Текст книги "Лиделиум. Наследие Десяти"

– Сумасшедшая? – обеспокоенно воскликнула голограмма женщины преклонных лет по другую сторону стола. Очевидно, предостережения Адлерберга она восприняла очень даже серьезно. – Еще одна?

– У нас на Ривере таких несколько сотен с Мельниса, – понимающе подтвердила другая голограмма, на этот раз худощавого мужчины с сухим вытянутым лицом.

На несколько минут в помещении поднялся оживленный шум десятков голосов, сумбурно высказывающих свои жалобы и опасения насчет сложившейся ситуации. С нетерпением они перебивали друг друга, втягивая в обсуждение все новых и новых участников, и скоро я уже почти не отличала зал заседаний от местного базара, что был недалеко от моего дома на Кериоте. Я заметила, как на лице Андрея промелькнуло еле заметное облегчение, однако в следующий момент он, не в силах выносить поднявшийся галдеж, устало приложил пальцы к вискам. Ошеломленно осматривая публику, я вновь встретилась глазами с Аликом, который с трудом сдерживал улыбку. Питер Адлерберг и вовсе заходился в неистовом хохоте, явно в восторге от наведенной суеты.

Нейк Брей между тем, устало поднявшись из-за стола, незаметно для всех прошел к невысокой стойке в другом конце зала. Из нее он невозмутимо достал графин с темным содержимым, наполнил стеклянный стакан и разом опрокинул его в рот.

– Что вам нужно, Мария? – наконец спросил он, поморщившись от жгучей порции алкоголя.

Он говорил спокойно, даже не пытаясь перекричать толпу, но его низкий хриплый голос прозвучал в окружающем хаосе на удивление четко. Уловив его, все присутствующие один за другим начали умолкать, пока зал вновь не погрузился в полную тишину.

– Корабль и двое геологов, чтобы я могла отправиться на Мельнис.

Не оборачиваясь, Нейк хрипло засмеялся, небрежно вытирая губы рукавом:

– С какой это радости?

– Я знаю, где находится пятый штаб Мельниса, – осмелев, ответила я. – Дора рассказала мне, что все пункты управления, отмеченные на плане базы, были уничтожены в ходе бомбардировок. Пятый штаб не обозначен, но он там есть. Вероятность того, что он остался нетронут, очень высока. Я знаю, где он, и знаю, как к нему добраться.

Кажется, мои слова наконец смогли произвести на Брея впечатление, и в его глазах впервые промелькнуло легкое подобие любопытства. Присутствующие же заметно оживились, устремив на меня удивленные взгляды.

– Диспенсеры дышат нам в спину, – быстро продолжила я, стараясь не обращать на них внимания. – У нас нет прямых улик их причастности к бомбардировкам, так же как нет никаких свидетельств нашей невиновности. Время идет, и, как только это дело будет принято Конгрессом и передано в Верховный суд, оно закончится. Другого шанса не будет.

– О чем она говорит, Нейк? – Подал голос рослый темнокожий мужчина за столом. Кажется, он принадлежал к династии Кастелли, о которой мне кратко рассказывал Алик, но я не была до конца уверена. – Разве база Мельниса не стерта в порошок?

Чувствуя, как от волнения кровь шумит в ушах, я, не отрывая взгляда от герцога, нервно облизала губы.

– Что еще за пятый штаб? – спросила голограмма высокого мужчины, в котором я с удивлением уловила мягкие черты былой красоты. Его лицо было покрыто возрастными морщинами, а в темных волосах сквозила седина, но даже сейчас, несмотря на достаточно преклонный возраст, что-то в его внешности показалось мне отдаленно знакомым…

– Мистер Адлерберг, давайте позволим нашей гостье закончить, – прервала его стройная светловолосая женщина из второго ряда. Прямая благородная осанка выделяла ее из толпы.

Ну конечно, Адлерберг, как я сразу это не поняла? Однако, когда я с немым вопросом обратилась к Питеру, желая утвердиться в своих догадках, тот моментально отвел глаза.

– Не могли бы вы нам подробнее рассказать о пятом штабе, юная леди? – вежливо, но холодно поинтересовалась незнакомка. – Насколько нам известно, на Мельнисе их было всего четыре.

