Текст книги "Меч Тенгри (сборник)"

5

Мама Калахи ещё жива была в ту пору. Но в последнее время сильно сдала. Головной болью очень мучилась. И заваливаться при ходьбе начала, кажется. Годы своё берут, и годы немалые. Женщины в Кукуе – долгожительницы.

– Сынок, – сказала она однажды. – В больницу нового доктора переманили из города. Хоть и молоденькая, но очень грамотная, говорят. Рука, мол, у неё лёгкая. Не пригласишь ли ты её? Может, избавит она меня от этой напасти.

Да, в деревне в то время и больница своя была. А сейчас закрыли её, мол, не те времена. Один из красных горлопанов собирался даже переселить Кукуй в райцентр, в русский городишко.

– Эта деревня бесперспективна! – с кислой миной трубил он на каждом углу. – Бес-перс-пек-тив-на…

Нравилось, похоже, ему это непривычное, труднопроизносимое слово, смакуя каждый слог, вставлял он его к месту и не к месту.

Для того чтобы сделать Кукуй перспективным, нужны были большие деньги, и краснобая это, конечно, изрядно вдохновляло, но, видимо, оттого что деньги так и не нашлись, Кукуй в итоге остался на прежнем месте. А больницу закрыли. Для этого денег не нужно. Наоборот, выделенные больнице деньги растворились совсем в других закромах.

Только что вернувшийся из конюшни Калахи стоя попил чаю, закинул в рот обмакнутый в сметану оладушек и поспешил на выход. Его так воспитали: желание матери должно выполняться незамедлительно и беспрекословно.

Калахи в ту пору было около тридцати лет. Можно сказать, что до этого времени он с девушками почти не гулял. Если отбросить соседку Лилию, держась за ручку с которой он в первом классе ходил в школу, то вообще не гулял. Ни с девочками не гулял, ни за девочками… Хотя в детстве каждый мальчишка скрытно провожал «свою» девчонку до дома, следуя за ней на почтительном расстоянии в пятьдесят-шестьдесят шагов. А Калахи всё время проводил возле лошадей. Это была его единственная любовь, его непреходящая страсть. Он был помешан на лошадях. А лошади не терпят конкурентов. Если в сердце запало лошадиное ржание, будь готов: ничего другого там уже не поместится. Так в молодости думал Калахи. Но он сильно ошибался, как выяснилось позднее.

Так вот, дошёл он, значит, до больницы, к радости молодого доктора. А та-ам… Можно подумать, что у всех парней одновременно носы заложило, всех мальчишек лихорадка одолела. Полный двор народу. Очередь.

– Руку ко лбу приложила, – делится впечатлениями кто-то из посетивших кабинет, – а рука такая прохладная.

Один прыщавый подросток – у которого даже детский пушок не сошёл с лица! – подключился к разговору:

– А имя-то, имя какое у неё – Бриллиант!

Растолкав столпившихся у двери молодых да задиристых, Калахи устремился внутрь.

– Сегодня не день стариков, – заметил прыщавый.

Не подумав сказал-то. С Калахи нельзя так разговаривать. Не узнал, видимо, юнец того, к кому обратился. Калахи хоть и невысокого роста, но тело его словно отлито из стали, не всяким ломом перешибёшь. Он молча подошёл к Прыщу, взял за воротник и вышвырнул за двор. Потом добавил, зло усмехнувшись:

– Весь рот в молоке. Если не можешь от титьки оторваться, научись хотя бы губы вытирать.

Толпа поспешила выказать уважение к сильному подобострастным хохотом. Да, рядом с Калахи рот надо открывать с оглядкой. Прежде чем что-то сказать, нелишне достать из кармана вышитый носовой платок – пусть поймут, кто перед ними стоит! пусть помучаются в догадках, кто же это вышивал?! – и вытереть рот. Если, конечно, он есть, платок-то. Ведь именная расписная птичка не во всяком кармане гнёздышко совьёт.

Калахи двумя руками облокотился на стол врача.

– Мама у меня очень сильно болеет, – начал он разговор, забыв даже поздороваться.

