Текст книги "Моя жизнь. Том II"

Наконец 22 мая, в день моего рождения, приехала Минна. Получив мое письмо, она немедленно отправилась в Веймар и, узнав все, что было нужно, прибыла сюда, чтобы заставить меня как можно скорее совершенно покинуть Германию. Все попытки возвысить ее до понимания моего настроения были безуспешны. Она видела во мне человека, легкомысленно, неразумно давшего себя увлечь, повергшего себя и ее в ужаснейшее положение. Было решено, что в ближайший вечер я отправлюсь пешком в Йену. Она проследует туда же через Веймар, и мы в доме профессора Вольфа[118]118
  Вольф Оскар Людвиг Бернхард (Wolff; 1799–1851), немецкий писатель и педагог. Происходил из еврейской семьи. Получил образование в университетах Берлина и Киля; в Йенском университете получил степень доктора философии. Затем пере ехал в Гамбург, где занимался педагогической деятельностью, а также выступал в печати в качестве музыкального критика. В 1825 г. приехал в Веймар, где познакомился с И. В. Гёте. В 1827 г. стал профессором литературы в Йенском университете. В 1848–1849 гг. сочувствовал революционному движению; состоял в контакте с Г. Гейне, Ф. Листом и Р. Вагнером. Литературное наследие Вольфа включает повести, рассказы, поэтические произведения, переводы с английского, французского, итальянского, испанского, латинского и греческого языков, а также сатирические сочинения, которые он подписывал псевдонимом Plinius der Jüngste (Плиний Самый Младший). Наибольшую известность получили: Schriften (14 томов; 1841–1843); Encyclopädie der deutschen Nationalliteratur: oder, biographisch-kritisches Lexicon der deutschen Dichter und Prosaisten; seit den frühesten Zeiten nebst Proben aus ihren Werken (8 томов; 1835–1847); La France poétique (1843); Handbuch deutscher Beredsamkeit (1846); Allgemeine Geschichte des Romans (1850); Klassischer Hausschatz der griech. und röm. Poesie (2 тома; 1851–1852); Hausschatz der engl. Poesie (1852); Hausschatz der Volkspoesie (1853); Hausschatz deutscher Prosa (посмертное издание 1875 г.); Poetischer Hausschatz des deutschen Volks (посмертное издание 1876 г.). Сатирические произведения Вольфа: Naturgeschichte des deutschen Student (1842); Die kleinen Leiden des menschlichen Lebens (1846); Die Reise ins Blaue (1846) и Eine andere Welt (1847).


[Закрыть] снова увидимся и окончательно простимся. Я совершил это шестичасовое путешествие и, пройдя дорогу, лежащую между холмами, с закатом солнца впервые увидел университетский городок.

В доме Вольфа, с которым меня познакомил Лист, я действительно встретил жену. При особом сочувствии профессора Видмана[119]119
  Видман Кристиан Адольф Фридрих (Widmann; 1818–1878), немецкий писатель, драматург и политик. В 1837 г. поступил в Тюбингенский университет, где изучал политологию; затем продолжил обучение в университетах Берлина и Гейдельберга; в последнем в 1841 г. получил докторскую степень. Свои политические взгляды изложил в книге Das Volk und die Parteien (1843). В течение следующих лет выступал в печати с серией брошюр, поднимая социальные и религиозные вопросы и являясь противником радикализма и сторонником просвещенной монархии. В частности, можно назвать работы Das Königliche Wort Friedrich Wilhelms III (1844); Politische Bedenken wider die evangelische Kirchenzeitung (1846); Belgien, Rheinland und Adolf Bartels и Marx, Heintzen und Freiligrath (обе 1846). В 1848 г. поселился в Йене, где стал читать лекции по истории общественного движения и государственного устройства. В Йене им были опубликованы следующие работы: Die Gesetze der socialen Bewegung (1851); Frankreich, Rußland und die vereinte deutsche Großmacht (1854); Deutschland eine Eidgenossenschaft (1859); Ein Neujahrsgruß zu 1860 an Louis Napoleon von einem Deutschen (1860). Кроме политических трудов, Видман прославился и как автор художественной прозы и драматических произведений. Им были написаны романы Der Tannhäuser (1850) и Der Bruder aus Ungarn (1852); сборники новелл Am warmen Ofen (1853) и Für stille Abende (1854); а также драмы Nausikaa; Don Juan de Maranna и Sarah Haßfurter. Видман серьезно и глубоко интересовался историей масонства (сам являлся масоном с 1844 г.). Им опубликован Zirkelcorrespondenz unter den St. Joh. Logenmeistern der Großen Landesloge der Freimaurer von Deutschland (1872–1874 и 1876), а также Geschichte der freimaurerischen Systeme in England, Frankreich und Deutschland (1879).


[Закрыть] мы стали совещаться о том, куда мне двинуться дальше. Дрезденская полиция преследовала меня упорно: меня обвиняли в активном участии в восстании, и я не мог рассчитывать найти убежище ни в одном из немецких союзных государств. Лист настаивал на том, чтобы я отправился в Париж, где я мог найти подходящее поле для деятельности. Видман предостерегал ехать туда прямым путем через Франкфурт и Баден, так как восстание там еще в полном разгаре, и полиция особенно зорко следит за путешественниками, чьи паспорта хоть сколько-нибудь внушают подозрение. Вернее всего было ехать через Баварию, теперь совершенно спокойную, а оттуда пробраться в Швейцарию. Из Швейцарии переезд в Париж был совершенно безопасен. Так как для этого нужен был какой-нибудь паспорт, то профессор Видман предложил мне свой, выправленный в Тюбингене, но уже просроченный.

