Текст книги "Моя жизнь. Том II"

Рихард Вагнер
Моя жизнь
Том 2

Richard Wagner

Mein Leben

© Залесская М. К., предисловие, послесловие, комментарии, 2014

© ООО «Издательство «Вече», 2014

* * *

Часть вторая (продолжение). 1847–1850

200

С началом нового (1847) года я занялся самой постановкой «Ифигении», причем мне пришлось взять на себя и режиссерские функции. Даже декоратору и машинисту я принужден был давать указания. Приходилось изобретать способы органически связать между собой отдельные разрозненные сцены и сообщить всему ходу драматического действия некоторую жизненность. Во времена Глюка в Париже царило условное отношение к требованиям такого рода. Из всех исполнителей действительно порадовал меня лишь Миттервурцер в роли Агамемнона. Он вполне понял и усвоил мои указания и пояснения и умел выполнить свою задачу во всех отношениях прекрасно и увлекательно. Успех оперы превзошел все ожидания. Сама дирекция была так этим поражена, что по собственному почину на афише второго представления было напечатано: «в обработке» такого-то. Это обратило на меня внимание всей критики, и она воздала мне должное. Лишь обработка увертюры, единственной части Бетховен оперы, знакомой этим господам по прежним тривиальным исполнениям, вызвала их энергичные нападки. Я в свое время подробно ответил на эту критику в особой статье «Увертюра Глюка к “Ифигении в Авлиде”»[1]1
  См.: Wagner R. Gluck‘s Ouvertüre zu Iphigenie in Aulis. (Mit einer Notenbeilage) // Neue Zeitschrift für Musik. 1854. Bd. 41. S. 1–6.


[Закрыть] и здесь замечу только, что музыкант, высказавший при этом случае чрезвычайно странные взгляды, был не кто иной, как Фердинанд Хиллер.

В ту зиму продолжались периодические собрания различных представителей искусства в Дрездене, теперь принявшие характер салонных вечеров в доме Хиллера. Все это он делал, по-видимому, с определенной целью: обеспечить себе славу выдающейся в искусстве величины. Из людей богатых, любящих музыку, во главе с банкиром Каскелем[2]2
  Каскель Михаэль Эрнст Карл (Kaskel; 1797–1874); барон фон Каскель (с 1869 г.); псевдоним Карл Лассек (Lassekk), немецкий банкир еврейского происхождения, владелец банкирского дома Каскель (Bankhaus Kaskel) и один из соучредителей Дрезденского банка (Dresdner Bank). В 1844 г. перешел в протестантизм, а затем – в католицизм. С 1866 г. – тайный камеральный советник. 28 октября 1867 г. возведен в дворянское достоинство. В мае 1869 г. награжден орденом Железной короны 2-го класса и 4 июня того же года получил титул барона. В 1872 г. банкирский дом Каскель был преобразован в Дрезденский банк – один из ведущих финансовых институтов Германской империи и за ее пределами вплоть до начала XXI в. Помимо финансовых интересов, Каскель был с детства музыкально одаренным человеком; свои сочинения публиковал под псевдонимом Карл Лассек. Был близким другом Дж. Мейербера; переписывался с Р. Шуманом.


[Закрыть], он основал общество по организации абонементных концертов. Так как рассчитывать на услуги Королевской капеллы ему нельзя было, то из городских и военных музыкантов он организовал оркестр, с помощью которого при большом труде достигал очень солидных результатов. Исполнением музыкальных творений из области новой музыки, до сих пор в Дрездене незнакомых, он даже меня заставил посещать его концерты.

Но большую публику он старался привлечь, приглашая к участию известных певиц (к сожалению, Женни Линд[3]3
  Линд Йоханна Мария (Lind; более известна как Женни [Дженни; Йенни] Линд; 1820–1887), шведская оперная певица (сопрано); имела прозвище Шведский соловей. Начала заниматься пением в возрасте 10 лет. Дебютировала в 1838 г. в постановке «Фрейшютца» К. М. фон Вебера на сцене Королевской шведской оперы. В 1840 г. стала членом Королевской Шведской академии музыки. В 1841–1843 гг., будучи в Париже, брала уроки вокала у Мануэля Патрисио Родригеса Гарсиа, более известного как Мануэль Гарсиа-младший (García; 1805–1906), брата певицы Полины Виардо. В 1843 г. Линд гастролировала в Дании, где встречалась с Гансом Христианом Андерсеном. Среди поклонников таланта Линд были Р. Шуман, Г. Берлиоз, Ф. Мендельсон и Дж. Мейербер. В декабре 1845 г. Линд впервые выступала на сцене лейпцигского Гевандхауза в благотворительном концерте; певица в течение всей жизни жертвовала значительные суммы из своих гонораров на благотворительность. В 1847 г. гастролировала в Лондоне; в 1849 г. оставила оперную сцену и стала выступать исключительно в концертах. В 1950 г. Линд уехала в Америку и вернулась в Европу в 1852 г. С 1855 г. жила в Англии; с 1882 г. являлась профессором Королевского музыкального колледжа (Royal College of Music) в Лондоне.


[Закрыть] ему отказала) и виртуозов (между ними я слышал еще очень тогда молодого Иоахима[4]4
  Иоахим Йозеф (Joachim; 1831–1907), австро-венгерский композитор, скрипач, дирижер и педагог. С 1838 г. выступал с концертами как скрипач-виртуоз. В 1843–1849 гг. посещал занятия в Лейпцигской консерватории. С 1848 г. был членом оркестра Гевандхауза. В 1849–1853 гг. являлся концертмейстером в Веймаре; в 1852–1866 гг. – в Ганновере. С 1868 г. жил в Берлине. В 1869 г. Вильгельм I назначил Иоахима ректором основанной им Королевской Высшей школы исполнительского искусства (Königlich Akademischen Hochschule für ausübende Tonkunst); позже Берлинская Высшая музыкальная школа (Musikhochschule). Основатель и руководитель струнного квартета с 1879 г., названного его именем (Joachim-Quartett). С 1872 г. неоднократно гастролировал в России. Был дружен с Р. Шуманом и И. Брамсом, творчество которых оказало на Иоахима сильнейшее влияние. Композиторское наследие его включает три концерта для скрипки с оркестром, сочинения для скрипки и фортепьяно, ряд песен и др.


[Закрыть]). Чего он стоил сам как музыкант, об этом свидетельствовало его толкование некоторых мне хорошо знакомых произведений. Triple-Konzert[5]5
  Концерт для флейты, скрипки и клавира a-moll («Тройной концерт»).