Я вопросительно посмотрела на Нейка Брея.

– Вы уверены? – тихо спросила я.

– У меня нет секретов от многоуважаемой миссис Ронан, – скривился герцог, бросив пренебрежительный взгляд в сторону женщины. – А у вас?

Сглотнув, я нервно переступила с ноги на ногу.

– Пятый штаб был сконструирован как секретный на случай эвакуации, если все остальные будут взяты под контроль врагом. Он связан с другими четырьмя пунктами управления и, разумеется, подключен к единому хранилищу данных. Если до него добраться, то мы получим доступ ко всей документации базы, спутниковым системам слежения, записям разговоров – всему, что поможет нам без проблем восстановить хронологию событий на Мельнисе.

– Если штаб секретный, откуда вам известно о нем? – с плохо скрываемым презрением спросил мистер Адлерберг, смерив меня взглядом, полным отвращения, от которого меня вмиг бросило в холодный пот. Я поразилась тому, насколько явным было в тот момент его сходство с Питером.

Сжав ладони в кулаки, я приказала себе не обращать на это внимания.

– Пару лет назад мне довелось работать в геологической команде Рейнира Триведди, который разработал план большей половины всех существующих повстанческих баз. В целях безопасности в конструкции каждой из них был спроектирован секретный штаб, что намеренно не указывался на картах. Как правило, он спрятан в «слепой зоне», на случай, если база будет оккупирована и понадобится путь отхода. Изначально предполагалось, что знать о нем должен только руководитель базы, местный глава геологического отдела и узкий круг доверенных лиц на их усмотрение.

– Но почему? – возмутилась мисс Ронан.

– На случай предательства, – ответила я, прямо посмотрев на нее, – среди своих.

Мой взгляд машинально скользнул в сторону Андрея, и на секунду я заметила, как он коротко сжал пальцы в кулак, после чего развел их в стороны. Мимолетный жест, выдавший его волнение, в отличие бесстрастных глаз.

– Этот Триведди и правда был гением, – вздохнув, подал голос Алик.

Я повернулась к Нейку Брею: он казался отстраненным.

– Я знаю не только где был скрыт пятый штаб на Мельнисе, но и как к нему добраться, чтобы нас не засекли кристанские миротворцы. Умоляю, дайте мне корабль и двух человек: в случае неудачи вы ничем не рискуете.

– Какой бред! – выкинул мистер Адлерберг, отмахнувшись от меня, как от назойливой мухи. – Откуда нам вообще знать, что она говорит правду?

– Какой смысл мне врать? – возмутилась я, чувствуя, как покрываюсь пунцом. – Я потеряла на Мельнисе своих друзей, свой дом и… свою память. Думаете, меня меньше вашего волнует причина этого?

– Мне нет никакого дела до того, что вас волнует! – взревел мужчина. – Вы считаете, что имеете право врываться сюда, говорить с нами и еще чего-то требовать, ставя под угрозу чужие жизни! Вы, которая, как мне известно, не смогли справиться даже с одним-единственным безумцем, имеете наглость стоять здесь и просить нас об услуге?

– Роберт, мне кажется сейчас не время… – пробормотал кто-то в глубине зала.

– Мистер Адлерберг, я попрошу вас успокоиться, – сквозь сжатые челюсти произнес Андрей, подняв на мужчину ледяной взгляд зеленых глаз, и я с изумлением заметила, что он с трудом сдерживает раздражение. – Мария – наша гостья и невероятно ценный специалист, и я требую, чтобы к ней все без исключений относились с должным уважением.

Неожиданное заступничество ошеломило меня даже больше, чем внезапные обвинения Роберта Адлерберга, поэтому, когда я повернулась к его полупрозрачной голограмме, мой голос прозвучал на удивление твердо.

– Если вы про Михаила Перха, то вы правы, его смерть – моя вина, но…

– Ваша вина? – прервала меня миссис Ронан. – Вы же про того несчастного пилота? Разве он скончался не от сердечного приступа…

Я бросила испуганный взгляд в сторону Алика, из лица которого моментально ушла вся краска.

