Текст книги "Хранители Кодекса Люцифера"

3

Андрей давно уже влюбился в Брюн.[10]10
  Современное название – Брно.


[Закрыть] Впрочем, почему это произошло, он не знал. Возможно, причина заключалась в том, что город самоуверенно поднимался к отвесному замковому холму и, казалось, не столько униженно приникал к его стопам, сколько намеревался покорить его. Или же в том, что город постоянно предлагал желанное разнообразие, откуда бы ни приходил путник: с юга, из Вены, с севера или из Праги. Если путник отправлялся из Вены, монотонная равнина, протянувшаяся между городом Габсбургов и непоседливым моравским центром торговли, заканчивалась цепями холмов на севере от Брюна. Если же путник прибывал из Праги, то цепь холмов переходила в равнину, которая расстилалась перед его глазами, вот уже два дня не видевшими ничего, кроме узких долов, темных лесов над отвесными обрывами и глухих деревенек, и проливала бальзам на его истерзанную душу.

А может, причина симпатии Андрея к Брюну заключалась в том, что здесь (и почти во всем маркграфстве Моравия) решили подольше отгораживаться от безумия войны между Реформацией и Контрреформацией и каждый старался ежедневно напоминать себе, что вера должна помогать людям жить, а не убивать друг друга. Вот уже много лет он с радостью ожидал первой поездки в году, когда свежий воздух пахнет влажной землей, когда в затененных лесами уголках полей на северной дороге еще остаются покрытые снегом участки, а прохлада последнего дыхания зимы соперничает с теплым летним ветерком, обдувающим лицо. И, отправляясь в путешествие, Андрей заранее знал, что его обратный путь будет непременно пролегать через Брюн.

Андрей разочарованно думал о том, что любовь, если человек еще не сумел окончательно уничтожить ее в себе, постоянно ищет себе объект. В его случае этим объектом любовь избрала не женщину. Похоже, все, что он когда-то мог испытывать к женщине, умерло вместе с Иолантой. Он любил Вацлава горячей любовью отца к своему единственному сыну, но с годами в его сердце расцвело более глубокое, более нежное чувство, направленное на жителей Моравийской возвышенности.

Что касается последнего, то в этот день у него появились сомнения: а не окажется ли он в роли разочарованного любовника?

– Прошу, – произнес Вилем Влах. – Мы рассчитываем на вас.

– Кто такие «мы»? – не понял его Андрей.

– Прошу, – повторил Вилем, на мгновение задержался у порога ратуши Брюна и сделал приглашающий жест рукой. Андрей оставался стоять перед ратушей, всем своим видом показывая, что он ни в коем случае не желает принять приглашение. – Бургомистр, городской судья и глава правительства земли, Карл из Жеротина.

– Полагаю, эти люди обладают достаточной компетентностью, – сказал Андрей и широко улыбнулся Вилему. – Не говоря уже о вас, мой дорогой Влах.

Вилем Влах был прагматическим дополнением к группе мужчин, решавших судьбы маркграфства. Теоретически титул и все, что было связано с ответственностью за маркграфство Моравия, принадлежали кайзеру Маттиасу, однако практически он даже не думал об этом регионе. Маттиас полностью полагался на главу правительства земли, Карла из Жеротина, который хотя и был протестантом, однако принадлежал к умеренному лагерю и в братоубийственной войне дома Габсбургов сражался на стороне Маттиаса. Официально столицей маркграфства считался город Ольмюц,[11]11
  Современное название – Оломоуц


