Текст книги "Хладные легионы"

Сенгер Хальд закатил глаза. Лал Ньянар украдкой взглянул на заходящее солнце, оценивая его положение над горизонтом.

– Ну, если отследить этот вывод до соответствующего текстового заключения в Откровении-в-Ханлиаге, да, – учтиво ответил Анашарал. – Но я задаю тебе вопрос: неужели это столь смелый шаг? Я не предлагаю ничего, что уже не было подробно рассмотрено в Ашнальских стихах. Ограниченность временного знания всеми признается без вопросов, как и несовершенство человеческих чувств в восприятии или даже воображении духовной сферы. Дух по своей природе непознаваем с точки зрения земной души, поэтому Откровение – что в нем и признается – пристрастно.

– Однако следует учитывать поведение существ, которые не являются людьми, – Галат перечислил, загибая пальцы. – Косвенные свидетельства, которые мы получаем, наблюдая за животными в их естественной среде обитания. Собаки крадутся и воют, пауки и другие паразиты испытывают влечение к…

– К твоему сведению, лошади на меня совсем не реагировали.

– Нет, они нервничали, – встрял Хальд, ухватившись за возможность сдвинуть дело с мертвой точки.

– Это из-за деревьев, – небрежно проговорила Арчет, переходя к ограждению борта со стороны кормы. Собравшиеся на главной палубе люди давно нашли себе более увлекательные занятия и разошлись. – Их испугали дымящиеся ветки. Если на корабле возникнет пожар, они будут вести себя так же.

– Вообще-то сжигание деревьев можно рассматривать как искажение природы, – заметил Галат, но было видно, что у него не лежит душа к выводу, который из этого следовал.

– А разве люди не сжигают древесину ради собственных, естественных целей?

– Да, но этим целям присущи…

Так продолжалось до тех пор, пока солнце не опустилось за край навеса и не начало светить им в глаза. Возможно, заметив это, Галат поспешил сделать несколько заключительных официальных замечаний, процитировал пару стихов из Откровения-в-Шактуре, а затем торжественно приветствовал Кормчего, назвав его «дозволенным существом».

Писец подписал свиток и промокнул чернила.

Остальные почувствовали себя так, будто с них сняли чары. Хальд, Ньянар и офицеры встали, морщась, начали разминать затекшие конечности, а потом отправились вниз, на главную палубу. Ханеш Галат остался сидеть, глядя на Анашарала, как завороженный.

– Поразительно, – пробормотал надзиратель. – Результаты… они поразительны.

– Что ж, я так понимаю, мы вне подозрений, – сказал Анашарал, обратившись к Арчет на высоком кирском. – Эти идиоты больше не будут нам мешать?

Заслышав язык Черного народа, Галат посмотрел на Арчет, но даже если у него и были какие-то подозрения, их затмевало явное изумление, сквозившее во взгляде. Арчет сделала небольшой ободряющий жест, затем обратила внимание на Кормчего, лежащего на ковре. Его панцирь тускло поблескивал в щедрых лучах вечернего солнца. Она подошла ближе. Перешла на язык предков.

– Если ты имеешь в виду Цитадель, то да, с ней все ясно. Чин этого человека позволяет ему вписать свое мнение в Каждодневный Канон. Это не то же самое, что Канон Откровения, такое в граните не высекают. На уровне Учителей могут возникнуть споры. Но они маловероятны. Прямо сейчас Цитадель пытается поймать религиозную рыбку в другой мутной воде.

– Ну и ладно. Да уж, «неизменные духи». Идиоты.

Впервые со времен войны она видела, чтобы Кормчий относился к Цитадели как-то иначе, нежели с полным безразличием, и почувствовала укол любопытства.

– Я и не думала, что это так важно для тебя. Они же не могут причинить тебе никакого вреда.

– Нет, но важно добиться кое-какого сотрудничества.

– Сотрудничества в чем?

Длинная пауза.

– Сейчас это не важно, дочь Флараднама. Важно поскорее вернуться в Ихельтет.

