Текст книги "Долгий '68"

Насилие

Реакция на «черных пантер» и на черное движение в целом к концу 1960-х стала ассоциироваться с более глубоким страхом перед насилием. Городские беспорядки сталкивали городскую бедноту и полицейских. В течение недели после убийства Мартина Лютера Кинга в 1968 году бунты прошли в 125 городах, 20 тысяч человек были арестованы, 2600 пожаров уничтожили имущества на 100 миллионов долларов. Пламенем были объяты здания, находившиеся в нескольких кварталах от Белого дома. Подобные бунты обычно не имели явных политических мотивов. Кроме того, их циклы не совпадали с подъемами и спадами радикального студенческого движения. Несмотря на беспорядки, спровоцированные убийством Кинга, пик городских восстаний в Америке пришелся на предыдущий, 1967 год, после чего они пошли на спад – как раз в тот момент, когда насилие только начало привлекать белых «леваков». Тем не менее бунты заметно способствовали общему обострению американских политических конфликтов. Консерваторы зачастую не отделяли политических активистов и уличных бунтовщиков друг от друга, а некоторые радикалы с интересом наблюдали за городскими беспорядками, видя в их участниках потенциальный резерв для своего революционного дела.

Важной особенностью американского 1968-го была доступность оружия. Один генерал предположил тогда, что у населения Чикаго больше пистолетов, чем у всей американской армии[264]264
  Arthur M. Schlesinger, Jr, The Crisis of Confidence: Ideas, Power and Violence in America (1969), p. 23.


[Закрыть]. Одержимость правом на владение оружием обусловила то, что радикалы порой обращались к риторике, похожей на риторику их врагов. Некоторые черные группировки были связаны с консервативной Национальной стрелковой ассоциацией (National Rifle Association)[265]265
  Thomas J. Sugrue, Sweet Land of Liberty: The Forgotten Struggle for Civil Rights in the North (New York, 2008), p. 335.


[Закрыть]. Революционный профсоюз Dodge (Dodge Revolutionary Union Movement), квазимарксистская организация черных националистов, действовавшая на головном заводе автомобильной компании Dodge в Детройте, штат Мичиган, предлагал карабин М1 в качестве главного приза лотереи, сопровождавшей сбор средств на нужды организации[266]266
  John Barnard, American Vanguard: The United Auto Workers during the Reuther Years, 1935–1970 (Detroit, MI, 2004), p. 434.


[Закрыть].

Контркультура

Одновременно, а иногда и параллельно, с подъемом политического радикализма разворачивалась атака на привычную респектабельность среднего класса. Волосы мужчин становились длиннее, и они украшали себя бородами. В Беркли в качестве реакции на «Движение за свободу слова» Савио – и к его большому неудовольствию, – возникло «Движение за грязь слова» (Filthy Speech Movement), настаивавшее на том, что свободная речь должна предусматривать и непристойные выражения. Некоторые рок-группы – Jefferson Airplane, Grateful Dead, The Doors – стали восприниматься не в качестве создателей развлечений, а как центры религиозных культов.

Наркотики для американской молодежи были не в новинку. Марихуана вошла в обиход довольно давно, и даже самые продвинутые студенты «Христианского сообщества веры и жизни» (Christian Faith and Life Community), религиозной организации, аффилированной с Университетом штата Техас в Остине, курили траву уже в начале 1960-х, что порой вызывало негодование среди их более дисциплинированных товарищей с Северо-Востока. Новинкой конца 1960-х стал ЛСД, продвигаемый Тимоти Лири в качестве способа преобразования реальности.

Иногда казалось, что контркультура была намеренным уходом от политического радикализма. Она оскорбляла его потенциальных союзников, включая активистов движения «Власть черным», которые были консервативны в вопросах личного поведения. Иногда все крутилось вокруг приватного мира медитации, галлюцинаций и долгих прокуренных разговоров о космических кораблях. Когда-то «новые левые» пытались присоединиться к «войне с бедностью», начатой правительством в Вашингтоне. Но теперь казалось, что хиппи, которые попрошайничают на улице, воспринимают бедность как «стиль жизни». Французский социолог Эдгар Морен утверждал, что некоторые из хиппи, которых он встречал в Калифорнии в 1969 году, отказывались от ношения обуви, но сохраняли за собой свои автомобили[267]267
  Edgar Morin, Journal, 1962–1987 (2012), p. 857.