[Закрыть] Себастьяна Баха был им проведен, к моему величайшему изумлению, плоско и равнодушно. С Tempo di Minuetto[6]6
  Часть III Восьмой симфонии.


[Закрыть] Восьмой симфонии Бетховена случилось нечто еще более удивительное, чем прежде с Райсигером и Мендельсоном. Я обещал ему прийти на концерт, где он должен был дирижировать симфонией, если в свою очередь он обещает не уродовать третьей части нелепым темпом. Он самым положительным образом уверил меня, что вполне со мной согласен. Каков же был мой испуг, когда при исполнении этой части он опять взял тот же знакомый темп вальса! Когда я стал его упрекать, он с улыбкой извинился и сослался на то, что как раз к началу третьей части что-то отвлекло его внимание и он забыл о своем обещании. В благодарность за организацию этих концертов (они, кстати, в следующем году не повторились) Хиллера чествовали обедом, в котором с удовольствием принял участие и я.

В этих кругах удивлялись, что я часто и очень охотно разговаривал не о музыке, а о греческой литературе и истории. Дело в том, что в то время я все больше и больше уединялся и углублялся в свои занятия историей и литературой. Я стремился заполнить пробел, образовавшийся в этой важнейшей области гуманитарного развития со времени моих ранних юношеских лет. Мои скитания и вся моя жизнь отвлекли меня от систематических занятий, столь отвечающим моим духовным потребностям, и удалили меня от этого несравненного источника образования. Чтобы подготовиться серьезно к занятиям древней и средневековой историей Германии, я начал снова с изучения Древней Греции. Занятия так увлекли меня, что я оживлялся в беседе лишь тогда, когда разговор задевал эту тему. Изредка попадался собеседник, охотно меня слушавший.

Но в общем чаще всего со мной беседовали о театре, так как после постановки глюковской «Ифигении» обо мне сложилось мнение как о настоящем специалисте по этой части. Особенно высоко ценил меня человек, в котором и я, со своей стороны, имел все основания предполагать знания столь же серьезные, как и мои собственные. То был Эдуард Девриент, бывший главный режиссер драматического театра, лишь недавно принужденный отказаться от своего места из-за интриг собственного брата Эмиля. Нас сблизили как одинаковые взгляды на жалкое и совершенно безнадежное положение театрального дела, гибнущего под управлением невежественных придворных интендантов, так и его полное согласие со мной в толковании «Ифигении», которое он имел случай сопоставить с совершенно нелепым берлинским исполнением. Долгое время он был единственным человеком, с кем я мог серьезно и подробно обсуждать действительные нужды театра и средства к предотвращению его окончательного упадка.

Благодаря своему более продолжительному и специальному опыту он многое мне осветил и многому меня научил. Так, он помог мне избавиться от предрассудка, будто от привлечения к участию в театре чисто литературных сил можно ждать какой-нибудь пользы, и укрепил меня, напротив, в убеждении, что лишь собственными усилиями самих драматических артистов может быть найден путь к его возрождению. Эдуард Девриент, человек сухой и как артист очень мало даровитый, ранее почти вовсе не интересовал меня. Но теперь, вплоть до того момента как я покинул Дрезден, между нами установились прочные дружеские отношения. Очень ценный труд его «История немецкого театрального искусства»[7]7
  Geschichte der deutschen Schauspielkunst. Пятитомный труд, написанный Э. Девриентом в 1848–1874 гг.


[Закрыть], над которым он тогда работал и который выпускал по частям, заключал в себе много новых и поучительных указаний на вещи, которые живо меня интересовали и которые стали понятными только благодаря ему.

201

Наконец мне удалось снова приняться за прерванную работу по композиции третьего действия «Лоэнгрина», и к концу зимы я ее закончил. В Вербное воскресенье я опять дирижировал, по общему желанию и к моему большому внутреннему удовлетворению, Девятой симфонией. Летнего отпуска я на этот раз не брал, а чтобы создать условия, благоприятные для дальнейшей работы над «Лоэнгрином», я переменил квартиру.

Бывший дворец Марколини[8]8
  Дворец Марколини (Palais Brühl-Marcolini), барочный ансамбль, расположенный на Фридрихштрассе (Friedrichstraße) во Фридрихштадте. В 1736 г. его приобрел и перестроил первый министр Августа III (1738–1763) граф Генрих фон Брюль (von Brühl; 1700–1763). После смерти фон Брюля дворец и парк находились в запустении, пока в 1778 г. их не купил директор Мейсенской фарфоровой мануфактуры граф Камилло Марколини (Marcolini, 1739–1814). Вскоре дворец стал центром общественной жизни Дрездена и назван именем владельца. В 1849 г. дворец был передан госпиталю (Krankenhaus Dresden-Friedrichstadt).
  Непосредственно напротив дворца Марколини находится Старое Католическое кладбище (Alter Katholischer Friedhof), где похоронен К. М. фон Вебер.
  Ныне на флигеле дворца Марколини по адресу Фридрихштрассе, 39 висит мемориальная доска, сообщающая, что Вагнер жил здесь с 1847 по 1849 г. и здесь же закончил «Лоэнгрина».


[Закрыть] с очень большим садом, разбитым в старофранцузском стиле, дворец, расположенный в одном из отдаленных, малонаселенных углов Дрездена, был куплен городским управлением и частью сдавался внаем. Скульптор Хэнель, которого я знал давно (он подарил мне, между прочим, в знак уважения и сочувствия полный гипсовый слепок с барельефа к памятнику Бетховена, изображающий Симфонию[9]9
  Имеется в виду памятник Бетховену работы Э. Ю. Хэнеля, открытый в 1845 г. в Бонне на Münsterplatz в честь 75-летия со дня рождения композитора. Средства на создание памятника были собраны в основном стараниями Ф. Листа. Постамент памятника украшают рельефы-аллегории, символизирующие Фантазию, Драму, Симфонию и Духовную музыку. Существует предание, что в фундаменте памятника замурованы партитуры Девятой симфонии и Торжественной мессы.


[Закрыть] и служивший украшением моей квартиры), снял помещение в нижнем этаже бокового флигеля дворца под квартиру для себя и мастерскую. За очень недорогую цену снял и я на Пасхе обширное помещение над ним с правом пользоваться большим садом со множеством роскошных деревьев. Таким образом я не только обеспечил себе спокойствие и тишину, столь необходимые для моей духовной и телесной «диеты», но еще значительно сократил расходы – обстоятельство, далеко не лишнее при моих нынешних делах. Скоро благодаря Минне, сумевшей дешево и рационально обставить квартиру, мы устроились очень уютно. Лишь одно неудобство давало себя знать: удаленность от театра. После напряженных занятий на репетициях и утомительных спектаклей это было чувствительно, в особенности когда не хватало денег на фиакр. Но необыкновенно удачное лето и связанное с ним прекрасное настроение помогли мне мириться с этим неудобством.