Выехал я в почтовом экипаже, прощанье с женой, находившейся в полнейшем отчаянии, было поистине мучительно. Без особых приключений достиг я, миновав Рудольштадт (место, не лишенное для меня известного интереса), границы Баварии, откуда без перерыва с той же почтой отправился далее, в Линдау. Здесь у ворот города у меня, как и у других пассажиров, отобрали паспорт. Рано утром предстояло отправиться с пароходом по Боденскому озеру, и ночь я провел в лихорадочном возбуждении. Профессор Видман, по чьему паспорту я ехал, говорил на швабском наречии, и я задавал себе вопрос, как я буду объясняться с баварской полицией, если она вздумает осведомиться относительно просроченности паспорта. Всю ночь, мучимый ужасным беспокойством, я упражнялся в швабском диалекте, но справиться с этой задачей, к величайшей собственной потехе, не мог. С волнением я ждал момента, когда утром ко мне в комнату войдет жандарм. Жандарм явился с тремя паспортами в руке и, не зная, кому какой паспорт принадлежит, дал мне самому выбрать свой. С ликующим сердцем исполнил я его просьбу и дружелюбно простился с этим человеком, незадолго перед тем внушавшим мне такой ужас. Взойдя на пароход, я, к великой радости, узнал, что на его борту считаюсь уже находящимся на швейцарской территории. Было великолепное весеннее утро. Перед глазами расстилалось широкое озеро, в отдалении рисовались Альпийские горы. Когда в Роршахе [Rorschach] я вступил на швейцарскую территорию, я немедленно отправил несколько успокоительных строк домой с извещением о том, что благополучно прибыл в Швейцарию и что опасность миновала. Поездка в почтовом экипаже в Цюрих, через приветливую, маленькую область Сен-Галлен[120]120
  Сен-Галлен (Санкт-Галлен) (нем. St. Gallen, франц. Saint-Gall, итал. San Gallo), город на востоке Швейцарии, расположенный недалеко от Боденского озера; является одним из самых высокогорных городов Швейцарии. Назван в честь святого Галла. Знаменит монастырским комплексом Св. Галла, принадлежащим бенедиктинскому ордену; комплекс включен в Перечень всемирного наследия ЮНЕСКО.


[Закрыть], необыкновенно ободрила меня. Когда в последний день мая, в шесть часов вечера, я впервые увидел облитые солнечным светом сияющие вершины Гларнских Альп, окружающих озеро, то тут же, в глубине души не отдавая себе ясного отчета, решил основать для себя прибежище непременно в этих местах.

240

Предложение моих друзей проехать в Париж через Швейцарию я принял главным образом потому, что рассчитывал через одного знакомого добыть в Цюрихе паспорт уже на свое имя, так как не хотел явиться во Францию в качестве политического беглеца. В Цюрихе жил учитель музыки Александр Мюллер, с которым у меня в свое время завязались в Вюрцбурге приятельские отношения. Один из учеников его, Вильгельм Баумгартнер[121]121
  Баумгартнер Вильгельм (Baumgartner; 1820–1867), швейцарский композитор, пианист и хормейстер. В 1836–1838 гг. учился в гимназии в Сен-Галлене; в 1839 г. поступил в университет Цюриха, где изучал литературу и философию. Но в итоге решил посвятить себя музыке. В 1839–1841 гг. являлся учеником Александра Мюллера; вскоре стал его заместителем в качестве хормейстера. Одновременно стал давать частные уроки игры на фортепьяно. В 1844 г. совершенствовал свое музыкальное образование в Берлине у Ф. Мендельсона-Бартольди. В 1845 г. познакомился в Дрездене с Р. Вагнером. С 1846 г. жил и работал в Цюрихе, в первую очередь в качестве хормейстера. В этом же году познакомился и подружился с Г. Келлером; в частности, позднее настоятельно советовал ему изучать художественно-теоретические труды Вагнера «Искусство и революция» и «Произведение искусства будущего». В 1859 г. получил должность музикдиректора Цюрихского университета. Одной из самых популярных и известных песен Баумгартнера стала песня Mein Heimatland («Моя родина»; 1870).


[Закрыть], несколько лет тому назад посетил Дрезден и привез мне от него привет. Через Баумгартнера я послал Мюллеру экземпляр партитуры «Тангейзера» на память. Эти знаки внимания с моей стороны пали на плодородную почву: Мюллер и Баумгартнер, которых я немедленно разыскал, познакомили меня с двумя видными местными чиновниками, своими друзьями: Якобом Зульцером[122]122
  Зульцер Иоганн Якоб (Sulzer; 1821–1897), швейцарский политический деятель. Получил образование в университетах Цюриха, Бонна и Берлина; изучал филологию, историю, философию и политологию. Начал политическую карьеру в 1847 г. в качестве второго государственного клерка кантона Цюрих. Как представитель Либеральной партии, занимал следующие политические должности: член Совета кантона Цюрих (1850–1884; с 1872 г. президент); финансовый директор правительства кантона Цюрих (1851–1857); мэр города Винтертур (1858–1873); член Национального совета (1866–1869; 1879–1890); член Совета кантонов (1869–1878); президент Совета кантонов (1876–1877). В 1858 г. Университет Берна присвоил Зульцеру степень почетного доктора философии. В 1862 г. Зульцер стал соучредителем Банка Винтертура (предшественник нынешнего USB). В 1865 г. основал Ипотечный банк в Винтертуре, президентом которого был до 1879 г.
  Не путать с предпринимателем Иоганном Якобом Зульцером (Sulzer; 1806–1883), основателем промышленной компании Gebr. Sulzer.


[Закрыть] и Францем Хагенбухом[123]123
  Хагенбух Франц (Hagenbuch; 1819–1888), швейцарский политический деятель. В 1839–1843 гг. изучал право в университетах Цюриха, Гёттингена и Берлина. С 1844 г. жил в Цюрихе. Член Либеральной партии. В 1846–1848 гг. являлся окружным судьей; в 1852–1856 гг. был первым городским секретарем; в 1856–1869 гг. являлся членом Исполнительного совета; в 1869–1872 гг. – членом Городского совета; в 1872–1885 гг. – заместителем директора Швейцарской пенсионной компании. В 1865–1869 гг. и в 1872–1875 гг. входил в Совет директоров Ипотечного банка Винтертура. В 1867–1888 гг. являлся соучредителем и президентом Музыкального общества. В 1876–1888 гг. также был соучредителем и главой Музыкальной школы в Цюрихе (ныне Консерватория).


[Закрыть]. Именно они могли оказать непосредственное содействие в деле получения паспорта.

Действительно, они и еще несколько человек, посвященных в дело, проявили по отношению ко мне столько внимания и участия, что я почувствовал себя превосходно в их обществе. Привычные республиканцы, они с наивным недоумением слушали рассказ о преследованиях, которым я подвергся, и это сразу ввело меня в совершенно новую сферу гражданственных воззрений на жизнь. Тут ничто не угрожало никакой опасностью, все было твердо, в то время как там, на родине, все соединилось, чтобы окончательно оттолкнуть меня: общее состояние официального искусства, возбуждавшее отвращение, политические дела, поставившие меня почти против воли в положение преступника.

