Текст книги "Хладные легионы"

Он вдохнул сосновый аромат, источаемый лесом, задержал дыхание и выдохнул, словно дым от хорошо свернутого кринового косяка. Уставился на Даковаша, Соленого Владыку, широко распахнутыми глазами и не отвел взгляд.

Воцарилась такая тишина, словно мир еще не родился.

Рингилу показалось, что на мгновение уголок рта под нависающими полями шляпы чуть изогнулся. Проблеск угрюмого изумления мелькнул и пропал – и было еще какое-то чувство, которому он не смог подобрать названия. Последовавший за этим вздох прозвучал – для его вышколенных Луговинами ушей – слегка фальшиво.

– Ты действительно считаешь, что это подходящий способ разговаривать с клановым божеством?

Рингил пожал плечами.

– Если ты желал почитания, следовало явиться, пока проситель не умер.

– А тебе не приходило в голову, что я мог услышать молитвы Джерина Ловкие Пальчики, услышать их отголоски задолго до того, как они прозвучали, вообще до его рождения, и послать кое-кого на помощь?

– Я там был. Если ты и послал кого-то, он не пришел вовремя.

– Ну вот, сам сказал: там был ты.

Рингил сузил глаза.

– И какого хера это значит?

Существо пожало плечами, словно передразнивая его.

– Как хочешь, так и понимай.

Слова надолго зависли в пространстве между ними, где остались лишь гранит и тьма. Наконец Рингил наклонился и аккуратно положил Друга Воронов на камень рядом с собой. Выпрямился и почувствовал, как по телу пробежал озноб. Скрестил руки на груди.

– Чего тебе надо, Соленый Владыка?

– Ах. Все-таки это была просчитанная наглость. Нет никакого риска в неуважении к Темному Двору, если тот в тебе нуждается, да?

Рингил продолжал пристально глядеть на существо в плаще и шляпе, игнорируя бегущий по венам холодок.

– Нет смысла уважать повелителя демонов, который не является, когда его зовут.

Кажется, в глазах Даковаша что-то блеснуло.

– Очень смешно, – внезапно раздался у самого уха интимный шепот, хотя существо не двинулось с места. – А что, если ты ошибаешься, малыш Гил Эскиат? Что, если ты не прав, и мы в тебе нуждаемся не так сильно, как ты думаешь? Что тогда? Вдруг я решу списать убытки, обидеться и расплавить на хрен твои кости прямо сейчас, и ты при этом будешь еще жив?!

Словно охваченный кошмаром, который не прекратился после пробуждения, Рингил почувствовал, как все начинается: жжение, пробирающееся по голеням и предплечьям, вдоль хребта прямиком в кишки, будто падающее в колодец ведро; первые проблески истинной боли, погребенные глубоко под кожей; мимолетное предвосхищение того, как все случится, как он будет метаться и дергаться в конвульсиях, орать без умолку, пожираемый пламенем изнутри…

– Ну что, теперь тебе получше?

От внезапного натиска он падает на колени. Дыхание перехватывает, словно воздух наполнился едким дымом…

Его рывком переносит в другое место.

Нежный прохладный ветерок и тусклые серебристые сумерки, про которые чутье и смутные воспоминания подсказывают: они неподвластны Соленому Владыке. Рингил дышит тяжело, всхлипывая, но боли не чувствует. Он стоит на коленях в самом центре знакомого места – олдрейнского круга камней, окутанного туманом, и над ним высятся бесстрастные грубо обработанные монолиты, испещренные пятнами темного мха и трещинами, заросшие у основания.

На миг он чувствует, как что-то в его душе оживает от этого зрелища.

«Ситлоу…»

Но круг пуст. Все, что здесь произошло, давно закончилось. Даже если камни были свидетелями того, что он, кажется, вспоминает, сейчас им нечего сказать по этому поводу. Рингил поднимается из высокой травы, влажной от тумана, и ее шуршание прерывает тишину. Бриджи на коленях промокли от холодной росы. Он стоит, снова чувствуя болезненный комок в горле, но на этот раз никто ничего ему не сделал, кроме него самого.