В это время я решительно отказался от всякого прямого участия в делах дирекции театра, и серьезных оснований у меня для этого было достаточно. Каждая попытка с моей стороны упорядочить царивший хаотический произвол и рационально направить художественно-артистические силы терпела крушение именно потому, что я подходил к этим вопросам и стремился их обосновать с принципиальной стороны. В течение истекшей зимы я, не жалея труда, занялся составлением плана реорганизации музыкальной Капеллы и доказал, что целесообразным распределением средств, отпускаемых на ее содержание, можно достичь не только большей справедливости в вознаграждении ее членов, но и поднять продуктивность составляющих Капеллу художественных сил. Этот рост продуктивности должен был отразиться в одинаковой мере и на подъеме артистического духа, и на общей экономике. Для этого я предлагал преобразовать Капеллу в свободное концертное общество. Целью такого общества должно быть ознакомление дрезденской публики с рядом музыкальных произведений, мало ей известных, в образцовом исполнении.

При этом я указал на необходимость и возможность при наличии благоприятных внешних условий озаботиться постройкой в Дрездене специального концертного здания, какого в нем до сих пор еще не было. Затем я начал подробнейшим образом обсуждать этот вопрос с архитекторами и строителям и подрядчиками. Был разработан план воздвигнуть прекрасное здание на месте той части знаменитого Цвингера, которая расположена vis-á-vis с Остра-Аллее и представляет собой сарай для театральных декораций и придворной прачечной. Кроме намеченного большого концертного зала, оно должно было заключать в себе и другие помещения, сдаваемые под разные общественные учреждения. С практической стороны такое предприятие было тем более исполнимо, что старшины Фонда вдов членов Капеллы охотно соглашались верно и выгодно поместить находящиеся в их распоряжении капиталы.

Однако после продолжительного обсуждения вопроса предложения мои потерпели у главной дирекции полное фиаско. Меня благодарили за труд и сказали коротко, что дирекция считает более удобным оставить все по-старому. Такая же судьба неизбежно постигала всякую мою попытку разобраться в царившей здесь утомительной и вредной для дела бестолковщине. Так как, кроме того, я знаю по опыту, что всякое постановление, принятое и обсужденное на утомительнейших заседаниях дирекции, например относительно репертуара, может быть отменено с вредом для дела по капризу любого певца или по соображениям какого-нибудь эконома, то я и отказался после бесконечных споров и объяснений по этому поводу от бесплодной возни и решительно уклонился от дальнейшего участия в каких бы то ни было разработках администрации. Оставил я за собой лишь занятия на репетициях и руководство постановками предоставленных мне опер. На этой почве между мной и фон Люттихау создались напряженные отношения, но он принужден был мириться с моим решением, так как, ввиду постоянного успеха «Тангейзера» и «Риенци», дававших, особенно во время летнего наплыва публики в Дрезден, неизменно полные сборы, со мной приходилось считаться.

202

При этих условиях, наслаждаясь почти полным одиночеством в новой уютной квартире, я провел все лето в атмосфере, необыкновенно благоприятствовавшей работе по окончанию «Лоэнгрина». Я чувствовал себя веселым и бодрым, как никогда, и этому способствовали, кроме творческой работы над новым произведением, усиленные занятия, о которых я говорил выше. Впервые со зрелыми чувствами и зрелым умом я занялся Эсхилом. Благодаря «Дидаскалиям»[10]10
  «Дидаскалии» (Didaskalien), руководство античных авторов к постановке своих драматических произведений.


[Закрыть] Дройзена[11]11
  Дройзен Иоганн Густав Бернхард (Droysen; 1808–1884), немецкий историк. Изучал философию и филологию в Берлинском университете. В 1827–1829 гг. был домашним учителем Ф. Мендельсона-Бартольди, который впоследствии положил на музыку некоторые стихи Дройзена. Дройзен перевел трагедии Эсхила (1831) и комедии Аристофана (1836–1838), написал «Историю Александра Великого» (Geschichte Alexanders des Großen; а также Alexander der Große. Die Biographie; обе 1833), а также «Историю эллинизма» (Geschichte des Hellenismus; 1836–1843). С 1833 г. являлся приват-доцентом, а с 1835 г. – профессором Берлинского университета; с 1840 г. – профессором Университета в Киле; с 1851 г. – в Йене; с 1859 г. – снова в Берлине. С 1840-х гг. Дройзен обратился к политической истории Германии. Он последовательно отстаивал идеи национальной независимости и объединения страны (выступал сторонником т. н. прусского варианта, т. е. объединения во главе с Пруссией). В 1848–1849 гг. состоял членом Франкфуртского парламента. Главным трудом Дройзена является 14-томная «История прусской политики» (Geschichte der preußischen Politik; 1855–1886; последние тома опубликованы уже после смерти автора).


[Закрыть] предо мной с необыкновенной отчетливостью встало все опьяняющее величие афинских трагических спектаклей. Я представлял себе, какое потрясающее впечатление произвела бы на меня «Орестея», облеченная в форму такого сценического представления. «Агамемнон» потряс меня благородством своей концепции. До конца «Эвменид» я чувствовал себя унесенным в иной мир, и с тех пор я не мог примириться с современной литературой. Все мои мысли о значении драмы, о значении театра решительным образом сложились под влиянием именно этих впечатлений. От трагиков я перешел к Аристофану.

Проведя дообеденное время за работой над «Лоэнгрином», я забирался потом, в разгар жаркого летнего дня, в густую тень кустов и там предавался бурному, неописуемому восторгу при чтении Аристофана. «Птицы» дали мне возможность понять распущенную натуру этого «любимца харит», как он сам смело и уверенно называл себя, во всей ее глубине и полноте. Одновременно я вникал в чудесные диалоги Платона, и знакомство с «Пиром» открыло мне глаза на неизреченную прелесть эллинской жизни. Я чувствовал себя в Афинах более ориентированным, чем среди житейских условий современного мира.