Арчет, которая стояла над железной штуковиной, отчаянно захотелось ее пнуть.

– Да, ты это уже говорил. Но не объяснил почему.

– Почему? – Голос Кормчего внезапно сделался резким. – Потому что, дочь Флараднама, приближается нечто темное. Вот почему. И оно уже почти здесь.

Глава тринадцатая

«Хинерион, – как однажды написал знаменитый поэт Скимил Шенд, – сам по себе скорее не город, а слабое, отдаленное эхо столицы, своего неизменного объекта для подражания. Это культурный и архитектурный крик, которому не хватает убежденности, низкосортная плаксивая песенка малолетнего уличного попрошайки, который, быть может, где-то услышал Великую Ораторию и умеет кое-как копировать ее наиболее очевидные ноты, но не имеет ни воспитания, ни образования, позволяющего по-настоящему понять, что он пытается воспроизвести. Хуже того, этот попрошайка водит знакомство с ребятами, чье происхождение даже сомнительным не назовешь: оно, вне всяких сомнений, инородное. Ибо Хинерион почти в той же степени принадлежит Южному Бедствию, в какой и Лиге. Да, номинально он расположен на ее территории, но скажите это смуглолицей толпе, заполняющей его улицы и болтающей на пестрой смеси языков, в которой наомский чтят не больше тетаннского; скажите это имперским купцам, чьи суда под чужеземными флагами толпятся в гавани, и наемникам, которые, размахивая жалкими бумажками, разгуливают по улицам так называемого города Лиги, словно по мощеным бульварам самого Ихельтета. Говорят, Хинерион – город приграничный, и оттого жизнь в нем такая, какая есть, но судя по тому, что вижу я на каждом шагу, эта граница тонкая и насквозь пропитана гноем, как грязная повязка на ране, которая, вероятно, никогда не заживет».

Рингил знал Шенда: трахнул его пару раз в молодости, в занавешенных нишах на модных развратных вечеринках в складском районе, и был склонен не относиться к язвительности поэта чересчур серьезно. Как и многие мастера слова, Ским был тонкой натурой и в тот момент, когда писал эти строки, находился в Хинерионе в ссылке, которая, очевидно, далась ему нелегко. Оказаться в опале в Трелейне легче легкого: шаг вперед – и ты впадаешь в немилость, будто в открывшийся под ногами потайной люк. Тебя вышвыривают из дома в верховьях реки по обвинению в «призывах к мятежу» или какой-нибудь схожей ерунде, вынуждают отчитываться перед Комитетом по защите общественной морали, а те щедрые покровители, что недавно тебя поддерживали, быстро исчезают один за другим. Да, пробуждение вышло не из легких, и Рингил, который в достаточно молодом возрасте обрел врага в лице Комитета, без труда мог вообразить, какой урон это нанесло хрупкому самолюбию Шенда. Какой резкий и холодный ветер отчаяния засвистел в образовавшейся дыре. Можно написать – если таков талант, доставшийся от природы – практически что угодно, особенно заискивая перед кем-нибудь, чтобы избавиться от этого холода. А анти-ихельтетская риторика была достаточно безопасным средством снискать расположение трелейнской верхушки. Если же благоразумно добавить приправу в виде подхалимских восхвалений в адрес столицы и ее напыщенных старейшин – кто знает, чего удастся добиться, заручившись помощью друзей, которые доведут написанное до сведения нужных людей.

В случае с Шендом на это ушло почти три года, но постоянный поток писем друзьям и семье, где громко провозглашались любовь к Трелейну и ужас от того, как его культуру уродует иноземная, наконец сделали свое дело. Поэт отправился домой после полного помилования и сделки с Университетом, в рамках которой его письма опубликовали под одной обложкой, озаглавив «Моя далекая любовь». Рингил прочитал эту книгу, взяв ее с собой в северный экспедиционный поход, и впоследствии часто подтирал ее страницами зад.

Хотя в одном Шенд был прав: Хинерион – действительно город-дворняга, бурлящая мешанина влияний севера и юга, которая никому по-настоящему не принадлежит и состоит из людей, держащих путь то ли в одну, то ли в другую сторону.