[Закрыть] но глава правительства уже много лет предпочитал проживать в более оживленном Брюне, и совершенно естественно, что и бургомистр, и судья этого города постепенно втерлись к нему в доверие. Вилем Влах был всего лишь осевшим в Брюне торговцем, которому полностью принадлежала половина города и значительные куски другой половины. Тот, кто хотел иметь гарантию, что при расхождении во мнениях в результате все придут к единому решению, даже если оно окажется прямо противоположным первоначальному, не мог пройти мимо него, а тройка на вершине Моравии была достаточно прагматична, чтобы не признать это сразу, но, тем не менее, руководствоваться этим. С точки зрения же Андрея, который за годы, прошедшие после смерти кайзера Рудольфа и утраты им должности главного рассказчика, fabulator principatis, взял на себя обязанность совершать поездки, необходимые для фирмы «Вигант и Хлесль», внешне невзрачный Вилем представлял собой одного из важнейших и приятнейших клиентов. Впрочем, в данный момент Андрей задавался вопросом, не получилось ли так, что за эти годы он постепенно, шаг за шагом заполз в сотканную из вежливости и выгодных сделок паучью сеть, приготовленную Вилемом Влахом с той лишь целью, чтобы своей любезностью поставить Андрея в затруднительное положение. Как бы там ни было, он прочно приклеился к паутине и теперь твердо решил не позволить сожрать себя просто так, за здорово живешь.

– Значение имеет лишь та компетентность, которая исходит из-за пределов города, – пояснил Вилем.

Из предыдущего опыта Андрей уже заключил, что Вилема Влаха невозможно было превзойти в его искусстве – словесном хороводе вокруг да около. Единственной слабостью Влаха являлось то, что он настолько привык к такой музыке, что его можно было сбить с такта только прямотой.

– Значит, вам просто нужен козел отпущения, – заявил Андрей.

Влах выпрямился – пять футов оскорбленного добросердечия и дружелюбия.

– Как вы можете! После стольких лет знакомства! – с обидой в голосе воскликнул он.

«Почти стольких же, сколько я сюда наведываюсь, – подумал Андрей, – но ведь длительное однообразие не защищает от потрясений, не правда ли?» Сегодня он уже пережил одно потрясение: Леоны не оказалось на месте. Когда бы Андрей ни останавливался в Брюне, он непременно наносил визит Леоне. Он отдавал ей пять фунтов корреспонденции и забирал себе семь – все это были письма от Агнесс Хлесль и, соответственно, для нее. Когда-то Леона была няней Агнесс, а затем – ее горничной. После того как Киприан и Агнесс поженились, старой няне тоже улыбнулось счастье и она вышла замуж за ремесленника из Брюна. Их брак был бездетным. Однако когда Леона три года тому назад овдовела, она взяла на воспитание девочку-подростка из монастыря премонстрантов – лучезарную, жизнерадостную, постоянно смеющуюся красотку. Девочку звали Изольда, и это была самая красивая оболочка человека, которому судьба не дала и капли того разума, который бы превосходил разум маленького ребенка. Леона безумно любила ее, а Изольда любила Андрея – с тех пор, как он начал рассказывать ей сказки во время каждого своего приезда в Брюн. Казалось, ему на роду написано приносить удачу и радость своими сказками тем, кого природа обделила. Двадцать лет назад это был кайзер Рудольф – а вот сейчас его место заняла Изольда. Какое падение… Впрочем, Изольде нравились его сказки, и она не требовала, чтобы он снова и снова рассказывал ей о том дне, когда родители Андрея пали жертвой настойчивых поисков библии дьявола.

– Я знаю вас так же хорошо, как и вы меня, – произнес Вилем Влах. – И потому я знаю, что вы – именно тот, кто нам нужен.

– Что бы у вас ни случилось, по какой бы причине вы ни нуждались во мне как в советнике, я уверен: событие это раздражает либо протестантскую, либо католическую фракцию правительства. А возможно, и обеих одновременно. И какое бы решение вы в итоге ни приняли, если потом можно будет сказать, что на этом настоял некто, не живущий в вашем городе, у вас появятся неплохие шансы на то, чтобы и дальше поддерживать спокойствие в городе. А вот у фирмы «Вигант и Хлесль» шансы будут куда более велики – на то, что они больше не смогут здесь торговать.

– Большая часть ваших сделок проходит через меня, так что вам совершенно нечего волноваться, – постарался переубедить его Влах.

– Вилем, вы ставите меня в чертовски трудное положение. Почему вы это делаете?

– Потому что это важно.

– Для кого? Для вас лично? Для главы правительства? Для кайзера?

