Текст книги "Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций"

Дама с книгой

Д'Эон и его компаньон по опасной миссии, шевалье Дуглас, объединили свои усилия в Анхальте. Поговаривали, что Дуглас «путешествует ради поправки здоровья» – ироничный ярлык для французского шпиона, собравшегося сунуть голову в ледяную пасть петербургского гостеприимства. Красота местности, как и само путешествие, были вроде как предписаны для здоровья Дугласа, и поэтому он прихватил с собой свою «племянницу», прелестную «Лию де Бомон». Приехав в Германию через Швецию, Дуглас еще больше замаскировал свой русский интерес, отправившись в Богемию с целью осмотреть некоторые горнодобывающие объекты. Его племянница, по-видимому не слишком интересовавшаяся шахтами, оказалась заядлой читательницей, неспешной, но неутомимой. Молодой д'Эон еще до отъезда из Версаля получил в подарок искусно переплетенный экземпляр L'Esprit des Lois – «О духе законов» Монтескье, который служил неизменным утешением для «мадемуазель Лии», хотя она, видимо, находила его довольно трудным для усвоения. А может быть, эта серьезно настроенная юная леди выучила весь трактат наизусть?

Между обложками изящного переплета было спрятано подписанное собственноручно письмо Людовика XV к царице Елизавете, приглашавшее ее вступить в секретную переписку с правителем Франции. В книге также был запрятан специальный шифр, который Людовик пожелал использовать при составлении письма царице и ее антибританскому – и, потенциально, профранцузскому – вице-канцлеру Воронцову. Поэтому д'Эону пришлось изображать из себя не только женщину и послушную племянницу, но также и интеллектуально ненасытную и в то же время с виду праздную особу, которая ни на минуту не выпускала из рук драгоценного тайника с королевским приглашением и шифром.

Преданную почитательницу Монтескье видели и описывали во время этого зарубежного турне – «ее» мировой премьеры в секретной службе, – как «маленькую и хрупкую, с бледно-розовой кожей и приятным, нежным лицом». А мелодичный голос д'Эона весьма способствовал совершенству его виртуозной маскировки. Он мудро выбрал роль сдержанной и застенчивой девушки, а не капризной кокетки или какой-либо еще чаровницы. Если бы она была слишком привлекательной для мужчин, то это могло послужить серьезной помехой, и все же имеются неоспоримые доказательства того, что «Лия» действительно их привлекала. Придворные художники неоднократно добивались чести писать портрет «мадемуазель де Бомон». Некоторые из них выказывали такой пыл и настойчивость, что пришлось дать им соответствующие разрешения. Картины и миниатюры сохранились до наших дней, дабы укрепить славу д'Эона как первого и величайшего из шпионов-имитаторов.

В Анхальте, где два имитатора встретились, чтобы опробовать свой маскарад дяди и племянницы, они были радушно приняты светским обществом, и их горячо уговаривали продлить свой визит. Ради того, чтобы ускорить продвижение агентов Людовика по изрытой колеями дороге в Санкт-Петербург, пришлось сослаться на здоровье Дугласа. Прибыв, наконец, в столицу Елизаветы, путешественники были приглашены в дом месье Мишеля, француза, занимавшегося прибыльным международным банковским делом. Никто не задавал вопросов прекрасной «Лии», но всякий раз, когда к Дугласу обращались с каверзным вопросом, он разражался приступом безудержного кашля, а затем пояснял, что его врачи настаивают на том, чтобы он провел некоторое время в холодном климате.

В России было холодно, но только не для «мадемуазель Лии». Ее сообщник, однако, не добился успеха; агенты Бестужева перекрыли ему все пути к царице, по которым французский дворянин со слабым здоровьем, известным интересом к торговле мехами и манерами придворного мог надеяться приблизиться. Дуглас всегда имел при себе изящную табакерку из черепахового панциря, которую не выпускал из рук. Под фальшивым дном табакерки были спрятаны инструкции для французских агентов и еще один шифр для их личного пользования. Но Дуглас так и не воспользовался шифром, поскольку ему нечего было сообщить – пока его «племянница» не встретилась с Воронцовым и не выяснила, что вице-канцлер настроен к Франции столь же благожелательно, как и предсказывали осведомители короля Людовика. Именно Воронцов представил прекрасную «Лию» императрице Елизавете.