[Закрыть].

Рейган

Контркультура, как и движение «Власть черным», сосуществовала в своеобразном симбиозе с наиболее неистовыми своими критиками. Но один человек стал совершенно особым воплощением «контр-контркультуры». Рональд Рейган был избран на пост губернатора штата Калифорния в 1966 году, а затем переизбран в 1970-м. Этот разведенный мужчина и знаменитый киноартист, который во время Второй мировой войны избежал активной военной службы, хотя и дослужился до капитана в подразделении, изготавливающем пропагандистские фильмы, едва ли стал бы образцовым носителем культурного консерватизма и, скорее всего, вызывал бы лишь насмешки, если бы достиг успеха раньше, в 1950-е годы. Но сейчас его предвыборный штаб быстро осознавал преимущества, которые можно извлечь из студенческих беспорядков: «Рейган раздул их до уровня серьезной проблемы, и это улучшило его показатели в предвыборных опросах». По воспоминаниям самого Рейгана, «в горах, пустынях, больших городах» ему задавали один и тот же вопрос: «Что вы планируете делать с Беркли?» Причем, добавляет он, «каждый раз уже сам этот вопрос вызывал громкие аплодисменты собравшихся»[268]268
  Gerard de Groot, 'Ronald Reagan and Student Unrest in California, 1966–1970', Pacific Historical Review, 65, 1 (1996), pp. 107–29.


[Закрыть].

Когда Рейган упоминал Беркли, он имел в виду не сам университет. Хотя после победы на выборах ему удалось отправить в отставку Кларка Керра, либерального президента университета, в целом он почти не вмешивался в дела самого престижного калифорнийского вуза. Кроме того, в Калифорнии наиболее серьезные столкновения между властями и студентами происходили в другом университете, в Сан-Франциско, который был менее престижным с академической точки зрения и имел более скромный в социальном отношении студенческий состав. Университет в Беркли стал для Рейгана символом опасной болезни, которую его сторонники замечали в учебных заведениях страны. Он сполна воспользовался тем фактом, что Стокли Кармайкл, посещая Беркли, предлагал студентам сжигать свои призывные повестки, а в феврале 1969 года утверждал, «тридцать пять негров» напали на декана одного из колледжей, приставив к его горлу раскладной нож[269]269
  Michelle Reeves, '"Obey the Rules or Get Out": Ronald Reagan's 1966 Gubernatorial Campaign and the «Trouble in Berkeley»', Southern California Quarterly, 92, 3 (2010).


[Закрыть]. Поведение белого студенчества – относительно привилегированных молодых людей – также раздражало электорат Рейгана. Сам он постоянно делал темные намеки на царящие в кампусах употребление наркотиков, сексуальную вседозволенность и «некоторые другие дела, о которых вслух даже упоминать нельзя». А в более благодушном настроении он посмеивался над университетскими парнями, которые «одеваются, как Тарзан, ходят, как Джейн, и пахнут, как Чита».

Роберт Кеннеди

Отчасти радикализация левой политики в Америке сдерживалась подготовкой к президентским выборам 1968 года. С 1960 года Белый дом занимал представитель Демократической партии. Война во Вьетнаме до предела обострила отношения между теми, кто считали себя либералами и, в особенности, радикальной их частью, и Линдоном Джонсоном. Был, однако, шанс, что другой демократический кандидат сумеет изменить политическую ситуацию. В какой-то момент публике показалось, что таким кандидатом способен стать Юджин Маккарти, сенатор-демократ из Миннесоты. Он заявил о намерении выдвигаться в конце 1967 года, когда никто еще не считал его «проходным» кандидатом. Но неудачи американской армии во Вьетнаме в 1968 году сделали его победу более вероятной, и в ходе праймериз в Нью-Гэмпшире в его предвыборную кампанию включились молодые активисты. Сотрудникам Маккарти пришлось даже нанять парикмахера, чтобы тот «подверстал под Юджина» длинноволосых и бородатых волонтеров.