Он запрокидывает голову, проверяя, не облегчит ли это боль, но ничего не помогает.

Высоко в темном небе висит умирающее, рябое солнце Ситлоу – «лунна», как он называл эту маленькую штуковину – и льет свой второсортный свет. Клочья рваных туч несутся с той стороны, которая могла оказаться западом, то и дело заслоняя тусклое светило, иногда пряча его почти целиком. Это ветер, думает он, быстрый ветер увлекает тучи за собой. Но внезапно появляется чувство, будто лунна с головокружительной скоростью мчится своим курсом, а небо неподвижно.

На мгновение он теряет равновесие и едва не падает.

«Ситлоу!»

После Эннишмина он возвращался в Серые Края – в олдрейнский мир, куда впервые попал вместе с Ситлоу, – гораздо чаще, чем готов признаться себе. Он знал, что там можно встретить мертвецов и других, менее достоверных призраков – отголоски тех, кто мог бы жить, тех, кем они могли бы стать, случись все… иначе. И поэтому – словно принявшись расшатывать поврежденный зуб в десне страха – он отправился на поиски. Иногда обкурившись кринзанца и сходя с ума от невнятной скорби, которую уже не мог сдерживать; иногда беспредельно трезвый и собранный, ощущая холодную ясность ума, которая пугала сильнее безумия. Он отправился на поиски мертвых, и они стали приходить к нему толпами, как в прошлый раз. Они рассказывали ему о своей жизни, представляли свои альтернативы, и выходило так, что он – ну, конечно! – запутался, никто из них не умер, это чушь, они живые, как и он сам. И разве он не понимает, что…

С мертвецами бессмысленно спорить. Он рано этому научился. Если с ними спорить, они сердятся, творят вихри гнева и отрицания, тревожащие саму ткань реальности Серых Краев; если проявить неосторожность, они утащат тебя за собой и повредят тонкие механизмы рассудка, что позволяют крепкой хваткой держаться за собственную версию мира и отличать реальное от нереального. Лучше позволить им идти своим путем, а самому – держаться своего. Чтобы с этим справиться, нужно особое состояние ума – что-то вроде слегка туманной и бездумной похмельной уверенности наутро после ночи, полной кринзанца и дешевого вина. Нужно принимать все как есть и двигаться дальше.

Продолжать поиски.

Он так и не нашел Ситлоу. Он не знает почему и понятия не имеет, что мог бы сделать или сказать, случись все иначе. Они ведь расстались не на хорошей ноте, как ни крути…

Но поиск – навязчивая идея, глубокая, настойчивая тяга, в которой смысла не больше, чем в соленых течениях вблизи от мыса в Ланатрее, где расположена летняя резиденция его матери. Мальчишкой он не раз заплывал слишком далеко и попадал в неумолимую хватку потока. Не раз видел, как берег превращается в узенькую линию, прорисованную углем на горизонте, и спрашивал себя, сумеет ли вернуться на сушу живым.

Однажды, после смерти Джелима, он позволил уходящей от берега волне забрать себя, наплевав на то, что может случиться потом.

Потом, насколько он мог припомнить, вода понесла его наверх, невзирая на все попытки утонуть, словно чьи-то влажные мускулистые руки подталкивали его шею, грудь и бедра; и каким-то образом к закату, когда над зыбью сгущалась темнота, он обнаружил, что берег снова потихоньку приближается. Будто океан от него отказался. Течение выплюнуло его за несколько миль от пляжей. Он проковылял через полосу прибоя, полумертвый от усталости, а волны жестоко толкали сзади – это было похоже на удары отцовской ладони, загрубевшей от рукояти меча.

– Да, и я сомневаюсь, что ты когда-нибудь задумывался о том, чьи это были руки, верно? – язвительно спрашивают у самого уха.

Рингил неистово вертится на месте, но видит лишь скользнувшую между двумя стоячими камнями тень в плаще, которая исчезает быстрее, чем он успевает сосредоточить на ней взгляд.

Но голос никуда не девается:

– Ты и впрямь никогда не задавался вопросом, что не позволило тебе утонуть?