Это была одна из тех вещей, которые Рингилу во время предыдущих визитов больше всего понравились в этом месте.

А нынче город идеально подходил для того, чтобы в нем спрятаться.

Поэтому они проехали через ворота Черных Парусов в сумерках, затерявшись в толпе прибывших на кораблях, чьи владельцы не имели разрешения входить в главную гавань и были вынуждены причалить в полутора милях от городских стен. Вспомогательная гавань выглядела убого: вереница причалов, тянущихся от немощеного берега в сторону глубоководья, да множество хлипких деревянных лачуг вдоль грунтовой дороги в город. Таверна, бордель и лавка судового поставщика – больше взглянуть не на что, а Городская стража демонстративно отказывалась здесь кого бы то ни было защищать. Имея это в виду, большинство капитанов нанимали дешевых охранников, чтобы не давать в обиду свои суда на якоре и сопровождать пассажиров и груз в город и обратно. Видавшие виды головорезы и испытанная в деле сталь, которую они несли, были обычным зрелищем на дороге Черных Парусов, так что Эрил и Рингил не слишком там выделялись. Оба выглядели грязными и неряшливыми после странствий; Рингил спрятал черный парчовый плащ, сменив его на дешевую шерстяную накидку из лавки. Еще он туго обвязал ножны Друга Воронов разрезанной на ленты попоной; навершие, рукоять и гарду измазал сажей и пеплом от костра. Теперь никто не смог бы сказать, что это за оружие. Лицо он тоже испачкал в саже, чтобы замаскировать шрам и лихорадочную бледность, которую востроглазый часовой мог принять за симптом чумы.

«Судя по тому, как я себя чувствую, это вполне может быть сраная чума».

«Хорош ныть, герой».

Он стиснул зубы, чтобы сдержать дрожь, и понадеялся, что его пустой и лихорадочный взгляд сойдет за обычную профессиональную отрешенность человека, избравшего ремеслом насилие.

Он зря волновался. Караульный наряд у ворот, скучая и зевая, удостоил их с Эрилом лишь беглым взглядом, пока капитан брал пошлину и клал в карман. Их даже не попросили спешиться. Скрещенные пики поднялись, и капитан взмахом руки велел проезжать.

Стоило миновать ворота, как на дорогу выскочили зазывалы – большей частью мальчишки не старше десяти лет.

– Комнаты, господа, комнаты. Прекрасный вид на океан.

– Конюшни имперского уровня, обученные в империи конюхи…

– Прекрасные вина, господа, и подают их прекрасные женщины. У них немалый опыт в обращении с горлышком бутылки, вы же понимаете, о чем я?

Рингил, понукая лошадь, поравнялся с Эрилом.

– Найди что-нибудь поближе к гавани, – пробормотал он. – Но не так близко, чтобы нам пришлось ее нюхать. С видом на причалы – я хочу знать, что там пришвартовано.

Эрил кивнул.

– Будет сделано.

– Потом встретимся на главной площади. Контора охотников за головами, под южной колоннадой.

– Хорошо. – Эрил пригляделся к нему. – Ты в порядке?

– Нет, – дрожащим голосом ответил Рингил. – Но прямо сейчас ни хрена не поделаешь. Увидимся там.

Он направил лошадь в сторону от главной улицы, на один из более крутых и менее оживленных переулков, которые вели прямо в центр Хинериона. Лошади это не очень понравилось, но Рингил, пока они спускались, гладил ее по шее и успокаивал, как мог, пусть даже все это время по его телу то и дело пробегали сильные судороги, рождаясь где-то за грудиной и уходя вдоль конечностей.

– Мы с тобой вдвоем, девочка, – бормотал он. – Мы с тобой вдвоем.

