Текст книги "Наследство Каменного короля"

Ночь Аонгуса грядёт,

А дни погожи и светлы,

Радуйтесь и веселитесь

О, юноши и девушки!

Щекот соловьиный

По миру разносится,

Сладкою истомою

В сердце ко мне просится.

Ты всех девушек милее,

О, желанная!

Ты – лилей лилея,

О, благоуханная!

Ах, я словно сад цветущий!

Плоть и душу пожирает

Жар желания;

От любви теряю ум

И сознание.

Взглянешь благосклонно –

Сердце радости полно;

Взглянешь непреклонно –

В муке тóмится оно.

Ты всегда играешь мною,

О, как ты жестока!

Нет ни дня покоя мне,

Белогруда, светлоока!

Жду тебя с волненьем,

О, моя красавица!

Сердце чрез мгновенье

У меня расплавится.

Ах, я словно сад цветущий!

Плоть и душу пожирает

Жар желания;

От любви теряю ум

И сознание.²2
  Из вагантов. По мотивам Tempus est iocundum («Третья весенняя песня»). Перевод Л.Гинзбурга.


[Закрыть]

Песня закончилась под всеобщее ликование; несколько пар даже пустились в пляс. Вдруг с деревенской площади донёсся громкий звук колокола и большинство посетителей ринулось к выходу, не забыв при этом прихватить с собой полупустые и только початые бутыли. Самых забывчивых из них, не заплативших либо пытавшихся вынести наружу кружки, у двери встречала прислуга. Через четверть часа в зале осталось только с полдюжины человек, не особо торопившихся на гулянье, либо уже излишне подвыпивших. Сочтя этот момент достаточно удачным, Эдмунд с Томасом направились к тянувшейся через всё помещение длинной деревянной стойке, за которой стоял Пэдриг Гарвен, засунув большие пальцы рук за поясной ремень. Это был крупный человек с густыми бровями и взлохмаченной шевелюрой.

– Катерина уж сказала мне, – буркнул он в их сторону, – нету мест… извиняйте.

Последнее слово он выдавил из себя, быстрым и цепким взглядом оценив кожаные колеты подошедших и меч, болтавшийся на боку Томаса. Ни слова не говоря, Эдмунд высыпал на прилавок перед ним горсть мелких монет, среди которых попалась даже одна серебряная.

– Хм, – пробурчал хозяин. Он ещё раз взглянул на них и быстро, чуть склонив голову – на их спутниц, сидевших за столом, – пожалуй, для благородных господ найдётся. Но надобно будет ещё серебра добавить.

– Не многовато ли? И с чего вы взяли про то, что мы благородные?

Гарвен развёл руками.

– Я уж тридцать лет здесь гостиницу содержу да гостей привечаю. Могу золото от медяка отличить. Спутниц ваших хоть в рубище обряди, но лиц таких среди крестьянок не найдёшь. Да и вы при оружии. Но ежели тайну хотите сохранить, то я и так никому ничего не говорю и имён не спрашиваю, иначе б знатные люди у меня и не останавливались бы. В нынешние времена многие запросто путешествуют, в недорогой одежде, чтобы внимания к себе не привлекать. А насчёт монеты… Праздник нынче, добрые люди. У меня все комнаты битком забиты, да всё по парочкам, подвинуть никого не удастся. Но раз молодые люди не из простых, да при деньгах, могу знатные апартаменты предоставить. У меня таких три, и деревенщинам я их не сдаю. Кроватей дополнительных там нет, так что для вас три комнаты будет в самый раз. Для девушек ваших одна, и две для парней, или как вы там решите… Уж простите великодушно, но они у меня пустуют по большей части, а обстановка там дорогая.

– Понятно. – Эдмунд достал из кармана еще одну серебряную монету, покрупнее первой.

– Прекрасно, благородные господа, – расплылся в улыбке хозяин. – Рад видеть у себя в гостях таких щедрых молодых людей.

Он сгрёб монеты и, мельком глянув на подошедших Гуго, Алиенору и Бланку, продолжил:

– На праздник не желаете ли пойти? Тогда надобно маски будет купить, хотя нет, для вас бесплатно, у меня есть с десяток. Там все в масках будут, это обычай такой… Но обычно благородные люди на такие праздники не ходят, разве что поразвлечься есть охота.