Холод обволакивает шею сзади, незаметный и хваткий. Рингил ощущает влажное прикосновение перепончатых пальцев, которые стойко толкают его наверх.

Он вздрагивает от прикосновения. Стряхивает его. Не может вспомнить, настоящее это воспоминание или Даковаш вернулся в прошлое и поместил его туда.

– Ну да, конечно. Я все это выдумываю. Мерроигай там не было, ты доплыл до берега сам, ты же у нас ого-го какой пловец. – Голос Соленого Владыки крадется позади камней, не совсем в ногу с мелькающей тенью фигуры. И в ней, и в голосе ощущается сердитое беспокойство, как в мерцании и потрескивании масляной лампы, которая вот-вот погаснет. – Ебаные смертные. Знаешь, это… меня уже тошнит от этого дерьма. Где уважение? Где благоговейный трепет? Я думал, уж ты-то, Рингил Эскиат, не такой, как все…

Долгая пауза. Фигура замирает между двумя монолитами, обратившись к Рингилу и прижимая к груди бледную руку. Лицо под шляпой скрыто во тьме, лишь блестят зубы и глаза, как у волка. Вновь раздается скрежещущий голос:

– Посмотри на меня, Эскиат, мать твою, посмотри. Если с уважением не срослось, почему бы тебе не вспомнить об инстинкте самосохранения? Я один из лордов Темного Двора. Я, мать твою, повелитель демонов. Ты хоть представляешь, что я делал с плотью и душами людей в тысячу раз могущественнее, чем мог бы стать ты, лишь потому, что они огрызались так, как это делаешь ты, словно у тебя есть на то сраное право? Посмотри на меня. Я Даковаш. Я украл – когда был молод, когда весь этот драный мир был молод, – я украл огонь у Высших Богов и выковал из него новое оружие против них. Я командовал ангелами в бою, вызвал из тьмы демонов с крыльями летучих мышей, чтобы свергнуть старый порядок. Я пересек пустоту, словно песенку спел, чтобы этот старый порядок наконец рухнул. Я сломил ублюдков в битве над изгибом мира, когда никто другой не смог – и не захотел – этого делать. И ты вознамерился меня осуждать?! Из-за пятнадцатилетнего болотного отродья, которому не хватило духу поднять меч и защитить свою сраную жизнь? А что я должен был сделать? Научить его драться?! – Соленый Владыка вскидывает руку и скрюченными пальцами рубит тьму в пароксизме раздраженного недоверия. Где-то позади него, в Серых Краях, грохочет гром. – Что? Найти какой-нибудь гребаный монастырь где-нибудь на горе, заплатить за его питание и жилье в течение десятилетия среди добрых монахов-воинов – и все ради того, чтобы он вошел в силу, исполнил свое предназначение и стал Избранным? Не мели ерунды, Эскиат. Ты правда думаешь, что все устроено так?

– Я не знаю, как оно устроено, – невыразительным голосом отвечает Рингил. – Это ведь ты здесь повелитель демонов.

Рука Соленого Владыки падает.

– Тогда поразмысли на эту тему, почему бы и нет? Примени свой безупречно вышколенный ум ко всем бредовым легендам о «герое с великой судьбой», которые вы, люди, обожаете друг другу рассказывать. Ты действительно думаешь, что в этом мире, на этом шарике из грязи, похожем на скотобойню, где войны и лишения повергают народы и государства в бесчеловечную жестокость и невежество, где власть имущие обучают сыновей науке смертоубийства, а дочерей обрекают на воспроизводство, пока утроба не треснет – ты правда думаешь, что богам такого мира нечем заняться, кроме как тратить долгие годы на подготовку какого-нибудь выбранного наугад худородного придурка, чтобы потом вершить его руками свои грязные делишки?

– Я… – Рингил подавляет внезапный порыв оглушительной дерзости, вспыхнувший внутри как пожар, – …понятия не имел, что время – столь драгоценный товар среди членов Бессмертного Дозора.

Тишина пульсирует среди камней, окутанных мхом и туманом. Потом Даковаш хмыкает, будто вспоминая о чем-то неприятном.