Идя сознательно к поставленной цели, я не придерживался обычных путей при изучении истории литературы. От сочинений Дройзена (история Александра и эллинизма), затем Нибура[12]12
  Нибур Бартольд Георг (Niebuhr; 1776–1831), немецкий историк. Родился в Копенгагене; получил образование в Германии, в Университете Киля. Вернувшись в Данию, поступил на государственную службу (с 1800 г.). В 1806 г. переехал в Берлин, где до 1810 г. читал лекции в Берлинском университете. В 1816–1823 гг. был прусским посланником в Ватикане; с 1825 г. – профессором в Боннском университете. Являлся одним из основателей научного журнала Rheinisches Museum, издававшегося с 1827 г. С 1828 г. Нибур принимал участие в издании полного собрания византийских историков Corpus scriptorum historiae Byzantinae (после смерти Нибура это издание было продолжено Берлинской академией). Основным сочинением Нибура является трехтомная «Римская история» (Römische Geschichte; 1811–1832). Кроме того, следует отметить труд Griechische Heroengeschichten, seinem Sohn erzählt (1842; в переводе на русский язык издана под названием «История греческих героев, рассказанная Нибуром своему сыну» в 1876 г.).


[Закрыть] и Гиббона[13]13
  Гиббон Эдвард (Gibbon; 1737–1794), английский историк. В 1752 г. поступил в Магдален-колледж (Magdalen College) Оксфордского университета, где изучал историю и богословие. В 1753 г. перешел из англиканства в католицизм, за что был исключен из университета и переехал в Лозанну. Здесь в 1754 г. перешел в протестантизм. В 1758 г. начал военную службу в английских войсках. В 1761 г. был опубликован первый труд Гиббона: «Этюд об изучении литературы» (Essai sur l'Étude de la Littérature). В 1763 г., после окончания Семилетней войны, Гиббон совершил путешествие в Париж, затем в Лозанну, после чего отправился в Италию, где начал работать над монументальным трудом по истории Рима. В 1765 г. вернулся в Англию. В 1770 г. анонимно опубликовал «Критические замечания к шестой книге “Энеид”» (Critical Observations on the Sixth Book of the Aeneid). 17 февраля 1776 г. вышел в свет первый том главного труда Гиббона «История упадка и разрушения Римской империи» (History of the decline and fall of the Roman Empire); второй и третий тома опубликованы в марте 1781 г. В 1774–1784 гг. Гиббон был членом парламента. В 1779–1782 гг. являлся главой Совета по торговле. В 1783 г. Гиббон вновь переехал в Лозанну, где жил до 1793 г. с небольшим перерывом в 1787–1788 гг. (был занят работой над выходом последних трех томов «Истории упадка и разрушения Римской империи»). Окончательно вернулся на родину в 1793 г.


[Закрыть], я перешел к немецким древностям, при изучении которых руководился трудами все более и более мне близкого Якоба Гримма. Я стремился проникнуть в мир немецкого героического эпоса глубже, чем это возможно, при помощи одного чтения «Нибелунгов» и «Книги героев»[14]14
  «Книга героев» (Heldenbuch), цикл германских героических сказаний XIII в., главным персонажем которого является Дитрих Бернский. Был напечатан в XV–XVI вв.


[Закрыть]. Особенно увлекали меня необыкновенно богатые «Исследования»[15]15
  Имеется в виду труд Ф. Й. Моне «Исследования по истории немецкой героической саги» (Untersuchungen zur Geschichte der deutschen Heldensage (1836).


[Закрыть] Моне[16]16
  Моне Франц Йозеф (1796–1871), немецкий историк и археолог. Получил образование в Гейдельбергском университете, изучая историю и филологию. В 1817 г. был назначен приват-доцентом кафедры истории. В 1819 г. стал экстраординарным профессором, в 1822 г. ординарным профессором, а в 1825 г. главой университетской библиотеки. С 1827 по 1831 г. являлся профессором статистики и политики в Университете Лёвена (Reichsuniversität in Löwen). Вернувшись в Германию, был редактором Karlsruher Zeitung («Газеты Карлсруэ»). В 1835 г. стал архивистом и директором Генерального Национального архива в Карлсруэ; вышел в отставку в 1868 г. Среди исторических трудов Моне следует отметить Geschichte des Heidentums im nördlichen Europa (1822–1823); Urgeschichte des badischen Landes (1845); Untersuchungen über die gallisch Sprache (1851); Celtische Forschungen (1857). Не менее важными являются его работы по истории литературы и филологии Einleitung in das Nibelungenlied (1818); Quellen und Forschungen zur Geschichte der deutschen Literatur und Sprache (1830); Untersuchungen zur Geschichte der deutschen Heldensage (1836); Uebersicht der niederländischen Volksliteratur älterer Zeit (1838).


[Закрыть], хотя строгие специалисты с некоторой подозрительностью относятся к смелым выводам их автора. Здесь я встретил указание на северные источники и, насколько мог, не зная достаточно хорошо языка северян, старался познакомиться с «Эддой» и крупными отрывками северного героического эпоса, изложенными в прозаической форме. У меня стало складываться определенное отношение к этому материалу, причем большую роль тут играло, кроме «Исследований» Моне, чтение Wälsungasaga[17]17
  «Сага о Вёльсунгах» (Völsunga saga), исландская сага XIII в. Рассказывает историю представителей рода Вёльсунгов Сигмунда и Сигурда, а также Брюнхильд. Часть сюжета «Саги о Вёльсунгах» входит в «Песнь о Нибелунгах», написанную на средневерхненемецком языке. Имена героев в ней соответственно несколько изменены: Сигмунд – Зигмунд; Сигурд – Зигфрид.
  Значительное влияние «Саги о Вёльсунгах» видно в тетралогии Р. Вагнера «Кольцо нибелунга». Сюжет древней саги оказал существенное влияние на сюжет тетралогии.


[Закрыть]. Уже и ранее возникавшее во мне убеждение относительно идеальной, глубинной связи всех народных сказаний постепенно росло и достигло выразительности пластического образа, управлявшего всеми моими дальнейшими работами.

Все это теснилось и зрело во мне, пока весь исполненный чистой радости я заканчивал оба первые – теперь последние – акта «Лоэнгрина». Этим трудом я как бы расставался со своим прошлым и намечал новый мир в будущем, мир, рисовавшийся мне все более и более в виде убежища от пошлости современного театра и оперы. Здоровье мое крепло в этой атмосфере, настроение создалось ровное и веселое, и я надолго забыл об угнетавших меня заботах и тревогах. Ежедневно совершал я уединенные прогулки, чаще всего в сопровождении одного лишь Пепса. Шел я обыкновенно к ближайшим возвышенностям, от берегов Эльбы к Plauenschergrund[18]18
  Plauensche Grund (Плауэнская долина), живописная романтическая долина реки Вайсериц (Weißeritz), левого притока Эльбы, вблизи города Плауэн (Plauen), недалеко от Дрездена. Особый интерес представляет 70-метровый горный отрог на юго-западе долины, известный под названием Хайденшанце (Heidenschanze).