Внизу, у южной колоннады, он подавил дрожь с усилием, будто отложил непонравившуюся книгу, и спешился у коновязи конторы охотников за головами. Привязал там лошадь, дал монетку ошивавшемуся неподалеку мальчишке, чтобы присмотрел, и вошел под сень крыши, которую поддерживала колоннада. Двери конторы были широко распахнуты; желтоватый свет фонарей лился на мостовую, и повсюду стояли или сидели мужчины в поношенной одежде числом около дюжины. Их профессия заявляла о себе блеском дешевой зазубренной стали: вот топор, закрепленный на широкой спине, выглядывает из-за плеча; вот меч, чей владелец вместо ножен прицепил к поясу веревочную петлю; вот пара мерзких парашальских ножей, а вот и маджакское копье-посох – с десяти шагов видно, поддельное.

В целом, мужчины были под стать оружию: грязные, покрытые шрамами и битые жизнью.

«Ну… только не думай, что сам сейчас выглядишь блистательно, Гил».

Собравшаяся компания, похоже, пришла к тому же выводу. Они взглянули на него без любопытства, когда он вышел на свет, признали за своего и вернулись к разговорам вполголоса и играм в кости, занимавшим их ранее. Один седой и бородатый пожилой воин дернул в его сторону подбородком, что вполне могло означать дружелюбие.

Рингил ответил таким же кивком и заговорил по-наомски, но с сильным ихельтетским акцентом:

– А многолюдно тут сегодня. Что-то приключилось?

– Ты не слышал? – Бледный мечник с повязкой на глазу отвлекся от маленького спора, который вел с владельцем фальшивого маджакского копья. – Этим утром какие-то подонки с большой дороги расправились с большим караваном рабов. Менее чем в десяти милях от городских стен. Средь бела дня, блядь. Освободили около пятисот рабов и поубивали нахуй остальных. Где же ты пропадал, приятель? Весь долбаный город гудит от таких новостей.

Рингил взмахнул рукой.

– Пришел через ворота Черных Парусов полчаса назад. Ларанинтал из Шеншената. Впервые за год вернулся на территорию Лиги. О скольких головах мы говорим?

– Всех и каждому достанет, – проворчал кто-то, грубо копируя южный акцент Гила и нарочно коверкая наомскую грамматику, как часто делали имперцы. Словно мелькнул клинок и обнажились в презрительной ухмылке зубы. Но потом возобладало скучающее и язвительное высокомерие. – Просто займи свое место в сраной очереди, южанин.

Вслед за этим замечанием раздались сдавленные смешки. Похоже, их центром была компания, играющая в кости. Кубики прогремели и покатились, и мужчина, который их бросил, посмотрел на Рингила, проверяя, обиделся ли тот. Судя по напускному равнодушию во взгляде, ему было все равно.

– По меньшей мере двадцать, а то и тридцать голов, – поспешил сообщить бородач. – Никак иначе, ведь караваны хорошо охраняются. Похоже, пограничный патруль прикончил около десятка, сражаясь с арьергардом, но остальные убежали.

Рингил отвел взгляд от игрока в кости и заглянул в контору, где позевывающий клерк корпел над открытым фолиантом с пером в руке. Позади него суетилась еще парочка, с бухгалтерскими книгами и свитками. Несколько охотников за головами предпочли устроиться внутри – они сидели у края комнаты и наблюдали за бумажной работой.

– Итак… – От необходимости сдерживать дрожь было проще изображать ихельтетский акцент, потому что он стискивал зубы, и наомские слоги звучали гортанно. – Пятьдесят разбойников прячутся в лесу. Звучит довольно расплывчато. Это все, что у них есть?

Наемник с повязкой на глазу возбужденно покачал головой и отбросил длинные жидкие патлы с лица. Если не обращать внимания на вертикальный шрам, который виднелся сверху и снизу повязки, словно протыкая ее, он выглядел моложе, чем сперва показалось Рингилу.

– Нет, приятель, это не все. Говорят, этими парнями командовал колдун – какой-то напичканный магией говнюк из Трелейна, с клинком Черного народа. Говорят, его на севере уже разыскивают за измену, и там за его голову назначена награда в двадцать пять тысяч флоринов!

