Текст книги "Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций"

Глава 5
От Византии до Багдада

Слабость власти, династические неурядицы и неустойчивые границы Византийской империи, как ни странно, опровергаются ее тысячелетним существованием. Византия довела до точки исторического насыщения роскошь, предательство и смертоносную политику Востока; но мы можем сделать лишь краткий обзор этих восточных источников влияния, поскольку они проявились, возможно, в самом грозном из всех режимов секретных служб бурного тысячелетия империи.

Императрица-куртизанка Феодора, будучи еще совершенно юной – за несколько лет до восшествия на престол в качестве супруги Юстиниана, – слыла популярной исполнительницей пантомим, которые добавляли непристойный юмор в театральные представления во время антрактов на ипподроме. Предписание запрещало актрисам появляться полностью нагими, и поэтому Феодоре приходилось прикрывать свои прелести «поясом стыдливости», размер которого, по-видимому, произвел глубокое впечатление на современного историка Прокопия. Приобретя этот юношеский опыт в присутствии множества зрителей, Феодора, возвысившись до императорского сана, пришла к убеждению, что никто из ее подданных ничего не должен скрывать. После чего она обнаружила уникальную способность к руководству и манипулированию шпионами.

Секретная служба Феодоры преследовала единственную важную цель – заставить замолчать ее критиканов и скрыть ее прошлое. Доносчики и шпионы императрицы, жены Юстиниана, не должны были интересоваться внешними врагами или внутренними проблемами государства, им вменялось вертеться вокруг тех лиц, которых Феодора определяла как соперников по положению, влиянию или семейному родству, подозревая почти каждого и не щадя ни одного подозреваемого. «Ее многочисленные шпионы наблюдали и ревностно докладывали о каждом действии, слове или взгляде, оскорбительном для их царственной госпожи». Быть обвиненным ими означало арест и фактическое осуждение, как и в случае с государственным шпионажем. По словам одного из ее шпионов, самая влиятельная жертва «будет брошена в ее особые тюрьмы, недоступные для судебного расследования; и ходили слухи, что пытки дыбой или плетью применялись в присутствии самой Феодоры, нечувствительной к мольбам и не ведавшей жалости».

Немало ее «несчастных жертв погибло в глубоких подземельях, в то время как другим, лишившимся конечностей, рассудка или состояния, позволялось появиться на свет живыми памятниками ее мести, которая обычно распространялась и на детей тех, кого она подозревала или калечила. Сенатор или епископ, известие о казни или изгнании которого было объявлено Феодорой, доставлялся к верному посланнику, чье усердие подкреплялось угрозой из ее собственных уст: „Если ты не выполнишь моих приказаний, клянусь Тем, кто живет вечно, что с тебя сдерут кожу“. Подобные жестокие предписания необычайно усиливали рвение и благоговейный страх».

Самым преданным прихвостнем императрицы был префект Петр Барсиамс, и всякий раз, когда ее превосходство, как фаворитки и сильной правой руки Юстиниана, оказывалось под угрозой, Петр с рвением пожарника бросался ликвидировать опасность. Однажды он даже пошел в наступление против знатной царицы, богатой, красивой, образованной вдовы, которая оказалась в бедственном положении, была моложе Феодоры и к тому же блондинкой.

Царица Амаласунта, регентша Италии, была дочерью и наследницей Теодориха Великого, вождя остготов, и племянницей Хлодвига, короля-воина франков. Но, несмотря на свое воинственное происхождение, она оказалась в тяжелом положении, столкнувшись с двумя проблемами – управлением Италией и выживанием в условиях буйных набегов готов. «Окруженная внутренними врагами, она вступила в тайные переговоры с императором Юстинианом», однако этот секрет не долго удавалось скрывать от агентов Феодоры. Получив «заверения в дружеском приеме», несчастная Амаласунта «поместила, как ни странно, в Диррахии, в Эпире, сокровище в сорок тысяч фунтов золота», приготовившись в безопасности удалиться «от варварских интриг в мир и великолепие Константинополя». Но не тут-то было, потому что Феодора сообщила Петру Барсиамсу о предстоящей гостье, двадцати восьми лет отроду. Барсиамс, как и Эдуард Гиббон, возможно, слышал, что «дарования ее ума и личности достигли своей совершенной зрелости», но как агент того, кто всегда готов оспорить «завоевание любого императора», Петр поспешил в Италию. И в тот самый день, когда царица Амаласунта отправилась в морское путешествие в Константинополь, с ней случился припадок, который некоторые летописи описывают как «конвульсии», приведший ее к мучительной смерти еще до наступления ночи. Другие источники утверждают, что она «была задушена в бане» – еще один мучительный метод убийства византийской секретной службы. Какой бы ни была форма ее умерщвления, Юстиниан пригрозил жестокими репрессиями ее предполагаемым убийцам; но кто может сомневаться в том факте, что их главный соучастник лежал рядом с ним в постели?

