Текст книги "Долгий '68"

Религия

Последняя важная особенность американских «новых левых» связана с ролью религии. Статистические исследования показывают, что политический радикализм и религиозность в Америке были связаны обратной пропорцией[222]222
  Donald Granberg, Keith E. Campbell, 'Certain Aspects of Religiosity and Orientations toward the Vietnam War among Missouri Undergraduates', Sociological Analysis, 34, 1 (1973), pp. 40–49.


[Закрыть]. Типичный американский представитель «новых левых» с меньшей вероятностью придерживался религиозных практик, нежели его среднестатистические современники. Непропорционально большую долю в рядах «новых левых» составляли секуляризованные евреи; согласно одному исследованию, их было около половины[223]223
  Robert S. Lichter, Stanley Rothman, 'Jews on the Left: The Student Movement Reconsidered', Polity, 14, 2 (1981), pp. 347–66.


[Закрыть]. Однако некоторые религиозные практики поощряли политический раскол, чему способствовало отсутствие в Америке официальной или представляющей бесспорное большинство церкви. Границы между церковью и ее врагами – предельно четкие, скажем, во Франции или в Италии – были очень размытыми в США, где сосуществовали многочисленные деноминации и где можно было считать себя верующим человеком, не принимая того или иного вероучения во всей его полноте. Религиозная вера смешивалась с новыми интеллектуальными течениями вроде экзистенциализма[224]224
  Doug Rossinow, The Politics of Authenticity: Liberalism, Christianity and the New Left in America (New York, 1998).


[Закрыть]. Протестантские священники, работавшие в университетах, часто оказывались более радикальными, чем их коллеги из обычных церковных приходов[225]225
  Phillip E. Hammond, Robert E. Mitchell, 'Segmentation of Radicalism: The Case of the Protestant Campus Minister', American Journal of Sociology, 71, 2 (1965), pp. 133–43.


[Закрыть]. Представители унитарианской и епископальной церквей с большей вероятностью симпатизировали левым, чем методисты или баптисты. В антивоенном движении важную роль сыграли квакеры, вера которых основывалась на отрицании практически любой власти. Кстати, присущая им склонность к публичной демонстрации своих религиозных убеждений порой делала их более отважными противниками маккартизма, чем Коммунистическая партия США того времени. Собрания квакеров иногда очень напоминали реальное воплощение того, что «новые левые» называли «партиципаторной демократией» – при этом, что любопытно, самым известным квакером Америки был не кто иной, как Ричард Никсон.

В отличие от американского протестантизма, американский католицизм оставался авторитарной религией. Американские священнослужители, привыкшие окормлять консервативных иммигрантов из европейских стран, включая и те, которые, подобно Польше, оказались под властью коммунистов, часто были неистовыми крестоносцами холодной войны. Тем не менее в студенческом движении были активисты-католики, как, например, Мария Варела, а также люди, на которых так или иначе повлияло католическое воспитание. Война во Вьетнаме привела к радикализации группы американских католиков, которые воодушевлялись энцикликой папы Иоанна XXIII «Мир на земле» (Pacem in Terris), обнародованной в 1963 году, или даже более древней католической традицией, позволявшей разграничивать справедливые и несправедливые войны. Католические священники Дэниэл и Филип Берриганы, выступая против вьетнамской войны, устраивали яркие протестные акции. Сожжение призывных повесток, по-видимому, оказывало особое влияние на тех, кто с детства усвоил церемониал католической церкви: Том Корнелл, член «Католического братства за мир» (Catholic Peace Fellowship), обратился к властям с просьбой прислать ему новую повестку – чтобы сжечь ее заново[226]226
  Penelope Adams Moon, '"Peace on Earth: Peace in Vietnam": The Catholic Peace Fellowship and Antiwar Witness, 1964–1976', Journal of Social History, 36, 4 (2003), pp. 1033–57; Helen M. Ciernick, 'A Matter of Conscience: The Selective Conscientious Objector, Catholic College Students, and the Vietnam War', US Catholic Historian, 26, 3 (2008), pp. 33–50.