Доктор не обратила на это никакого внимания. Она уже успела привыкнуть к невежеству сельских жителей.

– Нестерпимо болит голова, – пояснил Калахи.

– Сколько лет вашей маме? – недавно приступившая к работе на новом месте девушка старалась быть максимально вежливой и приветливой.

– Не знаю… – Калахи растерялся. – Кто ж спрашивает у старух, сколько им лет.

– Не знаете возраст своей матери? – удивилась доктор.

– Да она и сама не знает, – пробурчал Калахи. – Говорила как-то, что её в сжатом поле нашли. «Что за поле? Кто его сжал, за что? И почему нашли? Её кто-то потерял там, что ли?», – один за другим возникали в голове городской девушки вопросы. «Похоже, это очередной местный ротозей пожаловал на неё посмотреть и себя показать… Хотя с виду вроде на серьёзного похож».

– Когда возникают нестерпимые боли, нужно «скорую» вызывать, – сказала девушка, стараясь придать уверенность голосу.

– Давайте уж сходим посмотрим, а? Может, лекарство какое дадите. Недалеко идти-то ведь.

Калахи уговаривал врача без особой надежды на успех, но девушка неожиданно встала и вышла из-за стола.

– Хорошо. Пойдёмте.

«Может, пока я буду на вызове, и толпа мальчишек-зевак рассосётся», – подумала она.

Мальчишки-зеваки проводили их открывшимися от удивления ртами. От Калахи многого можно ожидать, но чтобы за какие-то пару-тройку минут увести с собой красавицу-доктора, такого никто не мог предположить.

– Меня зовут Бриллиант, – сказала девушка. – А вас?

– Бриллиант – это же, кажется, это…

– Ага, «это». Как вас зовут, я спрашиваю?

Калахи, понятное дело, назвал своё настоящее имя, которое вписано в паспорт, которое прошептал ему, грудному младенцу, дед Чигиль. Но я его забыл. А врать не хочу. Для меня он – Калахи. Это очень древнее родовое прозвище, и Калахи им очень гордится. Считаю, что такое прозвище стократ важнее стандартного имени. Ведь, если легенда не врёт, далёкий предок Калахи приехал и поступил на службу к казанскому хану из неведомой Колхиды. Попробуй не поверь! Это ж каким непроходимым тупицей надо быть, чтобы не увидеть схожести двух слов: Калахи и Колхиды?

Лет сто тому назад автор дамских романов написал бы: «Вот так и расцвёл бутон любви Калахи и Бриллианта». Но я не стану так писать. Для того чтобы бутон расцвёл – если уж мы сравниваем любовь с цветком! – сначала нужно, чтобы стебель вырос. А тут не то что стебель, земля ещё не обработана.

Да, запала в сердце Калахи девушка-доктор. И не только ему, всей деревне. Невысокого роста, бойкая, а в глазах – свадьба! Бесконечная свадьба мартовских кошек. Калахи околдовали длинные чёрные ресницы Бриллиант. И не удивительно. Каких только намёков на тайные желания не пряталось под этими ресницами. Чуть позже, когда перед одной из совместных с Калахи страстных ночей Бриллиант отлепила и положила на стол свои «чары», он долго не мог прийти в себя. Обманкой оказались ресницы-то!

Когда в дом вошла молодая девушка, мать Калахи забыла, похоже, о головной боли. А проглотив пуговку таблетки, окончательно пришла в себя. Засуетилась на кухне, забегала между самоваром и холодильником.

– Нет, – отрезала Бриллиант. – Меня пациенты ждут. – И направилась к двери.

– Чего остолбенел-то? Проводи доктора, – встряхнула сына старушка.

Да разве ж он не проводит, разве откажет себе в таком удовольствии. В тёмных сенях он мимоходом и руку положил на девичью талию.

– Не спеши, – обдала горячим шёпотом девушка. – Какой ты, оказывается, нетерпеливый. Не успел ещё рассмотреть как следует, а уже…

Девушка не отнимала надежду. Но руку с талии всё же сбила. На повторный штурм Калахи не отважился. Девушка, быстро раскусив, с кем имеет дело, приказала:

– Первым иди. А то ведь я могу, грешным делом, грохнуться в темноте.