– Почему не ходят? – спросил Гуго.

– Честно говоря, – отвечал Пэдриг, бросив взгляд на девушек, – этот Аонгусов день, а точнее, ночь – сплошные пьянка да разврат, и леди там не место. Для того и маски, похоже, чтоб поутру друг перед другом не стыдиться. Но мне-то грех жаловаться, для меня это дело очень прибыльное. Одного пива больше, чем за полгода продаю, да и комнаты все заняты. Что ж поделаешь: молодым людям надо как-то знакомиться да веселиться, так что на эти два дня к нам со всех окрестных селений народ съезжается. А уж сколько свадеб по осени играют! Да и вообще-то весело там: и танцы, и песни, и игры всякие, так что если всё же есть охота посмотреть, отговаривать не буду. Но девушек ваших всё же при себе держите, а то напоят, да уведут, так что и глазом моргнуть не успеете.

– Мы не пойдём, – в унисон заявили Алиенора с Бланкой.

– А я бы не прочь сходить, посмотреть, – хмыкнув, сказал Гуго.

– И я за компанию повеселюсь, – присоединился Томас. – Я выспался тем более. Полдня вас ждал…

Хозяин кивнул.

– Пожалуйте. – Он залез под прилавок и вытащил оттуда целую кипу масок из тонкой кожи. – Здесь разные есть, выбирайте по вкусу. И вам надо за народом поспешать, хотя и сами не заблудитесь. Всё по восточной улице идти, а там за воротами – Аонгусов луг. Там сейчас тысяча факелов горит. А вам, господа, – он взглянул на их спутников, – я сам комнаты покажу. Катерину потом пришлю – это дочка моя, кстати, – она девушкам поможет устроиться.

Взмахом руки пригласив Эдмунда, Бланку и Алиенору следовать за ним, он неспешно стал подниматься по лестнице на второй этаж.

Глава 3. Аонгусова ночь

– Бланка, – Алиенора легко тронула её за руку, – мы должны поговорить.

– О чём? – Та мельком взглянула на подругу.

– Мне кажется, я знаю, что с тобой происходит.

Бланка промолчала. Было уже заполночь, и девушки молча сидели рядышком перед камином, в котором жарко полыхала целая вязанка дров; Алиенора, скосив глаза, смотрела на Бланку, а та – упрямо уставившись в огонь. Камин имелся в комнате, куда препроводил их Гарвен; вскоре после их прихода сюда явился мальчишка из прислуги, который натаскал дров и разжёг огонь, а полчаса спустя – Катерина со свежим бельём, которым она, с интересом поглядывая на обеих подруг, застелила большую деревянную кровать с резными спинками.

– Бланка… – Наконец не выдержала Алиенора.

Бланка взорвалась.

– Что?! О чём ты хочешь поговорить?! Да, наверное, ты заметила, как уж тут не заметить, что греха таить. Да, он нравится мне, более чем нравится. Ты это хотела услышать?! Вот, получи, слушай. С первой минуты нравится, раньше, чем я прочитала то проклятое письмо, если тебе это интересно. Чурбан бесчувственный. Если я до него дотрагиваюсь случайно, он от меня отшатывается, как от зачумлённой. А тут ты ещё – что, хочешь лишний раз мне напомнить, что вы оба – из рода Даннидиров, что я – пустое место?! Что я – не для него?! Да я и без тебя это знаю, понятно тебе? Он – принц крови, а я – пыль под ногами. Так о чём ты ещё хочешь поговорить?! Впору хоть сбежать от вас обоих, куда глаза глядят, чтоб не видеть вас больше.

Бланка замолчала, закрыв лицо руками. Алиенора внимательно на неё смотрела.

– Бланка, ты глупая.

Та посидела с минуту, пытаясь унять бешено колотившееся сердце. Потом, оторвав ладони от лица, хмуро глянула на подругу раскрасневшимися глазами. Алиенора, собрав губы в венчик, с серьёзным видом покивала.

– Да-да. Глупая. И ещё – слепая, как крот.

– Что ты имеешь в виду?