Неожиданный успех Маккарти стал одной из причин, заставивших Джонсона объявить об отказе от переизбрания. Это решение приобретало особую значимость в свете того, что о намерении побороться за номинацию от Демократической партии только что заявил Роберт Кеннеди, младший брат убитого президента. Отношения Кеннеди с американским радикализмом были неоднозначными. Он происходил из богатой династии и был генеральным прокурором в администрации своего брата, так что считать его человеком, чужим для системы, было нельзя. Он поддерживал попытки свергнуть Фиделя Кастро и, посещая в 1962 году Японию в качестве посланника американского правительства, спровоцировал студенческие демонстрации. В 1967 году в книге, получившей широкое признание среди американских левых, француз Режи Дебрэ изобразил Роберта Кеннеди типичным представителем властной машины США[270]270
  Régis Debray, La Révolution dans la Révolution (1967), pp. 8–9.


[Закрыть]. Тем не менее Кеннеди призвал прекратить американские бомбардировки Северного Вьетнама и начать переговоры – хотя это и было сделано довольно поздно. Даже в 1968 году он упрекал Маккарти за предложение включить коммунистов во вьетнамское коалиционное правительство. Линдон Джонсон, который опасался, что Роберт Кеннеди обойдет его справа, обвинял конкурента в том, что тот растратил «ястребиное» наследство Кеннеди-старшего.

Тем не менее имидж Кеннеди оказался левее его реальных политических позиций. В свои сорок три года он был на 17 лет моложе Джонсона и на 9 лет моложе Маккарти. Выглядел он еще более молодо, а своим поведением порой напоминал первокурсника-философа, который после знакомства с идеями Ницше переживает за свои религиозные убеждения. Он был потрясен убийством брата; именно это заставило его размышлять о вопросах жизни, смерти и морали в разрезе, весьма необычном для политика – его речь, например, изобиловала цитатами из Камю. Кроме того, гибель брата предоставила ему и кое-какие элементарные политические преимущества. Он, скажем, не был у власти во время эскалации войны во Вьетнаме – хотя ничего не говорило о том, что он сам предотвратил бы подобную эскалацию. Его глубочайшая враждебность к Джонсону, которая в 1964 году выглядела бы жалко, в 1968 году, напротив, сделала его похожим на политического деятеля. Он был явно причастен к той мистике, которая не оставляла семью Кеннеди после ранней кончины его брата.

Роберт Кеннеди совершал радикальные жесты. Он был вместе с Сесаром Чавесом, когда тот завершил голодовку, начатую в поддержку сельскохозяйственных рабочих из его профсоюза. Собеседники верили в его искренность, хотя со временем разочаровывались в том, что он не решается занимать четкие позиции по многим вопросам – Хайден проницательно сравнил его с Пьером Мендес-Франсом, молчание которого в 1968 году так возмутило его молодых почитателей (см. главу 5)[271]271
  Arthur M. Schlesinger, Jr, Robert Kennedy and his Times, vol. II (Boston, MA, 1978), p. 805.


[Закрыть]. С одной стороны, колебания и нехватка решимости, не позволявшие Кеннеди сразу взяться за Джонсона, вполне могли отражать реальные сомнения, обусловленные его собственным эмоциональным и интеллектуальным кризисом. Но, с другой стороны, такое поведение могло отличать человека с сильными политическими инстинктами – такого, кто помнит о необходимости сохранять за собой свободу маневра и избегать отчуждения от потенциальных сторонников.

Взаимоотношения между Кеннеди и американскими радикалами по большей части были односторонними: Кеннеди заботил радикалов больше, чем они заботили его. Артур Шлезингер, гарвардский профессор и один из самых важных consiglieri семейства Кеннеди, в молодости был марксистом. Когда он работал в Белом доме, лидеры «Студентов за демократическое общество» вручили ему экземпляр Порт-Гуронской декларации[272]272
  Hayden, Reunion, p. 102.


[Закрыть] хотя Шлезингер не посчитал это событие достаточно важным для того, чтобы отразить его в своем дневнике. В 1967 году Шлезингер встретился с лидерами бостонской ячейки СДО в «вызывающе унылой квартире» с фотографией Че Гевары на стене. Их «мутные абстракции» наполнили Шлезингера «ностальгией вперемежку с раздражением», хотя стиль этих ребят все же казался ему предпочтительнее «идеологической мегаломании» 1930-х годов[273]273
  Arthur M. Schlesinger, Jr, Journals, 1952–2000 (2007), p. 260. Запись от 13 мая 1967.