[Закрыть]. Часть католического духовенства в 1960-е настолько сместилась влево, что студенческие радикалы, в начале десятилетия громко сетовавшие на свое католическое воспитание, к концу десятилетия с удивлением обнаруживали себя в одном строю со священниками и монахинями.

«Движение за свободу слова»

С точки зрения американских правых университетский кампус в Беркли был самым неблагонадежным университетским кампусом страны (подробнее об этом ниже), но осенью 1964 года волнения в университете начинались из-за весьма тривиальной проблемы. Администрация города попыталась предотвратить установку агитационных стендов на Телеграф-роуд, что спровоцировало стычки демонстрантов с полицией. В ходе конфликта студенты применяли методы, которым научились, борясь за гражданские права на Юге: они блокировали движение, забирались на крыши полицейских машин (перед этим заботливо сняв обувь) и пели протестные песни. Во время всех этих событий в кампусе было образовано «Движение за свободу слова».

Его ключевой фигурой со стороны студентов был родившийся в 1942 году Марио Савио, выходец из итальянской семьи, в молодости мечтавший стать священником. Лето 1963 года он провел в Мексике, участвуя в католической программе по борьбе с бедностью, а «Лето свободы» 1964 года встретил на берегах Миссисипи. Савио был неуравновешенным и беспокойным человеком. Многое о нем может сказать тот факт, что он заикался во время личных разговоров, но становился исключительно красноречивым, обращаясь к большим аудиториям. Столь же характерно для него и то, что он покинул «Движение за свободу слова», как только почувствовал, что в нем могут увидеть его лидера. Молодой человек получил известность после речи, произнесенной в декабре 1964 года:

«Бывают времена, когда работа машины делается настолько ненавистной, на душе становится так тяжело, что ты не можешь больше в этом участвовать! Даже пассивно участвовать! И тогда нужно бросаться всем телом на шестеренки машины, на ее колеса и рычаги… на весь ее механизм – чтобы заставить ее остановиться! А людям, которые управляют ею и которым она принадлежит, надо показать: пока ты не будешь свободен, машине этой не будет хода».

Впрочем, эта речь была для Савио нетипичной: в целом его тон всегда был нарочито сдержанным. Он призывал студентов «ответственно» подходить к использованию свобод, за которые те боролись. Следуя традиции, усвоенной американскими студенческими активистами начала 1960-х, он настаивал на том, что кампания за свободу слова была «консервативной» в том смысле, что ее целью было восстановление изначального смысла университета. «Наш традиционалистский подход стремится вписать университет в классическую христианскую доктрину, говоря о „людях в мире“, а не о „людях для мира“» (men in the world but not of the world).

«Движение за свободу слова» одержало частичную победу, когда преподаватели Беркли проголосовали за утверждение свободы слова в университетских кампусах. Их шокировали сцены того, как студентов, участвовавших в сидячей забастовке, в массовом порядке арестовывали, а самого Савио, пытавшегося выступить на университетском собрании, стащили с трибуны. Но успех таил в себе и определенные риски. Он привлек к Беркли внимание властей и в особенности главы ФБР. Джон Эдгар Гувер в 1966 году писал:

«Агитаторы в других кампусах берут пример с того, что происходит в Беркли. Если деятельность, делающуюся объектом подражания, в Беркли удастся эффективно пресечь, то это остановит цепную реакцию, и ничего подобного в других американских кампусах больше не будет».