– Двадцать пять тысяч… – с придыханием повторил Рингил, тщательно изображая недоверие. – Быть того не может.

– Я серьезно, старик. Пограничный дозор взял пленных, их доставили в Крепость и сейчас допрашивают. Кое-кого из рабов тоже. Такие слухи ходят. Ебучий колдун, да-да. – Молодой охотник за головами кивком указал на клерков. – Спроси сам, если мне не веришь.

Рингил скептически посмотрел на него, пожал плечами и переступил порог открытых дверей, войдя в освещенную лампами контору.

Клерк поднял глаза:

– Слушаю?

– Человек снаружи говорит, вы охотитесь на колдуна.

– Это не подтверждено. – Клерк отложил перо и устало потер глаз полусогнутым пальцем. – Прошлой ночью случился налет на караван, шедший по Трелейнской дороге, и нападавшие еще на свободе. Наверное, их очень много. Мы ждем имена.

– Сколько платите за головы?

– Пятьдесят. За живого сотню. Может, позднее цена поднимется, если владельцы каравана сами выставят награду.

– За живого? – Рингил скривился. – В Тланмаре мне платили сотню, и без разницы, живая была добыча или мертвая. Причем в имперских элементалях в пересчете это будет сто двадцать флоринов, да уж, почти то же самое.

Клерк пожал плечами.

– Так езжай обратно в Тланмар и работай там. Здесь ты получишь пятьдесят флоринов за голову, сотню – за пленника. Тебя включить в список, или как?

Рингил изобразил сердитую нерешительность, краем глаза заметив, как увлеченные зрелищем наемники в углу комнаты подталкивают друг друга локтями и ухмыляются. Он решил, что спектакль удался, прочистил горло и сделал оскорбительный жест.

– Ну ладно. Включай меня в список, да. Ларанинтал из Шеншената. Капитан, в отставке, 62-й имперский призыв. Записывай.

– Да уж, вот тебе и жизнь в отставке… – негромко сказал один из охотников за головами. – Так, приятель?

Остальные посмеивались, тихонько и безразлично. Рингил повернулся к говорившему. Увидел плащ и куртку военного образца, выданные Лигой и знававшие лучшие дни, меч в кожаных ножнах на поясе и еще один, обнаженный, на спине. Лицо и выбритый череп мужчины хранили следы от клинков; часть уха он потерял. Но в его лице не было вызова, и свое замечание он сделал, похоже, не желая оскорбить.

– Я служил общему делу, – жестко проговорил Рингил, придерживаясь роли. – Я служил моему императору и защищал мой народ. Этой платы мне достаточно.

Бритоголовый кивнул.

– Ага. И теперь ты охотишься на бандитов в чужой стране, по пятьдесят флоринов за башку.

– Не вздумайте буянить, – предупредил клерк. – Только начните, и ваши имена будут вычеркнуты из списка. Это и тебя касается, Клитрен.

Охотник за головами отмахнулся.

– Да никто не собирается буянить, чернильная твоя душа. Мы все обычные трудяги, обмениваемся слухами и ждем имена, чтобы приступить к работе. Я правильно говорю, Шеншенат?

Рингил коротко кивнул и повернулся к столу.

– Насчет этого колдуна. Снаружи говорят, в Трелейне за него дают двадцать пять тысяч флоринов.

– Я тебе уже сказал, – проговорил клерк, не переставая строчить в своем журнале и не глядя на Рингила. – Это не подтверждено. Все, что нам известно на данный момент – это то, что предводителем бандитов был северянин, и у него, возможно, есть кириатский клинок.

– А описание есть?

– Ага. Высокий, страшный, со шрамом на лице.

Со стороны охотников за головами опять послышались сухие смешки. Этому описанию соответствовали по меньшей мере трое из находившихся в комнате и, наверное, половина тех, кто ждал снаружи. Этакая карикатура, годная для баек, рассказываемых у костра.

«В этом нынче твоя суть, Гил. В этом суть».

Перо царапнуло по странице журнала, и клерк потянулся к чернильнице. Бросил взгляд на Рингила, словно удивляясь, что тот еще не ушел.