– Для бедолаги, которого в противном случае непременно казнят, – неожиданно сказал Вилем. Он по-прежнему держал дверь предупредительно открытой. – Прошу.

– Что?! Я-то думал, что речь идет о кредите, или просрочке платежа, или некачественном товаре…

– Дорогой господин фон Лангенфель, – торжественно произнес Вилем. – Я знаю, вы вовсе не хотели нас обидеть, приписывая нам неспособность справиться своими силами с подобными детскими шалостями.

Андрей сверкнул на него глазами, но решил не показывать, будто и вправду рассердился на низенького торговца.

– Но тогда о чем весь этот разговор? О государственной измене? О смертоубийстве? Чего вы от меня хотите? Я что, должен посоветовать вам отпустить кого-то из тех, кто нарушил закон?

Вилем вздохнул и скорчил мину, как делал это всегда, когда хотел закончить торговаться, однако понимал, что нет никакой надежды на то, что собеседник позволит себя обжулить.

– Да входите же, во имя святого Кирилла! – нетерпеливо воскликнул он. – О подобных вещах нельзя болтать на улице.

Андрей с невольным уважением посмотрел на фронтон портика у входа в ратушу и статую Фемиды, повернутую к искривленной башенке фронтона, которая нависла над ее головой. Ему была известна легенда создания данной архитектурной достопримечательности, и она не могла не вызывать у него беспокойство, пока он следовал за своим деловым партнером через угрюмый подъезд для экипажей в обширном внутреннем дворе. Влах провел его вверх по широкой лестнице.

Андрею был знаком большой зал в ратуше Брюна с нарисованными священными липами в каждом углу,[12]12
  Под большими липами обычно проводились судилища; на их ветвях потом вешали приговоренных к смерти.


[Закрыть] однако, к его полнейшему изумлению, Вилем свернул в сторону от зала и провел его в плохо освещенный коридор.

– Я бы предпочел, чтобы вам об этом сказал городской судья, но вы же все равно не успокоитесь.

– Что должен сказать мне городской судья?

– Вы абсолютно правы, дорогой господин фон Лангенфель. Вы нам нужны как козел отпущения. Было бы нелепо рассчитывать на то, что ваше тонкое обоняние не учует, что запахло жареным.

На секунду Андрея переполнила настоятельная потребность застыть на месте, скрестить руки на груди и издать торжествующее «ага!», но он прекрасно знал то настроение, в котором сейчас пребывал Вилем Влах. Если уж тот пустился в подобные откровения, значит, на кону находится нечто очень серьезное.

– Как и почти по всей земле, бюргеры и дворяне Брюна – за редким исключением – принадлежат к протестантам. Если все пойдет, как они хотят, парню придется умереть за то, что он натворил. Они никогда не согласятся на другой приговор, даже если им ради этого придется лезть на баррикады. Однако если мы его казним, на штурм пойдут крестьяне: во-первых, потому что они в массе своей католики; во-вторых, они считают заключенного одним из них; а в-третьих, католическая фракция ни за что не признается, что они опять поджали хвост перед протестантами.

– Да что же он натворил-то?

– Согласно делопроизводству по судебному процессу, он убил девушку.

– Милостивый Боже! За это его следует повесить. Это не имеет никакого отношения к конфессии.

– Вы должны посоветовать заточить его в тюрьму. Это, конечно, не обрадует протестантов и не очень возмутит католиков, и мы по-прежнему сможем сохранять статус-кво. Вы ведь торговец, дорогой господин фон Лангенфель. И вы знаете, что такое компромисс. Это когда все стороны договора в результате остаются неудовлетворенными. Как бы там ни было, благодаря ему в нашем городе сохранится баланс сил.

– Но ведь этот тип виновен.

– Как раз наоборот.

– Что-что?!

– Вы должны посоветовать заточить человека в тюрьму за преступление, которое он, согласно общему мнению, скорее всего, не совершал, – терпеливо пояснил Вилем. Они уже дошли до самого конца длинного коридора и остановились перед дверью.

– Но тогда почему, ради всего святого?