– Все верно, дорогая Амелия, – подхватил Питер, выдавив галантную улыбку в адрес женщины. – Мария, как слишком впечатлительная особа, считает, что это ее вина, что она так и не успела пообщаться с Михаилом перед смертью. Она убеждена, что, если бы ей удалось заставить его вспомнить, что ему есть ради кого жить, это бы его спасло.

Когда я ошеломленно посмотрела на Питера, мои глаза едва ли не вылезли из орбит. Так вот, значит, какую легенду он придумал, пытаясь защитить Алика! Но почему он просто не рассказал правду? Узнав ее, вряд ли бы кто посмел обвинить его хоть в чем-то.

– Ох, это все очень печально, – сокрушенно отметила миссис Ронан и в задумчивости откинулась на спинку сиденья.

– Я согласен с девчонкой в том, что мы особо ничем не рискуем, – высказал свое мнение грузный светловолосый мужчина из третьего ряда. – Пусть отправляется. Даже если кристанские войска обнаружат корабль при приближении к Мельнису, они, я уверен, не будут брать заложников, а просто подорвут его в пути.

От жестокого предположения мужчины и его равнодушного тона меня передернуло. Он рассуждал так, будто я была расходным материалом. В тот момент это показалось мне еще более отвратительным, чем надменное презрение Роберта Адлерберга. С трудом сдерживая отвращение я, стиснув зубы, посмотрела на Алика и с удивлением заметила в его устремленных к мужчине глазах нескрываемую ненависть.

– Сколько, говорите, вам нужно людей? – наконец подал голос Нейк. – Вы говорили об этом с Дорой?

– Говорила, – послышался ее голос за моей спиной. Повернувшись, я с удивлением обнаружила геолога в дверях. – Я дала согласие и готова выделить людей и корабль. Это хороший план.

– Значит, хороший план, – задумчиво повторил Брей и вдруг с сомнением обратился к Андрею. – Что думаешь?

На несколько мгновений я уловила между ними молчаливый диалог. Напряженная тишина оглушительно звенела в воздухе. А потом Андрей вздохнул и устало опустил плечи.

– Да, – сказал он, – я полечу с ней.

Герцог одобряюще кивнул, давая понять, что это именно то, что он и рассчитывал услышать.

– Что значит «полечу с ней»? – в ужасе переспросила я.

– Ты сама сказала, что это верный план, – бесстрастно ответил Андрей, устремив на меня пустой взгляд. – Значит, нам ничего не грозит.

Я сама не заметила, как подлетела к столу, громко ударив по нему ладонями.

– Что это за фокусы?! – От волнения мой голос сорвался на крик. – Ты знаешь, что это чертовски опасно! – Я физически ощущала на себе изумленные взгляды членов собрания, которые, казалось, облепили меня, словно листья после дождя.

Прочистив горло и вежливо улыбнувшись, Андрей невозмутимо огляделся вокруг.

– Спасибо за потраченное время, господа, – спокойно сказал он, – думаю, мы закончили.

Выйдя из-за стола, Андрей еле заметно взял меня за локоть.

– Не здесь, – сквозь зубы прошептал он, спешно вытаскивая меня из зала под растерянные взгляды толпы.

Выйдя в коридор и миновав несколько пролетов, Андрей запихнул меня в ближайшее свободное помещение и, громко захлопнув дверь, в бешенстве оглянулся.

– Я не просил тебя обсуждать мои решения, – холодно процедил он, – и, кажется, не спрашивал у тебя совета. Я полечу с тобой на Мельнис, и это не обсуждается. Считай, это приказ!

– В таком случае я отказываюсь его выполнять, – сухо отрезала я. – Я участвовала в экспедициях с шестнадцати лет и попадала в такое количество передряг, что тебе и не снилось! – Проведя ладонью по мокрому лбу, я поморщилась. – Десять, да разве ты не самое ценное, что у них есть?! Без наследника Деванширских притязания всех этих напыщенных аристократов на возврат Рианского престола никогда не будут восприняты всерьез!

Подавшись вперед, Андрей припечатал меня к стене и склонился так, что я ощутила на лице его дыхание.