Чтобы особенно расположить в мою пользу обоих чиновников, в особенности Зульцера, получившего прекрасное классическое образование, друзья мои устроили собрание, на котором заставили меня прочитать стихотворный текст «Смерти Зигфрида». Могу поклясться, что никогда еще не встречал среди людей практического дела таких внимательных слушателей, как в тот вечер. В результате я, беглец из Германии, безжалостно преследуемый полицией, получил легальный швейцарский паспорт. С ним, задержавшись несколько дней в Цюрихе, я спокойно двинулся дальше.

Из Страсбурга, воздав должное всемирно знаменитому собору, я с мальпостом, считавшимся самым удобным средством сообщения, отправился в Париж. Припоминаю, что со мной тогда произошел интересный феномен: до сих пор, особенно в полусонном состоянии, меня неизменно преследовали звуки канонады и ружейных залпов. Теперь в шуме быстро вертящихся по шоссейной дороге колес мне стало слышаться другое: исполняемая на басовых инструментах мелодия из Девятой симфонии: Freude schöner Götterfunken.

241

С минуты вступления на швейцарскую почву до самого приезда в Париж настроение мое резко изменилось: прежнее мое тупое, полубредовое состояние уступило место новому чувству приятного освобождения. Я сам себе казался птицей, парящей в воздухе, птицей, которой не суждено погибнуть в болоте. Но с момента вступления в Париж в начале июня во мне снова наступила заметная реакция. Лист отрекомендовал меня своему бывшему секретарю Беллони[124]124
  Беллони Гаэтано (Belloni; 1810–1887), в 1841–1848 гг. личный секретарь и агент Ф. Листа. До того момента, когда Лист решил отказаться от концертной деятельности, брал на себя заботу об организации его концертов, способствовал рекламе, следил за печатанием афиш и распространением билетов, контролировал финансовую сторону концертов. Является первым в истории музыки концертным агентом, положившим начало современному музыкальному менеджменту.


[Закрыть], и он, верный полученным предписаниям, счел необходимым войти в переговоры обо мне с неким Гюставом Вэссом [Vaisse], с которым лично мне так и не удалось познакомиться. Дело шло о написании для Парижа оперного текста. Идея мне эта не нравилась, и когда Беллони заговорил на эту тему, я перевел разговор на свирепствовавшую в Париже холеру. Чтобы быть поближе к Беллони, я остановился на улице Нотр-Дам-де-Лоретт [Notre Dame de Lorette]. Здесь я имел возможность чуть не каждый час видеть, как провозили по улице под глухие удары барабана национальной гвардии холерных покойников. При палящем зное было запрещено пить воду, и вообще рекомендовалась строжайшая диета. Уже одно это действовало на меня угнетающим образом, а внешний облик Парижа к тому же производил самое тяжелое впечатление. На всех общественных зданиях, на всем, что носило характер публичности, красовались еще надписи «Свобода, равенство, братство». Но устрашающе подействовал на меня вид первых garçons caissiers[125]125
  Помощники казначеев (франц.).


[Закрыть] Национального банка с их длинными денежными мешками через плечо и огромными портфелями в руках. Никогда не встречал я их в Париже в таком количестве, как теперь, когда, справившись со страшным призраком социализма, капитал, опираясь на вновь приобретенное доверие общества, нагло проходил победным парадом по улицам города.

Совершенно механически зашел я в музыкальный магазин Шлезингера, принадлежавший теперь противному и грязному еврею господину Брандусу[126]126
  Парижское музыкальное издательство М. Шлезингера, находящееся на улице Ришелье, в 1846 г. было продано Луи Лазару Брандусу (Brandus; 1816–1887) и стало называться Brandus & Cie. В 1850 г. партнером Брандуса стал его младший брат Жеми Брандус (1823–1873). В 1854 г. еще одним партнером Брандусов стал Селим Франсуа Дюфур (Dufour; 1799–1872), после чего фирма получила название Brandus, Dufour & Cie, просуществовав до 1858 г. В 1858–1872 гг. фирма была известна как Brandus & Dufour. После смерти Дюфура издательство снова стало называться Brandus & Cie. После смерти Луи Брандуса фирма неоднократно меняла владельцев и названия и окончательно прекратила существование в 1971 г.


[Закрыть]. Только старый приказчик месье Анри [Henri] поздоровался со мной радушно. После того как мы довольно громко поговорили с ним в совершенно пустом, по-видимому, помещении, он с некоторой неловкостью в голосе спросил, поздоровался ли я с моим учителем Мейербером. «Разве господин Мейербер здесь?» – «Конечно, – ответил он с еще большим смущением, – здесь в магазине, позади бюро». И действительно, когда я подошел ближе, из-за бюро вышел в полнейшем смущении Мейербер. Услышав мой голос, он скрылся туда и оставался там больше десяти минут. С улыбкой на лице он извинился, ссылаясь на то, что был занят срочной корректурой. Всей этой сцены, этого нового свидания с ним было достаточно: я понял все. Припомнилось многое в его поведении, казавшееся столь подозрительным, в особенности его поведение в Берлине. Так как теперь мне, собственно, не было до него никакого дела, я весело и свободно с ним поздоровался. Меня ободряло то смущение, какое он обнаружил, увидев меня здесь. Он предполагал, что я снова хочу попытать счастья в Париже, и был чрезвычайно удивлен моим заявлением, что самая мысль что-нибудь предпринять в этом городе внушает мне отвращение. «Однако Лист напечатал в Journal des Débats блестящий фельетон о вас»! – «Ах, так! – сказал я. – Я не предполагал, что энтузиазм преданного друга должен быть истолкован как спекуляция». – «Однако статья обратила на себя общее внимание. Было бы странно, если бы вы не постарались извлечь отсюда выгоду». Я был раздражен всеми этими отвратительными соображениями и тут же заявил Мейерберу, что при нынешнем положении вещей, когда весь мир стонет под гнетом реакции, я в состоянии думать о чем угодно, только не о композициях для сцены. «Чего же вы, однако, ждете от революции, – ответил он, – или вы собираетесь писать партитуры для баррикад»? Я уверил его, что вообще не думаю ни о каких партитурах. Мы расстались, не поняв друг друга.