– Вот и все, готово. Ты в списке. Возвращайся на заре или садись и жди, сам выбирай.

– Вы ждете имен до рассвета?

– В Крепости умеют допрашивать, – встрял бритоголовый наемник. – Не думаю, что хоть кто-то из этих ребят с большой дороги выстоит. Там ведь есть и раненые, и просто трусы. Они точно все сломаются.

«Никаких сомнений».

Рингил уже видел, как допрашивают пленников, и кое-кто из них не был трусом. В конечном итоге это не имело значения. Ломались все.

«О да. Ломались и говорили в точности то, что, по их мнению, хотели услышать мучители. Я это сделал, да, я виновен, да. Отравил, да, все верно. Зарубил, да, прям как вы говорите, и клинок бросил в море. Я это сделал с помощью черной магии, конечно, вы правы – с помощью магии и крошечных сраных феечек».

Он по достоинству оценил людей, которых нанял – «…а потом бросил, Гил, давай не будем забывать об этой мелочи…» – и знал, что большинство из них выложат все, что им известно, при первом обжигающем прикосновении раскаленного железа к плоти. Что ж, удачно, что они мало знают. Нехватка подробностей должна разозлить дознавателей, которые в подобных обстоятельствах находятся под сильнейшим давлением – от них требуют результатов, – и жуткая логика ситуации подтолкнет их к тому, чтобы пренебречь обычными правилами и убедиться, что пленники и впрямь ничего не утаили. Поэтому бедолаги будут страдать, несмотря на изначальные признания, выкрикивать любые имена и факты, какие останутся нетронутыми в бурлящем месиве ужаса и боли – да еще и приукрасят их сотней безумных способов, стремясь угодить мучителям. Правда или ложь, здравый смысл или бред, да что угодно, если пленнику – вопящему, рыдающему, трясущемуся – покажется, что поток чуши уменьшит мучения, остановит – «…умоляю, хватит!» – овеянный мраком подземелья кошмар сломанных костей и раздавленной, опаленной плоти.

В общем, да: пленники скажут, что с ними был колдун-северянин с волшебным мечом и шрамами на лице; они скажут, что это был имперский ренегат в полном кириатском доспехе во главе взвода пограничной легкой пехоты; они скажут, что это были гребаные степные кочевники, стоит лишь намекнуть. Любые крупицы истины во всем этом будут испорчены и искалечены до неузнаваемости.

– Слухи, ложь и дым от костра, – резюмировал он позже, когда они с Эрилом сидели в таверне за пряным вином, очистив тарелки. – Сейчас это все, что у них есть.

Головорез из Болотного братства кивнул.

– Думаешь, так и останется?

– На какое-то время. Они думают, что где-то в лесу прячется пара десятков деморализованных бандитов. Многие крутые охотники за головами, нетерпеливые ребята, убеждены, что такой шанс упускать нельзя. Утром они отправятся в поход, выслеживать добычу.

Эрил выломал длинный осколок кости из птичьей тушки на блюде между ними, откинулся на спинку скамьи и начал ковырять в зубах. Поглядывая на него, Рингил вдруг к собственному удивлению вспомнил, как то же самое делал Эгар, и – в той же степени неожиданно и внезапно – почувствовал, что глаза увлажнились.

«Какого хрена?..»

Драконья Погибель уже несколько месяцев не посещал его мысли.

Он сморгнул слезы. Гребаная простуда.

Эрил вынул осколок кости изо рта и задумчиво указал им на товарища.

– А если они сообщат в Трелейн? Подтвердят выкуп за твою голову и развесят по всему городу рисунки?

Рингил покачал головой, устало попытался собраться с мыслями.

– Даже если так, это займет какое-то время. На путь туда и обратно у особо важного курьера уйдет почти неделя. А обычную почту будут доставлять и того дольше. Между тем у них есть задачи посерьезнее.

Его спутник нахмурился.

– Например?