– Переживаешь за мою жизнь? – приподняв брови, скривился он. – С чего вдруг тебя это вообще волнует?

– Потому что она значит слишком много, – хрипло признала я. – И уже давно принадлежит не тебе, а миллиардам людей, перед которыми ты в ответе. И потому что тот мерзкий блондин прав, моя жизнь ничего не стоит, в отличие от твоей…

– Хелим Ланис – безмозглый кретин и конченый мерзавец, вот уж чья жалкая жизнь действительно ничего не стоит, – перебил меня Андрей. – А твоя сейчас в тысячи раз ценнее моей, именно поэтому я должен быть на этом корабле. Мария, я – твоя страховка.

– Моя… страховка?

Когда Андрей поднял на меня глаза, в них сквозила бесконечная печаль, и мне внезапно захотелось прикоснуться к нему, очертить пальцами линию его скул. В ужасе осознав, что это интуитивное желание было почти нестерпимым, я мысленно себя одернула.

– У тебя здесь немного друзей, – медленно произнес он, тщательно подбирая слова. – Врагов куда больше. К тому же мы давно думаем о том, как так вышло, что основные удары по Мельнису пришлись на пункты управления и, соответственно, убежища. Слишком чистая работа для тех, кто никогда не видел карту базы.

– Думаешь, Диспенсерам помогли и среди своих есть крыса?

Вздохнув, Андрей отстранился, и это неожиданно оказалось для меня почти болезненным.

– Да. И если ты полетишь одна, то вряд ли выйдешь даже за пределы Анаксонской системы живой. Но если я буду с тобой, ставки повышаются. Не каждый рискнет отдать приказ напасть на нас, ведь за убийство наследника королевской крови светит самое страшное наказание.

– Диспенсеры рискнут, – сглотнув, ответила я. – Если им сообщат, как и раньше. Для них слишком многое стоит на кону.

– Возможно, – кивнул Андрей. – Но тогда им придется отвечать за это перед всем Конгрессом. Теперь, когда мы наверняка знаем промежуток времени, в который может объявиться предатель, мы сможем перехватить сигнал, отправленный в Данлийскую систему. Нейк Брей уже отдал приказ установить слежку за каждым, кто был на собрании, и знает о наших планах.

Усмехнувшись, я с восхищением посмотрела на юношу:

– Что ж, признаю, это… умно.

В ответ Андрей лишь смущенно пожал плечами, но я успела заметить, как краешки его губ поползли вверх.

– Правда… – я прищурилась, – смерть Михаила Перха от сердечного приступа, приведшего к падению и разбитой голове…

– Не спрашивай, – небрежно отмахнулся Андрей, будто это было то, на что он уж никак не мог повлиять, – это идея Питера. Мы говорили ему, но у него весьма специфические представления о криминалистике…

С этими словами он вздохнул и, бросив в мою сторону еще один многозначительный взгляд, вышел из комнаты, и я готова поклясться, что в тот момент он почти улыбнулся.

Глава 8
Умом и сердцем

Прибыть на Мельнис мы планировали с наступлением темноты. При хорошем раскладе наш путь должен был занять не более пяти земных часов. Дора по традиции «навела шуму», и буквально сразу после окончания собрания для нас был готов корабль. А также команда из восьми человек, на что я возмутилась: лететь такой большой группой было слишком неразумно, если мы всерьез рассчитывали остаться незамеченными. В результате долгих споров нам удалось, наконец, сойтись на трех сопровождающих, включая пилота.

Заботливо обвесив нас с Андреем оружием, Дора еще раз окинула нас всех хмурым оценивающим взглядом и довольно кивнула. Не уверена, что довольство чем-либо вообще было в ее характере, но я бы рискнула описать этот сдержанный жест именно так. Вероятно, будь она чуть более эмоциональным человеком, то наверняка сказала бы в напутствие что-нибудь ободряющее, но то была Дора: скрестив руки на груди, она отошла и вместо прощания произнесла одно-единственное слово – «возвращайтесь», – ясно давая понять, что это не просьба, а приказ.