На улице я встретил Мориса Шлезингера, и оказалось, что он тоже под впечатлением блестящей статьи Листа, считает мое появление в Париже вполне естественным. Он думал, что я рассчитываю на что-то, и находил, что у меня хорошие шансы. «Вы хотите сделать со мной гешефт? – спросил я его. – Денег у меня нет. Но неужели вы считаете, что постановка оперы неизвестного композитора может быть денежным делом»? – «Вы совершенно правы», – ответил Морис и моментально исчез. От всех этих соприкосновений с зачумленной столицей мира я ушел к моим дрезденским товарищам, из которых некоторые особенно близкие мне находились в Париже.

У Деплешена, художника, исполнившего декорации для «Тангейзера», я нашел Земпера, тоже здесь укрывшегося. Встретились мы радостно и немало смеялись над комизмом нашего положения. Земпер, после того как пруссаки обошли его знаменитую баррикаду, над которой он, как архитектор, имел постоянное наблюдение (чтобы ее взяли – этого он не допускал), от дальнейшего участия в борьбе воздержался. Однако он считал себя настолько скомпрометированным, что, когда было объявлено в Дрездене осадное положение, счел благоразумным оттуда скрыться. Он был счастлив, что, как гольштейнский уроженец, он в паспортном отношении зависел не от германского, а от датского правительства и потому мог спокойно уехать в Париж. Благодаря такому обороту дел он принужден был бросить начатую большую работу по постройке дрезденского музея, и я высказал ему по этому поводу свое сердечное соболезнование. Земпер объяснил мне, что дело это доставило ему много огорчений, что, в сущности, он рад избавиться от него. Несмотря на то что оба мы находились в прескверном положении, мы провели с ним в Париже несколько веселых часов, единственных за этот мой приезд.

Скоро сюда прибыл, тоже в качестве эмигранта, молодой Гейне, намеревавшийся когда-то написать декорации для «Лоэнгрина». Жизнь в Париже его не пугала, так как учитель его Деплешен сам предложил ему работу. Один я чувствовал полную бесцельность моего пребывания здесь и всей душой рвался вон из холерного гнезда. Этому помог Беллони, предложивший поехать с ним и его семьей в деревню возле Ла Ферте су Жуар [La Ferté sous Jouarre]. Пользуясь прекрасным воздухом и абсолютной тишиной, я мог отдохнуть и выждать какой-нибудь перемены в положении моих дел. Оттуда я отправился в Рюэй[127]127
  Рюэй-Мальмезон (Rueil-Malmaison), город во Франции, в департаменте О-де-Сен, западный пригород Парижа, находящийся от него в 14 км.


[Закрыть], пробыв, таким образом, в Париже всего восемь дней. Там я поселился у одного виноторговца, месье Рафаэля [Raphaël], по соседству с деревенским мэром, у которого жила семья Беллони. Я стал ждать, что принесет мне судьба.

Из Германии долгое время не было никаких вестей, и я старался развлечься, насколько это было возможно, чтением. Заинтересовали меня сочинения Прудона, в особенности его книга «О собственности». В ней я нашел необычайно широкие перспективы, вообще говоря, утешительные для моего нынешнего положения. Много удовольствия доставила мне также «История жирондистов» Ламартина[128]128
  Де Ламартин Альфонс (Lamartine; 1790–1869), французский писатель, поэт и политический деятель. В 1820 г. Ламартин издал первый том стихотворений под общим названием «Поэтические и религиозные размышления» (Meditations poetiques et religieuses), в 1823 г. был выпущен второй том «Размышлений». За ним последовали Harmonies (1835); Jocelyn (1835); Chute d’un Ange (1838); Recueillements poétiques (1839). В 1829 г. Ламартин был избран членом Французской академии. В 1833 г. он добился своего избрания в парламент, после чего оставался на депутатском посту вплоть до 1851 г. Упоминаемая Вагнером «История жирондистов» (Histoire des Girondins) была написана Ламартином в 1847 г. (русский перевод 1871–1872). Во время революции 1848 г. Ламартин занял пост президента временного правительства. В этом же году он написал Trois mois au pouvoir; в 1849 г. – Histoire de la révolution de février. Также следует отметить Histoire de la Russie (1855); Histoire de la Turquie; Histoire des Constituants и Histoire de la Restauration (1851–1863). Показательно, что с детства настольной книгой Ламартина было Евангелие. Земная любовь у Ламартина, это «самое божественное из всех человеческих чувств», одухотворяется либо скорбью, либо смертью, приобретая тем самым трагическо-философский оттенок. При этом именно смерть возлюбленной (возлюбленная Ламартина Жюли Шарль, скончавшаяся от чахотки в 1827 году, была увековечена в его творчестве под именем Эльвиры) приводит человека к безоговорочной вере в бессмертие души. Кроме того, согласно Ламартину, поклоняясь первозданной природе, человек поклоняется и Богу, который как единое животворящее духовное начало проявляет себя через нее. А женщина-возлюбленная – это некий посредник между жизнью земной и жизнью небесной, что роднит поэзию Ламартина с образом Беатриче у Данте. А также с большинством женских образов в музыкальных драмах Рихарда Вагнера.


[Закрыть]. Однажды Беллони принес известие о неудачном восстании республиканцев под предводительством Ледрю-Роллена[129]129
  Ледрю-Роллен Александр Огюст (Ledru-Rollin; 1807–1874), французский политический деятель. В 1841 г. избран в палату депутатов; входил в группу крайне левых. Был одним из основателей в 1843 г. оппозиционной газеты «Реформа» («La Réforme»). 24 февраля 1848 г. принимал активное участие в революции, выступая против регентства и за республику. После февральской революции 1848 г. вошёл в состав Временного правительства в качестве министра внутренних дел. С мая 1848 г. являлся членом Исполнительной комиссии. Участвовал в подавлении Июньского восстания 1848 г. В мае 1849 г. избран в Законодательное собрание; возглавил июньскую демонстрацию в Париже против внешней политики правительства. Восстание потерпело неудачу, после чего эмигрировал в Великобританию, где написал резкий памфлет De la Décadence de l'Angleterre (1850), а также основал т. н. Европейский демократический комитет. В 1870 г. вернулся во Францию. В 1871 г. избран депутатом Национального собрания.