Может, ей и вправду хотелось этого грешного дела, но Калахи был в таком замешательстве, что понять её желаний ни за что не смог бы. Голова кружилась, и почему-то ни с того ни с сего хотелось разбежаться и боднуть невидимыми рогами угол дома, как нередко проделывают подобное молодые резвые барашки, у которых чешутся настоящие рога.

После того случая они долго не виделись. В больницу идти нужды не было, а в клуб – возраст не позволял. Да и работы много – Сабантуй на носу, Калахи нужно срочно подготовить одного скакуна. А по деревне слухи поползли. И ни один из них не радовал Калахи. Кто-то видел, как Бриллиант села в машину председателя колхоза Хамзина. А потом эта машина долго стояла в ближайшем березняке. Вернувшись оттуда, девушка чуть не упала на пороге больничного общежития, пьяная в хлам! Вот так доктор. Видели, как она входила в комнату бригадира шабашников-армян Аршака. Как входила, видели, а выхода так и не дождались.

В тот день Калахи привёл в табун жеребца по кличке Ялкын (Пламя). Увидев грациозно выбежавшего из загона жеребца, кобылки дружно шарахнулись в противоположную сторону. Мерины, потупив грустные глаза, сгрудились в углу. Вцепившись зубами в загривок, Ялкын вытянул из табуна длинноногую, изящную, белоснежную кобылу по кличке Йолдыз (Звезда). Через пару мгновений белый снег Звезды начал неумолимо таять под снопами огня.

– Вот это, я понимаю, любовь!

Калахи обернулся на голос и увидел загадочно улыбающуюся Бриллиант.

– Ты куда пропал-то? – без обиняков спросила она. Можно подумать, они договорились о встрече, а парень взял да не пришёл.

За племенного жеребца краснеть не приходилось, но Калахи тем не менее чувствовал себя неловко.

– Ты с чего решила сюда прийти-то? Конь понадобился, что ли? Выбирай любого, поймаю и подведу.

Девушка рассмеялась. Очень уж непосредственным и искренним был Калахи.

– С тобой повидаться пришла, – успокоила его Бриллиант. – Но и жеребец твой тоже хорош, тьфу-тьфу-тьфу.

Калахи молчал в растерянности.

– Как мама, не болеет?

– Мама в порядке.

– Тяжело, наверное, ей одной-то. Она должна быть под пристальным вниманием врача, – продолжила шокировать Калахи девушка-доктор.

А над снежной звездой продолжало бушевать яростное пламя и угомоняться не собиралось.

Немного понаблюдав за лошадьми, девушка спросила задумчиво:

– Ты женился бы на мне, Хаяли?

Ага, вспомнил, настоящее-то имя Калахи – Хаяли!

Калахи, конечно, был немало обескуражен происходившими в последние полчаса событиями, но остатков здравого рассудка хватило ему, чтобы понять: девушка не шутит.

– Да хоть сегодня! – выпалил он.

Вот такая история любви. Её романтическая часть. А остальное – это ежедневная суета и неприметная, малоинтересная мелочёвка… Не прошло и семи месяцев, как у них родилась девочка. По желанию Бриллиант дочку нарекли невиданным в этих краях именем Эсмиральда. Правда, для всех кукуйских странное имя приобрело татарский акцент, с которым прокричал его в небеса местный мулла Камали – Исмирэлдэ. Именно под этим именем она предстанет пред Всевышним в свой Судный день.

А пока она Эсмиральда. Вот она, во всей красе… оставив свою рождённую от первого встречного ветра дочку Регину на попечение отца, собирается на ночной Сабантуй.