Самодержица всея Руси была эксцентричной пожилой особой, продлевавшей себе жизнь в окружении беззастенчивой лести, молодости и удовольствий. И «мадемуазель де Бомон» оказалась как нельзя к месту. Она олицетворяла собой французскую молодежь, заграничную веселость – благоухающий цветок, странным образом занесенный на север из садов монарха, чье правление уже было отмечено побившим все рекорды адюльтером, последовательно установленным Франциском I, Генрихом IV и Людовиком XIV. Елизавете было известно о скандальном Parc aux Cerfs – Оленьем парке, первом хитроумно организованном и систематически пополняемом гареме, когда-либо дарованном католическому королю. Однако перед нею находилась прелестная, невинная племянница шевалье Дугласа, как нельзя лучше подходившая для украшения петербургского двора.

Благодаря своему несравненному притворству, д'Эон в одночасье сделался могущественным фаворитом и вскоре был назначен «фрейлиной», а затем и чтецом немолодой императрицы. Мы можем быть уверены, что первой книгой «Лии», предложенной Елизавете, было ее собственное бесценное издание «О духе законов».

Британский посол Уильямс вскоре тайно доложил лорду Холдернессу в Лондоне: «С прискорбием сообщаю вам, что канцлер (Бестужев) считает невозможным убедить ее величество подписать договор, которого мы так страстно жаждем».

Миссия шантажа

Пришло время, когда молодого д'Эона, блестяще выполнившего несколько важных дипломатических миссий для короля Людовика, официально отозвали в Париж. По-видимому, царица все еще благоволила ему, а от маскировки под женщину давно отказались, ибо Елизавета, как говорят, убеждала французского агента принять пост в ее правительстве и предложила ему титул и высокое звание в императорской армии. Д'Эон никогда еще не был столь дипломатичен, когда сумел отказаться, никого при этом не обидев, и получил превосходную инкрустированную бриллиантами табакерку как знак восхищения и уважения русской государыни.

По-видимому, Людовик XV испытывал к нему не меньшую благодарность. Д'Эон официально получил годовой доход в размере 3000 ливров и регулярно действовал в качестве дипломатического представителя. Его снова посылали в Россию и в другие страны, где некоторые запутанные государственные дела требовали его легкого отвлекающего вмешательства. Временами д'Эону требовалась более тяжелая артиллерия обаяния для выполнения его правительственной миссии, и поэтому очаровательную «Лию де Бомон» снова приходилось пудрить, обрызгивать духами, завивать и украшать ради большей славы французской дипломатии. Но когда Франция вступила в войну, молодой авантюрист настоял на том, чтобы занять подобающее ему место в армии. Его назначили адъютантом герцога де Бройли, который, будучи главой королевской секретной службы, предпочитал использовать его помощь только в шпионаже и интригах. Однако говорят, что д'Эон отличился в критический момент в одном из сражений, когда доставил обоз с боеприпасами под огнем полевых орудий противника.

Будучи способным украсить великий мир придворных интриг в образе наивной мадемуазель и выполняя свои обязанности на поле боя как офицер и джентльмен, д'Эон вел гораздо более насыщенную жизнь, чем это удавалось большинству профессиональных секретных агентов. В конце концов его аккредитовали в Лондоне в качестве дипломата, и он добился необычайного успеха на новом поприще двуличия. Исполняя обязанности секретаря герцога де Невера, тогдашнего французского посла, д'Эон действовал из-за кулис, в то время как Людовик XV и его министр, Шуазель, пытались заключить договор с Англией, который должен был избавить Францию от британского нападения до тех пор, пока Людовик не почувствует себя готовым объявить войну. С помощью того, что «Кембриджская современная история» называет «искусством дискредитации», секретарь Невера смог переслать благодарному Шуазелю точные копии строго конфиденциальных инструкций Бедфорду, с которым Шуазель был вовлечен в окончательные переговоры по заключению договора.

Уловка д'Эона – которая оказалась столь эффективной, что принесла ему редкую честь остаться шпионом, упомянутым по имени в основном труде по истории, – может показаться бесчестной, но едва ли более, чем двуличие внешней политики его венценосного господина. Будучи достаточно хитроумной, она вряд ли могла считаться изобретательным мастерским ходом. К Неверу и д'Эону явился надежный заместитель министра иностранных дел Великобритании с портфелем, набитым официальными документами. Гостеприимство французского посольства заставило его насторожиться, но несколько превосходных бокалов шабли отвлекли заместителя от д'Эона и вожделенного портфеля. Шевалье извинился и вышел из комнаты, прихватив портфель с собой. Затем с невероятной быстротой просмотрел содержимое портфеля и ухитрился скопировать все секретные инструкции Бьюта, которые не должен был видеть никто во Франции, кроме «британского переговорщика Бедфорда». Обведенный вокруг пальца заместитель министра все еще пил и нахваливал шабли, когда д'Эон, извинившись за свое отсутствие, вернулся к послу и их английскому гостю. Портфель выглядел совершенно таким же, как и до тесного знакомства с французским шпионом.