Культ гетто

Интересы левых студентов, как настоящих, так и бывших, не ограничивались кампусом. Вовлеченность в кампанию за гражданские права заинтересовала их проблемой нищеты, а осознание того, что в Америке существует бедность, поразило молодых людей, которые выросли в американских пригородах 1950-х годов. Организация «Студенты за демократическое общество» (СДО) в сентябре 1963 года начала «Проект экономических исследований и действий» (Economic Research and Action Project), в рамках которого были запущены общественные программы в неблагополучных районах больших городов. К 1965 году такие инициативы реализовывались в Балтиморе, Чикаго, Филадельфии, Бостоне, Ньюарке и ряде городов поменьше. Интересно, что политический евангелизм американских студентов середины 1960-х заметно отличался от аналогичной работы, предпринимаемой их европейскими (особенно французскими) сверстниками спустя несколько лет. Европейцев прежде всего интересовал рабочий класс, а значит, предприятия и их преимущественно мужская рабочая сила (см. главу 9). Американцы, напротив, концентрировали внимание на местных сообществах и «улице» – они тяготели к тому, что Алан Хабер, который был старше многих своих товарищей по СДО и ближе к организованному рабочему движению, критиковал как «культ гетто»[227]227
  Richard J. Ellis, 'Romancing the Oppressed: The New Left and the Left Out', The Review of Politics, 58, 1 (1996), pp. 109–54.


[Закрыть]. Поначалу это выливалось в попытки наладить связи с безработными (в СДО ошибочно полагали, что в середине 1960-х безработица в США вырастет), а также с неблагополучными молодыми людьми, зачастую членами уличных банд. Впрочем, иногда активисты сосредотачивались на повышении качества государственных и муниципальных услуг, углубляясь в такие прозаичные вещи, как дорожные ямы.

Радикальное студенческое движение пало жертвой собственного успеха. В СДО наблюдался резкий рост членства. В 1968 году в организации состояли около 100 тысяч человек, хотя статистику, надо сказать, вели довольно небрежно. Формальное руководство менялось каждый год, а представители той небольшой группы друзей с Северо-Востока, которые в свое время основали организацию, избирались на руководящие посты все реже. В середине 1960-х произошли выступления рядовых членов против руководителей, отчасти направленные против самой идеи лидерства. Другой причиной организационной смуты стали социальные барьеры, отделявшие непрестижные университеты американского Запада, которые обладали тем не менее «мощью прерий» (prairie power), от более престижных и продвинутых академических институций[228]228
  Robbie Lieberman, Prairie Power: Voices of 1960s Midwestern Student Protest (Columbia, MO, 2004).


[Закрыть]. Наконец, в какой-то мере внутренние конфликты были обусловлены и разногласиями по поводу стратегии движения – в частности, не все поддержали руководство СДО, когда оно решило вновь сосредоточиться на кампусах и отойти от активизации местных сообществ.

Линдон Джонсон

Джон Кеннеди стал президентом в 1961 году. У «новых левых» было смешанное отношение к нему. Им не нравилась его слишком агрессивная борьба с коммунизмом, но зато его молодость и тональность риторики, как иногда им казалось, обещали покончить с благодушием 1950-х. Когда Кеннеди был убит в ноябре 1963 года, президентом стал вице-президент Линдон Бэйнс Джонсон (LBJ), родившийся в 1908 году в Техасе. К концу 1960-х годов левые до такой степени его ненавидели, что сейчас настроения первых двух лет его президентства вообще очень трудно восстановить в полной мере. Он выиграл выборы 1964 года, противопоставив себя, с одной стороны, «диксикрату» Джорджу Уоллесу из собственной партии, а с другой стороны, Барри Голдуотеру, правому республиканцу. В частности, на фоне агрессивной линии Голдуотера во внешней политике Джонсон выглядел весьма умеренным деятелем. В известной рекламе, которая использовалась в предвыборной кампании Джонсона, трехлетняя девочка собирает лепестки ромашек под тиканье маятника, отсчитывающего секунды до ядерного взрыва. Здесь в какой-то мере было схвачено грядущее чувство 68-го.