А брак Калахи и Бриллиант был недолгим. Цветок их любви оказался чертополохом. Эсмиральде и годика не исполнилось, наверное, когда Бриллиант бесследно исчезла. Вот так, подбросив младенца простофиле-отцу, девушка-доктор поступила, как и положено настоящей кукушке. В деревне поговаривали, что она, мол, окончательно спутавшись с шабашником Аршаком, уехала вместе с ним в Армению. Но это вряд ли, не настолько чёрствое сердце у неё, чтобы так поступить. Странноватая она была, легкомысленная, из тех, кто, один раз отмерив, семь раз отрежет… Вскоре после исчезновения невестки умерла мать Калахи. Не зря, видать, говорят: беда одна не приходит. И остался Калахи один-одинёшенек с ребёнком на руках. Но вырастил, воспитал, в детский дом не сдал. А сейчас что? Ради чего всё это? Ну выросла Эсмиральда, кровиночка родная, понятно, что не хватало ей материнской ласки и заботы. Но почему же она отца своего не пожалела, почему измарала его сажей позора? Ну ладно бы, в городе жили, где люди подчас не знают, кто у них за соседней стеной. Но это же деревня! Здесь на одном конце чихают, а с другого уже через секунду доносится: «Будь здоров, соседушка!»

6

Когда Калахи подошёл к правлению, площадь перед зданием была полна народа. И стар и млад галдели, наперебой что-то обсуждали, спорили. Управляющего хозяйством Ильнура взяли в плотное кольцо. Его лицо белее мела. Это от страха. Он прекрасно знает норов вышедших из-под контроля кукуйцев. В гневе могут и на куски разорвать.

– Родные мои! Не надо шуметь, успокойтесь, – попытался было образумить он толпу.

– Твои родные в Митрофановке! – провизжала одна из женщин. – Продажная шкура, вот ты кто!

Ильнур время от времени наведывается в соседнюю Митрофановку к одной русской вдовушке скоротать ночку-другую, в этом и упрекает его отчаянная односельчанка. Но к делу это никакого отношения не имеет. Всё гораздо хуже ночных походов налево.

– Народ! – как заправский глашатай воззвал Кипяток-Наиль, который к тому времени уже взошёл на импровизированную трибуну, а по-простому, вспрыгнул на скамейку. – Постойте! Пусть он объяснит, как оставил нас без клочка земли! Всё село ведь по миру пустил этот человек.

Ильнур тоже вскочил на скамейку.

– Люди! Я никого не предавал, ничего не продавал! Я же не чужой! Я – коренной кукуец! Но что я мог поделать? Меня же в район вызвали. Егор Кузьмич сказал…

– С ним мы отдельно разбираться будем! – выкрикнул Дудут.

– Дослушайте! «Сельское хозяйство в Татарстане ослабло», – сказал Егор Кузьмич. «Селу нужны инвестиции», – сказал он. Поэтому к нам придут богатые инвесторы. Они создали Холдинг. Они, мол, и у вас построят огромную агроферму, работы хватит на всех. Я возразил, что наше хозяйство не слабое. Нам никаких инвесторов не нужно. Мы и без них прекрасно справимся. Так ведь, товарищи? – В этот раз Ильнур поостерёгся сказать «мои родные».

– Так! – хором выдохнула толпа.

– Тогда же Егор Кузьмич сказал: «Вы – пережитки коммунизма, безнадёжно отстали от времени».

– Да он же сам был недавно ярым коммунистом! – выкрикнул Калахи.

– «Молоко вы кому будете сдавать?» – говорит. – Ильнур не стал заострять внимания на словах Калахи. Всем хорошо известно, кем Егор Кузьмич был раньше и кем он стал теперь, даже не сменив прежнего кабинета. – «И зерно ваше, – говорит, – ни один элеватор Татарстана не примет. Если пойдёте наперекор инвестору, знаете, что он с вами сделает?» – сказал он и указал в небо коротким толстым пальцем. И что мне оставалось делать?

На скамью степенно поднялся мулла Камали.

– Надо было вернуться и с нами посоветоваться, сынок. Но нет, ты не нас испугался, а тех, кто наверху. Подложный документ состряпал, мол, мы на общем собрании единогласно согласились на передачу всех земель Холдингу. Ты, сынок, предал родной аул. Мы тебя, конечно же, простим, сделав скидку на молодость. Ступай домой, отдохни, пораскинь умишком, что к чему…

Понуро опустив голову, Ильнур направился к себе домой. Сход проводил его гробовым молчанием.