Герцог де Шуазель получил огромное преимущество от этого хитроумного маневра. Бедфорд на всех заключительных стадиях переговоров неоднократно был сбит с толку «тем фактом, что содержание его инструкций было досконально известно Шуазелю». И поскольку Бедфорд ничего не знал о проделке д'Эона, он упорно продолжал верить, что его намеренно предал его коллега, Бьют, и поэтому отказался от личной печати, вернувшись в Англию. Впоследствии, под тем же предлогом, он отказался возглавить государственный совет, пост главы которого освободился после недавней смерти Гранвиля. Таким странным образом д'Эон до некоторой степени оказал давление на нынешнюю британскую политическую систему; впрочем, это не принесло ему никакой пользы, ибо его успехи в Лондоне ознаменовали начало его собственного затмения. Он был незаменим для Невера, он был доверенным агентом Людовика XV, когда на его карьеру обрушилось проклятие увядающей фаворитки, мадам Помпадур, чья ревнивая подозрительность к любому доверенному лицу короля Людовика была патологической.

Теперь д'Эон вел исключительно частную переписку с французским королем, выступая в качестве посредника и передавая Людовику донесения выдающегося военного шпиона. После сокрушительного поражения при Россбахе выдвинутого Помпадур некомпетентного Субиза, известного французского инженера и военного тактика, маркиз де ла Розьер был взят в плен Фридрихом Великим. Французское верховное командование немедленно предложило обменять его на любого из пруссаков – на выбор Фридриха, но король, отказавшись, заметил: «Так как мне посчастливилось пленить столь выдающегося офицера, я намерен держать его у себя как можно дольше». А теперь мы подошли к тому времени, когда Розьер, будучи обменян, рисковал более неудобной формой заключения, когда шпионил за англичанами. Ему было поручено сотрудничать с д'Эоном в Лондоне, проводя «тихое, но тщательное изучение» графств Ла-Манша, чтобы решить, «каким способом французской армии лучше всего вторгнуться в Англию».

Теперь энергичный интриган французского посольства в Лондоне не только получал и передавал Розьеру личные указания и советы их короля, но и хранил подшивку всех подлинных писем, проходивших через его руки. И не за горами был тот день, когда ему понадобились именно такие копье и щит, для нанесения уколов и противодействия подлым выпадам. Людовик XV возвел шевалье в дипломатический ранг полномочного министра. Шпионская миссия на английском побережье успешно завершилась, будучи не раскрытой, и Бурбон «Бонапарт» горячо лелеял свой план внезапного вторжения на Альбион. Но удар обрушился на д'Эона внезапно. Аристократ, который в роли дипломата превосходил его по рангу, дальний родственник, которого он имел все основания считать своим личным врагом, был послан ему на замену в Лондон. Это было фактически публичное понижение в должности; он снова стал подчиненным. Ревность Помпадур и клика его врагов объединились для его погибели.

Старинный и подлинный рисунок секретной службы: «насекомое», с помощью которого военный шпион замаскировал свой набросок укрепления противника

Самая убедительная жалоба на д'Эона касалась его расточительности и ненасытной любви к роскоши. Людовик щедро одаривал его деньгами, но шевалье постоянно пребывал в долгах. Однако он не остался беззащитен перед колкостями предумышленного унижения и не впал в бедность. У него имелись письма короля к Помпадур – все до единого, – изобличающие заговор против мира и против Англии, шпионскую деятельность Розьера и д'Эона, а также коварный план вторжения. Факты, способные воспламенить английскую общественность, мощное взрывчатое вещество, если их передать британской парламентской оппозиции. Только д'Эон обладал этими подлинными бомбами, способными спровоцировать войну между Англией и Францией, и только д'Эон знал, где они спрятаны.