– Если ты не видишь, как он на тебя смотрит, то я просто обязана открыть тебе глаза. Он, между прочим, взгляда от тебя оторвать не может…

– Что за выдумки…

– А ты что хотела? Он всю жизнь на кухне провёл, ну, понятное дело, книжки читал, воспитывали его, сражаться учили, но между ним и нами была целая пропасть. Ты, если помнишь – высокородная леди Бланка Оргин. Он даже и не думал, что сможет когда-нибудь заговорить с тобой. Ты для него до сих пор – госпожа. Он ведь наверняка думает, что ты смотришь на него, как на неопытного поварёнка, который из грязи – в князи, вот и шарахается от тебя, как от чумы. А ты – дура набитая, ничего не понимаешь.

Бланка, открыв рот, недоверчиво смотрела на Алиенору.

– Да-да, и нечего ресницами хлопать, – продолжила та. – Мы, когда вдвоём с ним остались – в Хартворде, в доме того торговца, он только про тебя и говорил. Какая ты умная, да какая прекрасная-распрекрасная. Ты сделала то, да ты сделала это. Да если бы не ты, ни из тюрьмы меня бы не вытащили, ни тайник бы не обнаружили. А какая ты самоотверженная и всё такое. Я ему говорю: и красивая, правда? А он сразу как в норку забился. И если он не смотрит на меня, то смотрит только на тебя. Ты что – не видишь?

Бланка молчала.

– И вот ещё что. – Алиенора взяла подругу за руки. – У меня больше никого нет. Только он и ты. И я не знаю, кого я люблю больше. И, надеюсь, что так оно и останется. Он сейчас внизу, в купальне. Он один там, я нарочно хозяину сказала, чтобы никто не смел его беспокоить, что ничьи услуги не нужны. Так вот – иди к нему.

Бланка покачала головой.

– Что ты такое говоришь? Как ты себе это представляешь? Нет… я не могу.

– Можешь. И хочешь – я же вижу. Вот сейчас ты на меня смотришь, а глаза у тебя такие, как будто сквозь меня на него глядишь. Я тебе ещё раз повторяю: по собственной воле он не станет за тобой ухаживать, он в себе не уверен. А ты залезла в свою скорлупу и сидишь там, собственным горем упиваешься. И если ты хочешь что-то получить от него, то тебе самой надо что-то сделать. А не пойдёшь сейчас – сама потом пожалеешь. Пройдёт неделька-другая – и привыкнет он к тому, что он сиятельный граф. А доберёмся до города, там девиц-то полно, и кое-кто из них познатнее тебя будет. И кто знает? – может, даже и покрасивше. Вырвут его у тебя на счёт раз. Вот и будешь потом локти кусать.

– И ещё одно, – решительно закончила Алиенора, – ты разве забыла? «Онд ин олль петендер финьяд, по моему разрешению». Здесь – свои законы. Мужчина лишь волен согласиться… или отказать. Моя мать так вышла замуж за моего отца.

Бланка не отрываясь смотрела на Алиенору. Потом, крепко пожав ей руку, стремительно выбежала из комнаты.

*      *      *

Гостиница «Два короля» была большой, даже слишком большой для этого поселения, хотя и сама деревня Длинная Лошадь отличалась совсем не маленькими размерами. Здесь насчитывалось около десяти дюжин дворов, а в старые времена, как говорили, и ещё больше. «Два короля» построили даже раньше, чем основную часть Вала, когда путь вдоль Гриммельна был ещё популярен среди купцов, паломников, вагантов и прочего люда, передвигавшегося по дорогам в поисках заработка или приключений.

Гостиница могла вместить всех желающих: очень обширная, в два этажа высотой, с каменным цоколем, сложенным из огромных камней, ныне заросших мхом. Перед входом висела выцветшая деревянная вывеска с грубо намалёванными цветными фигурами каких-то двух королей, почему-то стоявших друг перед другом на коленях; вывеска была сколочена из толстых досок, судя по их виду, примерно в то же время, когда гостиница открыла двери для первых посетителей.

На первом этаже располагались обеденная зала и кухня. В зале стоял длинный ряд дубовых столов, отполированных до блеска локтями многих поколений постояльцев. Дверь слева от стойки вела в кладовые и кухню; около неё прямо в стене устроили внушительных размеров очаг, единственный здесь источник тепла, время от времени использовавшийся и для приготовления пищи – в особенности в тех случаях, когда какому-нибудь постояльцу непременно самому хотелось следить за процессом подрумянивания свиных ножек или каплунов.