[Закрыть]. Это случилось 13 июня, когда временное правительство развило вовсю свою реакционную деятельность. Известие вызвало возмущение со стороны моего хозяина и его родственника-мэра, за столом которого мы ежедневно вкушали наш скромный обед. На меня оно произвело слабое впечатление: все мое напряженное внимание было обращено на Германию, главным образом на события в прирейнских странах, особенно в Великом герцогстве Баденском, находившемся под управлением выборных народа. Когда оттуда пришли известия, что пруссаки подавили движение, казавшееся наиболее близким к победе, меня охватило истинное горе.

Мое личное положение обрисовалось мне в самых печальных чертах. То, что было во всех этих событиях необыкновенного, то, что поддерживало и оправдывало мое возбуждение, исчезло бесследно. На первый план выступили самые обыденные, пошлые заботы. Окончательно отрезвили меня письма моих веймарских друзей, особенно же письмо жены. Друзья довольно сухо осудили мое поведение и нашли, что пока не могут для меня ничего сделать ни в Дрездене, ни при дворе Великого герцога, так как бессмысленно стучаться в наглухо заколоченные двери, «on ne frappe pas à des portes enfoncées»[130]130
  «Мы не стучимся в закрытые двери» (франц.).


[Закрыть] (княгиня фон Витгенштейн к Беллони). Я не знал, что на это ответить, так как мне и в голову не приходило ждать чего бы то ни было с этой стороны, и я был доволен тем, что мне прислали кое-какие деньги. Чтобы выйти из затруднительного положения, я решил на эти деньги отправиться в Цюрих и устроиться там у Александра Мюллера, жившего в довольно просторной квартире.

Больше всего опечалило меня письмо жены, от которой я долгое время не получал никаких вестей. Она писала, что считает невозможным дальнейшую нашу совместную жизнь, ибо после того, как я так бессовестно разрушил до основания все устроенное нами здание и пренебрег положением, какого мне не придется уже вновь создать, я не могу рассчитывать, чтобы какая бы то ни было женщина захотела связать свою участь с моей. Письмо это возбудило во мне искреннее сочувствие к ней, к ее чрезвычайно тяжелому положению. Я оставил ее беспомощной. Конечно, я предоставил ей распродать дрезденскую обстановку и, кроме того, просил лейпцигских родных позаботиться о ней. Единственным для меня утешением являлась уверенность, что она сама хотя бы отчасти сочувствовала моему поведению, понимала охватившее меня настроение. Мне казалось, что я даже видел в дни исключительных событий признаки такого к себе отношения. Оказалось, что об этом и речи быть не может: она судила обо мне так, как судила толпа, и находила для меня оправдание только в одном – в моем неслыханном легкомыслии. Я тут же написал Листу, прося хоть немного о ней позаботиться, но, в сущности, столь неожиданное ее решение отчасти успокоило меня. Узнав из ее письма, что писать она мне больше не намерена, я решил со своей стороны впредь не беспокоить ее сообщениями о моем трудном положении.

Вся наша многолетняя совместная жизнь, начиная с первого, бурного и мучительного года нашего брака, прошла в моей памяти. Несомненно, молодые годы нужды и забот, проведенные совместно в Париже, дали много хорошего. Испытания сковали наши души: она проявила удивительное терпение, я боролся с ними трудом. Награду за перенесенное Минна нашла потом в Дрездене, в моем тамошнем успехе и завидном положении. В качестве Frau Kapellmeisterin[131]131
  Госпожа капельмейстерша (нем.).


[Закрыть] она достигла вершины своих мечтаний и во всем, что отравляло мою капельмейстерскую деятельность, видела угрозу своему благополучию. Новый путь, на который я вступил с момента создания «Тангейзера», лишал меня в ее глазах надежды на дальнейшие театральные успехи, и она потеряла всякую бодрость, всякое доверие к нашей будущности. Мои новые концепции, о которых я говорил с нею все реже и реже, мое отношения к театру и его шефу – все это она оценивала лишь как признак того, что я сбиваюсь с прямого пути. Связь между нами, игравшая такую благодетельную роль в моей прошедшей карьере, совершенно ослабела. Мое участие в дрезденской катастрофе она рассматривала как заблуждение. Она объясняла его дурным влиянием бессовестных людей, в особенности несчастного Рёкеля: они льстили моему тщеславию и увлекли меня к погибели. Все это скорее внешним образом разделяло нас. Но гораздо глубже влияли, как я теперь ясно сознал, внутренние раздоры, не прекращавшиеся с момента, как мы сошлись вторично. Между нами постоянно происходили резкие, страстные стычки, и никогда они не сглаживались с ее стороны мирным признанием собственной вины. Стремление после каждого такого взрыва сохранить домашнее спокойствие, сознание несходства наших характеров и, в особенности, разницы в нашем развитии постоянно побуждали меня брать на себя инициативу примирительного поведения, брать на себя вину за резкость наших ссор. Я стремился смягчить Минну тем, что высказывал ей свое раскаяние. К сожалению, я пришел в конце концов к убеждению, что именно благодаря такой политике потерял всякую власть над ее душой, всякое влияние на ее характер. Когда дело коснулось вещей, исключавших возможность такого рода примирения, так как дело касалось сущности моих убеждений, моих поступков, я благодаря моей прежней уступчивости встретил такое закаленное женское упрямство, что о сознании с ее стороны своей неправоты по отношению ко мне не могло быть и речи. Словом, дрезденскому краху, равнодушному взгляду на всю мою дрезденскую карьеру немало содействовал развал моей семейной жизни. У себя дома я не только не встречал поддержки и утешения, но, напротив, постоянно ощущал бессознательное со стороны Минны сочувствие моим врагам. Все это я понял именно теперь, когда улеглось первое потрясение, вызванное ее жестким письмом.