– Мало кто теперь нас так называет.

Рингил пожимает плечами.

– Мало кто умеет читать. И мало кого волнуют события за пределами тех, что помещаются в его куцую избирательную память.

Кажется, в ответ на это тень улыбается.

– В твоих словах я слышу горечь, герой. Неужели?.. Рингил нервно взмахивает рукой, борясь с вновь подступившим холодом в костях.

– Но ведь не я жалуюсь на отсутствие благоговейного трепета, верно? А также на нехватку времени для воплощения моих бессмертных замыслов.

Опять тишина. Обрамленный с обеих сторон безмолвными монолитами, Соленый Владыка будто изучает Рингила сквозь прутья клетки.

Наконец он говорит:

– Ход времени нарушен, Рингил Эскиат. – В его тихом скрежещущем голосе слышится то ли признание, то ли уступка, то ли глубочайшая усталость. – Границы возможного дрейфуют вокруг нас, былые определенности похоронены и забыты. Коты больше не могут считаться живыми или мертвыми.

При чем тут коты?

– Нити перепутались, и бабочка-шаман на севере взмахивает гребаными крылышками, призывая бурю, которой никто не ждал. Хаос сгущается, точно бредни дурного писаки. Мы устраняем негативные последствия, но правила ведения боя изменились. Думаешь, нам это нравится больше, чем тебе? Нас тоже ухватили за яйца, герой. Мы сражаемся наполовину вслепую, ничего не работает – не работает так, как надо, – все идет кувырком. И это значит… – Даковаш пожимает плечами. – Скажем так, в подобной ситуации хватаешься за любые инструменты, какие окажутся под рукой. Кстати…

Словно острый осколок тьмы, Друг Воронов, все еще в ножнах, проносится сквозь мрак, вырвавшись из бледной длани Соленого Владыки, пролетев через стоячие камни, и падает на длинную, спутанную ветром траву у ног Рингила.

– Постарайся больше его не ронять. Он тебе понадобится.

– Я… – Рингил стискивает зубы, обуреваемый чувствами и ощущениями – страх, гнев, усиливающийся озноб, – которые не может разделить, – не твоя игрушка.

Но в пространстве между двумя камнями, куда Рингил переводит взгляд от Друга Воронов, пусто. Лишь слабый ветерок блуждает там, словно следуя за мечом, и овевает его лицо прохладой.

От ветерка в тумане остаются следы, будто чья-то рука лениво движется в воде.

Соленый Владыка ушел.

Рингил открыл глаза и увидел слепящее голубое небо.

Сморгнул проступившие от внезапной яркости слезы. Приподнялся на локтях и потер глаза. Он снова лежал на плоской скале под заходящим полуденным солнцем. Друг Воронов был рядом. Он перевернулся и судорожно потянулся за мечом. Обнаружил, что дрожит, несмотря на дневное тепло. И это была не просто дрожь – лихорадочный озноб сковал кости и поселил в душе мучительное желание свернуться в клубок. Он закашлялся, и горло будто резануло бритвой.

«Отлично… – Тут Рингил вспомнил, что ночью мальчишка на него чихнул. – Только болотной заразы мне не хватало».

Он встал на ноги и огляделся по сторонам. Верхушки деревьев, качающиеся на ветру, густо поросшие лесом склоны и недостижимая дорога на север, вьющаяся между ними. Над этим простором сгущалась синяя дымка.

Тени успели немного удлиниться.

Чуть дальше, на камне, гортанно храпел Эрил, заслонившись одной рукой от солнца, но в целом – ничуть не изменившийся с того момента, как Рингил на него смотрел в последний раз.

Парящий ястреб исчез. И никаких признаков Даковаша. Все это могло быть – «Ну да, конечно…» – сном.

«Хаос сгущается, точно бредни дурного писаки».

Он посмотрел на запад, нахмурившись.

«Эй, ладно тебе. Это же просто ерунда…»

«Ерунда? – Он повертел-покрутил внезапно мелькнувшую мысль, готовясь оценить ее по заслугам. – А у тебя есть план получше, Гил? В твоем-то состоянии?»

