Текст книги "Рыбки в пятнах света"

Глава 6

Я смотрю на нож с горечью.

Он зловеще поблескивает при свете голой лампочки под потолком опустевшей комнаты. Он манит; так и тянет к нему прикоснуться. А имя, выгравированное на притягивающем к себе лезвии, напоминает незаживающую рану.

* * *

Я вижу свет. Но это не солнце, играющее световыми пятнами, просачиваясь сквозь покрытые листвой кроны деревьев, а тусклые отблески, отражающиеся от лезвия ножа.

Я живо представляю, как тот человек открывает нож, смотрит на имя на лезвии. Темно, и выражения его лица не разобрать. Только нож в его руках виден четко.

Человек медленно проводит пальцем по буквам, наконец неслышно вздыхает и аккуратно складывает лезвие.

* * *

– Когда же он заметил? – слышу я свой хриплый голос.

– Но доказательств же нет, что он взял нож. Может, его вообще никто не брал, – вяло бормочет он себе под нос, но бледность на лице выдает его.

Во-первых, разве он не сам только что сказал, что нож пропал на какое-то время? Противоречие. Возможно, он это понимает, потому и уставился пустыми глазами в какую-то точку на татами.

Из головы не уходит фигура того человека с ножом в руке.

Его спина, крепкая и широкая.

Я смотрю на эту спину и вижу, что она категорически не приемлет мой вопрос. Мне не передается ни выражение его лица, ни эмоции, ничего.

Все мое тело покрывается холодным потом.

Как до меня это дошло именно сейчас, в нашу последнюю ночь вместе?

Я автоматически осушаю стакан, в котором оставалось вино.

Спокойно! Надо сохранять спокойствие. Припомнить все еще раз.

Стараясь справиться с эмоциями, ровным голосом спрашиваю:

– Если он вытащил нож из рюкзака, когда это могло произойти? В первый день, вечером?

– Или на следующее утро.

Мы смотрим друг другу в глаза, словно надеемся найти в них ответ на свои вопросы.

Теплый ветерок задувает в открытое окно.

В комнате тихо, но не так, как раньше.

Что-то начало меняться между нами.

Если тот человек узнал о нас правду, то случившееся год назад приобретает иной смысл, в том числе для нас.

Это должна была быть наша ночь, ночь для двоих, а получается, что тот человек вторгается в нее из прошлого.

– С чего он вдруг стал нас подозревать? Неужели с самого начала догадывался?

– Не может этого быть.

Он поднимает голову и одаряет меня сердитым взглядом.

– Мы же случайно на него попали. Посылая заявку, не знали, что он станет нашим проводником.

Он забронировал наш поход через Ассоциацию гидов и проводников, действующую при поддержке местных властей.

– Бронировал по телефону? – спрашиваю я.

Он кивает в ответ:

– И договаривался обо всем по телефону.

– А личные данные сообщал какие-нибудь?

Это уже походит на допрос, и это ему не нравится.

– Я ничего важного не сказал. Только что мы клерки, сидим у себя в конторе, физическая форма так себе, и нам нужен не особо сложный маршрут. И еще что давно мечтали посмотреть эти места. В общем, ерунду. Ты же сама все слышала.

– А имена?

– Мы же вместе все делали. – Он уже не скрывает раздражения. – Везде и за все платили наличными, машину напрокат не брали, кредитными картами не пользовались. Конечно, можно было выдумать не только имя, а еще и фамилию, но фамилия Такахаси – очень распространенная, я ее оставил – записался как Хироси Такахаси. Так меньше шансов оплошать, если что случится. Звонил им из дома с городского номера, так что мое настоящее имя никто не знает. Конечно, если бы кто-то серьезно захотел его узнать… Но это уже другой разговор. Было бы желание. Но мы были обыкновенными туристам. Приехали на поезде. Кому понадобится проверять людей, купивших недорогой тур? Мы же оба так решили.

Конечно, я все это знала.

Мы просто думали немного развлечься, потому и поехали туда.

* * *

Горы S.

Они находятся на севере Тохоку[5]5
  Регион в северо-восточной части о. Хонсю.


[Закрыть], и там сохранился самый замечательный в Японии девственный буковый лес.

Эти горы уже давно имели для нас особое значение.

«Когда-нибудь мы туда поедем».

Мы не говорили таких слов, но каждый из нас думал об этом.

Мы часто куда-нибудь ездили. Вдвоем. Чтобы таким образом заполнить пустоту прошлого. Нам везде было хорошо вместе. Эти поездки освежали нас.

