Текст книги "Три тысячелетия секретных служб мира. Заказчики и исполнители тайных миссий и операций"

Глава 15
Шпионаж и военные почести

Тайному военному агенту доставалось не меньше, чем профессиональному солдату, поскольку за время яростных и воинственных столетий ведению войны было позволено выродиться из развлекательного и прибыльного джентльменского спорта в отвратительное национальное предприятие, причем даже его немногочисленная выгода и государственные доходы подлежали публичному учету. Когда-то давно существовали галантные стандарты рыцарства в сочетании с выкупом пленных, которые могли позволить себе заплатить разграблением городов и частыми увольнениями с грабежами и мародерством. От шпионов прежних времен не ожидали участия в рыцарском торге по выкупу пленников; их никогда не заставляли бросать все дела, как это вынуждены делать солдаты, ради военного грабежа. Но они не так сильно страдали от тех ужасов войны – увечий, голода, грязи, болезней, отравления газом, – которым стали подвержены теперь.

Среди азиатов, как мы уже видели, коварное искусство военной секретной службы, по-видимому, всегда считалось более общепринятым и близким по духу, поскольку великие военачальники Азии имели благоразумную склонность действовать на основании выводов своих собственных агентов. Однако в Западной Европе эпоха рыцарства привела к тому, что шпионаж приобрел дурную славу, и благородные военачальники с презрением пользовались слежкой за противником с одной лишь грубой целью – выяснить, какой силы и опасности противостояние их ждет. Знаменитый шевалье де Баярд приказал казнить военнопленных за то, что те, будучи мушкетерами, были пойманы при эксперименте с этой импортной мерзостью – порохом. И шпионов, видимо, первый раз осудили по сходному обвинению – потому, что они оказались шпионами, а не за то, что были врагами, способными держать в руках оружие.

В XVI веке такое отношение к шпионам, по крайней мере к военным, несколько смягчилось. Во Франции, например, все шпионы напрямую подчинялись верховному констеблю и «действительно пользовались определенным уважением». Это видно из известного анекдота о герцоге д'Эперноне, стойком ветеране и едва ли не одном из величайших полководцев своего времени. Ему представили человека, которого обвинили в том, что он вел себя подозрительно. Герцог приказал его обыскать, после чего пришел к выводу, что это шпион. «Черт бы меня побрал, если я не подумал, что ты всего лишь вор, – сказал д'Эпернон. – Мне следовало бы пороть тебя до тех пор, пока ты не закружишься, как волчок. Но теперь я вижу, что ты действительно честный шпион. Вот тебе два золотых. Убирайся – и скажи тем, кто тебя послал, что когда мы встретимся с ними, то их песенка будет спета».

В войнах той жестокой религиозной эпохи являлось обычным делом поощрять быструю и даже трусливую капитуляцию путем повешения самых храбрых защитников городов и крепостей, которым все же не удалось выдержать осаду. Тот самый д'Эпернон, захватив Антиб с его савойским гарнизоном, повесил двадцать два защитника города, а остальных отправил на галеры. «Маленький город Монтру» был взят и видел, как «четырнадцать его капитанов повесили, более пятидесяти солдат задушили, а пятьсот отправили на галеры». Если победоносные военачальники осмеливались демонстрировать такую не рыцарскую враждебность, то опасности, которым подвергался шпион, обычно превосходили все эти ужасы.