– Потому что в противном случае нам придется его казнить, дабы сохранить спокойствие, а мы придерживаемся того мнения, что если уж мы вынуждены принести в жертву справедливость, то по меньшей мере следует позаботиться о том, чтобы не допустить кровопролития. – Вилем взялся за дверную ручку. – Этот кабинет бронируется только для маркграфов, а значит, для кайзера. Здесь можно спокойно посоветоваться, не боясь посторонних ушей или непредвиденных помех. Сюда еще ни одна живая душа не забредала.

Андрей закатил глаза. Вилем поднял руку.

– И еще кое-что, – добавил он. – Когда мы огласим приговор, вашего имени – как советника – никто не назовет. В протоколах вообще будет записано, что нам оказал помощь близкий соратник кайзера Маттиаса – так мы вас всем представили. А поскольку ваше лицо знакомо многим горожанам, все станут думать, что вам и раньше случалось бывать здесь по императорским делам, и это придаст вашему «голосу» еще больший вес.

Андрей вдохнул поглубже, чтобы ответить, но Вилем не дал ему и слова сказать.

– Мы уже намекнули об этом хозяину постоялого двора, где вы остановились. Этот человек очень похож на новомодные книгопечатные станки: все, что в него попадает, он дуплицирует тысячекратно. Так что ведите себя с ним немного надменно, а не так, как свойственно вашей натуре, дорогой господин фон Лангенфель.

– При следующей сделке вам это обойдется в скидку… процентов этак в восемьдесят, – тут же заявил Андрей.

Вилем с несчастным видом пожал плечами, сказал «Прошу!», распахнул дверь и стремительно вошел в помещение.

– Таковы факты, – пояснил судья. – Комар пасет коз. Если вам известно о том, насколько хорошо козы могут позаботиться о себе, то вы также можете заключить, насколько умен Комар. Вероятно, не будет ошибкой предположить, что козел принял его как несколько недоразвитого члена своего стада.

– На каждый горшочек найдется и крышечка, – заключил Андрей и своим замечанием вызвал несколько косых взглядов.

– В означенный день, три недели назад, шла охота, в которой принимали участие гости его милости. – Глава правительства из Жеротина слегка наклонил голову. – Господа находились в лесу, когда лошади неожиданно занервничали. Господа подумали, что те, наверное, испугались медведя, но кто слышал о том, чтобы медведи в такое время так близко подходили к городу? Господа исследовали ближайшие окрестности, при этом сильно шумели, тыкали палками в кусты – короче говоря, делали все, что могли. Однако лошади никак не хотели успокаиваться, напротив, они становились все более нервными и агрессивными.

Андрей внимательно слушал. Ему никак не удавалось взять себя в руки, и он все время чувствовал, как у него по спине бегают мурашки. Кабинет правителя представлял собой большое помещение с задернутыми занавесями, в углах которого лежали тени. Фонарь на столе мигал от слабого сквозняка, который можно было уловить лишь по тому признаку, что руки и ноги присутствующих постепенно начинали мерзнуть. Снаружи, по ту сторону задернутых занавесей, был теплый весенний денек, но здесь, внутри, царила глубокая зима.

– Они так долго водили коней под уздцы, что животные наконец успокоились. Это было самое удивительное происшествие, которое господам удалось пережить, и самое неприятное в нем было то, что и они тоже почувствовали необъяснимую легкость. Создавалось впечатление, будто неприятный запах, который воспринимаешь скорее умом, а не носом, неожиданно исчез. Будто медленный, глухой барабанный бой, от которого дрожат внутренности, внезапно перестал доноситься до их слуха.

Андрей озадаченно посмотрел на судью.

– Именно так все и было, ваша милость, не правда ли?

– Так мне сообщили, – подтвердил Карл из Жеротина.

– Вам так сказали ваши гости? Они упомянули о дрожи?

– Э?… – Казалось, главу правительства поразило неожиданное вмешательство Андрея.

– Может, ритмичный стук? Ведь это можно скорее назвать ритмичным стуком, ваша милость. Как мед/генные удары огромного злого сердца, которое, кажется, отчасти находится в твоей груди, а отчасти – где-то далеко, за пределами нашего воображения. Будто в наше «я» внезапно проникает чье-то чужое присутствие…

Четверо собравшихся за столом в полном изумлении уставились на Андрея.