Другой вход, в противоположной от очага стороне, вёл на второй этаж, с многочисленными тесными клетушками, предназначенными для обычных постояльцев. Часть этого коридора отгораживала дверь, за которой находились дорогие покои для наиболее состоятельных гостей; сюда можно было попасть как по общей лестнице, так и через отдельный вход на первом этаже.

Эта же малая лестница вела в подвал, закрытый для рядовых приезжих: с кладовыми и, в отдельном помещении – с купальней, большой тёмной комнатой с каменными сводами, и без окон. Вдоль стен здесь стояли резные скамьи, окружая обширный бассейн, в котором легко разместилось бы с полудюжины человек.

Совершенно определённо гостиница когда-то знавала лучшие времена, думал Эдмунд, разглядывая купальню. Красивые скамьи, выцветшие шпалеры с изображениями охоты или каких-то куртуазных сцен, и два десятка подставок под факелы. Сейчас факелы не горели, да и, судя по всему, давно уже не использовались – с тех самых времён, когда высокородные путешественники нередко останавливались здесь на постой, направляясь в свои западные или восточные владения. Тем не менее здесь было тепло и чисто; хозяева тщательно поддерживали порядок, похоже, не оставляя надежды, что всё вернётся на круги своя, и купальня ещё послужит высоким гостям. Пятеро молодых путников, на конях и с оружием, по всей видимости, произвели на хозяина должное впечатление, и он, приняв их, очевидно, за знатную молодёжь, по каким-то надобностям путешествующую инкогнито, без долгих колебаний предоставил им самые лучшие комнаты. И, отвесив поклон, отправился готовить купальню для высоких гостей. И богатых, наверняка подумал он, когда увесистый мешочек с монетами перекочевал в его карманы.

Эдмунд сидел в каменной купели, до краёв наполненной тёплой водой; на поверхности плавали свежесорванные листья мяты и множество цветочных лепестков. По краям ванны стояли четыре или пять толстых свечей, которые вкупе с огнём, горевшим в камине, слегка рассеивали тёплый полумрак, царивший в помещении. Откуда-то сверху и издалека доносились звуки музыки и весёлые крики.

Здесь заблаговременно растопили небольшой камин, от которого исходило живительное тепло; потрескивавшие в огне дрова отбрасывали на стены и высокие своды таинственные отблики. В рассеянной задумчивости Эдмунд любовался всполохами пламени, когда дверь у него за спиной едва слышно скрипнула.

Он обернулся и застыл, пытаясь проглотить комок, внезапно застрявший в горле.

– Бланка?..

Закусив нижнюю губу, босыми ногами Бланка медленно подошла к краю бассейна. Она была закутана в великолепный, до пола, тёмно-фиолетовый плащ из кианского шёлка, подбитый горностаем; на шее плащ скрепляла длинная застёжка из чередующихся рубинов и изумрудов, нанизанных на золотую нить.

– Я… я здесь с позволения вашей сестры… и по своему желанию, – очень тихо сказала Бланка. В полутёмном подвале каждое слово разносилось с лёгким эхом.

Не в силах ничего произнести от охватившей его внезапной слабости, Эдмунд молчал. Её ресницы задрожали; нерешительно высунув из-под плаща руку, Бланка положила её на застёжку своего плаща.

– Это фамильные камни лордов Харлеха, – прошептала она. – Больше у меня ничего нет. Только они… и я.

Эдмунд сглотнул. Его сердце стучало, готовое выпрыгнуть из груди.

– Мне не нужны камни.

– Тогда… может быть… – Голос Бланки понизился до чуть слышного шёпота. – Если… если вы прогоните меня сейчас, милорд, мне останется только умереть со стыда… – И вдруг она выпрямилась, вдохнула полной грудью. – Да. По моему разрешению.

Эдмунд поднялся из купели, встал во весь рост.

– Я хочу, чтобы ты осталась, – хрипловато произнёс он.

Глазами, из которых вот-вот были готовы брызнуть слёзы, она, боясь поверить, быстро глянула на него.

– Ты прекрасна… ты прекрасней всех. Мне не нужны камни… и тебе не нужно просить позволения у моей сестры.