Страсть, управляющая Феодорой

Наряду с тем, что красота, высокое положение и молодость Амаласунты послужили особым поводом для раздражения, императрица Феодора питала страсть к тому, чтобы вызвать приступы конвульсий у любого соперника, мужчины или женщины, чьи таланты или личные качества привлекали Юстиниана. Иоанн Каппадокийский был известным примером талантливого и алчного чиновника, которого император высоко ценил, а его супруга ненавидела. Он заслужил доверие Юстиниана своим усердным разграблением провинций с двоякой целью – пополнить императорскую казну и свой собственный кошелек. «Хотя его подозревали в колдовстве и языческих суевериях, он казался безразличным к страху Божьему и упрекам человеческим; его честолюбивое благополучие зиждилось на смерти тысяч, нищете миллионов, разорении городов и опустошении провинций». Этот проконсул от «зари до самого обеда трудился, дабы обогатить своего господина и самого себя за счет римского мира; остаток дня проводил в чувственных и непристойных удовольствиях, а тихие ночные часы его прерывались вечным страхом перед правосудием, свершающимся рукой наемного убийцы. Его способности, а может быть и пороки, обеспечили ему длительную дружбу Юстиниана», который возвел его в ранг претора-префекта Востока – должность, столь близкую к престолу и столь идеальную для самовозвеличения, что такое возвышение неизбежно должна была сопровождать непримиримая вражда Феодоры.

У Иоанна Каппадокийского имелись свои шпионы при дворе, и он знал, какая опасность ему грозит. Отравители, лучники и кинжальщики Петра Барсиамса держались от него на безопасном расстоянии, ибо охрана Иоанна сжимала его в объятиях еще крепче, чем «непристойные удовольствия». Массы ненавидели его. Но «их ропот только укреплял резолюции Юстиниана», и в течение десяти лет здоровье Иоанна избегало последствий как от его излишеств, так и от «деспотического правления».

Непоколебимая жизненная хватка префекта, его работа и восхищение Юстиниана ставили в тупик все темные замыслы, и поэтому Феодора с легким опасением перешла от насилия к интригам. Гораздо быстрее было бы заколоть Иоанна или добавить змеиный яд в вино, которое он пил. Однако у императрицы всегда в избытке имелись сообщники и союзники, на которых она могла положиться. Феодора посоветовалась со своей подругой, Антониной, женой Велизария, и заговор, состряпанный обеими знатными дамами, был точно нацелен на нанесение удара Иоанну через его дочь Евфимию. Иоанн, как они знали, обожал свою дочь и был готов выполнить любое ее желание. Один известный прорицатель также сыграл на руку Феодоре, поощряя веру Иоанна в то, что однажды он сам взойдет на императорский трон.

Антонина пришла к Евфимии и намекнула, что Велизарий, победоносный полководец Юстиниана, недоволен своими вознаграждениями и намеревается выступить против императора. Почему бы отцу Евфимии не действовать заодно с Велизарием, ведь вместе они легко могли бы свергнуть Юстиниана? «Иоанн, который, возможно, знал цену клятвам и обещаниям, поддался искушению и согласился на ночное и едва ли не предательское свидание с женой Велизария. Из евнухов и стражников по приказу Феодоры была устроена засада». Но «виновного министра спасла преданность его свиты». Хотя, скорее всего, Иоанна спасло предупреждение, полученное от самого Юстиниана или от одного из его шпионов, который по случайности не был подотчетен Феодоре. Однако эта неумолимая интриганка собрала достаточно доказательств, дабы убедить Юстиниана в готовящемся предательстве со стороны его фаворита. Иоанна «принесли в жертву супружеской обеспокоенности или домашнему спокойствию». Он был вынужден подчиниться приказу, хотя дружба императора «смягчила его позор, и он сохранил в снисходительном изгнании в Кизике значительную долю своих богатств».