Голландский плотник, обронивший свои депеши

В конфликте, еще более безумно жестоком, чем религиозные войны Франции и Германии, памятная осада Алкмара в 1573 году была выдержана с помощью хитрости, которая добавляет имя Питера ван дер Мея в анналы секретной службы. Питер, плотник и патриот, внес свой гениальный и героический вклад в защиту голландских свобод. «Если я возьму Алкмар, то не оставлю в живых ни одного живого существа; нож будет приставлен к каждому горлу». Так писал испанский командующий Альба Филиппу II, который охотно соглашался, что веревка или нож – идеальное святое украшение для горла его протестантских подданных. И все же когда «разоренный и опустошенный Харлем, как пророческий призрак их собственной неминуемой судьбы, предстал перед их глазами, горстка людей, запершихся в Алкмаре», приготовилась встретить нападение испанских ветеранов Альбы. «Их главной надеждой оставалось благосклонное море. Огромные шлюзы назывались Зип и находились всего в нескольких милях отсюда. Открыв их и пробив несколько дамб, можно было попытаться заставить океан сражаться на их стороне. Чтобы добиться такого результата, требовалось согласие жителей, ибо уничтожения всех сельскохозяйственных культур было бы не избежать». Однако враги так плотно обложили Алкмар, «что осмелиться выйти из города было смертельно опасно, и поэтому было трудно найти посланника для подобной опасной миссии».

Мотли описывает, как Питер ван дер Мей добровольно вызвался на эту авантюру и как храбро и умело он выполнял свои обязанности импровизированного секретного агента. В результате губернатор Соной «открыл многие дамбы», так что земля вблизи лагеря испанцев «превращалась в болото».

Плотник-посланец вернулся с депешами, содержавшими красноречивое обещание Вильгельма Молчаливого затопить всю местность и утопить испанскую армию. Голландские посевы и скот погибли бы вместе с врагом, но Альба не хотел подвергать бюргеров такому экономическому испытанию. И вот «крепкие люди Алкмара, ликуя и издеваясь, смотрели, как испанцы сворачивают лагерь». Среди них стоял и Питер ван дер Мей. Возвращаясь в город, он умудрился потерять свои драгоценные депеши, так что их прочитал не Алкмар, а Альба. Заболоченная земля, наводнение, которым угрожал принц Оранский, хитрость с потерянными депешами сыграли решающую роль в успехе его секретной экспедиции.

Такого рода военная «секретная служба» – периодическое и импровизированное использование шпионов и тайных эмиссаров – продолжалась на протяжении всей Тридцатилетней войны, Гражданской войны в Англии и всех последующих конфликтов вплоть до XVIII века. Политический шпионаж сэра Фрэнсиса Уолсингема, кардинала Ришелье или Мазарини был поразительно развит, «современен» и почти так же эффективен и поэтому на столетие опережал свой военный аналог. Во время Тридцатилетней войны изобретательный ум Густава Адольфа изобрел примитивную дымовую завесу, которая ждала своего научного и тактического развития вплоть до мировой войны. На знаменитой переправе через реку Лех, поджигая сырую солому, шведский король создал облако дыма, которое скрыло проход его пехоты. Но несмотря на это – разгром имперцев под командованием графа фон Тилли у реки Лех считался тактическим шедевром Густава – и другие превосходные военные новшества, он, видимо, пренебрегал и не старался организовывать или совершенствовать методы шпионажа своего времени. Будучи молодым королем, путешествуя инкогнито под именем капитана Гарса, он посетил Германию и познакомился с ее народом и самой страной, в которой ему предстояло вести свои самые знаменитые кампании; но эти путешествия вряд ли можно назвать королевским ученичеством в духе Митридата или продуманной программой шпионажа и рекогносцировки по образцу Альфреда Великого.

Столь же удивительный недостаток изобретательской деятельности секретной службы наблюдался и в карьере самого талантливого конкурента Густава – Альбрехта Венцеля Эусебиуса фон Вальдштейна, больше известно нам по имени Валленштейн. Этот чех-протестант, «бич князей и солдатский кумир», в Тридцатилетней войне придал лагерю имперцев особый отпечаток своего военного гения. Он был провозглашен герцогом Фридландским, Саганским и Мекленбургским, с правом чеканки монет и выдачи дворянских патентов. И похоже, что именно он начал применять военную маскировку; но хотя его таланты принесли ему, человеку скромного происхождения, несравненное богатство и власть, он в конечном итоге пал жертвой интриг и так никогда и не овладел мастерством политического заговора.