О, боги, мелькнуло в её голове, что я делаю. Дёрнув за ворот, Бланка сорвала с себя плащ, мягкими волнами упавший к её ногам; нитка драгоценностей порвалась, сверкающие камни с дробящим стуком рассыпались по каменному полу. Под плащом не было ничего; она была совершенно нага. Груди высоко вздымались, глаза, превратившись в почти чёрные, не мигая, смотрели на него. Опустившиеся вниз руки безвольно висели и только изящные пальцы нервно подрагивали, слегка касаясь бёдер. Дыхание Эдмунда прервалось; взгляд не мог оторваться от её великолепного тела.

Ноги Бланки подкосились; она стремительно обвила его шею руками.

*      *      *

Эдмунд проснулся от лёгкого касания. Бланка спала рядом, положив голову ему на плечо, обняв рукой и закинув правую ногу ему на живот; её пушистые ресницы подрагивали во сне.

Он открыл глаза. Из щели в неплотно задёрнутых занавесках пробивались яркие солнечные лучи; снаружи доносилось неумолчное чириканье воробьёв. На краю кровати сидела Алиенора, щекоча пальцами его щёку. Она была уже полностью одета в походное платье, с волосами, стянутыми в тугой узел.

– Просыпайтесь, лежебоки. Уже два часа, как солнце встало. Надо ехать.

Бланка села на кровати. Как будто опомнившись, она быстро натянула на грудь одеяло, неопределённо глядя на свою подругу.

– Доброе утро, сестричка, – сказал Эдмунд.

Алиенора с лёгкой полуулыбкой на лице переводила взгляд с одного на другую. Затем рассмеялась и весело хлопнула в ладоши.

– Какие красавцы. Я очень рада за вас. – Она встала и, склонившись, нежно поцеловала своего брата в лоб. – Бланка, я тебе завидую. У тебя такой чудесный жених… сама бы поженилась, если б могла. – И, уже от двери обернувшись, добавила: – Мы с Гуго сейчас идём завтракать в общей зале, а Том пошёл запрягать лошадей.

– Леа, подожди… – Бланка соскочила с кровати, на цыпочках подбежала к своей подруге и обняла её за шею. – Леа, я люблю тебя. Я так тебе благодарна. Ты сделала мне самый большой подарок в моей жизни, – чуть смущаясь, прошептала она на ухо. – Ты подарила мне своего брата… в голове не укладывается.

Алиенора улыбнулась.

– Да уж. Кто бы мог подумать, что за одну неделю я обрету сразу двух новых родственников? Но ты же знаешь – я всегда любила сводничать. Помнишь, как мы наших горничных пристраивали? – Она весело чмокнула Бланку в щёку. – Я тоже люблю тебя. Давайте, спускайтесь быстрее.

Спустя полчаса они сошли вниз; зала гостиницы пустовала – жители деревни после бурно проведённой ночи ещё мирно почивали в своих постелях, и только над редкими домами, как это можно было заметить через распахнутые настежь окна, вились тоненькие струйки дымков. За одним из столов уже устроились Алиенора с Гуго, который, завидев появившиеся в дверях фигуры Эдмунда и Бланки, в приветственном жесте поднял вверх нож с насаженной на него цыплячьей грудкой.

– Доброе утро, – провозгласил он, проглотив кусочек мяса, и обвел рукой залу, обращаясь то ли к себе самому, то ли к невидимой аудитории. – Вот так всегда. Везунчик. Посмотрите только на него, госпожа. Ни пальцем, можно сказать, не пошевелил, а уже идёт под ручку с первой красавицей Хартворда. Леди Бланка, не сердитесь – вы чудно выглядите, наверное, хорошо почивали. Я вам просто завидую, я сам-то вот полночи не спал…

Щёки девушки едва заметно покраснели и, проходя мимо Гуго, она отвесила ему лёгкий подзатыльник. Тот хмыкнул, ничуть не обидевшись.

– Присаживайтесь, будьте добры. И не обессудьте – я тут уже на всех еды набрал по своему вкусу. Сам всё разогревал, а то хозяева наши ещё только вставать собираются. И, честно говоря, давно с таким удовольствием ничего не ел. Вкусно.

Эдмунд покачал головой, глядя на заставленный стол. Похоже, всё это осталось ещё со вчерашнего пиршества, однако выглядело от этого не менее аппетитно. Куски жареной оленины под горячим горчичным соусом, дымящиеся пироги с мясной начинкой, огромное блюдо с зайчатиной, крольчатиной, всевозможной птицей и целый поднос с яблоками, гранатами и финиками. И два больших кувшина вина.