Джонсон выиграл выборы с большим преимуществом – его большинство было самым значительным в современной истории Америки. Позиции президента укрепились за счет побед демократов в Сенате, Палате представителей и легислатурах штатов. Страна процветала, отчасти благодаря сокращению налогов, которое предпринял Джонсон. Распри холодной войны выглядели менее угрожающими, чем всего пару лет назад. Журнал Newsweek, писавший о Джонсоне в январе 1965 года, утверждал, что тот достиг «такой власти, которой прежде не обладал ни один американец», и что ему довелось возглавить «самую могущественную нацию в истории в то время, когда эта нация пребывает в процветании, умиротворении и уверенности в своем предназначении». Тем не менее сам Джонсон, который знал, что пришел во власть «нагим и без президентского одеяния», никогда не ощущал уверенности в своем положении. Он был одержим сравнениями с предшественником и всегда, по замечанию его собственного вице-президента, вел себя как второй муж требовательной жены: «часто злился на реальные или воображаемые обиды и постоянно пытался стереть любые воспоминания, которые могли привести к сравнениям не в его пользу»[229]229
  Michael W. Schuyler, 'Ghosts in the White House: LBJ, RFK and the Assassination of JFK', Presidential Studies Quarterly, 17, 3 (1987), pp. 503–18.


[Закрыть].

Какое-то время энергия и амбиции Джонсона были направлены на защиту либеральных идеалов. Прежде всего это означало, что он продолжал борьбу за реализацию гражданских прав, начатую предшественником. Ему, разумеется, было больно осознавать, что поддержка прав чернокожих повредит его авторитету среди однопартийцев в южных штатах. Иногда, в частных разговорах с демократами-южанами, он говорил, что принятие законодательства о гражданских правах – нежеланное наследство, доставшееся ему от предшественника. Тем не менее на публике Джонсон нередко вел себя весьма решительно. Именно в его президентство, в 1964 году, был принят Акт о гражданских правах, направленный на предотвращение дискриминации в области трудоустройства, допуска к выборам и образования, а через год за ним последовал Акт об избирательных правах, причем накануне принятия Джонсон поддержал его в речи, включавшей слова из гимна правозащитников: «Мы преодолеем!» («We shall overcome!»).

Кроме того, Джонсон, который отличался от Кеннеди более скромным социальным происхождением, развернул так называемую «войну с бедностью». По времени эта инициатива совпала с курсом на оживление местных сообществ, который тогда проводили «новые левые». Некоторые обороты из речи о «великом обществе», произнесенной Джонсоном в мае 1964 года, на деле были позаимствованы из Порт-Гуронской декларации[230]230
  Sidney Milkis, 'Lyndon Johnson, the Great Society, and the «Twilight» of the Modern Presidency', Sidney Milkis and Jerome Mileur (eds.), The Great Society and the High Tide of Liberalism (Amherst, MA, 2005), pp. 1–50, p. 9.


[Закрыть]. Новое законодательство предполагало, что программы по преодолению бедности будут реализоваться при «максимально возможном участии» самих бедных. Молодые активисты понимали, что они могут оказаться всего лишь пионерами в рамках государственной инициативы – следя за ее воплощением и одновременно используя ее для продвижения собственных социальных проектов. Том Хайден высказывался о «войне с бедностью» следующим образом: «Для нас все это выглядело так, будто наше движение вновь задает общественную повестку – как это уже было в ситуации с гражданскими правами, – а государство лишь отзывается [на наши инициативы], придавая им легитимность и делая их эффективными»[231]231
  Hayden, Reunion, p. 125.


[Закрыть].

Таким образом, к середине 1960-х сложилась интересная ситуация: многим показалось, что правительство Джонсона и «новые левые» способны работать сообща, добиваясь одних и тех же целей и даже заключая осторожные и частичные альянсы. Робин Палмер, который позже будет заигрывать с идеей вооруженного восстания, вспоминал, что в 1964 году он остановил свою машину, чтобы поаплодировать речи Джонсона о гражданских правах, которую услышал по радио[232]232
  Jeremy Varon, Bringing the War Home: The Weather Underground, the Red Army Faction and Revolutionary Violence in the Sixties and Seventies (Berkeley, CA, 2004), p. 139.


[Закрыть].