Он сдержал новый приступ озноба, плотнее завернулся в плащ и присел рядом со спящим Эрилом. Тихонько присвистнул, зная, что так наемника из Болотного братства можно разбудить без суеты.

И верно, глаза Эрила от этого звука открылись, точно он сомкнул веки секунду назад. Ладонь уже лежала на рукояти ножа.

– Да?

– Выдвигаемся, – сказал Рингил.

Эрил без возражений встал, но не выпрямился во весь рост. Огляделся по сторонам, увидел, что ничего не изменилось, и с любопытством уставился на напарника.

– Я что-то пропустил?

– Нет, – коротко отозвался Рингил. – Ты ничего не пропустил. Но у меня появилась идея, как нам выбраться отсюда.

Глава двенадцатая

Оно называло себя Анашаралом.

Арчет в жизни не видела ничего подобного. Кормчие ее юности были большими и в лучшем случае видимыми наполовину – как правило, они прятались в стенах или корпусах и переборках огненных кораблей, словно крысы-помощники из сказок или книги на полках говорящей библиотеки. Они вовлекали тебя в торжественные беседы, иногда решали твои проблемы – или, по крайней мере, объясняли, почему не могут этого сделать, – и могли управлять множеством аспектов кириатской действительности способами, которые она так и не научилась считать не магическими. В детстве у Арчет сложилось впечатление, что некоторые Кормчие испытывают слегка пугающее покровительственное удовлетворение, направляя ее, причем далеко не всегда по путям, одобренным родителями.

Но у них было кое-что общее: они не могли двигаться.

Позже, когда инженеры начали разбирать некоторые из старых огненных кораблей, готовясь покинуть этот мир, она поняла, в чем дело: составные части Кормчих вышли на свет и оказались похожими на гигантские железные органы и петли кишечника, удаленные хирургическим путем. Ангфал, Кормчий потерпевшего крушение флагманского корабля – в грубом приближении его название звучало как «Песней пронзающий лаву, будто лепесток осенней розы на обжигающем ветре позднего лета», – теперь висел на стенах ее кабинета в Ихельтете, неприятно напоминающий громадного паука, который просачивается из соседней комнаты. Но впечатление было в лучшем случае мимолетным – без посторонней помощи Ангфал мог передвигаться в той же степени, в какой на это способен пузатый бочонок эля, ожидающий, пока его вытащат из погреба таверны.

А у Анашарала были конечности.

Эта деталь его облика не бросалась в глаза. Арчет и восемь морпехов, которых Хальд отправил вместе с ней, неуклюже пересекли стеклянную поверхность в нижней половине кратера, двигаясь так, словно шли через холодную воду по каменистому берегу, и растерянно уставились на нечто, весьма похожее на заплесневелый недоеденный пирог, который кто-то по ошибке опять сунул в печь. Тепловое мерцание исходило от полусферического шишковатого серого панциря с аккуратной трещиной посередине. Дымилась серая корка, а там, где пробежала трещина, сочился белесый туман, который изливался на стеклянистую землю и полз по ней клочьями, источающими слабый колдовской холод. Заглянув в пространство, освобожденное туманом, они увидели внутри полость примерно четырех футов в поперечнике, похожую на раскрывшуюся розу, у которой выдрали сердцевину. Там, в самом центре, туда-сюда покачивалось нечто вроде огромного яйца.

Мужчины отпрянули, стараясь не ступать в лужи холодного тумана. Посмотрели на Арчет, ожидая указаний. Она пожала плечами, а потом произнесла, обращаясь к пустоте:

– Мы не понимаем, как тебе помочь.

– Да, минуточку.

Опять раздался громкий треск. Пара морпехов заметно вздрогнула. Целая четверть сломанной серой корки внезапно отвалилась в сторону, как кусок брошенного осиного гнезда. Из образовавшейся дыры, точно громадный краб в поисках пищи, выползло существо, что раскачивалось внутри.

Раздались проклятия. Солдаты попятились еще сильнее. Арчет старалась не следовать их примеру, так как это выглядело бы не очень хорошо.