– Я имею в виду ритмичный стук, набирающий силу, когда наши мысли начинают крутиться вокруг насилия, – невозмутимо продолжал Андрей. – Думали ли ваши гости об убийстве? О завершающем решительном ударе, который они нанесут зверю, из последних сил сражающемуся за свою жизнь?

– Вы себя хорошо чувствуете? – озабоченно осведомился бургомистр.

– Прошу, – пролепетал Вилем Влах.

– Нам следует придерживаться фактов, – не скрывая своего раздражения, напомнил судья.

Андрей не сводил взгляда с главы правительства. Карл из Жеротина, похоже, задумался.

– Ну, они не были так многословны, – произнес он после паузы. – Но я убежден, что именно это они и имели в виду.

Взгляды судьи, бургомистра и Вилема Влаха метались, останавливаясь то на Андрее, то на Карле из Жеротина.

– Вы что же, сами сталкивались с подобным феноменом? – осведомился глава правительства.

– Что там произошло? – снова спросил Андрей.

Городской судья тщательно провел руками по платью, пытаясь обнаружить на нем постороннюю пушинку. Нахмурившись, он смерил Андрея взглядом.

– Три господина в конце концов взяли себя в руки. По утоптанной тропинке, идущей сквозь заросли, они дошли до того места, где остановились, и решили, что будут, как и прежде, придерживаться ее. Но не прошли они и трех сотен шагов, как очутились на поляне, где паслось стадо коз.

– Козы образовали круг и стояли, тесно прижавшись друг к другу: козлы снаружи круга, козлята – внутри. Животные так нервничали, как будто надвигалась буря, – предположил Андрей.

Судья окинул его еще более недоверчивым взглядом.

– Мне доводилось видеть стада коз, когда неподалеку от них бродил хищник, – пояснил Андрей. – Но ведь я прав?

Мужчины ничего не ответили. Но их молчание было весьма красноречивым. Бургомистр и городской судья обжигали Вилема Влаха взглядами, прямо и откровенно говорившими: кого это ты нам сюда приволок? Один только глава правительства рассматривал Андрея с нескрываемым интересом.

– На краю поляны, – помолчав немного, продолжил судья, – они обнаружили Комара…

– …и его жертву, – хрипло закончил бургомистр.

– …и девушку, – поправил его судья, и бургомистр, сердито хмыкнув, уставился на скатерть. – Она была мертва, – добавил судья.

– Он ее убил, это же очевидно! – воскликнул бургомистр.

– Кайзер уже не так милостив ко мне, как раньше, – тихо заметил глава правительства. – Боюсь, скоро меня сместят с должности. Я бы хотел закрыть это дело, прежде чем произойдет моя отставка.

– Но вы же его не закрываете, ваша милость, – снова вмешался Андрей. – Дело можно было бы считать закрытым только в том случае, если бы вы или отпустили Комара восвояси, или приговорили его к смерти. А если вы поступите так, как предлагаете, то просто отсрочите события. Тот, кто займет ваше место, для начала заглянет в темницу, и если ваш преемник будет принадлежать к радикальным сторонникам протестантской фракции, он снова возьмется за этот случай, засучив рукава. И тогда Комара либо колесуют, либо сварят заживо в кипящем масле, как того требует закон за изнасилование. Если ему повезет, его просто повесят.

Глава правительства отвел от Андрея взгляд.

– Я не хочу, чтобы его кровь была на моих руках.

– Возможно, вам будет интересно узнать, что сделали с этой девушкой, – предположил судья. Андрей всмотрелся в его лицо, и у него возникло ощущение, что ему это будет совсем не интересно.

Судья передал Андрею какой-то листок. Андрей расправил его; беспокойные руки судьи смяли документ, но не до такой степени, чтобы нельзя было прочитать написанное. Этот жест понадобился ему лишь затем, чтобы набраться храбрости. Неожиданно он увидел себя самого более двадцати лет тому назад, стоящего на коленях у трупа молодой женщины, сжимая в руках полумертвого от голода младенца. Он ненавидел эти воспоминания, ибо они оскверняли память о временах добрых и светлых, а ему и так было тяжело удержать их в своем сознании, поскольку они длились совсем недолго. Он задержал дыхание и стал читать.