[Закрыть] и на этих прогулках сосредоточенно и продуктивно думал и творил. Иногда мне случалось весело, как никогда прежде, проводить время с друзьями и знакомыми, охотно посещавшими сад Марколини и делившими со мной скромный ужин. Часто заставали они меня на вершине какого-нибудь высокого дерева или на спине всегда сухого Нептуна[19]19
  Имеется в виду фонтан Нептуна (Neptunbrunnen) шириной 40 м в саду дворца Марколини, самый грандиозный барочный фонтан Дрездена. Его создал в 1741–1744 гг. итальянский скульптор Лоренцо Матиелли (Mattielli; 1678 или 1688–1748). Представляет собой скульптурную группу: Нептун в окружении морских божеств.


[Закрыть], центральной фигуре колоссальной скульптурной группы из времен угасшего величия этих мест, расположенной в самой середине бассейна. И мы с удовольствием бродили взад и вперед по широкому тротуару, проложенному для Наполеона в роковой 1813 год, когда он здесь устроил свою главную квартиру[20]20
  Наполеон жил во дворце Марколини с 10 июня по 25 июля и с 4 по 15 августа 1813 г.


[Закрыть].

В последний летний месяц, в августе, я совершенно закончил «Лоэнгрина». Случилось это как раз вовремя. Я чувствовал, что мои житейские обстоятельства властно требуют от меня серьезных шагов. Пришлось вплотную заняться вопросом о распространении моих опер в Германии.

203

Неизменный и все усиливавшийся успех «Тангейзера» в Дрездене не отразился ничем в других городах, не привел в движение ничего. Единственное место, откуда, может быть, удалось бы повлиять на немецкие театры, был Берлин, и на него обратил я теперь все свое внимание.

То, что я слышал о вкусах прусского короля, Фридриха Вильгельма IV, внушало надежду на его поддержку, если б удалось заинтересовать его своими новыми трудами и тенденциями, выставив их в настоящем свете. Я решил посвятить ему «Тангейзера». Чтобы получить его согласие на такое посвящение, я обратился к королевскому придворному музыкальному интенданту, графу Редерну. От него пришло извещение, что король принимает посвящение только тех произведений, с которыми познакомился лично в постановке их на сцене, а так как берлинский театр отклонил «Тангейзера», найдя его «чересчур эпическим», то, по его мнению, если я продолжаю настаивать на своем намерении, мне остается лишь один обходной путь: аранжировать оперу для военного оркестра, чтобы король на каком-нибудь параде мог услышать ее. Этого было достаточно, чтобы заставить меня принять другой план атаки на Берлин.

Следовало начать в Берлине с той самой оперы, которая обеспечила мне сразу успех в Дрездене. С этой целью я выхлопотал аудиенцию у саксонской королевы, сестры прусской королевы[21]21
  Имеется в виду Мария Анна, принцесса Баварская (Maria Anna Leopoldine Elisabeth Wilhelmine Prinzessin von Bayern; 1805–1877), супруга (с 24 апреля 1833 г.) саксонского короля Фридриха Августа II (1797–1854) и сестра прусской королевы Елизаветы Людовики (1801–1873).


[Закрыть], чтобы через ее посредство добиться приказа прусского короля о постановке «Риенци», пользующегося сочувствием саксонского двора. Это удалось. Скоро я получил от старого друга Кюстнера извещение, что «Риенци» назначен к немедленной постановке на сцене Берлинского придворного театра, вместе с приглашением прибыть лично для дирижирования оперой. Так как Кюстнер в угоду старому другу Лахнеру и его опере «Катарина Корнаро» сильно поднял тантьему, то в случае успеха «Риенци» я мог рассчитывать значительно поправить свои дела.

Однако прежде всего я искал возможности лично представиться королю и прочесть ему стихи «Лоэнгрина». По многим признакам я мог льстить себя надеждой вызвать сочувствие к направлению моего творчества, и если бы это оправдалось, я намеревался просить его отдать распоряжение поставить «Лоэнгрина» на придворной сцене. Весь мой опыт с прежними операми, успех которых в Дрездене оставался тайной для всей остальной Германии, указывал на необходимость во что бы то ни стало сделать центром моих будущих композиторских выступлений Берлин, единственный город, до некоторой степени влиявший на все другие города. Успех рекомендации саксонской королевы подавал надежду на то, что я добьюсь столь важной для меня аудиенции у прусского короля, и, идя навстречу счастливому повороту в моей судьбе, я бодро отправился в Берлин в сентябре месяце для руководства репетициями «Риенци», который сам по себе, в сущности, мало интересовал меня теперь.

Берлин сначала произвел на меня такое же впечатление, как в тот раз, когда после долгого отсутствия я вновь приехал туда по пути из Парижа. Профессор Вердер, мой друг со времени постановки «Летучего Голландца», нанял для меня квартиру на знаменитом Жандарменмаркте[22]22
  Жандарменмаркт (Gendarmenmarkt; букв. Жандармский рынок), площадь в центре Берлина, считающаяся одной из самых красивых площадей Германии.


[Закрыть], и с трудом я мог себе представить, что нахожусь в центре Германии. Скоро я погрузился в заботы, связанные с моими новыми планами. Официальных отношений, необходимых для достижения моей цели, я завязал достаточно. Обнаружилось, однако, что на «Риенци» смотрят как на рядовую капельмейстерскую оперу, т. е. что артисты, предоставленные в мое распоряжение, работают лишь по обязанности, что ни на что сверх этого рассчитывать не приходится. Все распоряжения, касающиеся репетиций, были отменены, как только Женни Линд согласилась приехать на гастроли и надолго завладела королевской оперой.

Во время наступившего, таким образом, промедления я направил всю энергию на достижение главной цели: добиться личного свидания с королем. Для этого я решил использовать старые отношения с королевским музыкальным интендантом, графом Редерном. Граф принял меня чрезвычайно милостиво, пригласил к обеду и просил заехать вечером. Самым сердечным образом обсуждали мы с ним необходимые шаги, причем он обещал деятельную поддержку. Кроме того, я несколько раз ездил в Сан-Суси представиться королеве и выразить ей свою благодарность. Однако дальше разговоров с ее приближенными дамами дело не шло. Мне посоветовали обратиться к тайному кабинет-советнику прусского короля, господину Иллуару[23]23
  Иллуар Эрнст Эмиль (Illaire; 1797–1866), прусский тайный кабинет-советник; член Государственного совета. С 1859 г. действительный тайный советник. В 1852–1866 гг. являлся главой Гражданского кабинета короля Пруссии.