– Вчера толком поесть не получилось, – как бы извиняясь, произнёс Гуго, – а нам сегодня в дальний путь. Вот я и подумал, что неплохо бы подкрепиться… Жалко, кстати, что вы праздник пропустили. Ночью самое интересное началось. И танцы, и игры всякие, и через костёр прыгали… Здесь отличные музыканты. И знаете – тут забавный обычай есть: огромный костёр разжигают, длинный такой, из хвороста по грудь высотой, по одну сторону парни, по другую – девушки и, друг друга через огонь не видя, начинают венками перебрасываться; у парней – из незабудок, а у девчат – из каких-то красных цветов, не знаю. Кто какой поймает. И в каждом венке потайная бумажка со своим именем спрятана. Рано или поздно венки все в костре сгорают и только один остается. И кто этот последний венок поймал, его разрывает и записку читает, если он – то с девичьим именем, если она – то с мужским. А потом – вот потеха-то! – их практически женят. Почти полностью раздевают, всё с воплями и с шуточками, и в один из домов запирают, а потом вокруг хороводы с песнями начинают водить. И с такими частушками, что хоть уши затыкай. И есть поверье, что они потом обязательно вместе жить должны. Это вроде как боги так за них решили.

Его, впрочем, никто не слушал. Эдмунд, хлопнув Гуго по плечу, уселся рядом и, положив себе изрядный кусок баранины, принялся с завидным аппетитом уплетать его за обе щёки; обе девушки устроились напротив, но чуть поодаль, отдавая предпочтение птице и фруктам, и тихонько разговаривая друг с другом.

– Леа, – шепнула Бланка, придвинувшись поближе к своей подруге, – ты не представляешь, как я рада, что снова вижу твою улыбку. Я уж почти забыла, как это выглядит…

Алиенора подняла глаза.

– Я счастлива, Бланка. Понимаешь, я первый раз за последнее время ощущаю себя защищённой, что ли. Больше ни один гадёныш, типа Дрого, на выстрел из лука ко мне не подойдёт, ведь у меня есть мой лорд, мой старший брат, мой защитник. Вот так. И у тебя, кстати, тоже теперь есть. – Алиенора улыбнулась, глянув на подругу. – Мы же теперь как сёстры.

Бланка ответила ей таким же забавным взглядом.

– Ну… пока вроде не совсем.

– О-о, всё в твоих руках, дорогая. Ну, и немножко в моих. Мы ведь никому его не отдадим?

– Никому! – Бланка решительно замотала головой. – Сестричка.

– Да, – весело откликнулась Алиенора, – будущая графиня Хартворд. Ваша светлость Бланка Беркли. Как это тебе?

Девушки горячо обнялись, одновременно глянув на Эдтэлимунда.

Длинная Лошадь понемногу просыпалась. На улице появились первые жители: несколько женщин показались из дверей домов, собираясь за водой; человек пять парней с изрядно помятыми физиономиями собрались возле колодца, здороваясь друг с другом и со смешками обсуждая события прошедшей ночи.

– Как почивали? – Около стола возникла фигура Пэдрига Гарвена.

– Прекрасно. – Эдмунд полез в карман, выудил оттуда ещё одну серебряную монету и положил на стол перед хозяином. – Надеюсь, мы не доставили вам большого беспокойства?

– Да нет, что вы. – Гарвен подкинул монетку вверх и, поймав, спрятал её в свой поясной кошель. – Нередко так бывает, что золотая молодёжь так веселится, что камня на камне в комнатах не оставляет. Оттого-то и цена за них высока. Но вы все очень приличные молодые люди, так что весьма благодарствую. А ежели не секрет, куда путь держите?

– На восток, в Ллевеллин.

– К его высочеству Пемброку? – Пэдриг кивнул. – Знаем. Я один раз даже его самого у себя тут привечал, совсем недавно. Очень благородный господин. Дорогу знаете?

– Наш товарищ, вроде, знает.

– Понятно. Но если быстрее доехать хотите, то миль через двадцать, там, где Восточный тракт начинает к северу забирать, к Рудлану, надобно будет дальше на восток ехать. Прямёхонько вдоль оврага. Дорога там есть, но она не такая хорошая, как главная, скорее тропа. Можете, конечно, и по главному тракту ехать: до Рудлана, а потом на юг, но это дольше. А по этой дороге вы дня на два быстрее до Драмланрига доберётесь.