Поднимаясь на корабль, я оглянулась. Женщина по-прежнему стояла неподалеку, и сильный ветер с особым ожесточением трепал ее светлые волосы. Я уже не видела ее лица, но знала, что она смотрит на нас, мысленно провожая в путь. Я подняла правую руку и слегка коснулась ладонью лба, а потом груди в области сердца. Помедлив, женщина сделала то же самое, и я не смогла сдержать улыбку.

– Что означает этот жест? – спросил меня Андрей, когда мы поднялись в воздух. – Тот, что ты показала Доре?

Он сидел напротив меня, и его глаза светились любопытством в сумраке кабины. Я подумала о том, что черное защитное обмундирование поразительно ему шло – словно юноша всю жизнь провел в скитаниях по галактике и оно стало его второй кожей.

– Это означает «я с тобой умом», – я вновь дотронулась до лба, после чего перевела руку вниз, – «и сердцем». Этот знак в свое время придумал Рейнир еще до восстания. Когда отправляешься в неизведанные системы, никогда не можешь быть уверен, что вернешься, и слова прощания кажутся… неправильными. В этом движении сосредоточено именно то, что хочется сказать другу, когда знаешь, что, возможно, никогда его больше не увидишь. Рейнир прощался так со своей командой, и в какой-то момент этот жест стал популярным, если можно так сказать. – Я грустно улыбнулась. – Неожиданно мы все чаще стали замечать его у других геологов, а с началом восстания он приобрел новый смысл.

Андрей странно посмотрел на меня, но ничего не ответил. Вспыхнувшая голограмма рядом с сиденьем известила нас о том, что мы успешно преодолели атмосферу планеты и вышли в открытый космос. На несколько секунд я задержала дыхание, наблюдая, как седьмая планета Анаксонской звездной системы стремительно уменьшается, утопая в холодном мраке галактического пространства. Будоражащее нетерпение приятными волнами разливалось по телу: я уже и забыла, каково это – вновь чувствовать опьяняющую свободу вперемешку со страхом и надеждой, будто все твое существо оказывалось на ладони вселенной, проверяющей тебя на стойкость.

– Почему ты перестала летать? – Голос Андрея вывел меня из размышлений. – Ты говорила, что участвовала в экспедициях до того, как попала на Мельнис, к тому же вместе с Триведди. Впечатляющий опыт. Так почему перестала? Разве ты это не любила?

– Любила больше всего на свете, – тихо ответила я, приложив пылающее лицо к ледяному стеклу. – Каждый раз, когда отправляешься в очередную миссию, словно переворачиваешь страницу, получаешь новый шанс сделать что-то важное, возможно даже… великое, что искупит все неудачи до этого. Это момент, когда ты понимаешь, как условны и мелочны все правила и законы и что знание тебя не спасет ни от внезапного столкновения с астероидом в слепой зоне, ни от сюрпризов гравитации при попадании в атмосферу неизученного небесного тела. И тогда тебе остается только вера – в себя, в удачу, да во что угодно, – вздохнув, я отвела глаза, – и иногда ты начинаешь верить так сильно, что забываешь обо всем остальном и совершаешь катастрофические ошибки.

Воспоминания нахлынули мгновенно. Даже спустя два года боль от них по-прежнему была невыносимой, и я с силой сжала в ладони футляр маленького складного ножа, который перед вылетом подарила мне Дора, – это было единственное, что оказалось под рукой. Андрей не спускал с меня внимательного взгляда, который словно пронизывал насквозь, против воли вынося на свет и обличая каждую часть души, что я так хотела скрыть.

– Мы все совершаем ошибки, и нам ничего не остается, как всеми силами пытаться их исправить, чтобы заслужить прощение, – наконец сказал он.

– А что, если не можешь простить себя сам?

Андрей не ответил.

– Я пыталась, – призналась я, после недолгого молчания. – Но один за другим проваливала все психологические тесты, которые раньше проходила с легкостью. Как только попадала в симуляцию, в лучшем случае каменела, в худшем – ловила панические атаки. На этом все и заканчивалось, – произнести вслух то, что я так долго пыталась отрицать, было равносильно смирению с поражением. – Поэтому больше я не участвую в экспедициях. Я непригодна.