Вспоминаю, что письмо это не причинило мне страданий. Я чувствовал себя покинутым, но зато отчетливо уразумел, что строил свою жизнь на песке. Это дало мне высокое успокоение. Я почерпнул его в сознании полной своей заброшенности, и самое нищенство мое доставило мне укрепляющую отраду. Поэтому присланные мне в последний раз из Веймара деньги я с пылом решил употребить не на бессмысленное торчание в Париже, где предстояло бы стремиться к целям, которые я сам считал ложными, а на подыскание другого убежища. Таким убежищем могло быть место, ничем не наталкивающее на деятельность в прежнем духе. Я решил отправиться в Цюрих, где не было атмосферы официального искусства, в Цюрих, где я впервые встретил несколько простых людей, ничего не знавших о моих художественно-артистических работах, но с дружеской симпатией отнесшихся к моей человеческой личности.

242

В Цюрихе я обратился прямо к Александру Мюллеру, прося его уступить мне комнату в его квартире, и показал ему весь остаток моего состояния: 20 франков. Конечно, я скоро заметил, что проявленное мной доверие стесняло моего старого знакомого. Его стала, естественно, заботить мысль, что ему предпринять по отношению ко мне. Увлеченный порывом, он предложил мне пользоваться большой комнатой, в которой стоял рояль. Но я сам отказался от этого, удовольствовавшись спальней. Очень неприятно было обедать у него – не потому что его обеды были мне не по вкусу, а потому что они расстраивали желудок. Зато вне его дома меня встречали по здешним условиям с распростертыми объятиями. Те самые молодые люди, которые при первом проезде через Цюрих проявили ко мне такое участие, продолжали и теперь искать моего общества. Из их среды особенно выделился Якоб Зульцер. По молодости лет Зульцер не мог официально стать членом цюрихского правительства: для этого необходим был тридцатилетний возраст. Но все же он производил на окружающих впечатление вполне зрелого человека. Когда меня в последующие годы спрашивали, встречал ли я в жизни вполне безукоризненного в моральном отношении человека, с установившимся характером, абсолютно честного, то по добросовестном размышлении я мысленно останавливался только на нем. Призвание его в столь молодые годы на выдающийся пост городского секретаря кантона Цюрих объяснялось тем, что оказавшаяся тогда у власти Либеральная партия с Альфредом Эшером[132]132
  Эшер Иоганн Генрих Альфред (Escher vom Glas; 1819–1882), швейцарский политический деятель, промышленник и «отец швейцарского железнодорожного транспорта». В 1844 г. был избран членом Большого совета кантона Цюрих. В 1846 г. стал членом Собрания депутатов Швейцарии. 6 ноября 1848 г. был избран вице-президентом Национального совета, членом которого оставался до своей смерти. Являлся одним из соучредителей Швейцарской пенсионной компании (Schweizerischen Rentenanstalt; в настоящее время крупнейшая страховая компания Швейцарии Swiss Life). Приоритетной задачей для Эшера являлось строительство железных дорог. Во многом благодаря его стараниям 28 июля 1852 г. Национальный совет принял Закон о железных дорогах, гарантирующий права частных компаний. Сам Эшер стал президентом компании Zurich-Bodenseebahn, получившей федеральную концессию 28 января 1853 г. Эта компания, объединенная со Швейцарской северной железной дорогой (Schweizerischen Nordbahn), образовала Швейцарскую северо-восточную железную дорогу (Schweizerischen Nordostbahn). На учредительном собрании 12 сентября 1853 г. Эшер был выбран председателем правления компании. С 1860 г. он выступал за прокладывание железной дороги через Альпы. В 1872 г. возглавил правление Сен-Готардской железной дороги (Gotthardbahn). Ее строительство началось в середине 1873 г. Но трудности строительства и проблемы финансирования заставили Эшера в 1878 г. уйти в отставку. На торжественном открытии Сен-Готардской железной дороги 1 июня 1882 г. он не присутствовал и в конце этого же года скончался.


[Закрыть] во главе, не желая оставлять крупных официальных должностей в опытных руках приверженцев старой консервативной группы, принуждена была искать способных людей среди молодежи. Взоры всех обратились тогда на Зульцера. Он только что вернулся на родину по окончании Боннского и Берлинского университетов, чтобы устроиться здесь в качестве доцента филологии. Когда новое правительство предложило ему занять видный пост, он, чтобы чувствовать себя на месте в новой должности, отправился на полгода в Женеву для практического изучения французского языка. При своих усердных занятиях филологией Зульцер оставлял до сих пор эту сторону своего образования без внимания. Проницательный ум, необыкновенная работоспособность, самостоятельный и твердый характер, не гнущийся под давлением каких бы то ни было партийных маневров, выдвинули его в короткий срок на одно из первых мест в правительстве. В качестве директора финансов и в особенности члена союзного швейцарского школьного совета он развил необыкновенно значительную и плодотворную деятельность.

Неожиданное знакомство со мной, по-видимому, несколько взбудоражило его. Общественная деятельность оторвала его от любимых занятий филологией и гуманитарными науками, и теперь, при возникших отношениях с новым человеком, он как бы стал раскаиваться в сделанном шаге. «Смерть Зигфрида» показала ему, человеку сведущему, мой интерес к немецкой средневековой истории. Как филолог он тоже изучал ее с гораздо большей, впрочем, полнотой, чем я. Когда некоторое время спустя он ближе познакомился с характером моих музыкальных интерпретаций, эта столь отдаленная от его практической деятельности область настолько увлекла его и вызвала в нем, серьезном и сдержанном человеке, такой глубокий интерес, что он стал с сознательной резкостью бороться против новых искушающих влияний. Однако к моему появлению на местном горизонте он относился с истинно дружескими чувствами. В официальной квартире первого городского секретаря чаще, чем это казалось приличным для чиновника маленького филистерского городка, собиралось общество, в котором я являлся центральной фигурой. Многих, особенно музыканта Баумгартнера, привлекали сюда продукты зульцеровских виноградников в Винтертуре, которые хозяин предлагал гостям в изобилии. Мною лично в то время владело веселое, разнузданное настроение. Под влиянием складывавшихся во мне тогда художественно-артистических и житейских воззрений я предавался на наших собраниях необузданным вакхическим излияниям. Слушатели отвечали мне нередко с таким необыкновенным подъёмом, что его приходилось объяснять не столько действием моих вдохновенных речей, сколько винными парами. Когда однажды мы проводили охмелевшего профессора Эттмюллера[133]133
  Эттмюллер Эрнст Мориц Людвиг (Ettmüller; 1802–1877), немецкий филолог и поэт. В 1823–1826 гг. учился в Лейпцигском университете. В 1830 г. читал в университете Йены лекции по истории старонорвежской поэзии. Три года спустя переехал в Цюрих, где преподавал немецкий язык и литературу в местной гимназии. В 1863 г. получил место профессора Цюрихского университета. Ему принадлежит перевод «Эдды» и «Песни о Нибелунгах» (1837), «Беовульфа» (1840), а также составление Lexicon Anglo-Saxonicum (1851). Он автор Handbuch der deutschen Literaturgeschichte (1847) и Herbstabende und Winternächte: Gespräche über Dichtungen und Dichter (1865–1867). Кроме того, ему принадлежат собственные поэтические сочинения: Deutsche Stammkönige (1844) и Das verhängnissvolle Zahnweh, oder Karl der Grosse und der Heilige Goar (1852).