– А сейчас нам нужно выбрать нового председателя, – продолжил мулла Камали. – Очень тяжёлая эта должность по нынешним временам. Какие будут кандидатуры?

Начавший было шуметь сход снова притих. Неожиданно на скамью запрыгнул Дудут.

– Нам нужен смелый и решительный человек, – сказал он хриплым голосом. – И такой человек есть, товарищи! – Дудут выбросил вперёд руку с крепко зажатой в кулаке мятой кепкой.

Увидев, что рука Дудута медленно поворачивается в его сторону, Калахи оторопел. Может, ему всё-таки показалось, что этот ненормальный, с кепкой в руке напоминающий взобравшегося на броневик Ленина, показывает на него?

– И вы его знаете. Другой подходящей кандидатуры нам не найти.

– Кто же это? Кто? – зашумел народ.

Дудут набрал полную грудь воздуха и выдохнул, словно швырнул булыжник в толпу:

– Калахи!

Передние ряды притихли, а задние, не расслышав как следует, загудели: «Кто? Кого он назвал?» От одного к другому, концентрической волной имя народного спасителя долетело наконец и до грустно притихшего возле угла магазина Морчики. Он тихо выругался.

На скамейку снова запрыгнул Кипяток-Наиль.

– Люди! – он трагически воздел руки к небу. – Калахи хороший человек. Слишком хороший. Но он ведь даже с женой своей не смог сладить. Тут нужен такой, который, раз вцепившись зубами, не отпустит, а вырвет клок с мясом!

Под таким зверем, понятное дело, Кипяток подразумевал себя.

– А кто из нас полновластный хозяин в семье? – прохрипел Дудут. – Ну, кто решится заявить об этом при всём честном народе?.. Тот пусть кинет в меня камень! Так ведь, бабы?

Женщины загалдели. Понятное дело, никто не осмелился в присутствии жены произнести: «Я главный в доме!»

– Прежде всего, здесь нужен честный, совестливый человек, – взял слово мулла Камали. – Чтобы всем сердцем стоял за народ. Мне кажется, Калахи из таких. Он не подведёт.

– Ка-ла-хи! Ка-ла-хи! – принялся скандировать Дудут.

– Родные мои! Погодите… Я же нигде не учился, – спешащего к скамье Калахи никто уже не слушал. – У меня образования нет, – возражения потонули в толпе ликующего народа. Несколько сильных мужчин подхватили на руки нового «вождя» и с дружным выкриком «Ха-а!» принялись подбрасывать его в воздух. Так вот Калахи невольно вознёсся на небеса.

7

Дон-дон… Дон-дон… Дон…

8

Кукуй издревле помечен чёрным столбом. Такие столбы ставили на въезде в аулы, чьи жители не отличались гостеприимством. Для всех проезжающих это было предупреждением: сюда на ночлег лучше не соваться. Метили столбами и непокорные деревни. «Нас пометили этим чёрным столбом из-за почтенного старца Низами», – рассказывал дед Чигиль. А он зазря трепаться не станет. Луга на том берегу до сих пор зовут именем Низами.

Сегодня слова деда Чигиля повторяет мулла Камали:

– Луга Низами, сами знаете, очень плодородные. В прежние времена на эти земли положил глаз русский боярин Кадышев из Митрофановки. Это был открестившийся от своих татарских корней злой и жадный человек. Он даже в суд подал, мол, в стародавние ханские времена эти земли принадлежали его предку мурзе Кадышу. Направили землемера. Старец Низами не пропустил его. Ну землемер развернулся и пошёл восвояси, ему-то что…

– Он тоже человечным оказался, – подытожил рассказ дед Какаш. – Говорят, Низами стоял до последнего. И землемеру он сумел дать отпор, сказав по-русски: «Только через мой труп».

– Да… А потом он поехал в Петербург. Привёз оттуда свиток, скреплённый красной гербовой печатью – документ, в котором сказано, что эти земли испокон веку принадлежат нам.

– Хык-хык-хык! – не разжимая губ, рассмеялся дед Какаш. – А тот русский боярин, значит, с носом остался.