[Закрыть]. Его понимание взаимосвязи близкого ему Роберта Кеннеди со студенческим радикализмом было выражено с легкомысленным цинизмом. По словам Шлезингера, республиканец Нельсон Рокфеллер и Роберт Кеннеди оставались «главными надеждами» – без них «страна рискует увидеть массовой уход молодежи к СДО… или к ЛСД»[274]274
  Ibid., p. 278. Запись от 19 февраля 1968.


[Закрыть].

Чикаго

6 июня 1968 года Кеннеди был застрелен в Калифорнии неуравновешенным палестинцем, который, видимо, действовал в одиночку. Убийство превратило политика в мученика, несмотря на то – или благодаря тому – что никто точно не мог сказать, за что же он сражался. Политическая беатификация Кеннеди как воплощения идеализма молодости заставила выживших деятелей выглядеть весьма блекло и тускло. Подобный настрой публики еще более усугубился в ходе съезда Демократической партии, который проходил в Чикаго с 26 по 29 августа 1968 года. Теперь борьба за место кандидата в президенты от Демократической партии развернулась между Юджином Маккарти, Джорджем Макговерном (который представлял себя как замену Кеннеди) и Хьюбертом Хэмфри. Последний из этих политиков, занимавший должность вице-президента, поддерживался большинством делегатов съезда, а также самим Джонсоном – несмотря даже на тот факт, что в прошедших праймериз он не участвовал. Если бы политическая машина Кеннеди еще участвовала в гонке, то Хэмфри, скорее всего, получил бы мощный отпор. Но в сложившейся ситуации Джонсон с легкостью манипулировал процессом. Для многих съезд стал еще большим разочарованием из-за того, что это был первый партийный форум, происходивший после утраты «диксикратами» своего контроля над Демократической партией в южных штатах.

В Чикаго нахлынули антивоенные активисты. Изначально протесты координировал Дэвид Деллингер, 53-летний пацифист из старой американской семьи, который в годы испанской гражданской войны водил машину «скорой помощи», а во время Второй мировой войны оказался в тюрьме за отказ служить в армии. Он был убежденным сторонником ненасилия. С ним вместе работали молодые радикалы, включая Тома Хайдена и Ренни Дэвиса из СДО. Кроме того, в Чикаго прибыли Джерри Рубин и Эбби Хоффман, которые в конце предыдущего года учредили Молодежную международную партию – «Йиппи» (Youth International Party – Yippies), а также Бобби Сил из партии «Черная пантера». Протестующие собирались в парке примерно в десяти милях от отеля Hilton, где проходил съезд демократов.

Организаторы обещали манифестацию с сотнями тысяч участников. В итоге оказалось, что протестующих всего около 10 тысяч, но нервная атмосфера вокруг всех этих событий заставила власти вести себя так, как будто они столкнулись с вооруженным восстанием. На улицы были выведены 12 тысяч полицейских, которых поддерживали 5 тысяч бойцов Национальной гвардии. В пригородах разместили еще 6 тысяч солдат, включая элитную 101-ю воздушно-десантную дивизию. По слухам, в толпе работали около тысячи агентов в штатском[275]275
  David Wyatt, When America Turned: Reckoning with 1968 (Amherst, MA, 2014), pp. 232–3.


[Закрыть]. «Йиппи», которых воодушевил шанс выступить перед такой внушительной аудиторией, угрожали, среди прочего, запустить в чикагскую систему водоснабжения ЛСД. В другое время власти посмеялись бы над такими угрозами, но сейчас полиция усилила охрану соответствующих объектов, несмотря на то что, по заверениям городского департамента водоснабжения и очистных сооружений, для сколько-нибудь серьезного эффекта в систему потребовалось бы загрузить 5 тонн наркотика[276]276
  Roger Biles, Richard Daley: Race, Politics and the Governing of Chicago (DeKalb, IL, 1995), p. 150.


[Закрыть]. В Чикаго съехались писатели, включая Жана Жене, Уильяма Берроуза и Гора Видала; уподобляясь театральным критикам, они готовились писать рецензии на премьеру.