Вполне уместная ирония судьбы заключалась в том, что жене Велизария следовало исхитриться и погубить Иоанна, поскольку ранее он уничтожил одну из самых лучших армий византийского полководца. Согласно римской военной практике, хлеб или сухари для солдат дважды готовили в печи, и «уменьшение на одну четверть спокойно допускалось из-за потери веса». Чтобы получить «мизерную прибыль» и сэкономить на дровах, Иоанн, как префект, приказал, чтобы муку для экспедиции Велизария «слегка пропекали на том же огне, который согревал константинопольские бани». Когда «мешки открыли, эту клейкую заплесневелую мастику распределили» в войсках, которые питались этой «нездоровой пищей, а при содействии жаркого климата» вскоре были охвачены эпидемией и мерли как мухи. Неудивительно, что мстительность врагов Иоанна было не так легко утолить и что агенты Феодоры искали и нашли «достойный предлог» в убийстве старого врага Иоанна, епископа Кизика.

Иоанна Каппадокийского, который «заслужил тысячу смертей», наконец осудили за преступление, в котором он не был повинен, и «позорно бичевали, как самого подлого из злодеев… изорванная хламида – вот то единственное, что осталось от его состояния». Изгнанный в Антинополь в Верхнем Египте, префект Востока «просил милостыню в городах, которые трепетали от одного только его имени. Во время семилетнего изгнания его жизнь постоянно находилась под угрозой» из-за настойчивой слежки Феодоры и ее «изощренной жестокости»; и только смерть императрицы позволила императору «вспомнить о слуге, от которого он с сожалением отрекся». Но если ее мстительность и ловкость в делах шпионажа и интриг являлись бременем для Юстиниана, то не вызывает сомнения, что по крайней мере в одном весьма критическом случае бесстрашие императрицы и ее доверие к тайным мерам спасли трон Юстиниана. В разгар восстания «Ника» все императорские военачальники, включая Велизария, согласились с императором, что немедленное бегство из Константинополя является их единственным спасением. Царствованию Юстиниана пришел бы конец, «если бы проститутка, которую он вознес с театральных подмостков, не отринула бы скромность, а также и добродетель, свойственную ее полу». Феодора отговорила императора и его советников от их отчаянного выбора, предложив вместо этого скрытый мятеж, спасший их от врагов, а также от «неоправданных опасений».

Взаимная ненависть и временное примирение соперничающих партий синих и зеленых возбудили мятеж, который едва не «превратил Константинополь в пепелище». В течение пяти дней город находился во власти толпы, чей лозунг, «Ника!» – «Победить!», дал имя этому опустошительному мятежу. «Если бы бегство было единственным средством спасения, – воскликнула Феодора, – я все равно отказалась бы от него. Смерть обуславливается нашим рождением, но те, кто царствовал, никогда не должны пережить потерю достоинства и власти». Ее твердость вернула мужество двору, и ее советы дали «шанс на спасение в этой отчаянной ситуации». Юстиниан отправил тайных агентов с большими суммами денег, чтобы подкупить лидеров синих и зеленых и вновь пробудить непримиримую вражду соперничающих партий. Три тысячи ветеранов персидской и иллирийской войн под командованием Велизария и Мундуса все еще оставались верны Юстиниану. Эти готы и герулы, самые свирепые варвары-наемники на византийской службе, молча шествовали двумя колоннами от дворца, дабы проложить себе «мрачный путь через узкие проходы, угасающее пламя и рушащиеся здания». Оба отряда атаковали одновременно, распахнув «двое противоположных ворот на ипподром» и внезапно напав на толпу мятежников, не сумевших противостоять их «твердому и профессиональному натиску». Тогда было убито около 30 тысяч человек, и мятеж растворился в этом море крови.

