Текст книги "Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций"
Автор книги: Ричард Роуэн
Жанр: Исторические приключения, Приключения
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 17 (всего у книги 63 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]
Мания преследования шпиона-преследователя
Был еще Герон из Высшей полиции, сложный тип, который сочетал в себе грозную власть и двойной доход, будучи нанятым в службу общественной безопасности шпионить за членами комитета общей безопасности, нанявших его шпионить за общественной безопасностью. Однако самым удачным занятием Герона стало разоблачение его личных врагов в том или другом комитете. Это бесшумное опустошение его личных знакомств шло долгим путем до приобретения им репутации энергичного, умелого и верного человека.
«Когда имя человека попадает в большой список, – изрекал этот инструмент правосудия и правительства, – события развиваются сами по себе. Он гильотинирован». Однако мы находим, что так случалось не всегда, ибо, когда Герон попытался развестись со своей неверной женой, поместив ее имя в «большой список» осужденных, один из его начальников отказался оставить его там, тем самым сохранив леди для еще более позволительных измен.
Поскольку он был полицейским шпионом, начисто лишенным таланта к подлинной секретной службе, неудивительно, что Робеспьер и Фукье-Тенвиль оказались среди тех, кто защищал его как «крайне необходимого». Герон был опасным сумасшедшим, но его безумие не угрожало его обожателям, пока оно скрывалось под маской патриотической бдительности. Он родился в 1746 году и служил во французском флоте, а незадолго до революции некий синдикат банкиров оплатил его расходы на поездку в Гавану, где ему, по-видимому, не удалось собрать для них большую сумму денег. Но как знать? Возможно, он все-таки собрал часть этих денег, поскольку с тех пор всегда ненавидел банкиров.
Герон искренне верил, что его преследуют. Действительно, этот шпион чувствовал себя окруженным шпионами и был убежден, что все за ним следят. Кое-кто объявил его сумасшедшим, но беднягу и в самом деле преследовали. Во время нападения на Тюильри в 1792 году он был ранен, он также приложил руку к истреблению заключенных в Версале, вследствие чего был рекомендован руководителям шпионов Комитета общей безопасности. Но вскоре, по словам более даровитого сотрудника Высшей полиции, Сенара – того самого, кто отказался оставить имя мадам Герон в списке обреченных, – генерал службы безопасности смертельно испугался Герона, не осмеливаясь исключить его, «будучи осведомленным о поддержке, которую тот получал от Робеспьера».
Сенар называл его «бульдогом Робеспьера», а также настоящим великаном-людоедом, самым извращенным и вероломным из агентов. Он доминировал, он распространял влияние повсюду. Герон неким образом унаследовал пропитанную кровью тогу «бандита генералиссимуса» Милларда – Милларда Сентябрьских расправ (2 сентября 1792 года), чья банда из пятидесяти головорезов могла бы усмирить и излечить припарками любую манию преследования. Но Герон все еще свято верил, что его преследуют его жена, вероломная проститутка, и ее любовник, который украл у него тысячи франков.
Однако его мания поощрялась, он кормил гильотину не жалея сил. Финансисты получали от него быструю расправу. Многие попадали в его список, особенно те, кто выражали недовольство, а также его соседи – потому что некоторые из них на него жаловались, – его арендодатели, его наименее предполагаемые враги, несколько вяловатых друзей, даже незнакомая женщина – для него вражеская шпионка, – чье единственное преступление состояло в том, что она заглянула к нему во двор. Все обвинения выдвигались в то время, когда Эверест невиновности мог быть преодолен даже самым невесомым подозрением. Неудивительно, что индустрия Герона вызывала восхищение и «он считался необходимым для руководства своей бандой, удачи в делах и активной коммерции». Он нес террор, он был изощренным в расследованиях, ужасающая система опустошения и жестокости вынуждала его упорствовать.