– Например, нужно скрыть убийство имперского легата. Я тебе гарантирую, что сейчас в Крепости все обгадились по уши. Им нужно, чтобы никто ни о чем не узнал, и подольше, пока не станет ясно, как вести себя с командиром Тланмарского гарнизона, когда он нагрянет с визитом. Это пограничный город. Им есть что терять, если запахнет жареным.

– На площади про легата никто не говорил?

– Никто. Будто ничего не было.

Эрил хмыкнул. Он был профессиональным преступником и понимал, к чему все идет. Рингил налил им обоим еще вина.

– Как-то так. И кое-что еще. – Он поставил кувшин на стол, взял свой кубок и изучил содержимое без особого энтузиазма. Одной из любимых тем для нытья Шенда было то, что Хинерион не славился виноделием. – Эти ребята заполучили почти тысячу рабов, которые слоняются по окрестностям, не имея видимого владельца. Это куча деньжат для города, если их сумеют оприходовать, пока хозяева в Трелейне не узнали.

– Ух ты.

– Ага. Хочешь знать мое мнение? В ближайшие дни ты увидишь открытый аукцион для городской казны. И я сомневаюсь, что они пошлют официальных гонцов в Трелейн до того, как разберутся с этим делом.

– Значит, у нас есть немного времени?

– Ну да. – Рингил глотнул вина. Скривился и опять убрал кубок подальше. – Немного есть. Итак… ты нашел в гавани что-нибудь подходящее?

Наемник из Болотного братства указал осколком кости на окно с дешевым стеклом, возле которого они сидели. Комнатушка в общем зале таверны располагалась на первом этаже гостиницы, и снаружи совсем стемнело; но даже сквозь грязное кривое стекло и освещенный фонарем мрак можно было разглядеть лес мачт над крышами соседних домов.

– У южного причала стоит каравелла под знаменем с изображением болотной маргаритки. Имя отсюда не разглядеть даже через подзорную трубу, но корабль не выглядит знакомым. – Он пожал плечами. – Ничего удивительного. Половина торговцев из Трелейна цепляет эти знамена, чтобы отпугнуть пиратов.

– Но они должны платить взносы, верно?

– Взносы, ага. – Эрил скривился. – Полная ерунда, вот что они такое. Когда я был мальцом, все в городе знали наперечет названия и оснастку каждой посудины, ходившей под маргариткой, и можно было не сомневаться, что в команде там все до единого свои, из Братства. А теперь… – Он опять пожал плечами и воткнул осколок кости в тушку птицы. – Теперь это знамя – обычная тряпка, которую можно купить.

Рингил попытался проявить хоть какое-то воодушевление. Еда чуть сгладила симптомы загадочного недуга, а от корабля под знаменем с болотной маргариткой повеяло долгожданной удачей. Будто темная владычица Фирфирдар, сидя на своем железном троне, сдула призрачное семечко с пальцев им навстречу, и оно, заплясав, озарило путь.

– Ну смотри, – рассудительно проговорил он, сдерживая нарастающую дрожь. – По меньшей мере корабль вышел из Трелейна и в какой-то момент туда вернется. Надо это учесть и поторговаться, или, быть может, чуток надавить на капитана… Я бы сказал, мы почти дома.

Эрил кивнул.

– Надавить, ага. Я ему так надавлю, что…

Кто-то торопливо постучал в дверь комнатушки. Оба мужчины напряглись и обернулись на звук. Рука Эрила без суеты скользнула под куртку. Рингил расстегнул рукав, в котором прятал кинжал из драконьего клыка.

– Да?

Дверь приоткрылась. Мальчишка, который обслуживал их раньше, высунул из-за косяка голову и костлявое плечо.

– Господин Ларанинтал? – выпалил он, от волнения коверкая тетаннские слоги. В свете лампы на бледном лице поблескивали капли пота. Рингилом овладела хладнокровная готовность к драке.

– Что такое?

– Э-э-э… Кое-кто хочет вас видеть, господин. Это… э-э-э… – Мальчик сглотнул и облизнул губы. – Это солдаты, господин.