Схема фортификационных сооружений, скрытых под «насекомым»

Из Франции шел эксцентричный поток королевских обещаний, угроз, просьб и приказаний. Одно из посланий напомнило шевалье, с какой пользой он служил своему королю «в женском одеянии», и рекомендовало ему вновь облачиться в женскую одежду и немедленно «возвратиться в Париж». Вместо этого д'Эон глубоко задумался. Он был прекрасно осведомлен о непостоянстве монаршей благодарности. Его враги торжествовали; прибегнув к помощи мощного рычага, мадам Помпадур, они свергли и унизили его. Но он всерьез сомневался, что простой отзыв его из Лондона утолит их придворные мстительные аппетиты. Д'Эон оказал любезность Англии, отыскав убежище в пределах страны, государственные тайны которой он ранее похитил. И он не просчитался. Английские сторонники и английское правосудие не стали мстить – не выдали его презренному французскому самодержцу.

Джон Уилкс, этот неортодоксальный кумир лондонских народных масс, оказался другом и защитником д'Эона. В сущности, вся Англия стала на его сторону. С присущим тайному агенту инстинктом оставаться незамеченным, шевалье поначалу пытался скрыть свою личную войну. Но после того, как его едва не отравил собственный преемник, французский посол, и после нескольких попыток его похищения он начал кампанию в английской прессе против своих «чужеземных» врагов. Д'Эон нанял себе телохранителей – людей, которых он знал по секретной службе, по армии, или бывших французских дезертиров, живущих теперь в Англии. Он рекламировал свое мастерство дуэлянта, чтобы дать головорезам противника повод для беспокойства. И объединил все свои резервы хитрости и умения нравиться людям.

Тем временем в святилищах французской монархии тонкое искусство шантажа спокойно сдирало кожу как с толстокожих, так и тонкокожих. Д'Эон обратился к своему монарху с завуалированной откровенностью, заверяя его в своей прежней верности, но не забыв упомянуть, какую цену ему предложено истинными друзьями из «английской оппозиции» за письма, в которых он обличал заклятого врага Англии. Осознав, что контратаки театрального неистовства им не помогли, французские агенты-роялисты обратились к закону. Д'Эон проиграл свое дело в суде, завоевал симпатии половины народа Англии и не пострадал. Британские попытки выследить и арестовать его были всего лишь дипломатическими жестами. Человек, который осмелился шантажировать самого короля, просто исчез под опекой Уилкса и преданного контингента его сторонников, преследуемых Бурбоном.

Еще один акт мелодраматической комической оперы разыгрывался перед английской аудиторией, теперь столь же решительно разделившейся на «за» и «против» д'Эона, как и на «за» и «против» Уилкса. Французские шпионы испробовали все, дабы обмануть, заманить в ловушку, дискредитировать и погубить оказавшегося в осаде шевалье. Пропагандистские памфлеты раздражали его. И его ответ был залпом точно в цель: он опубликовал несколько писем короля Людовика, наполненные опрометчивыми высказываниями, но начал с наименее безобидных, открыто намекая на грядущий ураган.

Эта историческая тайная борьба, которая велась в темноте с либеральным использованием всеобщего внимания, стала модным увлечением лондонцев и, возможно, до сих пор возрождалась бы на сцене, потрудись кто-нибудь написать для нее первоклассную музыкальную партитуру. Однажды шевалье услышал странные звуки в стене своей гостиной. Вместо того чтобы сообщить об этом невероятном явлении, он немедленно принял меры и, покрыв сажей себя и свою весьма элегантную одежду, «прочистил» дымоход, забравшись в камин с рапирой. Там он захватил в плен съежившегося трубочиста, который признался, что был нанят агентом французского посла, дабы «вести слежку» из каминов дома д'Эона. Сообщи д'Эон, что он слышал звуки, происхождение которых не могло быть обнаружено сторонними сыщиками, его «больное воображение» могли использовать для обвинения в безумии, которое враги теперь готовились выдвинуть против шпиона-дипломата.

Подобные маневры действительно встревожили д'Эона, и он ответил на них более мощным, чем когда-либо, ударом, предоставив еще несколько королевских писем для перевода и опубликования в Англии. До него дошли рассказы о девушке, заключенной в Оленьем парке, которая, после покушения Дамьена на жизнь Людовика XV – 5 января 1757 года – прижалась к своему господину и закричала: «Не покидайте меня, дорогой государь. Я думала, что сойду с ума от горя, когда они попытались убить вас!» А поскольку «тайна королевского инкогнито не должна была быть раскрыта», а несчастная девушка упорно настаивала на том, что узнала своего возлюбленного, Людовик позволил объявить ее невменяемой и поместить в сумасшедший дом. Таким образом, проект шантажа д'Эона отошел на второй план по отношению к его страху перед более беспринципным и могущественным противником. Однако все карты, которые д'Эон припрятал в рукаве, были козырными.