Когда Герон выходил из дома днем или ночью, его одежды обвисали от оружия. Он носил с собой огромный охотничий нож, два кинжала, пояс с заряженными пистолетами, и обычно при нем находились два мушкетона, спрятанные под плащом. Двое из его банды, вооруженные до зубов, неотступно следовали за ним по пятам. Он был ужасно напуган, в то время как сам распространял страх. Между ним и Робеспьером «все было секретно». Люди Герона – бывшие Милларда – банда головорезов посылались в коридоры Комитета общественной безопасности и «вручали бумаги или письма Робеспьеру, но всегда запечатанные и тайно…»; женщины и девушки передавали сведения пресловуто известной женщине Шалабра (коммуна во Франции) – неподкупной, помешанной и фанатичной соратнице. Кроме того, некоторые документы передавались «тем, кто находился на страже» в доме Робеспьера, ответами обычно служили «приказы, отданные Комитету общественной безопасности, перерезать горло или арестовать».
«Имена зачитывались, головы падали, и паф, паф – все было исполнено!» – торжествовал Герон.
Чем больше этот сумасшедший информатор вовлекал в свою манию преследования жертв, тем больше изобиловало доносов, и Робеспьера – который говорил якобинцам, что они должны «свергнуть фракцию могучей рукой», поскольку «множество негодяев и иностранных агентов строят тайные заговоры, дабы оклеветать и подвергнуть гонениям добропорядочных людей», – нисколько не тревожило, являлись ли заботы Герона продуктом неустанного контршпионажа или деменцией прекокса (шизофренией). Робеспьеру также служили надежные полицейские агенты и информаторы, и он был совершенно прав, подозревая некую форму иностранного заговора. Но, кроме этого, все это происходило не на иностранной почве, не руководилось иностранцами и только в самой минимальной степени оплачивалось из зарубежных фондов. Настоящий тайный заговор был не менее французским, чем сам Робеспьер. Его агентами являлись французы, и их цели касались исключительно проблем Франции. До сих пор это великое дело Протея недостаточно хорошо понято, и, возможно, никто никогда не узнает, насколько глубоко оно ушло вглубь или насколько широко распространяло щупальца своих политических пыток. Но, по крайней мере, нам известен тот мозг, от которого оно тянулось с вероломной изобретательностью. И мы знаем, из какого кошелька оно щедро оплачивалось.
Шпионы Робеспьера и шпионы комитетов никогда не узнали правды о своем самом невероятном противнике, и поэтому они называли его заговором. За завесой их постоянной мистификации мы можем уловить стремительное мелькание самого главного революционного контртеррориста, чье имя следовало бы прошептать – Жан Бац.
Глава 25
Де Бац, гасконский волшебник
Ненависть роялистов к революционным лидерам Франции являлась естественным отвращением бывшего привилегированного класса к грабительским, недавно возникшим бандам. Жан де Бац, гасконский барон, был несгибаемым роялистом, который ненавидел революцию настолько долго и ожесточенно, что стал ее самым разорительным террором. С помощью бесконечной хитрости и своей собственной гасконской смеси мстительного смакования и вероломства, он вовлек себя в террористические заговоры, соперничество и даже самые худшие случаи произвола. Революционная турбулентность стала его собственной турбулентностью; ибо он поощрял любую фанатическую конвульсию и любой легкий шепот, дабы превратить малейший политический тремор в землетрясение, сотрясающее хрупкое основание государства.
Этот антиреспубликанский проект не был одним из тех, что требует нескольких недель или месяцев, как обыкновенная миссия секретной службы. В высшей степени запутанная деятельность барона длилась годами, до тех пор, пока даже он должен был задаться вопросом – как задавались вопросом магнаты Конвента, интриганы и представители Комитета общей безопасности (полицейского ведомства) и Комитета общественной безопасности (исполнительной власти), – что же являлось естественным ферментом революционной агитации, а что – контрпомехой по имени Жан Бац.
Отправной момент ловкости этого непревзойденного заговорщика, по всей видимости, заключался в открытии им практически неограниченных ресурсов. Внутренности его карманов были всегда исключительно доступны; и пока правительство в Париже страдало от хронического истощения казны, его противники никогда не переставали пухнуть от золота. Так что он с редким цинизмом не прекращал подкупать голодающих негодяев, которые были случайным подкреплением и в то же время республиканцами.