– Непригодна? – переспросил Андрей, бросив на меня косой взгляд. – Поэтому попросила снарядить тебя на Мельнис? Непригодный геолог и бесполезный невежда – отличная из нас команда. Мы просто обречены на успех!

На его слабоосвещенном лице отразилась ирония, но впервые за все время в голосе юноши чувствовалась теплота. Наверное, это была роскошь – видеть Андрея без стеклянной стены холодного равнодушия, что он выстраивал каждый раз, когда оказывался среди других людей. Вероятно, те, кого он любил, знали его совсем другим: с ними он расслаблялся, был мягок, шутил, даже улыбался… Я подумала, что никогда не видела, как он по-настоящему улыбается. А в следующий момент в памяти вновь возникла его комната в день нашего знакомства – тусклый свет, фортепиано и яростные, беспощадные зеленые глаза на перекошенном от ненависти лице – тогда он тоже был настоящим. И это была еще одна правда.

– Раз уж мы заговорили о прошлом… – начала я, подогнув ноги под себя и поерзав на сиденье, пытаясь принять удобную позу.

– О Десять, только не это, – скривившись, простонал Андрей, – опять вопросы…

– Это не вопросы! – возмутилась я. – Это плата. Откровенность за откровенность. Я проявила вежливость, но на самом деле выбора у тебя нет.

– Конечно, я же заперт с тобой тут на пять добрых часов! – подхватил он и махнул рукой в сторону двух геологов на другом конце кабины, которые мирно спали с самого вылета. – Ведь их ты мучить не можешь и я вынужден отдуваться за троих!

– Вот именно, – подтвердила я, пожав плечами. – Выхода нет.

Обреченно вздохнув, Андрей выжидающе посмотрел на меня:

– Что ты хочешь знать?

– Расскажи мне о Нейке Брее. Каково было жить с ним все эти годы? Что он за человек? И его дочь…

– Я не знал Татьяну, – отмахнулся он. – Нейк нашел меня спустя год или даже два после ее смерти, и не то чтобы это была его любимая тема для разговоров, но ее изображения в резиденции Бреев висели повсюду. С какой-то стороны, это было даже… жутковато – везде видеть ее лицо.

Андрей выпрямился и отвел глаза в сторону окна, собираясь с мыслями. Молчание затянулось, и я уже думала, что он так больше ничего и не скажет, но неожиданно он продолжил.

– Что касается Нейка… Когда он забрал меня, мне едва стукнуло одиннадцать и одной ногой я уже был в могиле. Он не дал поместить меня в специальную лечебницу, сказал, это слишком опасно, но оборудовал что-то вроде палаты в своей резиденции. Усиленная терапия – все, что я видел в первый год. Врачи, постоянно сменяющие друг друга, лекарства, процедуры, какие-то инъекции – чего они только не делали со мной, но ничего не помогало. Кажется, они пробовали на мне какие-то новые, малоизученные вакцины – терять все равно было нечего, а я просто лежал в своей постели дни напролет, наблюдал за тенями на потолке и думал, когда все это наконец закончится…

– Что это была за болезнь?

– Одна из отдаленных мутаций гемофилии. – Андрей горько усмехнулся. – Ты когда-нибудь задумывалась о том, что самые плохие воспоминания со временем забываются? Как будто мозг намеренно стирает их из памяти. Может быть, поэтому я почти не помню первый год жизни с Нейком. Ну, то есть помню, – пробормотал он, потерев пальцами у уголков глаз, – но лишь в общих чертах. Помню постоянную тошноту, спазмы во всем теле, чудовищную слабость и… пигмент. Ты знала, что некоторые генетические мутации способны влиять на пигмент в организме? Даже кожа может со временем изменить цвет. Стать более желтой или же, наоборот, белой, как пепел.

– Твои глаза… – осторожно начала я.

– Да, – сухо кивнул Андрей. – Еще один проклятый подарок мутации.

Перед тем как он отвернулся, я заметила в его лице отвращение и ненависть, обращенные вовнутрь.

– И что было потом? – еле слышно уточнила я.