[Закрыть], германиста и знатока «Эдды», пришедшего по приглашению Зульцера на чтение «Зигфрида», воцарилось необыкновенно бурное настроение. Мне пришла в голову идея снять все тяжелые двери в доме господина городского секретаря с петель. Хагенбух, другой городской секретарь, убедившись, что одному справиться с этой задачей трудно, пришел на помощь со своей необыкновенной физической силой. С легкостью мы сняли все двери, причем Зульцер не проявил никакого неудовольствия, а глядел на нашу возню с благожелательной улыбкой. Только на следующий день на наши вопросы, как при своей физической слабости он справился с задачей развесить двери по местам, он признался нам, что всю ночь до утра хлопотал над этим делом, так как ему хотелось, чтобы женщина, приходящая утром для уборки комнат, не застала никаких следов бурно проведенной ночи.

243

Я чувствовал себя свободным, как птица, и это ощущение действовало на меня возбуждающим образом. Часто мне самому бывало неловко от чрезвычайной экзальтации, охватившей мое существо. Нередко я перед первым встречным готов был изливаться в самых странных парадоксах. Уже вскоре по прибытии в Цюрих мне захотелось письменно изложить свои взгляды на общее состояние дел, как они сформировались под влиянием моего художественно-артистического опыта и политических событий того времени. Так как не оставалось ничего другого, как искать заработка пером, я решил написать для большого французского журнала, вроде тогдашнего National («Насьональ»), ряд статей и высказываний с революционной точки зрения, некоторые идеи о современном искусстве и его роли в жизни общества. Шесть таких очерков я отправил старому моему знакомому Альберту Франку, брату Германа Франка, тогдашнего владельца немецко-французского книжного дела, основанного моим зятем Авенариусом в Париже. Я просил заказать перевод и поместить статьи в журнал. Скоро я получил их обратно со справедливым замечанием, что парижская публика их не поймет, да и не обратит на них внимания особенно в настоящее время. Тогда я объединил все шесть статей под общим заглавием «Искусство и революция»[134]134
  Статья «Искусство и революция» (Kunst und Revolution) была написана Вагнером в течение двух недель июля 1849 г. в Цюрихе. Существовали две редакции: одна предназначалась для парижской газеты «Насьональ», другая – для Теодора Улига. В Париже статья была отклонена. Осенью 1849 г. вышла отдельной брошюрой в издательстве Отто Виганда (см. ниже).


[Закрыть] и отправил книгопродавцу Отто Виганду[135]135
  Виганд Отто Фридрих (Wigand; 1795–1870), немецкий издатель и политический деятель. Псевдоним Отто Фридрих Раммлер (Otto Friedrich Rammler). В возрасте четырнадцати лет начал обучаться книгоиздательскому делу в Гёттингене. Оттуда, ненадолго задерживаясь в Лейпциге, Дрездене и Праге, переехал в Пресбург (Братиславу), где его старший брат Карл с 1811 г. являлся совладельцем книжного магазина. В Прессбурге завершил свое образование. В 1827 г. основал в Пеште собственное издательство, имевшее филиал в Лейпциге. Главным детищем издательства Виганда стала подготовка Ungarische Konversationslexikon («Венгерского универсального лексикона»), что явилось важным вкладом Виганда в венгерскую литературу. В 1833 г. в связи с активной поддержкой оппозиции Л. Кошута Виганд вынужден был покинуть Пешт и переехал в Лейпциг. Здесь он продолжил выпуск венгерских книг, а также обратился к публикациям авторов «Молодой Германии» и младогегельянцев. Являлся издателем работ А. Руге, Л. Фейербаха, И. Якоби и К. Маркса. В 1846–1852 гг. занимался выпуском 15-томного Konversations-Lexicon («Универсального лексикона»). После революционных событий 1848–1849 гг. был избран членом Городского совета Лейпцига и членом Второй палаты лантага. В 1864 г. оставил книгоиздательский бизнес, передав управление своему сыну Хуго Карлу Виганду (1822–1873). Само издательство «Отто Виганд» просуществовало до начала XX в.


[Закрыть] в Лейпциг, который и взялся издать их отдельной брошюрой, послав мне при этом 5 луидоров в качестве гонорара. Эта необыкновенная удача заставила меня подумать о дальнейшем использовании своих писательских способностей. Я разыскал между своими бумагами очерк, набросанный при изучении саги о Нибелунгах, дал ему заглавие Die Wibelungen. Weltgeschichte aus der Sage[136]136
  Напомним, что работа «Вибелунги. Всемирная история на основании сказания» была написана Вагнером в 1848 г.


[Закрыть] и опять попытал счастья у Виганда. Радикально настроенный Виганд рассчитывал, что возбуждающий заголовок «Искусство и революция», а также тот необыкновенный интерес, который вызывал я лично как бывший королевский капельмейстер, ставший политическим эмигрантом, создадут известный шум в обществе и обратят внимание на мои статьи. И действительно, скоро я узнал, что брошюра «Искусство и революция» вышла вторым изданием, причем мне Виганд не сообщил об этом ничего. Мою новую рукопись он тоже принял и вновь прислал мне 5 луидоров. Впервые, таким образом, я стал извлекать выгоду из публикации моих работ. Очевидно, я напал на верный путь, которым активно мог идти навстречу судьбе. Я стал думать о том, чтобы ближайшей зимой прочесть в Цюрихе несколько публичных лекций по вопросам искусства и вообще надеяться на скромно доходную деятельность, не прибегая ни к каким должностям, особенно к музыке.