Чикаго и до этого был разделенным городом. Промышленный подъем военных и послевоенных лет изменил состав городского населения. Теперь в городском округе Кук проживало больше афроамериканцев, чем во всем штате Миссисипи, хотя много было и белых выходцев с Юга, а также людей с ирландскими корнями. По сравнению с 1950-ми годами, когда полицейское начальство зачастую жило не по средствам, работу полиции реформировали, хотя даже после преобразований чикагская полиция не могла похвастаться ни либерализмом, ни высокой моралью. Формальной сегрегации в Чикаго не было, но расовая принадлежность раскалывала людей, в том числе и по экономическим основаниям. Это проявлялось в городских беспорядках – особенно ярко в тех, которые последовали за убийством Мартина Лютера Кинга, когда мэр Ричард Дэйли приказал полиции «стрелять на поражение».

В частном порядке Дэйли был против войны во Вьетнаме. Когда Джонсон спросил у чикагского мэра, как Америке выйти из войны, Дэйли выразительно рекомендовал ему вспомнить, как в нее втягивались, а затем проделать те же шаги в обратном порядке. Но его недовольство войной, как и более поздние сожаления по поводу поведения полицейских в 1968 году, никогда не выходили в публичную плоскость. На публике Дэйли, 66-летний ирландский католик, стойкий приверженец закона и порядка, а также консерватор в социальных вопросах, оказывался идеальным объектом для демонизации со стороны протестующих. Дэйли отчаянно стремился сделать так, чтобы общенациональный съезд стал рекламой для горячо любимого им города, и потому старался предотвратить демонстрации. Ему не удалось этого добиться. Взвешенная сдержанность ранних протестов против вьетнамской войны к тому моменту исчезла без следа.

Многие из собравшихся на чикагских улицах упивались своим презрением к традиционной политике – в частности, устроив церемонию избрания свиньи кандидатом в президенты. Свинья была конфискована властями и передана в «Чикагское общество гуманности» – счастливый удел для животного в городе, процветание которого до недавних пор зависело от скотобоен. Через какое-то время городские власти выдали протестующим разрешение на манифестацию в парке Гранта. Но к тому моменту полицейские уже устали и обозлились – некий чиновник видел, как некоторые из них набивали перчатки свинцовыми шариками. Когда молодой человек попытался сорвать американский флаг, накинувшиеся на него офицеры развернули то, что в официальном отчете потом было названо «полицейским бунтом». Позже одна женщина вспоминала: «Все выглядело так, будто не мы штурмовали Бастилию, а Бастилия штурмовала нас». Части демонстрантов удалось прорваться к отелю Hilton, где проходил съезд, и там полицейские распыляли слезоточивый газ с таким рвением, что запах его чувствовался даже на двадцатом этаже, где находился офис Хьюберта Хэмфри.

Дэйли хотел сделать так, чтобы между съездом и уличными демонстрациями не было ничего общего. Тяжелые на руку охранники с враждебностью воспринимали всякого, кто не казался им поклонником Хэмфри – даже если это были аккредитованные делегаты. Охрана утащила Дэна Разера, телеведущего CBS, прямо во время выступления в прямом эфире. Абрахам Рибикофф, 58-летний сенатор, завершил выдвижение Джорджа Макговерна словами: «С Макговерном на президентском посту мы не увидели бы гестаповских приемов на чикагских улицах». Слова, которые Дэйли прокричал в ответ, потонули во всеобщем шуме, но некоторые утверждали, что они звучали так: «Пошел на хер, еврейский сукин сын!»

Окончательная номинация Хэмфри пришлась на тот самый момент, когда телекомпании стали получать кассеты со съемками уличного насилия, происходившего 40 минут назад. Некоторые из них прервали трансляцию выдвижения, чтобы выпустить в эфир эти записи. Съезд погрузился в хаос: некоторые делегаты начали петь гимн протестного движения «Мы преодолеем!», в то время как на сцене разместили оркестр, который должен был заглушить это пение. Обе стороны проиграли. Джонсону и Дэйли удалось расстроить планы большей части Демократической партии, но зато полицейское насилие настроило либералов против самогó демократического истеблишмента. В то же время демонстрации ожесточили значительную часть «средней Америки» против каких бы то ни было демократов вообще. Никто не решился бы назвать итоги съезда триумфом Хэмфри.