Закончив читать, Андрей вновь пробежал глазами документ. При этом он с особой остротой чувствовал, что за ним пристально наблюдают четыре пары глаз. Он также знал, что на лице его не дрогнул ни один мускул. Остальные и не догадывались, каких усилий ему это стоило. Наконец он оторвал взгляд от листка и произнес:

– Здесь ничего не сказано о том, что Комар был обнажен.

– Ему достаточно было просто приспустить штаны, – заметил бургомистр.

– Тогда бы это было упомянуто в тексте. Кто бы из ваших гостей ни написал это, ваша милость, он очень наблюдателен.

Бургомистр прогудел:

– Его руки были в крови.

– Была ли кровь на его теле? Кровь должна была бы полностью пропитать его одежду. Была ли кровь на его члене? Согласно представленному здесь описанию… – Андрей пожал плечами. Молчание затянулось. «Зачем я это делаю?» – спросил он себя и попытался отвлечься от картин, вызванных чтением доклада, но напрасно.

– Нет, – ответил судья.

– Возможно, он смыл кровь.

– Согласно докладу охотники нашли его прямо возле трупа, а не у корыта с водой для коз. Да и одежда Комара была сухой.

– Возможно, он помылся по пути в город.

– Здесь написано, что господа его избили и связали. И что он пришел в себя только возле городских ворот.

– Вот ведь черт! – в сердцах воскликнул бургомистр.

– Пожалуйста, – вмешался Вилем Влах. – О чем мы тут, собственно, говорим? Что вы посоветуете нам, господин фон Лангенфель? Что вы посоветуете нам как представитель его величества кайзера Маттиаса?

Рука Вилема Влаха парила над листком бумаги, на котором было торопливо нацарапано несколько слов – под протоколом. Пальцы Вилема, сжимавшие перо, заметно подрагивали. Андрей прищурился. У него не было ни малейшего желания отгадывать шарады, на каком они свете. Но затем он понял, что это нужно сидящим за столом людям. У них должна была оставаться возможность вспомнить о том, что сам представитель его величества посоветовал им заточить пастуха в тюрьму, и никак иначе. В противном случае им придется целую вечность вспоминать о своем малодушии, так ярко проявившемся в тот злополучный день, – точно так же как Андрей вечно вспоминает вид почерневшего от копоти, безжизненного лица, с которого дождь нерешительно смывал грязь.

– А что сам Комар говорит по этому поводу?

Присутствующие уставились на него, открыв рты.

– Что-что?

– Что Комар говорит по поводу выдвинутых обвинений? Должен же он был хоть что-то сказать.

– Пастух заявил, что это не он.

– Это все?

Собеседники Андрея переглянулись.

– Это все?! – громко повторил Андрей.

Сначала Андрей решил, что перед ним огромная, взъерошенная птица, которая, нахохлившись, сидела на полу, но затем, когда тощие члены раскрылись, а из-под защиты руки вынырнула голова, прятавшаяся там, он подумал, что это скорее обезьяна. По крайней мере она отдаленно напоминала человека, который уже много дней провел в темнице, не понимая, за что его туда заточили, и с трудом мог собраться с мыслями, чтобы понять, что эти люди пришли сюда ради него. От пленника, подобно смраду, исходил запах страха. На щиколотке гремела цепь. Голову ему обрили, но на ней уже вырос пушок. Андрей, бросив на него взгляд, решил, что ему чуть больше двадцати лет. «Примерно такого же возраста, как Вацлав, – подумал он. – Сумасбродка-судьба защитила тебя от того, чтобы ты превратился в нечто подобное этому несчастному, сынок. Прежде всего она уберегла тебя от смерти в младенчестве».

– Комар, – начал глава правительства.

У заключенного задрожал подбородок.

