – я пожал плечами. – Пока, во всяком случае, не нахожу. Возможно, со мной что-то не так.

– А, значит, мы имеем дело с приступом моральных терзаний? Так надо понимать?

Я натянуто улыбнулся:

– Не говори ерунды, Хэнд. Я же солдат.

– Да, и хорошо бы ты не забывал об этом. И не надо выплескивать на меня избыток своих чувств, Ковач. Как я уже говорил, я не заказывал ядерный удар. Просто он вовремя случился.

– Воистину вовремя, – я бросил список обратно на стол, пытаясь не хотеть при этом, чтобы он на лету превратился в гранату. – Ладно, давай приступать. Сколько времени уйдет на секвенсор сна?

* * *

Если верить психохирургам, во сне наше подлинное «я» проявляется полнее, чем в любой другой ситуации, включая пик оргазма и момент смерти. Может быть, это объясняет, почему бо́льшая часть наших действий в реальности отличается такой бестолковостью.

Оценить психологическое состояние спящего субъекта уж точно проще и быстрее, чем состояние бодрствующего.

Секвенсор сна, дополненный в мозгу мандрейковского ИИ списком требуемых параметров и проверкой на связи с Заубервилем, перебрал оставшиеся семь кило функционирующих человеческих душ меньше чем за четыре часа. В результате мы получили триста восемьдесят семь кандидатов, двести двенадцать из них – с высокой степенью соответствия.

– Пора их будить, – зевнув, сказал Хэнд, не отрываясь от экрана и продолжая просматривать психологические характеристики потенциальных рекрутов. Я невольно подавил собственный зевок.

Возможно, по причине взаимного недоверия мы оба не покидали переговорной комнаты во время работы секвенсора, и, после того как мы еще несколько раз покружили вокруг темы Заубервиля, сказать нам друг другу было особенно нечего. Глаза саднило от бесконечного всматривания в бегущие по экрану строки, конечности подергивались, требуя хоть какой-нибудь физической активности, к тому же закончились сигареты. Зевота пыталась перехватить у меня контроль над мускулами лица.

– Нам что, в самом деле надо поговорить с каждым?

Хэнд покачал головой:

– Нет, в самом деле не надо. В машине имеется виртуальная версия меня с кое-какой психохирургической периферией. Я загружу эту версию, чтобы отобрать человек двадцать лучших. Если ты, конечно, доверяешь мне хотя бы в этом.

Я наконец сдался и зевнул так, что хрустнула челюсть.

– Доверие. Режим активирован. Как насчет проветриться и выпить кофе?

Мы отправились на крышу.

* * *

На крыше Башни «Мандрейк» краски дня уже сгущались в индиго сумерек. На востоке, на темнеющей бескрайности неба Санкции IV, начинали проглядывать звезды. На западе зажатое между тонкими пластами облаков солнце истекало последними каплями света под весом надвигающейся ночи. Защитные экраны были опущены до предела, пропуская вечернее тепло и легкий бриз с севера.

Я окинул взглядом служащих «Мандрейк», расположившихся в саду, на котором остановил свой выбор Хэнд. Парочки и небольшие компании сидели у бара и за столиками. Их хорошо поставленные, уверенные голоса были отчетливо слышны даже издалека. Корпоративный стандарт амеранглийского со спорадическими музыкальными вкраплениями тайского и французского. На нас, похоже, никто не обратил внимания.

Языковая смесь кое о чем мне напомнила.

– Слушай, Хэнд, – я вскрыл новую пачку «Лэндфолл лайтс» и вытащил сигарету. – А что за фигня была сегодня на рынке? Этот язык, на котором говорила ваша троица, эти жесты левой рукой?

Хэнд отпил кофе и поставил чашку на стол:

– А ты не догадался?

– Вуду?

– Можно, конечно, и так выразиться, – страдальческое выражение его лица показывало, что он бы так не выразился никогда. – Хотя, если быть точным, это название не используется уже несколько столетий. Да и в пору его появления не использовалось. Как большинство людей, не знакомых с предметом, ты слишком упрощаешь.

– Я думал, в этом и заключается суть религии. Упрощенчество для интеллектуальных инвалидов.

Он улыбнулся:

– В таком случае получается, что интеллектуальные инвалиды составляют основную часть населения, тебе не кажется?

– Так всегда и бывает.