После чикагского съезда восемь человек, включая Деллингера, Хайдена, Хоффмана, Рубина, Дэвиса и Сила, были привлечены к суду. Сил добился отдельного судебного разбирательства и в итоге получил срок за оскорбление суда. Судья и прокурор в ходе заседаний применяли довольно необычные юридические приемы: в какой-то момент Силу даже пришлось сидеть на скамье подсудимых связанным и с кляпом во рту. В конце концов, пятеро из обвиняемых получили тюремные сроки. Эти приговоры были отменены апелляционной инстанцией, а дальнейшие обвинения в неуважении к суду не повлекли за собой тюремных сроков. Хоффман и Рубин рассматривали процесс в качестве важного элемента политического спектакля, хотя для других он был просто изнурительной и гнетущей потерей времени.

Том Хайден позднее обозначил разницу между двумя видами насилия: тем, которое в 1968 году причинила ему полиция, и тем, с которым он соприкоснулся в начале десятилетия, будучи активистом движения за гражданские права. Отстаивание гражданских прав сталкивало протестующих с властями штатов и местными филиалами Демократической партии, но при этом активисты считали, что их в какой-то мере поддерживает федеральное правительство. Теперь же насилие применяли силы правопорядка крупного города в северном штате, причем оно поддерживалось политиками, близкими к Белому дому.

Хайден также понимал, что ни он сам, ни кто-то другой не мог контролировать движение, от имени которого он иногда выступал. Он чувствовал, что среди левых зрели новые настроения, которые он не разделял. В них было больше идеологичности и меньше человечности. «Студенты за демократическое общество» теперь распались на две фракции, каждая из которых в 1962 году считалась бы крайней. Одна из них была связана с Прогрессивной рабочей партией – ПРП (Progressive Labor Party), которая откололась от Коммунистической партии США и просочилась в СДО после того, как организация отменила запрет – и без того почти не соблюдавшийся, – на прием в свои ряды коммунистов. ПРП состояла из правоверных маоистов, которые презирали контркультуру и стремились подбить на революцию американский рабочий класс – хотя их связи с реальным рабочим классом ограничивались незначительными контактами с представителями швейной промышленности Нью-Йорка (см. главу 9). Другую фракцию представляло Революционное молодежное движение – РМД (Revolutionary Youth Movement), которое подчеркивало важность интернациональных аспектов борьбы и с почтением относилось к «черным пантерам». Само РМД, в свою очередь, тоже подразделялось на две фракции, наиболее радикальной из которых стали настаивающие на вооруженной борьбе «Синоптики». Во время своей конференции, состоявшейся в июне 1969 года в Чикаго, организация «Студенты за демократическое общество» раскололась на две структуры, каждая из которых претендовала на прежнее название. Революционное молодежное движение присвоило себе архив и членские списки, хотя большинство собравшихся тогда делегатов поддержали Прогрессивную рабочую партию. К тому времени некоторые члены СДО уже негодовали по поводу чехарды внутри собственной организации, и на последнем ее съезде группа делегатов предложила избрать в качестве лидера помойное ведро.

Люди, участвовавшие в американском 68-м, нередко приходили к осознанию следующего парадокса. С одной стороны, радикалы в Соединенных Штатах могли записать себе в заслугу довольно многое. Они сыграли важную роль в переосмыслении расы в Америке. Они смогли настроить большинство американских граждан, и в особенности образованную молодежь, против войны во Вьетнаме. Они создавали свои организации в самых недружественных к ним местах, включая Университет Джорджии, где в начале 1960-х студенты проводили кампании против расовой интеграции[277]277
  Christopher A. Huff, 'Radicals Between the Hedges: The Origins of the New Left at the University of Georgia and the 1968 Sit-In', The Georgia Historical Quarterly, 94, 2 (2010), pp. 179–209.


[Закрыть]. Они помогли разрушить президентство Линдона Джонсона. Но, с другой стороны, в Америке гораздо чаще, чем в иных странах, 68-й называют «провальным». Один из американских историков писал по этому поводу:

«В отличие от стран вроде Франции и Чехословакии, где удалось мобилизовать большие сегменты общества за пределами академического мира, протесты в Соединенных Штатах так и не смогли приблизить фундаментальные политические трансформации. Даже взятые в совокупности, американские протестные движения – антивоенное, студенческое, правозащитное, черное и поднимающееся мексикано-американское – оставались слишком незначительной, маргинальной и рассеянной силой, не способной угрожать основам социального порядка»[278]278
  Joshua B. Freeman, American Empire: The Rise of a Global Power. The Democratic Revolution at Home, 1945–2000 (New York, 2012), p. 250.