Крабоподобное существо наконец вылезло наружу и рухнуло на землю, где некоторое время лежало, подергивая конечностями, словно измученное усталостью. Кое-кто из морпехов поспешил снять с плеча алебарду и взять ее наизготовку.

– Право слово, в этом нет необходимости, – сказал тот же нечеловеческий голос. – Нагарн, Хиран, спасибо. Можете убрать эти штуки.

Алебардщики разинули рты друг на друга и, потрясенные, опустили оружие. Крабоподобное существо приподнялось, покачалось из стороны в сторону и снова рухнуло. Арчет присела, чтобы рассмотреть пришельца поближе. Три фута в поперечнике в самом широком месте, верхняя часть – гладкая, безликая и серая, если не считать рассеянных по ее поверхности оптических приспособлений размером с ноготь большого пальца, мягко светящихся синим или белым. С первого раза можно было без труда решить, что перед тобой громадный металлический гриб, выращенный кириатами, но это до момента, когда он начинал шевелиться. Впрочем, в движениях этого создания Арчет заметила какую-то несуразность. Конечности выдвигались из углублений в нижней части, но толку от них было мало – казалось, они не приспособлены поддерживать такую тяжесть.

– Чтобы меня поднять, понадобятся три или четыре человека, – проговорило существо тотчас, будто прочитав ее мысли. – Предлагаю соорудить что-то вроде носилок.

Она узнала имя существа, пока они тащили его, кряхтя от натуги, вверх по склону кратера. Позже, когда соорудили упомянутые носилки из попон и двух алебард и отправились назад к реке, она узнала и смутную, пространную и довольно невероятную историю его жизни, рассказанную на архаичном высоком кирском. Чтобы все понимать, пришлось сосредоточиться, и Арчет быстро от этого устала. Как большинство знакомых ей Кормчих, Анашарал любил звук собственного голоса и, похоже, избытком скромности не страдал.

– …и в обмен на эти услуги благодарный король закинул меня в небеса, поместил среди звезд, чтобы я с той поры своим блеском направлял всех путешественников с добрым сердцем.

– Правда? – Арчет ехала следом за носилками, сгорбившись в седле. – Тогда что ты делаешь здесь?

Прозвучало резче, чем хотелось. Неумолимая жара пустыни, взгляды, которые морпехи постоянно бросали на нее, и бормочущий кусок заколдованного железа – все усиливало нарастающее раздражение Арчет. Но хуже всего было другое: она поняла, что когда Манатан заговорил о посланниках, ей пришло в голову, будто он имеет в виду кириатов, сказочным, невероятным образом вернувшихся из жил земли, в которых они исчезли.

А вместо кириатов полукровка получила… это.

– Я не думаю, дочь Флараднама, что ты или кто-то из твоих, э-э-э, друзей сможете хоть отдаленно постичь сложность решений, вследствие которых мне удалось упасть на Землю именно сейчас. Я говорю о командных решениях, принимаемых в пространстве столь холодном и пустом, что твое тело мгновенно превратилось бы в глыбу льда, а кровь вскипела бы в жилах.

– Ты хотел сказать, что я замерзла бы насмерть.

Анашарал, покачиваясь в носилках из попон в такт движениям морпехов, ненадолго замолчал. Сухой и ритмичный хруст марширующих ног с обеих сторон продолжился, но даже носильщики, удивленные внезапной тишиной, начали бросать взгляды на Кормчего.

– Ты же сам упомянул холод, – прибавила Арчет, поворачивая нож в воображаемой ране.

– Думай, что хочешь. – Словно стрелки часов перевели назад – она не смогла понять, стал голос угрюмым или насмешливым. – Это не повлияет ни на что важное. Твоя точка зрения так же привязана к Земле, как у любого смертного. Я, с другой стороны, видел взлеты и падения королевств на всех континентах и на протяжении веков, стал свидетелем упадка олдрейнов и кровавого возрождения человечества, следил за мельтешением жизней, похожим на полет семян одуванчика, и за тем, как люди пытаются освоить почти – но не целиком и полностью – непостижимую математику бытия, и я советую тебе не мучиться, пытаясь разобраться во всем этом или во мне. Просто следуй моим указаниям и постарайся не отставать.