– Ну может быть, – Хэнд снова отпил кофе и посмотрел на меня поверх чашки. – Ты правда не признаешь над собой никакого бога? Никакой высшей силы? Харланцы же, как правило, придерживаются синтоизма, нет? Либо синтоизма, либо какого-то из ответвлений христианства?

– Я не придерживаюсь ни того ни другого, – сказал я бесстрастно.

– Значит, тебе не у кого искать защиты от мрака ночи? Не у кого просить подмоги, когда огромный вес бытия начинает давить на хрупкую оболочку твоего одинокого существования, словно тысячеметровая колонна?

– Я был при Инненине, Хэнд, – я стряхнул пепел и вернул ему улыбку почти не износившейся. – При Инненине я слышал, как солдаты, на чьих спинах лежали колонны примерно такой высоты, во всю силу легких взывали ко всему спектру высших сил. Насколько я заметил, ни одна из этих сил не поспешила себя проявить. Без такой подмоги я как-нибудь проживу.

– Бог не в нашей власти, и мы не можем им повелевать.

– Оно и видно. Расскажи мне о Могильере. Эти его шляпа с пальто… Он же кого-то из себя изображает, да?

– Да, – в голосе Хэнда прозвучала нота искренней неприязни. – Он изображает Геде, в данном случае повелителя мертвых…

– Очень остроумно.

– …в попытке подавить наиболее недалеких конкурентов. Возможно, он действительно жрец определенного ранга, не без влияния в мире духов, но, уж конечно, не с таким влиянием, чтобы претендовать на сходство с упомянутым персонажем. Я наделен, – он одарил меня скупой улыбкой, – скажем так, несколько бо́льшими полномочиями. Так что просто дал это понять. Можно сказать, вручил верительные грамоты и поставил в известность о том, что нахожу его представление безвкусным.

– Странно, что этот Геде не счел нужным оповестить его лично, правда?

Хэнд вздохнул:

– На самом деле очень вероятно, что Геде, подобно тебе, видит юмористическую сторону этой ситуации. Для Мудрейшего он уж очень неприхотлив по части комического.

– Вот как, – я наклонился вперед, пытаясь высмотреть на его лице хоть какие-то признаки иронии. – Ты что, правда, что ли, веришь в эту туфту? То есть вот на полном серьезе?

Хэнд помолчал, затем откинул голову и указал на небо.

– Взгляни-ка, Ковач. Мы пьем кофе так далеко от Земли, что придется изрядно потрудиться, чтобы рассмотреть Сол в ночном небе. Нас доставил сюда ветер, реющий в измерении, которое мы не можем увидеть или потрогать. Мы, точно сны, хранимся в сознании машины, чье мышление настолько превосходит наше собственное, что ее с равным успехом можно называть Богом. Мы воскресаем в телах, не принадлежащих нам, выращенных в тайном саду без посредства тел смертных женщин. Таковы факты нашего существования, Ковач. Разве в них меньше таинства или есть какие-то другие отличия от веры в то, что существует еще одно пространство, где мертвые обитают в обществе существ, стоящих над нами так высоко, что мы просто должны называть их богами?

Я отвел глаза, испытав странную неловкость от пыла, с которым говорил Хэнд. Религия – наркотик забавный, и порой может непредсказуемо сказаться на состоянии тех, кто ее употребляет. Я раздавил окурок и стал осторожно подбирать слова:

– Ну, отличие в том, что факты нашего существования не были выдуманы кучкой невежественных жрецов за сотни лет до того, как мы покинули пределы Земли или построили что-либо, хоть отдаленно напоминающее машины. Я бы сказал, что в конечном счете эти факты вписываются в реальность – какой бы она ни была, – получше твоего мира духов.

Хэнд улыбнулся, мои слова его явно не задели. Похоже, разговор доставлял ему удовольствие.

– Узко мыслишь, Ковач. Разумеется, все ныне существующие церковные доктрины появились в доиндустриальные времена, но вера – это метафора, и кто знает, каким образом пришла к нам информация, стоящая за этой метафорой, откуда она пришла и как давно. Мы бродим среди руин цивилизации, которая, судя по всему, достигла божественного могущества за тысячелетия до того, как мы перестали ходить на четвереньках. Твоя собственная планета, Ковач, окружена ангелами с огненными мечами…

– Эй, – я выставил вперед ладони. – Давай-ка слегка поумерим разгул метафор. Вокруг Харлана находится система орбитальных боевых платформ, которую марсиане забыли демонтировать, когда уходили.