Но время либеральных надежд оказалось недолгим. Джонсон представил программу по борьбе с бедностью в том виде и в тех выражениях, которые должны были укрепить его электоральную базу. Он делал упор на преимущества, которые нововведения принесут белому бедному населению в таких местах, как Аппалачи, предполагая, что затеваемые им реформы в первую очередь расширят экономическую самостоятельность именно этой части американцев. В частных беседах он намекал на то, что государственные деньги можно будет использовать и для политики в духе Таммани-холла[233]233
  См., например, беседу мэра Дэйли и президента Джонсона, состоявшуюся 16 января 1964 года: Michael R. Beschloss (ed.), Taking Charge: The Johnson White House Tapes, 1963–1964 (New York, 1997), p. 168.


[Закрыть]. Тем не менее, как быстро выяснилось, выгодоприобретателями от нововведений нередко становились и чернокожие жители городов. Более того, энергичные местные активисты все чаще стали выяснять, что многие люди, которые имеют право на выплаты, их не получают. Исправляя эту несправедливость, они заметно увеличивали бремя государственных расходов на социальную помощь. Приобщение же радикалов к социальным программам на местном уровне раздражало консервативных демократов, поддержку которых Джонсон очень ценил. Ричард Дэйли, мэр Чикаго, тогда писал: «Знает ли президент о том, что он фактически выдает деньги подрывным элементам и финансирует тех бедных, которые вообще за рамками нашей системы?»[234]234
  Jeff Shesol, Mutual Contempt: Lyndon Johnson, Robert Kennedy and the Feud that Defined a Decade (New York, 1997), p. 242.


[Закрыть]. Ричард Дэйли и Сэм Йорти, мэр Лос-Анджелеса, начали целую кампанию против тех аспектов программы по борьбе с бедностью, которые, по их мнению, разжигали «классовую борьбу»[235]235
  Robert Dallek, Flawed Giant: Lyndon Johnson and his Times, 1961–1973 (Oxford, 1998), p. 331.


[Закрыть].

Государственное давление, направленное на десегрегацию школ и жилого фонда, оттолкнуло от президента электорат Севера, который совсем недавно поддерживал прекращение наиболее вопиющей дискриминации на Юге. Городские бунты, начиная с восстания 1965 года в районе Уоттс в Лос-Анджелесе, воочию демонстрировали угрозу новой волны расового насилия. Беспорядки в Уоттсе частично затмили одно из последних проявлений крайнего насилия в южных штатах – убийство Джона Дэниелса, семинариста Епископальной церкви из Нью-Гэмпшира, который отправился в Алабаму, чтобы помочь с регистрацией избирателей. Демократическая партия Джонсона начала терять голоса. Лидеры демократов в северных штатах либо сопротивлялись политике федерального правительства – как делал Дэйли в Чикаго, – либо проигрывали республиканцам – как губернатор Калифорнии Пэт Браун, уступивший в 1966 году Рональду Рейгану. Но больше всего, однако, американскую политику изменила война во Вьетнаме.

Вьетнам

Америка находилась в союзнических отношениях с антикоммунистическим правительством, которое было учреждено в Южном Вьетнаме, со столицей в Сайгоне, после Женевского соглашения 1954 года, положившего конец французскому присутствию в Индокитае. Сайгонские власти боролись с коммунистическим правительством, управлявшим северной частью страны со столицей в Ханое. В 1964 году Джонсон получил согласие Конгресса на отправку войск во Вьетнам, которым он воспользовался в 1965 году. В краткосрочной перспективе эта мера вовсе не казалась непопулярной – только два сенатора проголосовали тогда против. Очень важно то, что поначалу о поддержке правительственной политики громче заявляли образованные слои, а не рабочий класс.

Тем не менее ведущие представители «новых левых» выступали против вьетнамской войны. Со временем оппозиция становилась все мощнее, она мобилизовала огромные массы людей. Вьетнам разрушил всякие шансы на то, что Джонсон сможет опереться на поддержку слева, и усугубил отчуждение левых сил США от собственного правительства. В апреле 1965 года первый крупный митинг против войны во Вьетнаме собрал в Вашингтоне 20 тысяч человек; через два года в Нью-Йорке собирались 200 тысяч, а в Сан-Франциско – 250 тысяч демонстрантов.