Те сведения, которые британская публика почерпнула из переписки Людовика XV, вызвали столь сильную враждебность, что даже Бурбону стало ясно: кампания разоблачений д'Эона, если он будет упорствовать, приведет к войне. После чего шевалье практически продиктовал свои условия – в обмен на письма, ежегодные выплаты в размере 12 тысяч ливров и возобновление работы за границей во французской секретной службе. Однако д'Эон не верил в выпрошенные уступки и, продолжая защищать себя, придержал несколько наиболее компрометирующих документов.

Переговоры на предмет писем продолжались и после смерти Людовика XV. Новый король и его министры, по всей видимости, также с уважением относились к неодолимой силе д'Эона, способной учинить неприятности для Франции из Англии. Но цена, которую он запросил, была слишком высока, и поэтому в Лондон отправили умного и опытного эмиссара, дабы тот заключил сделку с самым знаменитым авантюристом своего времени. Этим эмиссаром был известный Карон де Бомарше, и его приезд в Англию в это время имел – совершенно независимо от шантажа д'Эона – поразительные, даже, можно сказать, исторические последствия.

Глава 21
Карон де Бомарше по кличке Норак

Создателю «Женитьбы Фигаро» и «Севильского цирюльника» исполнилось уже сорок два года, и более чем половина из них были насыщены всевозможными безумствами, домыслами и публичными спорами, дуэлями, арестами, тюремными заключениями и изгнаниями, а также настолько невероятными авантюрами, чтобы породить слухи, обвинявшие его в отравлении трех жен, хотя у него никогда не было больше двух и ни одну из них он не отравил. Сын часового мастера Огюстена Карона, он в тринадцать лет стал учеником своего отца и после нескольких подростковых выходок впервые доказал свою гениальность, усовершенствовав конструкцию, сделавшую возможным изготовление часов очень маленьких размеров. Изящные часы «Карон» стали вожделенным предметом модного Парижа, и, когда некий конкурирующий часовщик позаимствовал это изобретение, его юный создатель совершил переворот в общественном мнении, обратившись не в суд, а в августейшую Академию наук.

Ныне он стал королевским часовщиком, женатым на вдове несколькими годами его старше, чье богатство позволило ему приобрести патент на дворянство. Вскоре он оставил часовое дело, так как любовь его жены и ее вдовье состояние обеспечили ему желанный пост управляющего королевским буфетом. В подобающем положению богатом платье он теперь подносил блюдо с королевским мясом, и, поскольку обладал дворянским титулом, ему даже позволялось ставить блюдо перед королем. Не представляется возможным познакомиться со всеми стадиями последующей карьеры Пьера Огюстена Карона де Бомарше. Он любил, как говорится, «все – славу, деньги, философский подход к жизни, удовольствия и, более всего, толки». Позднее он становится учителем музыки, наставником четырех одиноких девиц, всеми позабытых дочерей Людовика XV.

Любопытно отметить, что сие спокойное и отвлекающее от проблем занятие ознаменовало его дебют в особой разновидности секретной службы. Он стал личным агентом известного банкира, Пэриса Дюверни, одного из трех братьев Дюверни, которых можно назвать наглядным примером демократии в условиях абсолютной монархии, поскольку они начали свою жизнь в качестве мальчиков на побегушках в кафе своего отца. Эти Дюверни стойко сопротивлялись безумному увлечению Джона Ло бумажными деньгами и биржевыми спекуляциями, верили в золото, копили его и даже сидели в тюрьме из-за своей страсти к нему. У Дюверни имелся служащий по имени Пуассон, и когда дочь этого Пуассона сделалась маркизой де Помпадур, то состояние Пэриса Дюверни и его братьев вышло на первое место во французском королевстве. Однако государственная мудрость Питта и полководческое искусство Фридриха Великого потерпели поражение в Семилетней войне, и Пэрис Дюверни, советник Помпадур, сильно пострадал из-за возвращения Росбаха, Крефельда и Феллингхаузена. Решив вновь завоевать благосклонность, Дюверни занялся филантропией и предложил основать в Сен-Сире пансион благородных девиц. Это заведение впоследствии стало знаменитой французской военной академией; но из «военного» в ней имелась лишь надежда заставить короля, двор и народ забыть войну, которая стоила Франции миллиона человек, двух с половиной миллиардов франков и катастрофического Парижского договора (1763), который отнимал у Франции Индию, Канаду, несколько Антильских островов и Сенегал. Эти трофеи перешли к Британии; одновременно Франция уступила Луизиану Испании, своей союзнице в последние годы разорительной войны. И дабы отвлечься от всех этих неприятностей, хитроумный Дюверни, который был знаком с банальными нравами двора и уже получил одобрение Помпадур, нанял для дочерей короля в качестве учителя музыки Бомарше, дабы привлечь к сей филантропической затее умеренный энтузиазм четырех малоприметных, засидевшихся в девицах принцесс.