Денег было мало, и мы любили путешествовать пешком. Шли через незнакомые городки и деревни и разговаривали обо всем, что придет на ум.

Я держу в голове целую коллекцию видов, оставшихся от наших походов, прокручиваю их как кадры киноленты.

Крошечная тихая деревенька в горной долине. Облокотившись о перила каменного мостика, переброшенного через стремительный поток, он рассказывает о своем детстве. В горах темнота наступает быстро, но мы настолько увлечены разговором, что не замечаем, как она спустилась на деревню, а еще надо искать ночлег. Спотыкаясь во мраке на незнакомой дороге, мы названиваем в первый попавшийся дом, чтобы спросить дорогу.

Другая картина: мы, одетые в плащи, идем дорогой, проложенной через голые поля. Урожай только что собрали.

Ветра нет, на землю падает теплый дождь, но он нас не сильно беспокоит. Сырость, висящая в воздухе легкой дымкой, скорее освежает, чем тяготит. Мы вдыхаем полной грудью поднимающиеся от земли запахи весны. Кажется, так можно идти и идти, далеко-далеко, не останавливаясь.

Или: вечером на каком-то проселке нас застал ливень.

Мы со всех ног бросаемся искать, куда бы спрятаться, и укрываемся в крошечной будке, возле которой останавливался местный автобус. Стоим, обмотав полотенце вокруг головы, молчим и смотрим на струи воды, стекающей с крыши.

Такие моменты кажутся теперь очень далекими, потому, наверное, что тогда мы были счастливы. Не так уж давно все это было, однако мы больше никогда не увидим эти картины, запечатлевшиеся в моей памяти в тонах сепии.

Он постоянно рассматривал путеводитель по горам S.

Я много раз видела его за этим занятием, но никогда не пыталась присоединиться к нему, предпочитая спокойно листать путеводитель, когда оставалась одна. Бывая вместе, мы почему-то боялись говорить о том, как тянет нас в те места.

Как-то вечером, в конце лета – начале осени, когда воздух чист и безмятежно спокоен, мы сидели в сумерках, потягивая пиво, и разговор зашел о том, куда мы поедем в следующий раз.

Конечно, каждый знал, о каком месте думает другой.

Реликтовый буковый лес маячил в нашем воображении как далекая цель.

И при этом ни я, ни он не решались назвать пункт, к которому мы так стремились.

Потому что оба понимали, что это наш пункт назначения, конечная остановка.

Мы давно знали, что когда-нибудь этот день наступит, но не представляли, как все будет.

А потом было знамение.

Я хорошо помню этот момент.

Зима. Одна из первых зимних ночей.

У него появился новый шарф. Был выбран со вкусом – светло-серый, очень ему к лицу.

– Какой цвет! Откуда он у тебя? – спросила я мимоходом, протягивая руку, чтобы потрогать обнову.

Пушистый, местами прошитый блестящими нитями, шарф напомнил мне сладкую вату.

– Э-э… вот купил на днях, – пробормотал он в ответ, непроизвольно отстраняясь, чтобы я не могла дотянуться до шарфа.

Моя вытянутая рука повисла в воздухе.

Передо мной будто окно закрыли, я почувствовала себя покинутой и опустошенной.

В этот миг я все поняла.

Кто-то завоевал его сердце.

И этот шарф, похожий на сладкую вату, он получил от нее.

Было понятно, что она ему очень дорога. Вот почему он инстинктивно отвел мою руку.

Интересно, догадался он тогда, что я почувствовала?

Так или иначе, с того самого дня мы начали постепенно отдаляться друг от друга, и он тоже это понимал.

Зима близилась к исходу, понемногу уступая дорогу весне. Мы сидели в прозрачных сонных сумерках, в которых была разлита тревога.

Пили пиво и, заговорив о следующем нашем путешествии, решили, что отправимся в горы S.

И мы поехали. Это было прошлым летом.

* * *

Уж не помню, откуда у нас появилась идея немного изменить имена при бронировании тура. Проводников было несколько, шансы, что нам назначат именно того человека, были невелики. И мы поехали, не зная, какую соломинку вытянем – длинную или короткую.

Оглядываясь назад, я понимаю, какими мы были наивными. Наши головы были забиты сладостно-горькими фантазиями, совсем как у маленьких детей, погруженных в свои шалости. Мы рассчитывали устроить себе развлечение, когда можно будет вдоволь посмеяться вдвоем, наслаждаясь близостью.

Мы думали, а вдруг нам повезет, и жребий выпадет на него. Бывают же случайные совпадения. Слабая надежда у нас где-то теплилась, но вряд ли мы всерьез ожидали, что именно он станет нашим проводником.