– Зато эти, – подключился к разговору прежде молчавший Кучат-Гали, – эти…

– Этим закон не писан. Да уж, сейчас не эпоха старца Низами. Куда ни кинь, всюду клин.

Старики беседуют, собравшись возле мечети. До вечернего намаза совсем немного времени остаётся. Мулла Камали несколько раз гневно тычет можжевеловой палкой в землю.

– С землёй, мол, сровняем ваш аул, грозился, говорят, тот Кащей.

– И сровняют. У него, говорят, атомная бомба есть. А у нас что? Кроме топоров и вил, ничего больше нет.

– А без земли кому мы нужны-то?

– Русские из Митрофановки за ящик водки продали свои паи.

– Да и татары ничуть не лучше… Посмотри, что творится в окрестных сёлах. У всех земли отошли в проклятый Холдинг.

– Носы воротят люди от земли-то…

– Захотят укусить локоток-то, да не достанут.

Дон!

Совсем недавно на чёрный столб повесили колокол. Пяток ребят по очереди дежурят возле столба, чтобы в случае чего сигнал подать.

Дон!

Значит, враг опять пожаловал.

Дон-дон… Дон-дон… Дон-н-н…

По улице сначала промчалась ребятня. Показались мужчины и женщины. Старики, кряхтя и охая, тоже поковыляли на угол деревни.

Враг идёт!

9

Лужайка между чёрным столбом и кладбищем растянулась километра на два, наверное. В двух местах её пробороздило русло сухой реки, по весне снег сходит первым именно на возвышенностях этой лужайки. Из года в год с незапамятных времён сельская ребятня с весёлым гиканьем скачет здесь по шелковистой траве, пасутся овечки и стреноженные лошади. А сейчас сюда, бесцеремонно смяв шелковистый зелёный ковёр, заехали два джипа. Каждый размером с дом деда Какаша. Из машин вышли и встали, скрестив накачанные руки на груди и раздвинув ноги на ширину необъятных плеч, парни с крепкими шеями и непробиваемыми загривками. Это «бычки» Кащея. Таких бы отправить лес валить или уголь рубить. Но нет, этих работать не заставишь. Эти под телевизором выросли, пялясь в него сутки напролёт. Глаза спрятаны за чёрными очками, завитушки провода, идущего от наушника к телефону, теряются в складках шеи. Они считают себя пупами земли. Но на самом-то деле они – рабы. А если рабу дать почувствовать себя хозяином, а? Алла сакласын! Алла сакласын! – Боже упаси! Такое мы уже проходили. Упаси и сохрани!

Не скрывая насмешливых ухмылок на гладких лоснящихся лицах, они брезгливо смотрят на собравшийся народ. Чего хотят эти навозные жуки? Зачем появились они в их сытой жизни? Только дайте приказ, и эти парни не то что захудалую деревню, всю страну растопчут и прижмут к ногтю. Зачем плодить и кормить абсолютно лишних, не нужных для их благополучия людишек? Да у них языки не поворачиваются называть этих пропахших навозом и едким потом бедолаг людьми! – вместо того чтобы благодарить своих спасителей, они тут пытаются поперёк судьбы идти, требования, видите ли, выдвигают. Жить они, понимаете ли, хотят. Но нынешнему государству они не нужны. Вон в соседней Митрофановке всего десять человек обслуживают огромную агроферму. Один сидит за компьютером, другой присматривает за системой автоматического доения, третий… На современном предприятии нет места никогда не просыхающему, с головы до ног измазанному коровьим навозом Галяви, или Хамдуне, чьи пальцы необратимо одеревенели от ручной дойки. Такие должны исчезнуть, вымереть, как мамонты. Для них нет места не только на современной ферме, но и в играющих разноцветными огнями и грохочущих музыкой ночных клубах, дорогих ресторанах, на ипподромах с дорогими красавцами, ахалтекинскими скакунами. Другая жизнь идёт! Другие песни звучат! Иные птицы их поют!

– Вы по-человечески понимаете? – задал «умный» вопрос бригадир «бычков».

– Мы люди! – ответил Калахи. – А ты кто?