Мне казалось необходимым обеспечить себе таким путем какой-нибудь доход, ибо дела мои стали складываться так, что без постороннего заработка я совершенно не знал бы, как просуществовать. В Цюрихе я увидел остатки разбитой баденской армии и сопровождавшую их толпу беглецов, и зрелище это произвело на меня в высшей степени горестное впечатление. Известие о пленении Гёргея[137]137
  Гёргей Артур (Görgei; 1818–1916), венгерский военачальник и революционер. В 19 лет начал военную карьеру, но в 1845 г. оставил службу и поступил в Пражский университет, где изучал химию. После начала Венгерской революции вернулся в армию в чине капитана и вскоре возглавил национальную гвардию. 4 мая 1849 г. захватил столицу Венгрии. Принял пост военного министра революционного правительства. Однако после вступления в войну России венгерская революционная армия стала терпеть поражения. 13 августа 1849 г. в битве при Вилагоше (Világos; ныне Ширия [Şiria] на территории Румынии) основные силы венгров под командованием Гёргея капитулировали перед войсками И. Ф. Паскевича; сам Гёргей был вынужден сдаться в плен. В 1867 г. он был помилован и вернулся в Венгрию. Долгое время считалось, что жизнь он купил ценой предательства, что не соответствует действительности. В 1885 г. была предпринята попытка реабилитации его честного имени; ныне его заслуги перед родиной сомнений не вызывают.


[Закрыть] в битве при Вилагоше отняло всякую надежду на благоприятный исход общеевропейской борьбы за свободу. И лишь с этого момента, пережив огромное, тяжелое потрясение, я от внешних событий обратил свой взор на самого себя, на свою внутреннюю жизнь. Ежедневно после обеда, в тягостном настроении, я заходил в «Литературное кафе» [Café littéraire]. Там, среди тупой человеческой толпы, играющей в домино и азартные игры, я пил свой кофе и мечтательно рассматривал на стенах незамысловатые рисунки с античными сюжетами. В памяти моей выплывали виденные в ранней юности у зятя Брокгауза акварели Дженелли[138]138
  Дженелли Бонавентура (Genelli; 1798–1868), немецкий художник итальянского происхождения. Родился в Берлине. В 1814 г. поступил в Берлинскую академию художеств. В 1822–1832 гг. жил в Риме, где глубоко изучал искусство эпохи Возрождения. В 1832 г. переехал в Лейпциг, а в 1836 г. – в Мюнхен. В 1859 г. Дженелли принял приглашение Великого герцога Карла Александра Саксен-Веймар-Айзенахского (1818–1901) и уехал в Веймар, который не покидал до конца жизни. В своем творчестве отдавал предпочтение графике и акварели. Создал несколько циклов иллюстраций, в частности к произведениям Гомера (48 листов), к «Божественной комедии» Данте (36 листов), а также цикл «Жизнь ведьмы» (Leben einer Hexe; 10 листов) и «Жизнь художника» (Leben eines Künstlers; 24 листа). Кроме того, им созданы многочисленные отдельные рисунки и гравюры на античные и мифологические сюжеты.


[Закрыть], изображавшие воспитание Диониса музами. Здесь в голове моей сложились идеи, вылившиеся впоследствии в статье «Произведение искусства будущего». Мне показалось особенно знаменательным событием, когда из моих мечтаний я был однажды вырван известием о том, что в Цюрихе находится Шрёдер-Девриент. Я побежал в расположенную напротив гостиницу Zum Schwerte, чтобы повидаться с ней, и почти испугался, услышав, что она только что с пароходом уехала. Больше я ее не видел. Впоследствии я получил от жены, изредка встречавшейся с ней в Лейпциге, горестное известие о ее смерти.

244

Так, без почвы под ногами, беспорядочно провел я два летних месяца, пока не получил утешительного известия от Минны из Дрездена. Несмотря на то что она обошлась со мной грубо и оскорбительно, я все-таки не мог в глубине души считать себя совершенно свободным от забот о ней. Я с участием справлялся о ней у одного из ее родственников, причем рассчитывал, что она об этом узнает. Кроме того, я неоднократно просил Листа по мере возможности не оставлять ее без своего внимания. Теперь я получил письмо от нее самой. По письму я убедился, как умело эта деятельная женщина справлялась со своим трудным положением, и, кроме того, она тут же дала мне доказательство того, что искренно желает снова со мной соединиться. Минна выражала презрительное недоверие к моим планам, связанным с Цюрихом, но при этом заявляла, что считает себя обязанной как жена еще раз попытаться связать наши две жизни. Она высказала предположение, что Цюрих я предложу ей лишь в виде временного местопребывания и постараюсь устроиться в качестве оперного композитора в Париже.

Наконец, она объявила мне, что в сентябре, такого-то числа, она в сопровождении Пепса, попугая Папо и Натали, мнимой сестры своей, приедет в Швейцарию. Я снял две комнаты и пешком отправился из Рапперсвиля [Rapperswyl] через знаменитый своей красотой Тоггенбург [Toggenburg] и Аппенцелль [Appenzell] на Сен-Галлен и Роршах. Когда в Роршахе я встретил свою странную семью, наполовину состоявшую из животных, то почувствовал себя растроганным. Признаюсь, особенно обрадовали меня собачка и птица. Жена же не замедлила расхолодить меня, пригрозив тут же, при первом свидании, что немедленно вернется в Дрезден, если встретит с моей стороны неподходящее обращение. Друзья приготовили ей на этот случай приют и поддержку. Но уже первый взгляд на Минну, постаревшую за короткий срок, наполнил меня состраданием к ней, и это помогло мне справиться с горечью обиды. Я постарался ободрить ее и представить ей наши нынешние злоключения как нечто преходящее. Сначала это удавалось мне с трудом. Уже внешний вид Цюриха произвел на нее дурное впечатление: Дрезден был и красивее, и больше. Друзей моих, с которыми я ее познакомил, она ни во что не ставила. Городского секретаря Зульцера она считала простым писцом: в Германии «такие люди не играют никакой роли». Особенно возмутила ее жена моего хозяина Александра Мюллера. Когда Минна стала горько жаловаться на то, что я довел себя до такого жалкого положения, госпожа Мюллер ответила, что, не пощадив жену, я этим проявил величие характера.