– Да, – Хэнд нетерпеливо махнул рукой. – Орбитальники, построенные из материалов, которые сводят на нет любые попытки их просканировать, орбитальники, мощи которых хватает, чтобы уничтожить город или гору, но которые используют эту мощь исключительно для уничтожения кораблей, дерзающих подняться к небесам. Что это, если не ангел?

– Это, блин, машина, Хэнд. С запрограммированными параметрами, которые, скорее всего, объясняются каким-то планетарным конфликтом…

– Откуда у тебя такая уверенность?

Он наклонился ко мне через стол. Я обнаружил, что зеркально повторяю его позу, потому что и сам начал горячиться.

– Ты когда-нибудь бывал на Харлане, Хэнд? Ну я так и думал, что нет. А я вот там вырос и могу тебе сказать, что в орбитальниках таинственности не больше, чем в любом другом марсианском объекте.

– Что, и не больше, чем в поющих ветвях? – голос Хэнда превратился в шипение. – Каменных деревьях, поющих на восходе и закате солнца? Не больше, чем в портале, который, как дверь в спальню, ведет…

Он оборвал себя на полуслове и оглянулся по сторонам, покраснев от того, что едва не проговорился.

Я откинулся на спинку стула и ухмыльнулся:

– Завидный пыл для человека в таком дорогом костюме. Так что, ты пытаешься выдать марсиан за вудуистских богов? Правильно я понимаю?

– Я никого не пытаюсь ни за что выдать, – пробормотал он, выпрямляясь. – И нет, марсиане и без того нормально вписываются в нашу реальность. Нам не нужно возвращаться к истокам, чтобы найти им объяснение. Я просто пытаюсь продемонстрировать узость твоей картины мира, где нет места чудесному.

Я кивнул.

– Очень похвально с твоей стороны, – я наставил на него палец. – Только сделай милость, Хэнд. Когда мы доберемся туда, куда собираемся, держи эту фигню при себе, будь любезен. Мне и без твоих закидонов будет хватать там забот.

– Я верю только в то, что видел своими глазами, – сказал он напряженно. – Я видел Геде и Карфура, облеченных в человеческую плоть; я слышал их голоса из уст хунганов; я вызывал их, и они являлись на мой зов.

– Ага, как же.

Он изучающе посмотрел на меня, и отражавшиеся на его лице оскорбленные религиозные чувства стали уступать место чему-то иному. Из голоса пропала напряженность, он перешел на тихое бормотание:

– Как странно, Ковач. Твоя вера так же глубока, как моя. Единственное, чего я не могу понять, это почему ты так отчаянно нуждаешься в том, чтобы не верить.

Эти слова висели в воздухе между нами почти минуту, прежде чем я ответил на них. Шум за соседними столиками стих, и даже северный ветер, казалось, затаил дыхание. Я наклонился вперед и тихо сказал, пытаясь не столько донести мысль, сколько развеять расцвеченное лазерным огнем воспоминание, вставшее перед мысленным взором:

– Ты ошибаешься, Хэнд. Я был бы счастлив получить доступ ко всей этой лаже, в которую ты веришь. Я был бы счастлив совершить положенный ритуал и вызвать тех, кто в ответе за наше сраное мироустройство. Потому что тогда я мог бы убить их. Медленно.

* * *

Тем временем загруженная в машину виртуальная ипостась Хэнда уменьшила наш короткий список до одиннадцати. Это заняло почти три месяца. Запущенный на пределе мощности ИИ – с соотношением виртуального/реального времени триста пятьдесят к одному – закончил процесс к полуночи.

К тому времени накал беседы на крыше спал, превратившись сначала в воспоминания о былом – о событиях и действиях, которые доказывали наши индивидуальные мировоззрения, – а там уже пошли все более туманные умозаключения об устройстве жизни и долгие паузы, когда мы смотрели за ограждение Башни, в ночную темноту пустыни. В атмосфере общей меланхолии карманный бипер Хэнда разорвал молчание так громко, словно звуком мог разбить стекло.

Мы спустились посмотреть, насколько продвинулся процесс, щурясь от неожиданно резкого света внутри Башни и зевая. Меньше часа спустя, когда время перевалило за полночь и начался новый день, мы отключили виртуальное «я» Хэнда и загрузили вместо него себя.