Бомарше впоследствии исходил множество дорог, однако он не был занят секретной службой постоянно, пока не столкнулся с бедой и публичным позором. Мы не можем проследить здесь затянувшееся и запутанное дело Гёсмана. Бомарше обвинили в подлоге и попытке подкупить судью – через его жену – для вынесения оправдательного приговора. Французский парламент осудил его за подлог, потребовал, чтобы он выслушал свой вердикт стоя на коленях, и издал против него обвинительный декрет, объявлявший его обесчещенным и лишенным французского гражданства и всех гражданских прав. Однако не обошлось без некоторой компенсации. «На следующий день после моего осуждения весь Париж оставил у моей двери свои карточки», – ликовал впоследствии Бомарше, и в ту же ночь после вынесения ему приговора один из наследных принцев устроил в его честь прием. Бомарше не смог найти адвоката для защиты и поэтому для своего оправдания сочинил петиции, в которых обличал осудивший его парламент с таким яростным и оскорбительным красноречием, что стал героем беспокойной, обанкротившейся предреволюционной Франции.

Министр полиции, де Сартин, предостерегал осужденного авантюриста от его собственной популярности. «Недостаточно быть виноватым и опозорившимся – нужно также быть скромным», – говорил он. Наш друг, де Сартин, в то время сам старался быть исключительно скромным и ловким, служа двум господам – или политическим лагерям – с тактом и четким пониманием собственных интересов. Людовик XV все еще был жив, и Дюбарри оставалась его фавориткой, имея множество врагов, с которыми нельзя было обращаться слишком грубо, поскольку двое из них дожидались своего часа, чтобы взойти на трон как Людовик XVI и Мария-Антуанетта. Сартин, не питая каких-либо предубеждений по поводу влияния Жозефа Фуше, не без оснований считал себя самым осведомленным полицейским министром, когда-либо существовавшим во Франции; и его патриотическая решимость заключалась в том, чтобы продержаться на своем посту до самой смерти Людовика XV, а затем как можно дольше оставаться у власти с новым королем.

Министр полиции, как доверенное лицо Дюбарри и ее врагов, испытывал некоторое беспокойство, когда любовница короля вызвала его для встречи наедине, дабы высказать свою последнюю жалобу. Де Сартин был действительно оскорблен тем, что не узнал о причинах ее теперешнего душевного недомогания раньше, чем она сама. Оказалось, что причиной был тот же самый Моранд – Тевено де Моранд, – изгнанный писатель и издатель, чьи бестселлеры продавались ограниченным тиражом, поскольку его истинной профессией являлся шантаж. Моранд обычно использовал маленькие брошюрки, чтобы развязать шнурки кошелька своей предполагаемой добычи; зачастую достаточно было напечатать и показать лишь титульный лист. Он вел веселую жизнь во французском полусвете до тех пор, пока полицейские расследования не вынудили его действовать из-за границы; а Дюбарри когда-то жила с Морандом в качестве его любовницы. Но теперь она жаждала забыть свое прошлое, стремясь возвыситься и заключить морганатический брачный договор со стареющим монархом. Недавно Моранд набросал небольшую брошюру, которую он предполагал переправить из Англии во Францию. Назвав ее Memoires secrets d'une fille publique – «Тайные воспоминания о публичной девице», – он снабдил брошюру самыми теплыми воспоминаниями о своей любви, Дюбарри; и теперь эта дама просила у де Сартина лишь одно: немедленно откупиться от шантажиста и навсегда уничтожить его брошюру.