Вдохновившись изобретением маскировки, Валленштейн укрепил плацдарм на Эльбе, где его атаковал граф Мансфельд, «один из самых замечательных солдат удачи». Будучи отбитым, Мансфельд приготовился возобновить свою атаку; и Валленштейн, узнав об этом – возможно, от шпиона, – приказал «завесить мост парусами, под прикрытием которых незаметно провел всю свою армию и напал на Мансфельда, который был разбит и потерял при этом около девяти тысяч человек». В свою бытность честолюбивым юношей, Валленштейн намеревался завоевать богатую вдову, которая была на много лет старше его, и так успешно маскировал корыстолюбивый характер своих благородных намерений, что находившаяся без ума от него зрелая наследница дала ему любовное зелье. Неумело состряпанное, оно вызвало у Валленштейна опасную болезнь, едва не сведшую его в могилу. Так что такой искусный охотник за удачей был просто обязан изобрести камуфляж.

Если Валленштейн и пренебрегал большинством преимуществ, которые другие извлекали из политического шпионажа и военных систем разведки своего времени, то объяснение этому, вероятно, можно найти в любопытной склонности великого полководца к астрологическим предсказаниям судьбы. Зачем нанимать шпионов и предателей, если есть возможность посоветоваться со звездами? У Валленштейна имелась полная космическая шпионская служба в лице Джованни Сени, личного астролога, который, кажется, был крайне прямолинеен, когда вещал о вечных небесных истинах. Говорят, что Сени предсказал тот самый час, когда капитан Деверё вонзит свою убийственную алебарду, а Валленштейн, с покорностью истинно верующего, даже не обнажая шпаги, получит гнусный удар исторической неблагодарности.

«Заговор» на 20 миллионов флоринов

Почему убили самого блестящего из имперских генералов? Император Фердинанд II завидовал его успехам и могуществу и был безмерно обязан ему за военные заслуги; но также Фердинанд был обязан Валленштейну более ощутимым долгом, который вырос до астрономических цифр – 20 миллионов флоринов. Различные переговоры и интриги, завершившиеся убийством Валленштейна, слишком многочисленны и запутанны, чтобы проследить их здесь, но основные маневры против него со стороны его врагов из императорского двора можно рассмотреть вкратце. Валленштейн потерпел сокрушительное поражение при Лютцене (1632), потеряв артиллерию и обоз. И все же это поражение вызвало всеобщее имперское ликование. Te Deum – «Тебя, Бога, хвалим» – пели во всех римско-католических странах, ибо ценой победы протестантов была смерть Густава Адольфа, короля Швеции. Валленштейн вышел на поле боя весной 1633 года с великолепно оснащенной армией в 40 тысяч человек и, «с устранением его великого соперника», должен был сокрушить сопротивление. Вместо этого этот необыкновенный человек преобразился в очередной раз и вступил «в свою последнюю и самую великую роль – роль отца германского единства. Переговоры с саксонцами были его первым шагом, но, помимо этого, его намерения остаются одной из загадок истории».

Однако имперские шпионы и агенты церкви не считали их загадкой; любой слух и инсинуация становились предметом срочного донесения, и шквал этих предупреждений и обличений отрезал императора Фердинанда от той малой доли истины, которая ему требовалась. Поговаривали, будто Валленштейн намеревался присоединиться к саксонцам и навязать императору мир. Тогда иезуитов изгнали бы из империи, протестантам гарантировали бы свободу вероисповедания и возвратили бы их конфискованную собственность. Теперь известно, что саксонский командующий, Арнгейм, обратился к Оксеншерну, великому канцлеру Швеции, с предложением, которое, по его словам, исходило от Валленштейна. Но не существует никаких записей, подтверждающих участие Валленштейна в переговорах, тогда как Ришелье считал, что в лице Арнгейма «римский двор потерял самого совершенного иезуита, который когда-либо жил». Более того, именно в это время Валленштейн, в качестве «предварительного условия мира», настаивал на выдворении шведов из Германии, тогда как агенты Ришелье пытались подкупить Валленштейна такими заманчивыми обещаниями, как корона Богемии и миллион ливров в год, если он присоединится к Франции против императора.