Так я стала Акико Такахаси… Хироси Такахаси и Акико Такахаси.

Обычно мы называли друг друга Хиро и Аки. Записались под чужими именами, но выбрали их специально так, чтобы не сильно отличались от настоящих. Так легче реагировать, если кто-то вдруг окликнет.

Для незнакомых людей мы выглядели обычной супружеской парой. И мы не хотели, чтобы тот человек узнал, кто мы на самом деле. Перед поездкой мы об этом договорились.

Нам хотелось, чтобы эта поездка стала памятным событием. Для нас и ни для кого больше. Только и всего. И в мыслях не было, что он может каким-то боком вторгнуться в нашу жизнь.

* * *

Конечно, горы S приобрели для нас особое значение после того, как мы узнали, что он обосновался там.

От кого и где мы услышали об этом, сейчас уж и не припомнить.

Казалось, мы всегда знали, что тот человек служит проводником в горах, хотя мы прежде ни разу не встречались.

Но это не имело большого значения. Мы его никогда раньше не видели. Он не имел отношения к нашей реальной жизни, и нам было абсолютно безразлично, существует он или нет.

И тем не менее время от времени нам доставляло удовольствие поговорить на эту тему. С точки зрения возможности почувствовать себя персонажами фильма, описывающего в том числе и нашу скромную драму, от которой трепетали наши сердца.

Сказать, что, выбирая место для поездки, мы не ждали, что случится что-нибудь драматическое, – значит покривить душой. Однако мы искали лишь ощущения драмы, ее теоретической возможности, но не драмы как таковой. Теперь я это понимаю.

Но именно драма и ожидала нас впереди.

Так мы стали ее действующими лицами, хотя должны были наблюдать за ней со стороны.

То, что случилось, привело нас в страшное замешательство и вызвало решительный разрыв между нами.

«Если бы ты знал… если бы мы только знали», – снова слышу я собственный хриплый голос.

Это голос бесталанной актриски, которой надоело изображать своего персонажа, но все равно приходится играть свою роль до конца.

– Так кто же все-таки убил его?.. Или почему он умер?

Сощурившись, Хиро переводит на меня беспокойный взгляд, который через мгновение становится совершенно бесстрастным, и отчетливо произносит:

– Разве не ты это сделала, Аки?

Я тоже смотрю на него.

В воздухе повисает напряженная тишина.

Так кто же довел того человека до смерти? Человека, с которым мы впервые встретились во время той поездки. Нашего отца.

Глава 7

Тихиро Такахаси и Тиаки Фудзимото.

Вот как нас зовут.

Такахаси – девичья фамилия нашей матери. До трех лет мы росли вместе, а потом Тиаки сменили фамилию, потому что ее отдали в другую семью.

Мама на эту тему не распространялась. Она была из бедной семьи, а после того как мы появились на свет, стала много болеть, и, видимо, у нее не оставалось другого выхода, как сдать Аки в чужие руки.

Память – вещь сугубо индивидуальная.

У меня есть приятель, утверждающий, что четко помнит последовательность событий в своей жизни с двухлетнего возраста. Поверить в такое трудно. А есть другой, который говорит, что почти ничего не помнит о годах, когда он учился в начальных классах. Тоже сомневаюсь, что это возможно.

Себя я считаю обычным в этом смысле. Что было в детском саду и тем более до него, помню очень смутно. Отдельные воспоминания начали выстраиваться в цепочки, уже когда я пошел в школу.

Честно говоря, я не чувствовал, что у меня где-то есть сестра или брат.

Хотя, если подумать, в памяти осталось ощущение, будто в доме в моем раннем детстве был еще какой-то ребенок, но вырос я один и, достигнув возраста, когда уже начал что-то понимать, решил, что это был кто-то из соседских детей.

То же самое было с Тиаки. Как и я, она считала себя единственным ребенком.

* * *

В моей памяти осталось только, как скрипели ее сабо.

Когда я рассказал об этом Тиаки, она сделала недоверчивое лицо.

– Ну надо же! А я совсем этого не помню.

– По этому скрипу родители сразу могут понять, где ребенок, куда он побежал, – говорил я ей. – Ты была страшная непоседа, все время носилась туда-сюда, и я запомнил этот звук. А сабо были розовые, на толстой подошве.

Тиаки ничего не помнила. По словам матери, с нее глаз нельзя было спускать, потому что она в любой момент могла пропасть из виду. Ищи ее потом. Увидев что-то интересное, девочка так увлекалась, что забывала обо всем.

А Тиаки обо мне говорила, что я был плакса.