– Мы тебя несем, как же я могу отстать?

– Да, а лошадь несет тебя, но это не повод обучать ее основам арифметики.

По-видимому, удовлетворенный этой отповедью, Анашарал опять погрузился в молчание и не издал ни звука, пока они не достигли лодок. Там он не отказал себе в детском удовольствии и перепугал морпехов, которые столпились вокруг носилок, желая поглядеть, что товарищи принесли из похода. Кормчий стал называть их по именам, задавать конкретные вопросы на безупречном тетаннском: Ганча спросил, продолжает ли болеть шрам от укуса рептилии-пеона в зимнюю пору, Храндана – лучше ли служить на речном фрегате, чем в Хангсете, а Шалага – как ему понравилось в Демлашаране, и так ли там все плохо, как люди говорят. Это был самый вопиющий пример бахвальства, какой Арчет могла припомнить, даже по меркам Кормчих – и, как все подобные трюки, это выглядело завораживающе.

В конце концов Сенгеру Хальду пришлось обнажить клинок и рявкнуть на подчиненных, чтобы занялись своими делами и приготовились вновь погрузиться в лодки.

Но были и хорошие новости: Лалу Ньянару удалось снять «Меч божественного правосудия» с мели. Капитан встретил их у открытого люка, пока лошадей заводили внутрь – он потирал руки, явно довольный собой. В косых лучах солнечного света, падающих в трюм сквозь отверстие в корпусе и озаряющих влажный полумрак, плясали пылинки. Пятно света легло яркой полосой на довольную физиономию Ньянара.

– Итак, что вы нашли?

– Они нашли меня, – заявил Анашарал. – И это заняло у них достаточно много времени.

Ньянар вздрогнул и уставился на кусок металла, который морпехи заносили на его корабль в носилках из попон. Было видно, как он пытается установить связь между этой недвижной штуковиной и раздраженным голосом, который только что раздался над самым ухом.

– Оно как Кормчий, – объяснил ему Сенгер Хальд, переходя с прыгающей на волнах лодочки на борт фрегата. – Оно называет себя Кормчим, упавшим с небес.

– Но… оно такое маленькое?

Хальд красноречиво развел руками. Оба мужчины посмотрели на Арчет.

«Отлично… можно подумать, я знаю об этом больше вашего».

Она изобразила уверенность.

– У нас нет причин сомневаться в его словах. Узнаем больше, когда отвезем его в Ихельтет.

– Да, но… постойте-ка. – Ньянар махнул морпехам-носильщикам, и те с явным облегчением опустили свою ношу на палубу. – У нас нет причин доверять этому существу, чем бы оно ни было. Вдруг это демон-обманщик? Злой дух, заточенный в железе.

– О, прелестно…

– Оно не может перемещаться без посторонней помощи, – коротко объяснила Арчет. – Не думаю, что мы в опасности.

– В физическом смысле – возможно. А как насчет наших душ?

– Лал Ньянар, если бы тебя слышал Махмаль Шанта. Что бы он подумал о человеке, которого когда-то называл своим самым многообещающим учеником? И самым многообещающим… соумышленником?

Взгляд Ньянара снова метнулся к Кормчему. Теперь его страх был очевиден, и упоминание Шанты усугубило ситуацию. Он повернулся к Арчет с каменным лицом.

– Это мой корабль, госпожа. Мои люди. Если я позволю поднять на борт нечто демоническое, кто знает, какую власть оно обретет над всеми нами. Я такого не допущу.

Пылинки плясали в лучах света. Во мраке тихо поскрипывал корпус фрегата. Мужчины ждали – кто-то стоял в прохладе трюма, кто-то сидел в лодках, покачивающихся на волнах на солнцепеке. Все смотрели на Арчет.

Как обычно…

Она вздохнула.

– Ладно. Где Галат? Давайте узнаем, что по этому поводу думает надзиратель – а потом, может, отправимся наконец домой.