Валленштейн, помимо своих личных амбиций, имел все причины для недовольства на почве низменной неблагодарности, политических помех и церковного вмешательства, чтобы побудить его перейти на другую сторону, но никаких убедительных доказательств ни его предательских интриг, ни намерений обнаружено не было. Открытое стремление к миру и религиозной терпимости умножало число его недоброжелателей при дворе, тогда как его меры по усилению дисциплины и обузданию грабежей вызывали недовольство многих солдат удачи – подчиненных ему офицеров. После завершения своего «военного шедевра», победы при Штайнау, которая вынудила графа Турна и шведскую армию сдаться, Валленштейн предоставил своим протестантским противникам великодушные условия капитуляции, которыми его враги ловко воспользовались в гиперболизированной степени. Следуя успеху у Штайнау, он фактически приблизился к тому, чтобы «отрезать шведов от Балтики», когда та мистическая смесь из благопристойности и интриганства, которая управляла всем и всеми в Вене, изобрела способ расстроить планы своего противника, и Валленштейна отозвали защищать Баварию. Вскоре после этого Фердинанд, продолжая вести с ним подчеркнуто любезную переписку, решил еще раз избавиться от самого грозного солдата Европы.

Император был – по крайней мере, частично – введен в заблуждение алчной кликой итальянцев, испанцев и баварцев. Валленштейн никогда не стеснялся выказывать свое презрение к этим чиновникам, а особенно неприятны ему были итальянцы. Он характеризовал их не лучше, чем разбойников, с минимумом храбрости и военных способностей. И теперь они охотно присоединились к остальным в усилении опасений Фердинанда до такой степени мелодраматичности, что в январе 1634 года он дал генералам Пикколомини и Галласу «секретное поручение отстранить Валленштейна от командования» и провозгласить его преступником, «которого следует взять живым или мертвым!».

В исполнении этого беспрецедентного приказа таилась опасность. Валленштейн был знаменит, победоносен и все еще «стоял во главе огромной и преданной армии». Но Пикколомини и Галласа подстегнуло к этому опасному шагу обещание разделить его необычайно богатые владения. «Доля» императора Фердинанда была бы, конечно, своевременной отменой всего лишь задолженности в 20 миллионов флоринов. По-видимому, слухи о подлом заговоре достигли Валленштейна, который был слишком богат и влиятелен, чтобы не иметь нескольких друзей или агентов, притаившихся в Вене; после этого он созвал всех своих офицеров и, «подписав с ними совместное заявление о своей „полной преданности императору“», назначил двух адъютантов, которые должны были ехать в Вену с изъявлением его собственной полной покорности. Он сообщал Фердинанду, что готов сложить с себя командование и явиться в любое время и в любое место, чтобы ответить на все выдвинутые против него обвинения. Но это обезоруживающее предложение так и не дошло до императора. Патрули Пикколомини перехватили обоих курьеров; и когда Валленштейну вскоре сообщили, что в Праге его объявили вне закона, он осознал, что ему грозит серьезная опасность и что его враги одержали сокрушительную победу.

Ему оставалось только одно убежище. Он получал много лестных приглашений от кардинала Ришелье и теперь, в крайней опасности, обратился к тем самым людям, которые противостояли ему как главному имперскому генералу. Но первый же призыв о помощи, который он послал герцогу Веймарскому, был ошибочно принят за уловку – и это обстоятельство, как компетентно предположили его защитники, скорее дискредитирует утверждение Вены о существовании хорошо организованного «заговора Валленштейна» с целью предать католическое дело и перейти на сторону противника. Взяв с собой лишь небольшой эскорт, Валленштейн отправился в пограничную крепость Эгер, откуда намеревался отправиться к месту встречи, предложенному эмиссаром Веймара. У Эгера имелось два шотландских солдата удачи, полковник Гордон и майор Лесли; и когда Валленштейн разоблачил последний триумф неблагодарности императора, оба офицера согласились сопровождать его.