[Закрыть].

Отчасти это ощущение провала коренилось в одном-единственном слове: Никсон. Именно Ричард Никсон победил на президентских выборах в декабре 1968 года. Сам по себе факт политического поражения не был для «людей 68-го» чем-то необычным – французы столкнулись с победой голлистов на парламентских выборах уже в июне, а чехи пережили вторжение стран Варшавского договора в августе. Победа Никсона, однако, оказалась особенно болезненной для его врагов. Именно они нанесли огромный ущерб его предшественнику, и поэтому предвыборная кампания Никсона в значительной мере выстраивалась на мобилизации против радикализма. На митинге, который он устроил в Чикаго сразу после Демократического съезда 1968 года, его приветствовала толпа в 400 тысяч человек. Интересно, что политическая программа Никсона в какой-то мере была скорректирована протестами 68-го. В частности, антивоенное движение стало одним из факторов, убедивших его в том, что Соединенным Штатам нужно уйти из Вьетнама[279]279
  Melvin Small, Johnson, Nixon and the Doves (New Brunswick, NJ, 1988).


[Закрыть]. Таким образом, одним из результатов 68-го в США стало то, что движение, которое, по крайней мере на ранних этапах, провозглашало «идеализм» и «искренность», в конечном счете пришло к компромиссу с людьми, которыми двигал циничный реализм.

Генри Киссинджер – архитектор внешней политики Никсона – выглядел полнейшей противоположностью «людей 68-го». Его юность была отмечена строгой дисциплиной и тяжелым трудом. Он прибыл в Америку в качестве еврейского беженца из Германии, работал во время учебы в колледже, служил в американской армии – кстати, этот институт сформировал его в наибольшей степени. Он был умным и нарочито циничным человеком, который сочетал восхищение США как глобальной «силой добра» с отсутствием глубокого интереса к американской культуре или обществу. Он восхищался европейскими государственными деятелями XIX века, которые, формулируя национальные интересы, не задумывались об электоральных соображениях, а Шарля де Голля считал последним представителем этого вымирающего племени. Киссинджер презирал студенческих активистов, хотя, в отличие от своего французского друга Раймона Арона, он никогда не воспринимал их настолько серьезно, чтобы считать угрозой существующему строю.

В другом своем аспекте ощущение провала, связываемого с 68-м в Соединенных Штатах, усугублялось долгосрочными изменениями в американской внутренней политике. Сам по себе факт того, что «люди 68-го» в Америке составляли меньшинство, тоже не был чем-то особенным: в европейских странах ситуация в основном была похожей. Самобытным выглядело другое: реакция против 68-го в США сделалась важным элементом «переключения», переориентировавшего широкие слои белого рабочего класса с демократов на республиканцев. Причем главнейшим выгодоприобретателем этого сдвига оказался отнюдь не Никсон: им стал человек, который выстраивал свою политическую позицию сугубо на противопоставлении «Беркли», а именно Рональд Рейган.

Из-за того, что в Америке левые студенческие движения активизировались раньше, чем в большей части Европы, многим казалось, что конец 1960-х не реализовал надежд начала десятилетия. Свой вклад в это разочарование вносила также и нарочито неидеологическая природа «новых левых» начала 1960-х. В отличие от своих европейских товарищей, американские студенты-радикалы не могли воодушевляться эмоциональной обособленностью, присущей марксистам; по этой причине некоторые из них видели во все более заметной идеологизированности собственных движений недобрый знак. Ожесточенные расколы в рядах «Студентов за демократическое общество» (по политическим основаниям) и в Студенческом координационном комитете ненасильственных действий (по политическим и расовым основаниям) оставили у многих ощущение того, что их выгоняют из собственного политического дома. Более того, у американских «новых левых» имелось примечательное качество, объединявшее их с собственными врагами. И те и другие верили, что Америка является особенной. Это чувство американской исключительности за десятилетие было вывернуто наизнанку. Начав с уверенности в том, что США располагают уникальным потенциалом для созидания добра, часть американских левых закончила убеждением в том, что уникальность, которой отмечена «Amerika», связана исключительно с ее безнадежной испорченностью. Сам 68-й был вписан в этот дискурс исключительности – со временем его начали трактовать не просто как политическое разочарование, но, используя термин, широко применяемый историками-американистами, как самый настоящий апокалипсис.