[Закрыть]. Этот господин отнесся, по-видимому, очень серьезно к моей просьбе и обещал сделать все от него зависящее, чтобы добиться для меня аудиенции у короля. Он спросил, в чем, собственно, заключается моя цель. Я объяснил, что хочу получить разрешение прочитать королю «Лоэнгрина». В одно из моих многочисленных посещений он выразил мысль, что было бы полезно заручиться одобрением Тика. Я имел возможность ответить Иллуару, что уже дружески беседовал по этому поводу со старым поэтом, жившим в качестве королевского пенсионера недалеко от Потсдама.

Дело в том, что, как я вспомнил, госпожа фон Люттихау несколько лет тому назад, когда мы обсуждали спорный момент в «Лоэнгрине», послала своему знаменитому другу эти стихи и стихи «Тангейзера». Когда я теперь заехал к Тику, он встретил меня как старого доброго знакомого. Продолжительная беседа с ним имела для меня большое значение. Тик, правда, несколько скомпрометировал себя той легкостью, с какой раздавал направо и налево свои рекомендации, но лично меня искренне обрадовал пыл, с каким он ратовал против нашей новейшей драматической литературы, построенной целиком на подражании современным французам. Его жалобы по поводу гибели истинно поэтических мотивов звучали необыкновенно элегично. Стихи мои к «Лоэнгрину» он одобрил вполне, со всех точек зрения. Не понимал он при этом только одного: как все это связать с музыкой, если не изменить в корне всей основы современной оперы. Особенно сомнительными казались ему такие моменты, как сцена между Ортрудой и Фридрихом в начале второго действия. Мне представлялось, что я действительно увлек его и заинтересовал, когда стал объяснять, как разрешить эти кажущиеся трудности, и излагать свои мысли относительно идеальной музыкальной драмы вообще. Однако чем дальше я шел вперед, тем грустнее он становился, особенно когда я высказал надежду на то, что мне удастся вызвать сочувствие к этим идеям и планам у короля. Он не сомневался, что король выслушает меня со вниманием и тепло отнесется к моим идеям, но предупреждал, что, если я не хочу печальнейших разочарований, не следует рассчитывать ни малейшим образом на практический результат. «Чего вы можете ждать от человека, который сегодня увлекается глюковской “Ифигенией в Тавриде”, а завтра “Лукрецией Борджиа” Доницетти»?

Сначала разговор с Тиком представлял для меня интерес отвлеченной беседы, и лишь потом я постиг весь грустный смысл его слов. Он охотно, с радостью обещал дать о моих стихах самый лестный отзыв и отпустил очень ласково, с искренними, но неуверенными пожеланиями успеха.

204

Сколько я ни хлопотал, приглашения к королю получить не удавалось. А так как после гастролей Женни Линд репетиции «Риенци» пошли своим чередом, я решил прекратить хлопоты до постановки оперы, так как рассчитывал, что король непременно будет присутствовать на премьере по его повелению поставленного произведения, и что таким образом я все же сделаю шаг вперед к достижению главной цели. Однако чем больше мы приближались к этому представлению, тем меньше я надеялся на успех. Для роли Риенци в мое распоряжение был предоставлен тенор ниже всякой посредственности, певец, совершенно лишенный всякого таланта. Это был очень порядочный, благожелательный человек, которого с самой лучшей стороны рекомендовал мне хозяин ресторана, где я обедал, небезызвестный Майнхард [Meinhard]. Долго и много я с ним возился и в результате, как это часто бывало со мной, создал себе некоторую иллюзию на его счет. Но когда дело дошло до генеральной репетиции, я убедился, что жестоко ошибся. Обнаружилось, что инсценировка, хор, балет и второстепенные партии – все было обставлено прекрасно, но что главная фигура, вокруг которой группируется все, стушевывается, сходит на нет. Когда в конце октября опера была поставлена, публика вынесла точно такое же впечатление. Ввиду недурно выполненных нескольких блестящих ансамблей, в особенности благодаря роли Адриано в превосходной игре г-жи Кёстер[24]24
  Кёстер Луиза (Köster; урожденная Шлегель [Schlegel]; 1823–1905), немецкая оперная певица (сопрано). Ее талант к пению проявился очень рано; начала брать уроки вокала в родном Любеке. В 1837 г. переехала в Лейпциг, где продолжила обучение. В 1840 г. состоялся ее дебют на сцене Лейпцигского Городского театра (Stadttheater) в партии Памины в опере В. А. Моцарта «Волшебная флейта». В 1841–1844 гг. пела на сцене оперного театра в Шверине; в 1844–1845 гг. – в оперном театре в Бреслау. В 1847 г. поступила на сцену Берлинского Придворного театра, где оставалась до 1867 г. Особенно прославилась исполнением партий Агаты во «Фрейшютце» и Эврианты в «Эврианте» К. М. фон Вебера; Юлии – в «Весталке» Г. Спонтини; Донны Анны – в «Дон Жуане» В. А. Моцарта. В 1867 г. оставила сцену.


[Закрыть], успех с внешней стороны можно было считать недурным.

Но сам я лучше других чувствовал, что, по существу, дело проиграно, что публика услышала в моей опере лишь несущественное, не увидела внутренней ее сути. Берлинские рецензенты немедленно начали поход против моего произведения, всеми знакомыми мне средствами добиваясь полного его провала, и после второй постановки, которой я руководил лично, мне оставалось лишь спросить себя, к чему же, собственно, привели мои отчаянные усилия.

205

С этим вопросом я обратился к немногим близким друзьям и почерпнул здесь кое-что поучительное. К великому утешению, среди них оказался Герман Франк, недавно поселившийся в Берлине. Редкие часы провел я в течение двух печальных месяцев в его обществе. Обыкновенно мы беседовали о предметах, никакого отношения к театру не имеющих, и мне почти стыдно было надоедать ему своими жалобами, тем более что речь шла о хлопотах по поводу произведения, с которым я связывал один лишь практический театральный интерес. Он же со своей стороны винил меня за то, что я выбрал «Риенци», с которым обращался к заурядной театральной публике, а не «Тангейзера», чтобы создать в Берлине круг людей, сочувствующих моим высшим целям. Он утверждал, что характером своих новых работ я мог бы оживить интерес к театру среди таких слоев публики, которые совсем отвернулись от него и потеряли веру в его благородные стремления.