– Драмланрига?

– Да, это главный герцогский замок. На скале стоит у самого моря. Говорят, огромен, как королевский Лонливен.

– Спасибо.

– Вот и славно. Главный тракт, конечно, удобнее будет и селений там побольше, гостиницы есть удобные, да и сам Рудлан – красивый город, древний. До Лонхенбурга ему, разумеется, далеко, но всё равно приметный. А собор там просто роскошный – один главный шпиль в двести футов высоты. Сплошное великолепие. А по той дороге в основном лесом ехать придётся, так что сами выбирайте, как удобнее. Пойду распоряжусь, чтобы лошадям вашим хорошего корма задали, да Катерина еды в дорогу наберёт. Платить не надо, вы уж и так с лихвой все расходы покрыли.

С этими словами Пэдриг Гарвен, довольно потряхивая кошелём, скрылся за входной дверью.

Глава 4. Убийство

Неспешно позавтракав и собрав нехитрые пожитки, все четверо вышли из «Двух Королей» и направились в конюшню, где их уже поджидал Томас.

От центральной деревенской, или, как тут её называли, городской площади в разные стороны лучами расходились улицы и переулки. Разузнав у Пэдрига Гарвена ближайшую дорогу на Рудлан, молодые люди сели на лошадей и поехали гуськом. Западная часть Длинной Лошади была, судя по всему, самым зажиточным в этом селении кварталом, а дальше на восток каменные строения сменялись деревянными, а деревянные – бедняцкими глиняными мазанками, между которыми по пыльным проулкам во множестве бродили куры, гуси, свиньи и прочая деревенская живность.

Возле распахнутых настежь ворот они не заметили и следов стражи, зато всю дорогу щедро усыпали уже повядшие цветы, остатки венков и клочки ярких тканей.

Гуго с Томасом ехали чуть впереди, за ними Эдмунд, по правую и левую руку от которого, легко управляясь с поводьями, Алиенора с Бланкой. Лошади шли почти рядом, и Эдмунд то и дело ловил на себе влюблённые взгляды: с одной стороны – спокойный и радостный, с другой – с обожанием; молодой человек время от времени покачивал головой в такт собственным мыслям, пытаясь уразуметь удивительную метаморфозу, произошедшую с ним всего-то за несколько дней.

В полусотне шагов за воротами расстилался знаменитый Аонгусов луг, вид которого наводил на мысли о бурно протекшем празднестве. В центре его стоял довольно толстый, уже несколько покосившийся шест в три человеческих роста высотой, с закреплённым на верхушке огромным колесом, похожим на те, что обычно устанавливают на телеги, но на порядок большего размера. От колеса свешивались вниз многочисленные верёвки с узлами на концах, украшенные цветными ленточками. Вся земля вокруг была утоптана следами ног. Чуть поодаль виднелись остатки погасших костров; над некоторыми из них ещё продолжали виться дымки. Неподалёку стояли две телеги, точнее, двуколки без лошадей, одна – со сломанным колесом; кругом валялись обрывки ленточек, даже платьев и, наверное, с дюжину пустых кружек и кувшинов.

– Вот так разгром! – произнёс Эдмунд, оглядывая поляну.

Алиенора слегка пришпорила лошадь.

– Гуго… Томас! Что здесь такое было?

– Праздник, миледи, – довольным голосом сообщил Гуго, чуть придержав лошадь. – Ночь любви. Толпы музыкантов, парней с девчатами, игры и танцы, танцы, танцы…

– Что за игры?

– Думаю, миледи, – вмешался в разговор Томас, – что мастер Гарвен правильно вчера сказал насчёт того, что благородным девицам здесь не место. Очень, как бы это сказать, фривольные развлечения. Вроде того, что мне про прядильни рассказывали, только её пуще.

– Прядильни?

– Ну да. Об этом лучше у Гуго спросить. Я-то только понаслышке об этом знаю, а простолюдины в Хартворде, да и во всех деревнях, каждый вечер там время убивают.

– Ну, уж и каждый, – фыркнул Гуго. – Так, изредка, просто чтобы за девчонками поухаживать…

– Расскажи, расскажи… – в один голос потребовали обе девушки.