– А потом ко мне пришел Нейк, впервые за долгие месяцы. Выгнал врачей, заставил встать и пройтись с ним до побережья океана, до которого от резиденции было не менее двух миль. Он специально шел быстрым шагом, не останавливаясь и не оборачиваясь, пока я падал каждые сто метров, отхаркивая свои легкие. Он ничего не говорил, но я знал, что если не встану, то он в лучшем случае так и оставит меня здесь умирать, захлебываясь собственной рвотой и кровью, а в худшем – возьмется потом за моего брата, сделав его новым идолом в своей войне.

Андрей так и не повернулся, по-прежнему не отрывая взгляда от окна. Я не видела его глаз, но заметила, как побелели костяшки его пальцев, когда он с силой сжал ладонь на подлокотнике. Линии лица юноши вдруг неожиданно показались мне такими же острыми, как у Питера Адлерберга, когда тот сжимал челюсти, пытаясь сдержать чувства, которые так и рвались против его воли.

– Когда мы дошли, он остановился и сказал мне, что я могу забыть о своей болезни, – продолжил Андрей. – И что с этого момента все будет по-другому.

– Как это… по-другому?

– Я тоже сначала не понял, а потом, когда мы вернулись, меня ждал учитель по истории, а после него пришел учитель по космической астрономии, а за ним еще один, и еще… Микробиология, точные науки, литература, языки, боевые искусства – с этого дня все действительно изменилось. Нейк всерьез взялся за мое обучение: напичкал расписание уроками с утра до ночи, чтобы, как он сказал, у меня не оставалось времени на болезнь.

– Он отказался от лечения?

Андрей посмотрел на меня как на слабоумную:

– Нет, разумеется, нет. Врачи по-прежнему были рядом. Вливали в меня литры лекарств, переливали кровь, делали необходимые процедуры: Нейк подключил всех профессоров, каких только было возможно. Но все это больше не было главным в моей жизни. Лечение стало подспудным процессом, неприятной рутиной, но не смыслом существования.

Я прищурилась:

– Хочешь сказать, это помогло? Я имею в виду авторский способ Брея лечить тяжелые генетические заболевания. Все что требовалось – это отвлечь тебя?

– Нет, – горько засмеялся Андрей, – жизнь по-прежнему была дерьмом, только теперь я больше уставал: дни напролет проводил в четырех стенах, подключенный к медицинской аппаратуре, а к бесконечным врачам, половина из которых вообще были машинами, добавились еще и учителя. Признаю, хорошие книги помогали забыться, и Нейк Брей стал приходить чаще, устраивая допросы с пристрастием по изученному материалу, чтобы оценить мой прогресс. – В темноте Андрей слабо передернул плечами. – Кроме этого мы редко разговаривали, но его присутствие, как ни странно, скрашивало те дни… Мы учились находить общий язык, и у нас получалось. Он рассказывал мне о Деванширских, чего моя мать всегда избегала, а также о других значимых фамилиях в лиделиуме, истории которых я, по его мнению, непременно должен был знать наизусть, чтобы в будущем вести дела. – Андрей коротко посмотрел на меня. – О да, Нейк Брей никогда не сомневался, что я поправлюсь, чтобы вести эти проклятые дела, о которых он так часто говорил…

– И он был прав, – заметила я.

– Это заслуга Доктора Харрис, – отмахнулся Андрей. – В конечном итоге ее новая вакцина дала положительный эффект, и у меня началась медленная ремиссия.

Я вспомнила лицо женщины, наполовину скрытое маской, – она была первой, кого я увидела, когда очнулась в Диких лесах. Вероятно, миссис Харрис состояла в числе тех, кто был с Андреем с самого начала восстания.

– Нейк заботился о тебе? – тихо спросила я. – Хоть немного в те дни, когда ты думал, что не выживешь. Говорил с тобой об этом хотя бы иногда?

– Мария, – болезненно скривился Андрей, – глупо романтизировать наши отношения и приписывать Нейку отеческие чувства. У меня есть семья, но Брей никогда не был ее частью. Мы заключили сделку: он обеспечивает безопасность моих родных и спасает мне жизнь, я даю свою поддержку и законное право выступить против Диспенсеров. Если тебе так не терпится нацепить какой-нибудь ярлык, то можешь считать нас союзниками или же партнерами, в конце концов. Но, повторюсь, мы не семья.