Однако эскорт Валленштейна возглавлял полковник Уолтер Батлер – славное имя, которое в дальнейшем будет запятнано известным партизаном пограничных территорий в американской вой не за независимость, – и этот интриган-ирландец, добровольно вызвавшийся защищать своего командира, тем временем послал своего капеллана к генералу Пикколомини, дабы ознакомить его с маршрутом бегства Валленштейна. Батлер, теперь уже не только шпион, но и Иуда, показал Гордону и Лесли письменные приказы Пикколомини, которые ухитрился доставить агент-капеллан; после чего все трое поклялись сделать все возможное, чтобы угодить итальянцу и императору. В это дополнение к придворному заговору против Валленштейна Батлер ввел еще семь храбрых воинов, «пятерых ирландцев и двоих испанцев». Сторонников человека, которого намеревались убить, пригласили на следующий вечер присоединиться к Гордону за ужином в цитадели. Там их заперли и у каждой двери поставили стражу, но они даже не подозревали о своем бедственном положении, пока не подали десерт и не отпустили лакеев. Затем по данному сигналу восемнадцать драгун выскочили из комнат, примыкающих к столовой, и перебили безоружных гостей.

Тут же состоялся совет, на котором Гордон, как говорят, просил проявить милосердие. Батлер отклонил его просьбу. Затем Батлер с капитаном Деверё и шестью ирландскими драгунами вторгся в покои Валленштейна. Сам Батлер ждал внизу. Астролог Сени только что был отпущен на ночь после того, как предупредил своего главного и пылкого сторонника, что планеты «предвещают надвигающуюся опасность». Деверё, словно посланец бога Марса, ворвался в спальню, и Валленштейн, разбуженный внезапной суматохой, вскочил и, отвернувшись от окна, столкнулся с ним лицом к лицу. Не оказывая никакого сопротивления, не произнеся ни мольбы, ни слова молитвы, великий чех раскрыл свои объятия для удара, и алебарда Деверё сразила его.

Фердинанд и его алчные приспешники, продолжая мародерствовать, временами останавливались, чтобы придумать и приукрасить свой рассказ о страшном «заговоре» Валленштейна против церкви и государства. Он вел переговоры с Густавом, он «не только нанимал протестантов в свою армию, но и позволил им свободно исповедовать свою религию и владеть имуществом». Его великодушное отношение к врагам и «еретикам», весь его несвоевременный дух веротерпимости было правдой; но все остальные обвинения оказались самой подлой фальсификацией – и все же в них верили даже немецкие историки, пока, всего лишь немногим более ста лет назад, доктор Форстер не получил доступ к архивам Вены. Когда Фридрих Великий спросил Иосифа II, как «на самом деле обстояло дело с этой историей о Валленштейне», австриец уклончиво ответил, что он «не может сомневаться в честности» своего предка. В течение двухсот лет дом Габсбургов, таким образом, твердо поддерживал веру как в имперский вымысел, так и esprit de corps – круговую поруку.

Знаменитые поборники военного шпионажа

Поскольку Валленштейн даже не пытался прислушаться к предостережениям Сени, которого он нанял, с которым советовался и которому доверял как верному помощнику, нет нужды доказывать, что эффективный шпионаж или армейская секретная служба спасли бы его от тайных заговоров его врагов. Шпионская и контрразведывательная организация другого мастера военного ремесла XVII века, Оливера Кромвеля, оказалась чрезвычайно эффективна в предупреждении покушений – так же, как и секретные службы Ришелье и его преемника, кардинала Мазарини. Эти системы, как и система преемника кардиналов, Лувуа, талантливого военного министра Людовика XIV, изложены в других произведениях. Итак, описывая почти застывший прогресс военной секретной службы в борьбе с ее более предприимчивыми политическими и дипломатическими соперниками, мы, наконец, приходим к четырем ярким звездам на военном небосклоне, которые – каждый по-своему и в разной степени – внесли свой вклад в профессиональное использование шпионов во время войны.