Гуго вздохнул.

– Ну, хорошо. Но вы уж имейте в виду, пожалуйста, что ничего такого в этом нет. И не только в Хартворде, а во всех селениях в общественных прядильнях такие порядки. Обычай, можно сказать.

– О-хо-хо, – протянул Томас.

– Именно. – Гуго с серьёзным видом кивнул. – Ну, девушки там по вечерам собираются. С веретенами и прялками. Когда прядёшь, остатки пеньки на колени сыплются, так парни должны эту пеньку постоянно отряхивать.

– А сами они не могут?

– Могут, конечно. Но, во-первых, это работу замедляет, а во-вторых, это ритуал, это часть ухаживания. За каждой девушкой обязательно должен какой-нибудь парень ухаживать, иначе её собственные товарки на смех её поднимут. Что, типа, кривая такая, или толстая, или вообще уродина что ли, что ни один на тебя не клюёт?

– Забавно, – протянула Алиенора. – Ну и что же в этом такого?

– Вот я и говорю, что ничего.

– Ох, леди Алиенора… – Томас подъехал к ним поближе. – Во-первых, парень сидит сзади девушки, а во-вторых, там частенько лучины гаснут. Так что отряхивать пеньку с женских коленок, сами понимаете, становится всё интереснее и интереснее. А сами девушки, как говорят, очень даже не против. Чем она зацелованнее после такого вечера, тем больше у неё, не знаю, как назвать, авторитета, что ли. В деревнях ведь, сами знаете, если девка до семнадцати лет замуж не вышла, и ни один парень на неё не позарился, то уж вся округа на неё косо смотрит и думает: может с ней не в порядке что? А в языке физов – это народ такой на севере, – даже поговорка есть про эти прядильни: «Das ist eine rechte Gurgelfuhr». «Gurgelfuhr» там вместо слова «Kunkelfeier» – веретено. Звучит очень похоже, только получается что-то вроде «это самая настоящая свалка» вместо «это чинные посиделки».

– Вот оно что… – улыбнулась Алиенора. – Пожалуй, я уж и не знаю, спрашивать ли дальше про вчерашний праздник…

– Да нет, тут оно всё поприличнее, только количество фривольностей всё равно не для леди. Здесь старейшины местные да бабки за порядком наблюдают, но так выходит, что они и есть главные сводники. Тем более что народу приезжего много, да все в масках, а это ещё больше веселья добавляет. Я так понимаю, главная цель таких праздников – познакомиться, пофлиртовать и, очень может быть, пожениться. Танцы настолько быстрые, и всё быстрее и быстрее, так что обязательно кто-нибудь падает и тогда образуется куча мала, из которой все такие раскрасневшиеся да расстёгнутые выбираются, что слов нет. А ещё много гаданий проводится, в основном на женихов, кто за кого да когда замуж выйдет. Видите двуколки сломанные? Так это в самом конце, ежели одна какая-то девица без жениха остаётся, она обязана, впрягшись в эту телегу, парней с их невестами за собой катать, и обязательно через пруд, чтобы самой в мокром платье остаться. И это самое платье все тут же хором начинают с неё стягивать, чтобы вроде как просушить. А иногда и все вместе туда шлёпаются. В целом всё таким образом. Но, вообще-то, очень весело. Никто никого ни к чему не принуждает, никто ни на кого не обижается и флиртуют все напропалую…

За разговорами вся компания уже давно миновала Аонгусов Луг, продолжив ехать по довольно широкой, хотя и дурно вымощенной дороге. Слева расстилались бескрайние холмистые поля, заросшие вереском и кустарником. По другую сторону виднелся большой лес, тянувшийся до горизонта; где-то за ним шёл, почти параллельно дороге, тот самый огромный овраг, двигаясь вдоль которого можно быстро добраться до Драмланрига. Кратко посовещавшись, молодые люди всё же выбрали дорогу на Рудлан, хотя и более длинную. По ней беспрепятственно, в отличие от лесной чащи, можно было ехать верхом, да и наличие обещанных деревень с постоялыми дворами больше грело душу, чем ночёвки на земле среди диких зверей. Голос Эдмунда, ратовавшего за лесную дорогу, остался в меньшинстве, да и забота об обеих девушках, не привыкших к отсутствию жизненных удобств, в конце концов заставила его согласиться с мнением остальных.