– Я – Азат, – произнёс бригадир, с виду ничем не отличающийся от своих подчинённых. Задвинув на затылок чёрные очки, он, грозно набычившись, боднул взглядом толпу селян. – Где Ильнур? Вы мне тут базар не устраивайте, за базар отвечать придётся.

– Сейчас я управляющий! – Калахи сделал два шага вперёд.

– Ты-ы?

– Да. Ильнур за то, что составил липовый протокол о передаче наших паёв Холдингу…

– Чего?

У Калахи пересохло во рту, но он всё равно договорил до конца длиннющую фразу:

– …решением сельского собрания был отстранён от должности. Управляющим единогласно выбрали меня.

– Я был против! – крикнул Кипяток-Наиль.

– Вот! – Азат усмехнулся и сверху вниз посмотрел на Калахи. – Да ты, оказывается, обманщик. Не единогласно тебя выбрали.

– Да, один человек был против, – не проявляя никакого нетерпения, согласился с ним Калахи. – А так – единогласно.

– Короче, – обратился к собравшимся Азат, не обращая внимания на Калахи. – Вы можете играть тут в демократию, как вам хочется. Нам без разницы. Скоро уборка начнётся. Весь урожай мы заберём себе. Владельцам паёв раздадим положенную долю.

– Держи карман шире! – крикнул Беркут-Сафа. – Долю они дадут нам. Это наша земля! Попробуй только сунуть сюда свой нос!

– Эй ты! – Один из «бычков» вышел на два шага вперёд. – Говори, да не заговаривайся! А то мы быстро заткнём твой поганый рот землёй.

– По закону наши паи не принадлежат Холдингу, – сказал Калахи. – Все подписи в протоколе поддельные. Мы в Москву написали. Если там не удастся правду отстоять, дойдём и до Европейского суда.

– Вы чокнутые, что ли? – искренне удивился главный «бык». – Вы хоть понимаете, против кого идёте?

– На нашей стороне правда.

– Правда! Хорошо, мы покажем вам правду, раз вы такие умные. Ради вашего благополучия говорю, – в голосе Азата даже послышались нотки сопереживания. – Договоримся по-хорошему. Чтобы не жалеть потом, не каяться.

– Нам каяться не в чем. Земля наша!

В эту минуту в небе послышался негромкий рокот. Чёрная точка росла на глазах и вскоре превратилась в вертолёт. Плавно покачиваясь, он стал снижаться на людей, сверху казавшихся муравьями. Сомнений нет: в вертолёте Кащей собственной персоной. Он любит летать туда-сюда на вертолётике, даже если лететь недалеко. В его выдающемся до середины Казанки коттедже, больше похожем на дворец хана, есть специально оборудованная вертолётная площадка, с которой он взлетает и быстро добирается до самых отдалённых уголков республики, в считанные минуты решает проблему и возвращается к себе домой. Именно за это якобы его очень любит сам президент. Говорят, он не раз дружески потрясывал Кащея за плечи, приговаривая фирменное «Без булдырабыз!». Не знаю, не знаю… Народец-то у нас языкастый – хлебом не корми, дай посудачить о великих мира сего.

Дружащий в духе веяний времени со спортом Кащей, не дожидаясь, когда откинут трап, ловко спрыгнул с едва коснувшегося земли вертолёта. Лёгкий не только на подъём, но и по весу, он даже траву под собой почти не смял. Видимо, поэтому он повсюду, где можно чем-нибудь разжиться, успевает. Если не знаешь, что перед тобой миллиардер, можно принять его за милого порядочного человека. Издали. Но вблизи от него веет могильным холодом. Глаза – две бездонных космических чёрных дыры: если засосут в себя, ничего не останется, даже пряжки от ремня!

Кащей, изображая улыбку, шевельнул уголками губ.

– Ага, вот, значит, какие вы!

Народ, недовольный и гостем, и его приветствием, глухо зароптал.

– Я уважаю людей, у которых есть своё мнение, – продолжил Кащей.

Его оловянный бесчувственный взгляд, пробежавшись по головам селян и крышам домов, упёрся в какую-то точку. В этой точке среди прочих молодух стояла дочка Калахи Эсмиральда.