Карьеры Мальборо и принца Евгения, Морица Саксонского и Фридриха Великого имеют мало общего, если не считать их победоносной репутации, мастерства в военных искусствах и понимания значения военной разведки как одного из этих искусств. Мальборо в своих самых блестящих кампаниях, описанных его потомком и нынешним биографом Уинстоном С. Черчиллем, по-видимому, имел безошибочно наметанный глаз снайпера в поиске подходящего шпиона или информатора для подкупа, в то время как его великий соратник, принц Евгений Савойский, внучатый племянник коварного Мазарини, платил пансион почтмейстеру Версаля, который регулярно вскрывал переписку французских военачальников и копировал ценные в военном отношении фрагменты. Другим шпионом, нанятым принцем Евгением, был тот самый аббат Ленгле-Дюфреснуа – печально известный двойной агент, – который, выйдя из тюрьмы, куда его завели узы лояльности, с новой энергией принялся за дело и разоблачил заговор Челламаре. Во времена малолетства короля Людовика XV заговор ставил своей целью свергнуть французского регента в интересах Испании. Челламаре был испанским послом, который, по указанию пресловутого кардинала Альберони, «сочинял непристойные истории о регенте для последнего, дабы тот мог пересказать их королю и королеве, не столько для того, чтобы стимулировать их брачные отношения, сколько для того, чтобы встревожить их фанатизм».

Мориц Саксонский, прославленный победитель при Фонтенуа, которого Людовик XV удостоил чести, возродив для него титул Тюренна – «Главный Маршал королевских лагерей и армий», – не только пользовался «шпионами и проводниками», но и писал о них, что мы находим в десятой главе его посмертно опубликованного классического военного труда «Размышления о военном искусстве»:

«Невозможно уделять слишком много внимания шпионам и разведчикам. Монтекукколи говорит, что они столь же полезны человеку, как глаза на лице, и исключительно важны для полководца. Он прав. Нельзя жалеть денег на оплату хороших шпионов. Их нужно вербовать в той стране, где ведется война. К этому делу должно привлекать людей умных и ловких. Их следует иметь повсюду: среди офицеров главных штабов, торговцев и особенно среди поставщиков съестных припасов, ибо склады провианта и хлебопекарни дают полную возможность судить о намерениях противника.

Шпионы не должны знать друг друга, и им необходимо давать разные поручения. Одни – те, кто подходит для этой цели, – должны проникать в ряды войск противника; другие будут сопровождать армию в качестве покупателей и продавцов. Каждый член второй группы должен знать кого-нибудь из первой, чтобы получать сообщения и передавать их генералу, который ему платит. Эту особую задачу следует возлагать на умного и надежного человека. Его надежность должна проверяться повседневно, также необходимо быть уверенным, что он не был подкуплен противником».

Вскоре после этого Фридрих Великий привнес свой собственный дух в науку о грязной игре, на все времена положив конец шпионажу как развлекательной или благородной авантюре. Способность Фридриха к войне никогда не проявлялась так ярко, как в его искусном систематическом использовании шпионов. Его даже называли отцом организованного военного шпионажа, а матерью созданной им организации являлась необходимость. Но прежде всего Фридрих стремился быть остроумным, как француз. Он высоко ценил Вольтера, переписывался с ним и даже льстил ему колкими поддразниваниями. Когда папа пытался уничтожить иезуитов – в чем мог бы преуспеть, если бы не стоял вопрос выживания католического сообщества в протестантских землях, – он написал Фридриху, призывая его изгнать иезуитов из Пруссии. На что король пустил в ход свой лучший образчик вольтеровского ехидства: «Поскольку я считаюсь еретиком, святой отец не может освободить меня ни от выполнения моего обещания, ни от того, чтобы вести себя как благородный человек и король».