Когда я начинал возражать, она насмешливо улыбалась и заявляла, что лицо у меня всегда было красное и стоило чему-то не понравиться, как я валился на пол и устраивал истерику со слезами.

Как только она начинала об этом разговор, я очень смущался и отворачивался.

Получается, я сам себя как следует не знаю.

Перед тем как я пошел в школу, мама вышла замуж второй раз.

К новому отцу я привык довольно легко. Его появление не доставило мне неудобств, ведь настоящего отца я в лицо не помнил. Не было даже фотографии. Я долго думал, что отчим и есть мой настоящий отец. Даже когда я узнал, что между нами нет кровного родства, он остался для меня единственным отцом. Тем более что фамилия у него по случайности оказалась та же – Такахаси. Иногда я задаю себе вопрос: а не вышла ли мама за него просто из-за фамилии?

Спросив у Тиаки, когда она поняла, что она приемная дочь, точного ответа я не получил. Сестра сказала, что всегда об этом знала, даже когда была совсем маленькой. У нее было смутное ощущение, что ее прежняя семья по какой-то причине отличается от новой семьи, в которой она оказалась. При этом Тиаки не чувствовала себя у приемных родителей менее желанной. Они ей всё правильно объяснили, и к подростковому возрасту она уже во всем разобралась и успокоилась.

Я встречался с родителями Тиаки. Обходительные, хорошие люди. Очень хорошо ко мне относятся. Тиаки росла немного замкнутой, но они воспринимали это с полным пониманием, и их объятия были всегда открыты для нее.

Почему мама отдала дочь приемным родителям – вопрос сложный.

Она об этом говорила редко, но как-то раз обмолвилась, что не должна была этого делать, что хотела вырастить нас обоих, как бы тяжело ей ни приходилось. То есть она очень сожалела о том своем решении.

Мама переживала и еще об одном поступке.

Я узнал об этом, уже достигнув совершеннолетия[6]6
  Совершеннолетие в Японии наступает в возрасте 20 лет. По японскому законодательству с этого момента молодые люди имеют право участвовать в выборах и несут полную ответственность перед законом.


[Закрыть].

Дело в том, что отец не знал о нашем с Тиаки существовании.

Мама не любила говорить о прошлом, поэтому прошло много времени, прежде чем я смог разобраться в ситуации.

Если коротко, отец не знал о беременности мамы, когда они расставались.

Отец по своей природе был свободным человеком и не хотел ничем себя связывать. Он женился с мыслью, что семейная жизнь остепенит его, но ничего не вышло. Он родился странником и не собирался засиживаться на одном месте. Его жизнь напоминала полет воздушного змея, у которого оборвалась удерживавшая его нить. Застать его дома было трудно.

Таким я себе его и представлял, своего отца. Бродягой, одиночкой, шагающим по сельским дорогам с рюкзаком за спиной и наслаждающимся окрестными пейзажами.

* * *

Мама – человек бескомпромиссный и упрямый.

Наверное, она захотела расстаться с ним, потому что не могла выносить состояние неопределенности, и раз решение было принято, у нее и в мыслях не было попытаться удержать мужа, сказав, что у них будет ребенок. В итоге мама так и не сообщила отцу о нашем рождении.

После развода они больше ни разу не встре-чались.

С отцом и до развода было трудно связаться, а уж после развода он и подавно выпал из поля зрения. Мама вручила ему документы о разводе, только когда он появился дома для лечения полученной где-то травмы, а получила в подписанном виде спустя полгода с лишним, после того как он опять куда-то уехал.

Об этом я узнал от мамы, когда поступил в университет.

К тому времени я уже увиделся с Тиаки, и мы стали общаться.

* * *

– Я? – По ее лицу пробегает усмешка. И я вижу в ее глазах еще гнев и печаль. – То есть это я его убила? Ты так думаешь?

Эмоции переполняют ее. Это ясно по голосу, но разобраться в них трудно.

На уровне подсознания мы пытаемся понять, что друг у друга на душе. Словно протягиваем щупальца, пытаясь высосать какие-то мысли. Кто мы? Друзья? Коллеги? Любовники?

Но что она чувствует сейчас, что у нее в голове? Не знаю. Осуждение? Враждебность? Глубокое недоверие?

А в голове у меня все тот же образ:

Женщина сидит на корточках, быстро водит руками в траве и связывает ее как-то…

– Значит, не ты? – ледяным тоном говорю я.

Она отвечает с кривой усмешкой:

– А я-то думала, это ты, Хиро.

– Я?! Почему?