Де Бац, например, проявил свою наибольшую властность, дабы иметь абсолютный контроль над департаментом транспорта. Он даже ухитрился набрать в штат ci-devant (бывших) королевских слуг – Мэрфи, егеря последнего короля Людовика XVI, Бушери, Машера, Бланшарда, королевского кучера, Рура, бывшего охранника королевского семейства Бурбонов, домашнего слугу Хюга, все еще преданного памяти Citizen Capet (Людовика XVI). С помощью этих и многих других агентов гасконцу удалось «остановить разграбление съестных припасов Парижа и положить конец царившему там голоду».
Еще одной чертой абсолютной гениальности являлась та манера, в которой де Бац защищал себя. Его подкупы достигали такого количества шпионов и полицейских агентов, что даже в самый разгар Террора сыщики его главных врагов жили в постоянном страхе перед его арестом. Стоило опрометчивому интригану, по их же собственному недосмотру, предстать перед Фукье-Тенквилем (Fouquier-Tinville – деятель Великой французской революции, общественный обвинитель Революционного трибунала), счета были бы компрометированы и многие головы, менее прозорливые, чем гасконца, кувыркнулись бы в корзину прежде его.
Поскольку самые лучшие детективы обожали его щедрые подарки, было крайне важным, чтобы Жан де Бац оставался в живых; и единственным способом обеспечить это было сохранять ему свободу в Париже. Подкупы барона всегда оплачивались золотом и никогда ассигнациями, которые он рассматривал как идеальное платежное средство для поганых республиканцев. Сохранились подтасованные отчеты, которые до сих пор можно видеть во французских архивах, которые показывают, насколько решительно, хотя и неуклюже, шпионы комитетов защищали свои основные источники твердой наличности. В одном из этих осведомительных палимпсестов он оценивается как следующий по опасности для республики наряду с банкиром Бенуа, который назван Benoite (произносящий добро) в то время, как барон туманно представлен как Baron de Beauce – барон Бос (регион на севере Франции).
Становление заговорщика
Эта искусно достигнутая незаметность мастера республиканской оппозиции сделала его на долгие послереволюционные годы легендарной фигурой, дрейфующей среди катастроф, на которые он и не предполагал влиять. Карлайл никогда о нем не слыхал, и даже великие исторические записи Маделин не упоминают его имени. Как если бы барон де Бац, кошмар Робеспьера и реальная мотивирующая сила, стоящая за дюжиной революционных кульминаций, никогда не существовал. Таким образом, он служит нам ярчайшим примером пренебрежения историками секретных источников своих материалов, а также нежелания, с которым великие сокрытия всплывают из глубин их собственных замыслов.
Де Бац, который не был немцем, как некоторые могут подумать, происходил из благородного старинного гасконского рода. Он родился в Гуц – ныне департамент Ланды – в 1761 году и в возрасте тринадцати лет был зачислен в королевские драгуны. 8 декабря 1776 года он получил официальное назначение, но его ни разу не видели в штаб-квартире полка, нарушение достаточно вызывающее даже в те годы политической расслабленности, чтобы вынудить шевалье де Куаньи, его полковника, подписать ордер на его арест. Однако это, по всей вероятности, не возымело эффекта, если только он не появился, и Жан, по всей видимости, уже постиг искусство исчезновения.
Не будучи солдатом, он был вынужден неотступно следовать военной карьере. Так что в 1784 году мы находим его по пути в Испанию, где он попробовал более вялую рутину испанской армии и пренебрег несущественными служебными обязанностями в течение следующих трех лет. Хотелось бы представить на тот момент, что юный де Бац оставался в стороне от королевских драгун, поскольку уже находился на секретной службе в современной европейской манере, когда офицеры числились в списке, как «отставные» или даже как дезертиры, пока они не возвращались домой после иностранной шпионской миссии. Возможно, это объяснило бы переход в испанский полк, но как объяснить тот факт, что по возвращении во Францию в 1787 году, будучи повышенным до звания полковника, он немедленно вышел в отставку с сохранением половины жалованья.