Племянники императора Анастасия, Ипатий и Помпей, послушно принявшие провозглашение их лидерами бунтовщиков, после ареста умоляли Юстиниана о помиловании. Но император «был слишком напуган, чтобы простить», и их, вместе с «восемнадцатью прославленными сообщниками патрицианского или консульского ранга, тайно казнили… их дворцы разрушили до основания, а состояния конфисковали». Ипподром, это поле воинственного соперничества между синими и зелеными, «на несколько лет приговорили к скорбному забвению». Многие церкви и дворцы были сожжены, а большую больницу со всеми ее пациентами также поглотил огонь. Однако суммы золота, раздаваемые их тайными агентами, удержали Феодору и ее супруга на троне, чтобы потом возместить их затраты конфискацией имущества тех, кому благоволили партии.

Греческий огонь

Восточный ум всегда занимала политическая, а не военная разведка. Восток преуспел в том, что можно было бы назвать династической секретной службой или использованием шпионов для защиты государя и срыва планов его родственников и соперников. Вместе с тем неоднократно проявлялось пренебрежение даже элементарным шпионажем в критических военных кампаниях. Во время ранней борьбы Мухаммеда за господство многочисленные стычки, спорадические набеги и подобные безрезультатные военные действия в конце концов побудили ведущих бойцов Мекки собрать силы в 10 тысяч человек – грозное, по тем временам, войско – в этом мрачном уголке Азии. В Мекке пришли к решению, что опасно растущее влияние Медины должно быть уничтожено. Но Мухаммед, с помощью персидского новообращенного, обосновался в Медине. Когда его враги-бедуины подъехали, чтобы стереть этого выскочку с лица земли, они оказались перед рвом и стеной. Они явно забыли, как Моисей и другие семитские пророки полагались на шпионаж; из Мекки не было послано ни одного шпиона, который мог бы предостеречь захватчиков от этого невероятного нововведения.

Они могли скакать вокруг рва и стены, выкрикивая витиеватые арабские оскорбления и выпуская столь же бесполезные стрелы, но не могли перескочить через них. Разбив лагерь, они попытались воззвать к всемогущему небу о помощи против нечестного замысла подающего надежды пророка. Однако магия Мухаммеда оказалась сильнее, и проливные дожди вскоре усугубили неудобства его врагов. Все преимущества тактической внезапности остались у защитников Медины; и военные завоевания пророка действительно могут быть датированы тем днем, когда армия врагов с его родины рассеялась, насквозь пропитанная отвращением.

Арабские хроники свидетельствуют, что в разгар битвы при Туре (Пуатье), которая явилась одним из величайших кризисов христианской цивилизации в Западной Европе, мусульмане «испугались за сохранность добычи, которую они хранили в своих шатрах». Когда раздался «обманный крик», будто франки грабят сарацинский лагерь, несколько эскадронов лучших всадников Абд ар-Рахмана рискнули оторваться от яростной схватки и поскакать спасать добычу. «Но это выглядело так, будто они спасались бегством, и все войско пришло в смятение. И пока Абд ар-Рахман пытался остановить панику и вернуть их на поле битвы, воины франков окружили его и пронзили множеством копий, в результате чего он умер. Тогда все войско бросилось спасаться от врага», – и вскоре разграбление переполненных палаток началось по-настоящему. Был ли этот роковой «обманный крик» поднят алчными мусульманами или франкскими агентами, посланными вперед с таким же намерением? Мы никогда этого не узнаем. Великий Карл Мартелл и его христиане-победители не пожелали объявить, что сокрушить неверных им помогла хитрость. Тогда как арабские летописцы были необычайно откровенны в признании того, что они совершили, в любые времена.