Она ожидала, что надзиратель будет настаивать на закрытом допросе, каюте, где их с Анашаралом оставят наедине, или даже шатре на иссушенном жарой берегу, чтобы уберечь фрегат от любой потенциально возможной демонической заразы.

Но Галат был почти беспечен в деталях. Он предложил перенести Анашарала на мостик, где холщовый навес защищал от солнца, позволяя ветру свободно гулять туда-сюда. Это удобно для всех. И должно было позволить людям, не занятым своими обязанностями где-то еще, услышать обсуждение и убедиться, что предводители, духовные и военные, действовали в их интересах.

«Зашибись, – думала Арчет, выслушивая его с бесстрастной маской согласия на лице. – Истинный верующий».

В конце концов «Меч божественного правосудия» встал на якорь, а Анашарала поместили на ритуальный коврик в тени парусинного навеса на командной палубе, напротив Ханеша Галата, который церемонно преклонил колени на похожем коврике, а рядом с ним уселся, скрестив ноги, писец из Цитадели. Эти двое задали несколько формальных вопросов, а потом писец взял перо и свиток. Ньянар, Хальд, Арчет и еще несколько старших офицеров фрегата сидели рядом на подушках, расположившись полукругом. Небольшая стайка моряков и морпехов, которым нечем было заняться, слонялась внизу, на главной палубе, прислушиваясь к обрывкам фраз, приносимых ветром.

Галат начал дознание с официального представления всех заинтересованных лиц, а затем прямиком отправился в дебри витиеватых клерикальных умозаключений. Арчет, не в состоянии сидеть неподвижно дольше пары минут, бродила вдоль борта, обращенного к берегу, внушая себе, что царапающее, нетерпеливое желание вернуться домой не связано с ломкой от кринзанца. В голову лезли образы из спальни в ихельтетском доме: деревянный ящичек с косяками у кровати, ароматный дым в прохладном ночном воздухе, ледяной прилив в голове, и Ишгрим, с милым видом сидящая на скамеечке у окна, как иной раз бывало, или распростертая на скомканных простынях, обнаженная, сладострастная, надувшая губы, чего не было никогда, но однажды – о да, однажды день придет, и…

Арчет встряхнулась. Ее тело не утруждало себя деликатностью, заявляя о своих желаниях.

Но, может, Манатан прав. В ее распоряжении много веков, чтобы отвыкнуть от крина. А прямо сейчас…

– …так что в любом реальном смысле тебе придется признать, что я не могу доказать вам свою истинную суть. Демон – произвольный термин, не столько определение, сколько признание пробела в понятийном аппарате, который…

Сейчас ей пудрили мозги.

А вот Ханеш Галат, похоже, наслаждался.

– Но в Откровении ясно сказано…

– Да, ваше Откровение предлагает текстовые критерии для определения демонической сущности. Но только в свете так называемого «искажения природы», другими словами, действий, совершаемых демоническими сущностями, а также в свете человеческого восприятия «противоестественного и негативного влияния» этих самых действий на человеческую сферу и физический мир. Таким образом, демон, который не действует ни в человеческой сфере, ни в физическом мире, или, по крайней мере, не дает повода воспринимать неестественные и негативные воздействия в этих сферах, не может считаться демоном как таковым. В этом отношении, хотя текстуальная интерпретация чуть сложнее, то же самое можно сказать об ангеле с аналогичными наклонностями.

Галат моргнул.

– Хочешь сказать, демонов и ангелов можно принять друг за друга?

– Нет, я говорю, что демонов и ангелов – как и людей – нельзя определить с безупречной точностью, по крайней мере, во временной сфере, если не учитывать действия, которые они в этой самой сфере совершают. Отсутствие власти над временем у каждой из упомянутых сторон ведет к тому, что определить их невозможно, пока кто-то не предпринимает конкретные действия, доступные для понимания людей. И в этом смысле, поскольку таков источник определения, именно акт следует подвергать осуждению, но не того, кто его совершил.

– Но ведь ты также настаиваешь – или, по крайней мере, намекаешь, – что ангелы и демоны не являются неизменными духами!