– Даже если это мнение ошибочно… – тембр и громкость голоса Кащея словно застряли на одном уровне. – Вы наверняка видели агроферму в Митрофановке. Ваши земли упираются в их наделы. Нашим генеральным планом предусмотрено…

Калахи, вспомнив о том, что он выбран управляющим, сделал шаг вперёд.

– Ваш план нам не подходит, – перебил он Кащея. – Это луга Низами, и если вы…

– Не перебивай… – в словах Кащея не было ни укора, ни угрозы, ни желания запугать, он произнёс их как будто бы между делом, походя, но в груди Калахи всё похолодело, а спина покрылась противным липким потом.

– Земли у меня много. Половина республики в руках Холдинга. Ваши двести гектаров – это мусор…

– Четыреста!

– Пусть будет четыреста. У нас есть принцип. Если мы решили инвестировать в сельское хозяйство, то мы непременно осуществим задуманное!

– Закон на нашей стороне, – выкрикнул кто-то из толпы.

– Вы прекрасно знаете, кто я. Мы эти законы сами пишем. В Москве.

Дед Камали, встав рядом с Калахи, заговорил дрожащим голосом.

– Ты, сынок, на нас не обижайся. Пойми – все мы люди… да… все мы – чьи-то дорогие дети. Мы знаем, кто ты. Как не знать-то… и по телевизору видим, а что там не покажут, молва донесёт. Народу рот не заткнуть.

Кащей посмотрел на часы.

– Против ветра плевать – себе дороже. Мы мирные, спокойные люди. Нам чужого не надо. Но и ты, пожалуйста, нашего не трогай. Мы здесь пятьсот лет живём. Двести лет тому назад один боярин уже пытался отобрать у нас землю…

– Историю я люблю. – Ни один мускул не дрогнул на лице Кащея, можно подумать, что однажды надетая маска намертво приклеилась к физиономии. – Я специально приеду поговорить с вами. Заполнив термос горячим чаем… – Взгляд его снова кольнул Эсмиральду. – Раз уж вы так противитесь… В рай палками не загоняют.

– Технику верните! – выкрикнул Кучат-Гали. – Четыре КамАЗа, семь тракторов…

– А зерно? Подчистую вывезли же все наши запасы.

– Если суд постановит, вернём. Но вы ещё раз хорошенько подумайте. Судьба же ваша решается. Дед! – обратился Кащей к мулле Камали. – Ты же грамотный, мир повидал. Скажи мне, что может сделать в одиночку деревня в век тотальной глобализации? Поймите, эти земли нужны мне! А сейчас мне необходимо лететь в Германию…

Вертолёт улетел, джипы поскакали в сторону шоссе. А деревенский люд топтался на месте в недоумении.

– Эй, «вождь», ты чего язык-то проглотил? – начал было задирать Калахи Кипяток-Наиль.

Калахи не стал ему отвечать, махнув в сердцах рукой, направился к дому.

Прежде чем разойтись, дед Какаш решил успокоить односельчан:

– Не совсем безнадёжный он, оказывается. «Насильно в рай загонять не будем», – говорит. Может, и вправду не будут уговаривать?

Ни возражений, ни одобрений не прозвучало. Погрузившись в тяжёлые раздумья, народ разбрёлся по домам.

На обратном пути лишь девушки на выданье пошумели об увиденном.

– Интересно, женат ли он? – спросила бойкая на язык Зарина. – Стыд и срам, он же на жабу похож, как можно лечь под такого…

– Миллиардер! – размечталась какая-то из девушек.

Эсмиральда слишком молода была ещё для таких разговоров. Она, кроме Казани, никаких городов не видела и на вертолёте тоже не летала. А так хочется и повидать, и полетать. Ведь другим-то людям удаётся. Таким же, как она, с двумя руками, с двумя ногами. Сладкая, богатая жизнь проскакала перед Эсмиральдой, обдав ароматами дорогого парфюма и шелестом купюр. А как пристально смотрел на неё Кащей! Просто вывернул наизнанку своим взглядом.