Речи Вердера звучали безнадежно, когда он говорил о положении искусства в Берлине. Относительно публики он предупреждал, что в театре, на постановке новой, незнакомой вещи, во всех рядах, от первого до последнего, сидят люди с одним определенным настроением: найти только скверное, только то, к чему можно придраться. Не уговаривая меня отказаться от моих планов, он тем не менее считал своим долгом предупредить меня, что ждать чего-нибудь от высших сфер в Берлине легкомысленно. Когда, зная его особое отношение к королю, я спросил, как, по его мнению, он посмотрит на мои стремления облагородить оперу, Вердер, выслушав мою длинную речь, ответил: «Король скажет: поговорите со Ставинским[25]25
  Ставинский Карл (Stawinsky; 1794–1866), немецкий режиссер и актер. Дебютировал в 1810 г. в Нойштрелице (Neustrelitz). В 1816 г. переехал в Берлин, но в 1826 г. из-за неблагоприятных условий уехал в Брауншвейг. Здесь получил признание и через два года вернулся в Берлин. Служил на сцене Берлинского королевского театра с 1828 по 1856 г. Талант режиссера был у Ставинского сильнее актерского; как актер он выступал исключительно в характерных ролях. В последнее десятилетие своей деятельности пробовал себя в постановках опер. Закончил свои дни в полном забвении и нищете.


[Закрыть]!» Это был не кто иной, как оперный режиссер, толстый, ленивый, погрязший в самой пошлой рутине.

И все, что я узнавал, носило такой же обескураживающий характер. Я посетил Бернхарда Маркса[26]26
  Маркс Фридрих Генрих Адольф Бернхард (Marx; до крещения в 1819 г. – Самуэль Мозес Маркс; 1795–1866), немецкий композитор, музыкальный теоретик и педагог. Происходил из еврейской семьи. Изучал право в Галле и в Наумбурге; одновременно брал частные уроки композиции. В 1821 г. переехал в Берлин. В 1824–1830 гг. занимал должность главного редактора «Берлинской всеобщей музыкальной газеты» (Berliner allgemeine musikalische Zeitung). В 1828 г. получил степень доктора философии; с 1830 г. читал лекции в Берлинском университете, где уже стал профессором музыки. В Берлине сблизился с Ф. Мендельсоном-Бартольди. В 1841 г. было опубликовано главное музыкальное сочинение Маркса – оратория «Моисей» (Moses) на текст Мендельсона. Однако отказ Мендельсона исполнить произведение послужил причиной окончательного разрыва между бывшими друзьями (оратория была исполнена в 1853 г. под управлением Ф. Листа). В 1837–1847 гг. был опубликован четырехтомный труд Маркса – «Учебник музыкальной композиции» (Die Lehre von der musikalischen Komposition). В 1839 г. Маркс написал книгу Allgemeine Musiklehre, переведенную на русский язык в 1872 г. («Всеобщий учебник музыки»). Главная заслуга Маркса как теоретика в том, что он впервые разработал классическое учение о музыкальной форме. В 1850 г. Маркс стал одним из основателей «Консерватории Штерна» (Sternsche oder Städtische Konservatorium), названной по имени скрипача, дирижера и музыкального педагога Юлиуса Штерна (Stern; 1820–1883), принимавшего участие в предприятии. В «Консерватории Штерна» преподавал до 1856 г. Кроме многочисленных музыкально-теоретических сочинений, Маркс является автором написанной в 1859 г. монографии о Бетховене (Ludwig van Beethoven: Leben und Schaffen; 1859).


[Закрыть], который живо интересовался мной с тех пор, как познакомился с «Летучим Голландцем». Принял он меня с чрезвычайной предупредительностью. Этот человек, который, по его прежним творениям и музыкальной критике, рисовался мне энергичным, пламенным борцом, теперь опустился, что особенно бросалось в глаза рядом с его молодой женой, сиявшей лучезарной красотой. Из разговора с ним я узнал, что и он окончательно отказался от всяких попыток добиться чего бы то ни было у здешних могущественных сфер в интересовавшей нас обоих области. По личному многолетнему опыту он убедился в невероятной пустоте признанных там авторитетов.

Он рассказал мне действительно странную историю: однажды он обратился к королю с просьбой оказать поддержку в основании музыкальной школы. Король на особой аудиенции выслушал его с величайшим интересом и вошел даже во все малейшие подробности проекта, так что Маркс был вполне уверен в успехе своего ходатайства. С этого момента его стали, однако, отсылать от одного человека к другому, и все его усилия остались бесплодными, пока, наконец, он не попал на аудиенцию к одному генералу. Этот генерал так же, как тогда король, с необычайной теплотой вошел в обсуждение всех деталей проекта. «И вот, – закончил свой поучительный рассказ Маркс, – на этом все и кончилось, больше никаких известий о деле я не получал».

Однажды я узнал, что графиня Росси, знаменитая Генриетта Зонтаг, находится в Берлине, что она помнит меня еще с дрезденских времен и ждет моего визита. Запутанные обстоятельства вернули ее к артистической деятельности, и она живет довольно уединенно. У этой женщины нашлось на что пожаловаться. Она сетовала на полную невозможность добиться чего-нибудь в здешних власть имущих сферах, если речь идет об искусстве. По ее мнению, король находит особенное удовольствие в том, чтобы театр управлялся дурно. Никогда он не оспаривает никаких делаемых в этом смысле указаний, но никогда не утверждает предложений, направленных на улучшение театрального дела. Ей хотелось познакомиться с чем-нибудь из моих новых работ. Я передал ей стихи «Лоэнгрина» для прочтения. В следующий утренний визит она сообщила мне, что намерена пригласить меня на музыкальный вечер, устраиваемый для великого герцога Мекленбург-Стрелицкого[27]27
  Имеется в виду Георг Мекленбургский (1779–1860), Великий герцог Мекленбург–Стрелицкий (Großherzog von Mecklenburg-Strelitz) с 1816 г. Отличался любовью к наукам и искусствам; состоял в переписке со многими знаменитыми литераторами (в частности, с И. В. Гёте), художниками, музыкантами и архитекторами. За свою благотворительную деятельность пользовался неизменной любовью у населения герцогства Мекленбург-Стрелиц. После смерти Великого герцога на собранные народные средства в Нойштрелице на Marktplatz (Рыночной площади) был установлен бронзовый памятник Георгу. Ныне, после демонтажа во времена ГДР, памятник установлен на Paradeplatz перед дворцовой церковью (Schlosskirche).
  Вторым сыном Великого герцога Георга является герцог Георг-Август-Эрнест-Адольф-Карл-Людвиг Мекленбург-Стрелицкий (1824–1876), состоявший на русской военной службе и женатый (с 1851 г.) на Великой княгине Екатерине Михайловне (1827–1894), дочери Великого князя Михаила Павловича (1798–1849).