– О, ваша милость, вашамилостьвашамилость… – забормотал он и сделал несколько суетливых движений. Идиотская улыбка появилась на его губах и тут же погасла, как только взгляд натолкнулся на судью.

– Комар, вот этот человек, – глава правительства указал на Андрея, – посланник императора.

– О его величество, о ваша милость, о его величество… – Суетливые движения стали резкими. Андрей смотрел в пол, не в силах выдержать взгляд заключенного.

– Он хочет знать, что ты видел, – пояснил судья.

Комар переводил взгляд с него на Андрея и обратно. Губы его зашевелились, но затем он отрицательно покачал головой.

– Нет, – глухо произнес он. – Нетнетнетнет!.. – Он так сильно мотнул головой, что позвонки хрустнули, а вокруг стала летать слюна. – Нетнетнетнет!..

– Довольно! – крикнул судья.

Комар вздрогнул и втянул голову в плечи.

– Комар, расскажи его превосходительству, императорскому посланнику, что ты видел.

– О его величество… – Комар поднял руки и протянул их Андрею, ладонями вверх. – О его величество…

Андрей резко повернулся и, бросив на судью грозный взгляд, прошипел:

– Довольно! Идемте. Давайте оставим бедолагу в покое.

Судья покачал головой.

– Комар, что ты видел?

Комар по-прежнему тянул руки к Андрею, и тот невольно отступил на несколько шагов. Заключенный следовал за ним, пока цепь на его щиколотке не натянулась. Голова Комара совершила вращательное движение.

– Комар, что ты видел?

– Н… нет. Н… нет. Нетнетнет!..

– Комар, что ты видел?

– Нет! Нет! Нет… – Голос Комара превратился в жалобный стон, как только он поднял его на октаву. Он скорчился на полу: колени высоко задраны, руки обхватили голову, плечи напряжены. – Нет, – простонал он. – Это не я! Это не я!

– Комар, что ты…

– ДЬЯВОЛА! – завопил Комар. Голова его дернулась вверх, взгляд вонзился в Андрея. От страха, которым был пропитан этот взгляд, у Андрея перехватило дыхание, а по телу побежали мурашки. – Я ВИДЕЛ ДЬЯВОЛА! – Пленник начал всхлипывать. – О его величество… О ваша милость… я видел дьявола, истинная правда, да поможет мне Господь, я его видел, это он ее убил, он вспорол ей живот, и кровь… о его величество, сколько крови… Это был дьявол, а не я, это не я, это дьявол сделал. Я ВИДЕЛ ЕГО, ЭТО БЫЛ ДЬЯВОЛ, ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО, И ОН СМЕЯЛСЯ И ПЛЯСАЛ!

– И вот так – каждый раз, – сказал судья, когда они снова стояли перед выходом из подземелья. Он махнул рукой, но по его лицу было видно, что он не так обеспокоен, как хочет казаться.

– Это сделал не Комар, – заметил Андрей.

– Прошу вас, – пробормотал Вилем, – хватит с нас уже этого.

– Произошло злодейство, – продолжал Андрей, – но вместо того чтобы разобраться во всем, вы пытаетесь все замять – из трусости и политической беспринципности. В результате ситуация только ухудшается. Я всегда считал досужим вымыслом рассказ о том, что зодчий сделал центральную башню над входом в ратушу такой кривой из чистой злости на лживость городского совета Брюна. Но теперь я начинаю склоняться к мысли, что был не прав. Вилем, мне нравилось иметь с вами дело, но если цена нашего партнерства состоит в том, что я должен принять участие в вашем малодушии, то я себе этого позволить не могу. Вы должны принять решение сами.

Андрей повернулся к собранию спиной и пошел прочь. Члены совета остались стоять у двери и молча смотрели ему вслед. Даже если они что-то и кричали ему, он ничего не слышал. Единственное, что он слышал, был болезненный стук его собственного сердца – и эхо другого, чужого, могучего стука, который, как ему показалось, он услышал, когда стоял в тюремной камере и несколько мгновений обдумывал, нужно ли сдаться и поспособствовать тому, чтобы невиновного заточили в темницу до конца его дней.