Она делает паузу, будто задумавшись, и слабо улыбается:

– Не так сказала. Я имела в виду, что была бы не против, если бы ты это сделал.

Не ожидая такого ответа, я рассмеялся.

Смех получился громким и беззаботным.

Теперь уже она смотрит на меня с недоумением.

– Что смешного?

– Я просто подумал: вот оно в чем дело!

– И в чем же?

С настороженным видом она наливает вино в своей стакан.

– Мне бы тоже этого хотелось.

Я осушаю свой стакан. Она тут же наполняет его снова.

Я чувствую в голове необыкновенную ясность, хотя алкоголь наконец начинает действовать. Появляется странное пьянящее ощущение – будто меня от окружающей среды отделяет какая-то тонкая пленка.

С тех пор как мы с сестрой встретились, я много раз замечал, что у нас с ней схожий ход мыслей, но никогда не думал, что это совпадение окажется настолько глубоким. Не мог представить, что и в нынешней ситуации мы будем мыслить одинаково.

Да, я в самом деле надеялся, что это сделала она.

Смерть проводника стала громом среди ясного неба. Я и представить не мог, что тот человек вторгнется в нашу жизнь таким образом.

Ворвется совершенно неожиданно.

И внесет в нашу жизнь путаницу и беспорядок.

Его смерть надо было как-то объяснить. И это объяснение должно было быть таким убедительным, чтобы могло легко сохраниться в памяти и закрыть вопрос.

Так у меня в голове родилась замечательная теория, которая показалась мне наиболее вероятной: нашего отца убила Аки.

– А почему же тебе тоже этого хотелось? – как бы обращаясь к самому себе, говорю я.

Она хмуро смотрит и быстро отвечает:

– Ты знаешь почему.

Я не могу долго выдерживать ее взгляд, отвожу глаза и слышу опять:

– Ты знаешь почему.

Конечно, знаю, просто не хочу говорить.

Промолчав, я делаю глоток из стакана.

Вино окрашивает губы. Почему так получается – когда я вижу в зеркале свои испачканные вином губы, я теряюсь, словно при виде следов преступления?

Почему? Не знаю.

Я перевожу взгляд на окно.

В летнем мраке тихо колышутся ветви деревьев.

Часы в парке, которые я видел сотни, нет, тысячи раз.

Глядя на их стрелки, я остро ощущаю, как эта ночь постепенно, минута за минутой, уходит.

Я не знаю, согрешили мы или нет. И что такое грех? Прежде я никогда не думал об этом так много, как в последние дни и весь сегодняшний день.

– Наверное, это все-таки несчастный случай, – говорит она с обреченным видом.

– Проводник в горах поскользнулся и разбился насмерть. Вот и все. И оказалось, что проводник – наш отец. Чистая случайность, как и то, что мы в это время оказались там. Редкое совпадение, но от этого оно не перестает им быть. А мы пытаемся изобразить из несчастного случая убийство. Только и всего.

Не понимаю.

Что мы сделали?

Совершили ли ошибку?

Она аккуратно поправляет упавшую на лицо прядь волос.

– Но я думала, что это ты его убил, Хиро. Чтобы связать нас неразрывно. Такими узами, которые не разорвешь вовеки. Понимаешь?

Она снова обращает свой взгляд на меня.

И опять я отвожу глаза первым.

– Мы же брат и сестра. Это же связь на всю жизнь с самого начала. Разве нет?

– Да, мы же брат и сестра, – повторяет она, усмехаясь над моим притворным простодушием и глядя в одну точку на стене. – Брат и сестра на всю жизнь.

Воздух вокруг нас снова начинает сгущаться.

Повисает тишина – не такая холодная и полная подозрительности, как до сих пор, а более плотная, наполненная чувством вины, удушающая.

Я помню эту тишину. Она часами висела между нами в самый тяжелый момент моей жизни. Самый тяжелый до последнего времени.

Она медленно встает с татами и направляется в ванную.

Я все так же смотрю на стрелки часов в парке и слышу, как за ней закрывается дверь.

Яркое весеннее солнце. Переливающаяся зеленью листва.

И женщина бежит ко мне, откуда-то издалека.

Да, она права. Я хочу привязать ее к себе. Прочными узами, которые невозможно разорвать до конца жизни.

Я чувствую во рту горечь.

Бежать некуда.

Что это – грех?

Полюбить другого человека?

Не в силах сдержаться, я ударяю кулаком по ее чемодану, превращенному в импровизированный столик.

Бумажные тарелки с едой взлетают в воздух.

Врать самому себе я не могу. Мы были влюблены друг в друга, пока не узнали о своем родстве.