[Закрыть]. Затем она вернула мне рукопись, заявив, что стихи ей очень понравились, что при чтении ей казалось, будто перед ней наяву танцуют маленькие эльфы и феи. Все поведение этой милой воспитанной женщины, ее теплый, дружеский тон внушили мне искреннее сердечное к ней отношение. Но тут она внезапно окатила меня холодной водой. Я сейчас же удалился и больше с графиней Росси не встречался. О приглашении на вечер никаких напоминаний от нее я не получил.

Пожелал со мной познакомиться и господин Коссак[28]28
  Коссак Эрнст Людвиг (Kossak; 1814–1880), немецкий писатель и журналист. Получил начальное образование в Данциге. В 1834 г. поступил в Берлинский университет, где изучал филологию и историю. Одновременно занимался теорией музыки и брал уроки игры на фортепьяно. Вскоре начал выступать в печати с музыкально-критическими статьями, чем заложил фундамент своей будущей литературной карьеры. Первый сборник новелл Genrebilder был издан в 1839 г. В 1847 г. Коссак основал собственное периодической издание – журнал Zeitungshalle, в котором печатал критические статьи и фельетоны. Коссака справедливо называют «создателем берлинского фельетона». Пользующиеся неизменной популярностью его «короткие рассказы из берлинской жизни» регулярно выходили в сборниках: Berlin und die Berliner (1851); Aus dem Papierkorbe eines Journalisten (1852); Berliner Silhouetten (1859); Berliner Federzeichnungen (6 томов; 1859–1865). Кроме того, следует отметить Pariser Stereoskopen (1855); Aus dem Wanderbuche eines litterarischen Handwerksburschen (1856); Historietten (1856); Badebilder (1858); Schweizerfahrten (1857); Reisehumoresken (2 тома; 1862). В середине 1860-х гг. Коссак серьезно заболел; оставался парализованным до смерти.


[Закрыть]. В сколько-нибудь тесное общение с ним я не вступал, но в общем он произвел на меня настолько приятное впечатление, что я и ему дал прочесть стихи «Лоэнгрина». Однажды я застал его в комнате, только что вымытой горячей водой, полной тяжелых испарений, от которых у него заболела голова, да и мне было нелегко. Он измерил меня странным, томным взглядом, когда возвращал рукопись, и искренним тоном заявил, что нашел стихи «очень милыми».

Несколько интереснее оказались мои беседы с И. Труном[29]29
  Трун Фридрих Иеронимус (Truhn; 1811–1886), немецкий композитор, дирижер и музыкальный писатель. Рано проявил талант к музыке, но родители противились будущей музыкальной карьере, и лишь в 1831 г. ему было разрешено начать в Берлине музыкальное образование. Вскоре начал сотрудничать в качестве музыкального писателя с журналом Р. Шумана Neuer Zeitschrift für Musik. Также писал статьи для Neue Berliner Musikzeitung. В 1835 г. получил место капельмейстера в Гданьске. В 1837 г. вернулся в Берлин. В 1840 г. переехал в Кёнигсберг. В 1843 г. совершил гастрольную поездку в Швецию, где выступал как композитор и дирижер. С 1848 г. жил в Эльбинге, где основал хоровое общество и организовывал публичные концерты. В 1852 г. вернулся в Берлин и основал новое Берлинское мужское хоровое общество (Berliner Liedertafel). В 1854 г. гастролировал совместно с Г. Фон Бюловом, а затем поселился в Риге, где работал до 1858 г., а затем вновь вернулся на постоянное жительство в Берлине. Композиторское наследие Труна составляет свыше 100 произведений, среди которых Der Fischer (op. 1; 1832); Die schöne Kellnerin von Bacharach (op. 13; 1836); Lieder (op. 21; на слова И. В. Гёте); Die Käferknaben für 4 Männerstimmen mit Begleitung (op. 30; 1839); Die Vätergruft (op. 105; 1853), а также комическая двухактная опера Trilby (1835); зингшпиль Der vierjährige Posten (1833) и посвященная Иоганне Вагнер сценическая мелодрама Cleopatra (1853).


[Закрыть]. За хорошим стаканом вина, которым я угостил его у «Люттера и Вегнера»[30]30
  Исторический винный ресторан Lutter & Wegner, существующий с 1811 г., один из самых известных и популярных в Берлине. Любимое заведение Э. Т. А. Гофмана. Расположен по адресу Charlottenstrasse, 56.


[Закрыть], куда я иногда заходил ради воспоминаний о Гофмане, он слушал со все возрастающим интересом мои речи о возможном возрождении и развитии оперного жанра. Он поделился со мной многими остроумными и тонкими наблюдениями. В особенности его живой, подвижный характер производил на меня приятное впечатление. Как рецензент, он примкнул после постановки «Риенци» к тем, кто меня высмеивал и унижал. Лишь один старый бедный друг мой Гайяр ратовал за меня, честно, но бессильно. Его маленькая музыкальная торговля шла плохо, газета прекратила существование: быть мне полезным он мог только в мелочах. К сожалению, я узнал, что он является автором многих чрезвычайно подозрительных драматических сочинений, одобрения которым он у меня искал, и что, кроме того, он болен чахоткой и близок к смерти. Таким образом, наши редкие свидания при всей его верности и преданности оставляли во мне крайне грустное, угнетающее впечатление.

206

Так как я все усилия прилагал к тому, чтобы добиться успеха и тем поправить свои обстоятельства, для чего вел в Берлине всю кампанию, мне самому внутренне неприятную, я пересилил себя и зашел даже к Рельштабу. На «Летучего Голландца» он особенно нападал за его «туманность» и «бесформенность», и поэтому я указал ему на ясность и отчетливость «Риенци» как на достоинство. Ему льстило, что я считаюсь с его мнением, но это не помешало ему заявить наперед, что он твердо убежден в безнадежности всяких попыток после Глюка дать что-нибудь новое в опере. В лучшем случае это будут только одни «надутые претензии». Все в Берлине были охвачены пессимизмом, настроением, которое, как я узнал, сумел победить один только Мейербер.