Время шло с неизменно ускоряющимся ритмом политической настоятельности; и в 1789 году гасконский барон стал депутатом Генеральных штатов, а в 1792-м политическим эмигрантом в роли помощника принца Нассау. Де Бац, говорят, был настолько взволнован восстанием, произошедшим 20 июня 1792 года, что вернулся в Париж всего лишь десятью днями позже, рискуя собственной жизнью. Первого июля Людовик XVI записал в своем дневнике, что задолжал барону довольно значительную сумму денег. Де Бац, отметил он, являлся к тому же биржевым спекулянтом. Так же как доктор Бэнкрофт, он привычно совмещал это с заговорами и интригами, но барон выигрывал состояние за состоянием и щедро тратил свои фонды на дело роялистов. В этом он выделяется как непревзойденный заговорщик, который мог себе такое позволить и которому не нужно было выпрашивать субсидии у членов английского правительства.
Несколькими месяцами позже долг короля де Бацу мог возрасти до колоссальных размеров, поскольку гасконец строил заговор по спасению своего обреченного суверена, и его планы имели все шансы завершиться сенсационным успехом. Он не только замышлял спасти Людовика XVI, но и лично возглавил попытку. Однажды хмурым утром – 21 января 1793 года – унылый кортеж медленно дефилировал сквозь туман по направлению к гулкой дроби барабанов вдоль бульвара Bonne Nouvelle. Он резко остановился у ворот Сан-Дени. Затем неожиданно возникла суматоха. «Ко мне все, кто готов спасти короля!» Сигнальный призыв де Баца сопровождался блеском его обнаженной шпаги. Он ожидал, что сотни сторонников присоединятся к его атаке, но таких храбрецов нашлось не более нескольких человек. Республиканская контрразведывательная полиция пресекала любые смелые попытки заранее, отлавливая каждого подозрительного сторонника короны. Пролилась кровь тех, кто не испугался и сплотился вокруг барона. Де Бацу каким-то чудом удалось сбежать, когда стало видно, как плотные ряды охраны повели обреченного на казнь Людовика XVI к поджидающей его гильотине.
Следующим шагом де Бац намеревался спасти Марию-Антуанетту. Это также был дерзкий замысел. Он надеялся заполучить каждого члена тюремной охраны в свой сговор. Предполагалось, что королева будет отправлена под эскортом милиции и затем просто исчезнет. Его неизменная потребность в большом числе конфедератов в очередной раз послужила причиной героического провала. Кое-кто повел себя слишком самоуверенно, вызвав подозрение недремлющих полицейских шпионов. Марии-Антуанетте также – хотя барон и совершил вторую попытку – не посчастливилось избежать своей мученической участи.
Опечаленный, но не лишенный силы духа после своей неудачной попытки спасти короля и королеву, де Бац изменил свою программу. Теперь он задумал погубить саму революцию. Он собирался вербовать собственный постоянно растущий корпус из всякого сброда и продвигать такую серию политических крайностей и безобразий, что порядочное большинство французов почувствовало бы глубокое отвращение ко всему республиканскому. Он сосредоточил свои силы главным образом на законодательной власти, Национальном конвенте. Он замышлял подтолкнуть несколько откровенно отделившихся партий к недоверию и нападкам друг на друга. Он также свято верил в результаты, которые можно получить с помощью подкупа должностных лиц. В то же время он проявил невероятную неустрашимость, оставаясь в Париже на все время террора, купив в самый его разгар имение за 530 тысяч ливров и, будучи замеченным самим Робеспьером в толчее Национального конвента, ухитрившись ускользнуть еще до того, как подоспели агенты Робеспьера, чтобы схватить его.
«Весьма примечательно, что любой, кто приближался к гасконцу, кто, так сказать, попадал в круг его притяжения, немедленно подчинялся его влиянию, – писал Ленотр. – Он будто обладал некой неизведанной силой, которая давала ему возможность притягивать и удерживать преданность этих людей. Они были верны всегда – до самой смерти – этому человеку, которого избрали своим господином».