Мусульманским шпионам и исследователям потребовалось более четырехсот лет, чтобы раскрыть секрет знаменитого греческого огня, хотя, по словам Гиббона, процесс «смешения и управления этим искусственным пламенем сообщил Каллиник, уроженец Гелиополиса в Сирии, перешедший со службы у халифа на службу императору». Очевидно, греческий огонь являлся производной нефти, или «сырой нефти, жидкого битума – легкой, липкой и горючей нефти, которая течет прямо из земли», а другими его ингредиентами, по-видимому, были сера и «смола, которая извлекается из вечнозеленых пихт». Сохранение секрета этого «открытия или совершенствование военного искусства» являлось главной проблемой контрразведки Константинополя на протяжении всего того совокупного «бедственного периода, когда вырождающиеся римляне Востока оказались неспособными противостоять воинственному энтузиазму и энергии сарацин». Его «можно было время от времени одалживать союзникам Рима; однако состав огня скрывался с ревностной скрупулезностью, и ужас врагов только усиливался и затягивался из-за их невежества и поражения». Это грозное и тщательно охраняемое секретное вещество могло быть с равным успехом «использовано как на море и на суше, так в битвах или при осадах. Оно производило громкий взрыв, густой дым и яростное, почти негасимое пламя, которое не только поднималось перпендикулярно вверх, но с одинаковой силой горело во всех направлениях». Пламя не гасло в воде – наоборот, оно «питалось и усиливалось за счет ее составляющих»; и только песок, моча и уксус являлись единственными средствами, способными справиться с его необузданной яростью.

Таково было наивысшее алхимическое достижение огненной защиты Византии; и говорят, что даже «в конце XI века пизанцы, знакомые со всеми морями и всеми видами военного искусства, страдали от его воздействия, будучи не осведомленными о составе „греческого огня“». В конце концов он попал в руки мусульман, и во время Крестовых походов рыцарство христианского мира обнаружило, что этот ужасный feu Gregois «выстреливался подобно копью или дротику из приспособления, действовавшего наподобие пращи». По словам очевидца, он летел по воздуху, «словно крылатый длиннохвостый дракон толщиной примерно с большую бочку, с грохотанием грома и со скоростью молнии». Но как только агенты ислама заполучили этот чудовищный дар, как еще более разрушительное новшество с мощным грохотом вырвалось из Азии. И вместе с изготовлением пороха неуловимые цели и отступающие горизонты научного шпионажа подали сигнал к погоне, которая неистово продолжается и по сей день.

Шпион из «Тысячи и одной ночи»

Жестокость, развращенность или равнодушие христианских деспотов, скотское существование непривилегированных масс отправили многих рекрутов в XVI веке на бродячие галеры корсаров. Пленники, прикованные цепями к веслам и согласившиеся принять ислам, часто поднимались до высших командных должностей на море. Так что мусульманским пиратам Средиземного моря было так же легко завербовать шпионов в любой стране и любом порту. Мы отвлеклись на четырехсотлетнюю мистерию греческого огня от чисто хронологического обзора секретной службы на Ближнем Востоке. Прежде чем перейти к секте тайных агентов, к настоящему клану убийц и шпионов, нам необходимо на мгновение оглянуться на Властелина Востока – бессмертного в литературе, если не в истории, шпиона-авантюриста. Халиф из династии Аббасидов, Гарун ар-Рашид из «Тысячи и одной ночи» остается идеальным самодержцем, который переодевался и незаметно прогуливался среди своих подданных, дабы убедиться, что праведные и неправедные соединены воедино огромной государственной машиной. Этот халиф, хотя и был уверен в своем бессмертии не менее, чем любой, подлежащий канонизации святой, видимо, не был тем проницательным следователем или талантливым актером, как описывает его классическая легенда.

Сэр Марк Сайкс назвал Багдад времен Гаруна ар-Рашида «гигантским торговым городом, окруженным огромной административной крепостью, где каждый государственный департамент имел должным образом организованное и упорядоченное муниципальное учреждение… Христиане, язычники, иудеи – как и мусульмане – были заняты на государственной службе… Армия клерков, писцов, служащих и бухгалтеров заполонила эти учреждения и постепенно захватила всю правительственную власть в свои руки, отдалив предводителя правоверных от всякого прямого общения со своими подданными. Дворец халифа и окружение в равной степени основывались на римских и персидских моделях. Евнухи, тщательно завуалированные „гаремы“, стражники, шпионы, посредники, шуты, поэты и карлики толпились вокруг персоны предводителя правоверных, стремясь снискать благосклонность монарха и отвлекая царственный ум от серьезных и государственных дел».