Андрей говорил холодно, четко отчеканивая слова, словно это было правило, которое мне следовало зазубрить. Я вздохнула и, обняв колени, положила на них подбородок.

– И что было дальше? После того как у тебя наступила ремиссия?

Лицо Андрея разгладилось:

– А дальше был… Алик. Одним утром он появился на пороге моей комнаты, явно чувствуя себя крайне неловко. Клянусь, он стоял там минут пять, пока я наконец не взбесился и не спросил, что ему нужно. Он весь раскраснелся, пытаясь что-то сказать, и в конечном итоге развернул свои записи и начал зачитывать какую-то ерунду про то, что для него большая честь познакомиться со мной, что его семья служила Деванширским тысячи лет и что для него не будет большей гордости, чем стать моим другом и служить еще столько же.

Я невольно улыбнулась:

– И ты, конечно, был польщен.

– Я сказал, что он безмозглый идиот, раз не способен думать своей головой и читает тупую заученную льстивую речь по указке родителей. И что мне не нужны друзья, которые хотят быть таковыми из-за моего имени. И тогда Алик сказал: «Слава Десяти».

Я качнулась вперед, выпучив глаза и с трудом удержавшись на месте.

– Что, так и сказал? Слава Десяти? После всего того, что ты ему наговорил?!

Андрей еле заметно улыбнулся, и его лицо словно осветилось изнутри.

– Да, так и сказал: «Слава Десяти, что ты не такой, как они мне говорили. Хочешь посмотреть на червей?»

– На червей?! – засмеялась я.

– Да, кажется, тогда как раз прошел дождь и на дорогу вылезло много червей, спасти которых Алик, конечно же, счел своим долгом. Сколько помню, он все время кого-то спасал… червей, каких-то букашек, мою жизнь… – вздохнув, Андрей погрузился в воспоминания, и внезапно я увидела в его глазах такую мягкость, какую еще никогда не замечала прежде. – Алик Хейзер – моя совесть.

Я вспомнила лицо Алика в центре управления во время разговора с Андреем, когда тот рассказал ему о нашем конфликте. Его ужас, сожаление и доброту, которая сквозила в каждом жесте и взгляде, хоть он и не выражал ее словами. Сейчас я впервые подумала о том, что, возможно, именно Алик убедил тогда Андрея принести извинения.

– А следующим был Марк, – предположила я.

– Следующим был Питер.

– О, не удивлена, что он тоже захотел стать твоим другом. С его-то врожденным честолюбием…

Андрей сделал большие глаза:

– Питер вовсе не хотел быть моим другом!

– Тогда держу пари, что первое, что он сказал, когда тебя увидел, было что-то вроде: «Не вздумайте смотреть на меня без солнечных очков, ведь я – Адлерберг!»

– Почти, – усмехнулся Андрей. – Он сказал: «Только посмей подохнуть, сопляк, ты должен моему отцу».

Я расхохоталась и, бросив на меня косой взгляд, он впервые по-настоящему улыбнулся.

– А Марк? Как вы узнали его?

– Не слишком ли большая плата за одно откровение? Мы войдем в систему Каас через пару часов, и не знаю, как ты, но я все-таки рассчитывал отдохнуть.

Разочарованно вздохнув, я отстранилась и пожала плечами:

– Если ты хочешь…

– Спокойной ночи, – промычал Андрей, регулируя свое сиденье до горизонтального положения.

– До встречи на Мельнисе.

Когда он лег, небрежно завернувшись в своей плед, длины которого едва хватало, чтобы прикрыть ноги до щиколоток, я еще некоторое время сидела и думала о нашем разговоре: представляла себе истощенного бледного мальчика с впалыми щеками и синяками под глазами, одного в огромной темной комнате, подключенного к аппаратуре для поддержания жизни, то, как с утра до ночи он коротал дни в обнимку со старинными книгами из библиотеки Брея… О чем он думал тогда, засыпая по ночам? О чем мечтал? Представлял ли себе, как все в итоге обернется?