Многие и в самом деле шли на гильотину, в то время как могли спасти себя, донеся на де Баца, – спасти себя, да, и получить в награду огромную сумму. Всякий раз, когда ему удавалось организовать спасение раскрытых сторонников, барон действовал при помощи щедрых взяток. И тем не менее он отказался от шантажа и пожаловался президенту Комитета общей безопасности, когда Бурландекс, шпион комитета, попытался вытянуть из него 100 тысяч экю. Де Бац был предупрежден, что его арест планировался как обман, подстроенный фальшивыми документами.
В конце концов барон был схвачен сыщиком, которого не смог подкупить; но при помощи уловки он избавился от компрометирующих документов, находившихся при нем. Из своей тюремной камеры он принялся угрожать Конвенту, практически под самый его конец. Террор и в самом деле погубил революцию, чего так настойчиво и добивался гасконец. Он больше не находился под следствием; он мог бы поведать слишком многое, если бы предстал перед судом. Используя свое влияние над толпой, он еще раз поднял Секции Коммуны Парижа, чтобы остаться в стороне и наблюдать в этот роковой момент. Канальи Парижа больше не наводили ужас на политиков. Для защиты республиканского правительства нашелся маленький корсиканец, так что мы оставим барона и переключимся на другие сцены. Как оказалось, барон был частично ответственен за восхождение звезды Бонапарта, возвестившей приход Фуше, Монгайра, Барнета, Савари и других необычайных авантюристов.
Глава 26
Четыре альтернативы Фуше
Коварность Жозефа Фуше неоднократно подвергала его опасности, но во времена Террора спасла ему жизнь, и несмотря на это он сумел протиснуться в сравнительное затишье реставрации Бурбонов при помощи смеси своей двуличности и отказа от благочестивого поприща. В то время как Сиейс и прочие ловкие французы могли похвастаться тем, что они уцелели во время Революции, Фуше мог бы сообщить по секрету, что он использовал ее как торпеду, плащ и лестницу. Революция вознесла его из провинции в Париж, из серой безвестности в непомерное богатство и то состояние, которое во времена крайне шатких стандартов перешло к славе. Он был якобинцем, одним из цареубийц, mitrailleur de Lion, который помог присмирить народные массы с помощью ужасающего свиста картечи. Однако все это было замято, и пришло время, когда один его взгляд министра полиции заставлял терять больше самообладания и вызывал большее низкопоклонство, чем пушечные залпы. В 1789 году он был неудовлетворенным священником и учителем, бедным и лишенным веры; в 1815 году он стал вторым богачом Франции и одним из самых влиятельных людей в Европе с непоколебимой верой в себя. Он является тем ярким примером постоянно меняющейся карьеры, которую любой мог бы попытаться сделать в мире, не имея особо большого ума или моральных ценностей, без принципов или разборчивых наклонностей.
Фуше родился в портовом городе Нанте 31 мая 1758 года в семье мореплавателей. Почти все его предки зарабатывали себе на жизнь морем, но юный Жозеф был слабым, анемичным и прилежным учеником, мальчишеские игры быстро утомляли его, а хождение на пригодных лодках вскоре познакомило мальчика с неизменно повторяющейся морской болезнью. Однако он прославился в школе, и такое проявление ума позволило ему открыть двери, единственно доступные во Франции простолюдину, – двери Церкви. С изгнанием иезуитов, ораторианцы находились под надзором католического просвещения по всему королевству, и благородное, незримое царствование папской власти привлекало способную молодежь, не важно насколько скромным являлось их происхождение. В двадцать лет молодой Жозеф был назначен учителем математики и физики, а также инспектором и префектом.
Это был скорее почетный, чем многообещающий пост, и будущему главе шпионов и начальнику управления императорской полиции он открыл больше возможности в обучении и интеллектуальном росте, чем в преподавании и продвижении по церковной службе. Можно быть уверенным, прими он обет священника, перед ним открылся бы более благой путь с притягательными перспективами властвования – священства, епископства и даже кардинальского дворца. Римская церковь, намного старше и мудрее обветшалого, но освященного веками Дома Бурбонов, давно преподавала французским монархам и всей Европе урок практической системы воздания по достоинствам, соперничая с притязаниями привилегированности и богатства. Но по большей части королевские инциденты на континенте не обладали ни достоинствами самими по себе, ни стандартами этих достоинств и предпочитали сохранять традиционную систему своих предков, вместо того чтобы рисковать экспериментом, одобренным всего лишь Богом.