Фридрих называл Помпадур «Котильон IV», и его колкости в адрес Марии-Терезии и российской императрицы, пусть и не всегда столь остроумные, как у Франсуа-Мари Аруэ, несли в себе отпечаток долгосрочного влияния королевской манеры изъяснения. Тайные агенты и сплетники разнесли их по всей Европе. Пруссак, уже осужденный как грабитель земель – его кража Силезии у Марии-Терезии привела в ярость поклонников этой прославленной дамы, – ухитрился таким образом добавлять юмор и цинизм к своему списку чужеземных преступлений. В весьма влиятельных будуарах шли споры о том, как наказать зарвавшегося монарха. Фридрих, как и Вольтер, обнаружил, что полемика нескольких слов способна вызвать извержение вулкана.

Вместо упражнений в остроумии ему следовало попытаться стать величайшим военачальником своего времени, иначе его навсегда уничтожил бы мощнейший союз Франции и России, которые присоединились к Австрии, плюс возможность присоединения Швеции и Саксонии. Он провел инспекцию своего маленького, бедного королевства, своей вышколенной армии, своих богатых и могущественных врагов. Когда-то он смог одержать победу над Австрией, но с другой стороны – кто бы не смог? Фридрих понял: чтобы одержать победу над всеми, он должен их перехитрить. Поэтому он организовал секретную службу таким образом, чтобы подпитывать свои догадки всеобъемлющими и точными разведданными. Его секретная служба явилась уникальным военным новшеством эпохи, а применяемые ею меры и методы тайного ведения войны все еще эффективны после более чем почти двухсот лет перемен во всех областях вооруженных конфликтов. Известны слова Фридриха II о том, что на ратном поле при нем находился один повар и сотня шпионов. Но в большем количестве поваров он и не нуждался, поскольку был умерен в пище и часто хворал. Зато ему не редко удавалось позволить себе куда больше шпионов, донесения которых он прочитывал сам, сверяя одно с другим. Он имел обыкновение делить своих агентов на четыре категории: а) обыкновенные шпионы, вербуемые среди бедноты, которые довольствуются небольшим вознаграждением и готовы угодить армейскому офицеру; б) шпионы-двойники, гнусные доносчики и ненадежные ренегаты, пригодные главным образом для передачи врагам ложных сведений; в) высокопоставленные шпионы – царедворцы, знать, штабные офицеры и тому подобные конспираторы, неизменно требующие крупной взятки или существенной приманки; г) лица, вынужденные заняться шпионажем против своей воли. Энергичный пруссак занимался не только классификацией шпионов; он ввел и правила вербовки шпионов и их использования каждой категории шпионов или тайных агентов.

По четвертой категории он предлагал бюргера, которого следовало основательно запугать, лучше всего с помощью угроз сжечь его дом, уничтожить его состояние, покалечить или даже убить жену и детей. Бюргера, добропорядочного мирянина с благонадежной репутацией местного жителя, должным образом запуганного, можно было использовать для сопровождения обученного военного агента во вражеский лагерь, где внешность, репутация и характер бюргера прикрывали бы подлинную шпионскую деятельность. Несмотря на его вынужденное сотрудничество, на бюргера можно было положиться в том, что он будет вести себя достаточно надежно, если почаще напоминать ему, что члены его семьи являются заложниками тех, кому настоящий шпион, его компаньон, сообщит о результатах их совместной шпионской операции.

Классификации, установленные Фридрихом, не предусматривали одного – современного шпиона-патриота. Пруссак был реалистом, циником и самодержцем. Монархи его эпохи редко сталкивались с подлинным патриотизмом. Воспламенить Европу национальным энтузиазмом суждено было только Великой французской революции. Угрозы и подкупы, обещания повышения в чинах и крупной наживы – лишь на этих побуждениях и умели играть вербовщики шпионов школы Фридриха.