Ранние антивоенные манифестации отличались определенной сдержанностью. Американские «новые левые» все еще оставались весьма умеренными и не склонными к громким идеологическим заявлениям. Для студенческих радикалов начала 1960-х был важен специфический вид патриотизма, отличавший, по их мнению, «настоящую Америку». Однако подобные настроения постепенно сменялись безоговорочной враждебностью ко всему, что можно было использовать для оправдания милитаризма – вскоре демонстранты непатриотично скандировали «Хо Ши Мин победит!» («Ho Chi Minh is going to win!»). Некоторые из американских радикалов начали относиться к истории собственной страны с таким отвращением, которое было бы понятно только их товарищам из Западной Германии. Молодые американские радикалы все чаще были готовы называть свою страну «фашистской».

Эффект от этого антипатриотического поворота некоторой части американских левых был заметно усилен тем жестким ответом, который он спровоцировал со стороны властей. Государственный флаг и национальный гимн имели в Соединенных Штатах такое значение, которое для европейских стран было абсолютно несвойственно. У европейских левых были собственные гимны, а вместо государственных флагов они несли красное знамя коммунизма или черное знамя анархии. В конце 1960-х годов в Великобритании лейбористские министры, исполняя гимн собственной партии, по-прежнему со страстью пели о красном знамени, «покрывающим тела мучеников за правое дело» («It shrouded oft our martyred dead»). Но в Соединенных Штатах, напротив, «звезды и полосы» оставались важным символом – в особенности для белых трудящихся, выходцев из иммигрантских семей, которые прибыли в страну в начале века. Сожжение американского флага вызывало ярость.

Однако даже на пике радикализации, переживаемой антивоенным движением, за напористой риторикой активистов могли скрываться вполне умеренные позиции. В 1965 году Том Хайден посетил Северный Вьетнам. Это был эффектный политический жест, который предполагал нарушение американских законов. Тем не менее Хайден не был коммунистом, а его краткие остановки по пути в Ханой – в Праге, Москве и Пекине – не воодушевили его стать таковым. Компанию Хайдену составили квакер-пацифист Стотон Линд и историк-коммунист Герберт Аптекер. Товарищи Хайдена были на поколение старше его; они пытались – безуспешно, впрочем, – найти хотя бы какую-то основу для мирных переговоров. Во время следующего визита, состоявшегося в 1967 году, Хайден помог освободить троих американских военнопленных – это достижение потребовало от него негласных контактов с Государственным департаментом США и с вьетнамскими властями.

Почему же Вьетнам обернулся для американской политики такой поляризацией? Часть ответа заключается в том, что обеим сторонам внутреннего противостояния это было на руку. Правые извлекали выгоду из наиболее вызывающих жестов антивоенного движения: консерваторы почти наверняка рассуждали о сожжении американского флага куда больше, чем сами радикалы. Шансы правых на мобилизацию движения, которое выступило бы против «антивоенного движения», были гораздо выше, чем шансы поднять людей на поддержку самой войны. В свою очередь, некоторые левые очень дорожили тем общественным вниманием, которое они могли стяжать благодаря антипатриотичным представлениям на улицах.

Иногда утверждения властей о том, что противодействие войне само по себе является подрывной деятельностью, становились самосбывающимся пророчеством. Это особенно верно в отношении отказа от призыва. Громкое заявление о сознательном отторжении войны чаще всего рассматривалось как попытка покушения на американский образ жизни. В 1968 году двое мужчин из Луизианы явились на призывной пункт и заявили о том, что они отказываются служить в армии. В ответ им предложили просмотреть список из трехсот «подрывных» организаций и сказать, состоят ли они в каких-либо из них. Они отказались, ссылаясь на то, что подобное требование нарушает их конституционные права. Тогда офицер, производивший это дознание, заявил, что в таком случае «отказники» будут считаться членами всех трехсот организаций[236]236
  Gregory Duhé, 'The FBI and Students for a Democratic Society at the University of New Orleans, 1968–1971', Louisiana History: The Journal of the Louisiana Historical Association, 43, 1 (2002), pp. 53–74.


[Закрыть].