Жозеф Фуше сам был не менее консервативным и осмотрительным, как любой из рода Капетов. Он носил одеяние священника и тонзуру и разделял монастырскую жизнь вместе с ораторианцами, но за десять лет – в тот период своей жизни, когда не многие молодые люди могут проявлять ловкость, дальновидность или непреклонность, – он отказался от духовного сана и принесения обета. До тридцати лет он преподавал в монастырской школе, будучи наполовину священником, заточенный в монастыре, не привлекающий ничьего внимания и явно не отягощенный амбициями. Но в 1789 году политическая буря, неистовствовавшая над Францией, усилилась настолько, чтобы переметнуться от массонских клубов к уединенным кельям ораторианцев. Фуше проживал в Ньоре, Самюре, Вандоме и Париже; но для истории крайне важно то, что он находился в Аррасе, когда первая вспышка революционной молнии озарила угрюмые небеса плебейской благоприятности. Здесь он познакомился с главным инженером Лазаром Карно и еще ближе сошелся с нервозным, тонкогубым, бледнолицым и чрезвычайно амбициозным адвокатом Максимилианом де Робеспьером. Когда Робеспьера послали из Артуа в Генеральные штаты в Версале, чтобы принять участие в составлении новой конституции для королевства, не кто иной, как Фуше одолжил неимущему другу сумму, достаточную для путешествия и приобретения презентабельного платья.
Любопытство притягивало внимание всех молодых церковников к грозящему Франции сотрясению общества, ораторианцы привнесли политику в трапезные Арраса, и Фуше сделал свой первый революционный шаг. Именно он предложил послать делегацию в Генеральные штаты, дабы выразить общность священнослужителей с требованиями Third Estate (Третьего сословия). Его начальство, будучи недовольно столь спонтанной и смелой инициативой, наложило на него взыскание и перевело в церковную школу в его родном Нанте. Но один несдержанный шаг в народное брожение в тот знаменательный канун национальных метаморфоз положил конец безызвестности учителя семинарии. Ряса была отброшена в сторону, волосы отросли и покрыли тонзуру, а Жозеф Фуше стал посещать буржуазные политические собрания. Некоторое время спустя был организован клуб, и превратившийся в оратора бывший ораторианец был избран председателем Amis de la Conctitution (Друзей конституции) в Нанте.
Торговые лидеры местной коммуны были враждебно настроены против экстремистов. Фуше стал искусно балансирующим либералом. Большинство состоятельных граждан Нанта имели крупные инвестиции в колониях. И поэтому Фуше послал «решительно сформулированный меморандум» в новое французское правительство, выступающий против приостановки работорговли. Что рассердило радикалов, но принесло ему одобрение торгового класса. И чтобы закрепить свое политическое положение среди тех, кому предстояло стать его будущими избирателями, он поспешил жениться, взяв в жены некрасивую, но «обладающую весьма привлекательным приданым» девицу, дочь богатого и влиятельного буржуа.
Как только было издано предписание о выборах в Национальный конвент, Фуше провозгласил себя кандидатом. Ведя кампанию в лучшей манере современной демократии, он обещал своим потенциальным избирателям все, что, по его мнению, они могли пожелать, но, поскольку Нант по-прежнему сильно отклонялся вправо от радикальных реформ, он подчеркивал свою озабоченность «защитой коммерции, собственности и уважением законов». Он обходил нарушения старого режима, вещая об опасности беспорядков. В 1792 году его избрали и в надлежащий момент отослали в Париж, куда тремя годами ранее он помог перебраться своему теперь уже знаменитому другу, Робеспьеру. Фуше-депутат отслеживал каждый шаг на пути Фуше-якобинца, вызывающего суеверный страх призрака. Фуше – победитель Робеспьера, Фуше – министр полиции, миллионер и герцог оставался пока далеко позади среди многих отсутствующих.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?