Текст книги "Дом"

III

Начав перестройку своего дома, Х немного растерялась под натиском тысячи вопросов, оказалась на распутье перед таким же количеством возможных путей, чтобы воплотить в жизнь идеальные – но расплывчатые – картины, которые она себе нарисовала. За несколько недель проект накрыл ее с головой. Она постоянно перебирала в уме – а порой даже пережевывала – различные аспекты своего дома: расположение постройки на участке, размеры, она обдумывала объемы и пропорции, материалы, окна и двери, краски, уже планировала отделочные работы, не забывала про сад, представляла себе общий вид, рассматривала детали, от деталей переходила к плану в целом, перечеркивала то, что замыслила минуту назад. Она разрывалась между эстетическими вопросами и техническими ограничениями. Ее бросало от бюджета к планам идеального дома. Она мечтала, грезила, подсчитывала, фантазировала. Ее мозг кипел, кипела она вся. Выйдя на прогулку, в городе ли, за городом, она невольно рассматривала чужие дома: не найдется ли новой идейки позаимствовать? Она листала журналы и брошюры по архитектуре и дизайну, проводила часы на сайтах по этой тематике в поисках вдохновения: не сможет ли она перенести к себе, на остров, то, что художники воплотили на другом конце света? Она думала о своем доме непрестанно. Вернее сказать, только о нем и думала. Ее дом стал для нее всем миром, а остальной мир исчез. Так бывает, когда влюблен: один-единственный человек становится всей Вселенной, и других как будто нет. О своем доме Х думала днем и вечером, думала ночами – в своих сновидениях и своих бессонницах, – думала, когда была на острове и когда была от него далеко, когда работала и на отдыхе, в часы досуга, в будние дни и в воскресенье. Она думала о своем доме, толком не различая, где строящийся дом с его конкретными нуждами, а где дом вымечтанный, наложившийся на реальную вершину утеса.

Этот внутренний жар, для кого-то, наверно, утомительный, был ей приятен.

Однажды, задавшись вопросом, откуда взялось у нее это ощущение полноты, она вдруг поняла, что ее дом, строительство которого она затеяла вовсе не ради этого, но по причинам куда более глубоким, давним, по большей части подсознательным, мог послужить иллюстрацией к «Семи секретам счастья» – так называлась книга, которую одна подруга когда-то предложила ей написать в четыре руки. Проект не пошел дальше намерения, но она помнила семь сформулированных ими правил, как быть счастливыми, – если не считать смешной саму попытку свести счастье к практическим рецептам.

Чтобы быть счастливыми, рассуждали они тогда, нужно – правило номер один – познать себя. Второе, старое ницшеанское правило – нужно стать самим собой. Правило номер три: нужно хотеть быть счастливым; это правило исходило из посылки, что счастье – мускул и его надо тренировать. Они установили четвертый принцип: смотреть на мир иначе, по-доброму; превращать негатив в позитив; убедить себя, что то или иное возможно, значит, уже сделать его возможным. Родилось и пятое правило: чтобы быть счастливым, нужно множить маленькие радости, а это значит не терять ни одного из случаев, которые каждый день дарит нам жизнь, почувствовать себя счастливым, быть счастливым. Их шестой секрет тоже был ницшеанским: вечное возвращение, то есть регулярно видеть вновь то, что было приятно, утешительно, отрадно. Наконец, последний секрет счастья, седьмой, звучал множественным наказом: дерзать, рисковать, порвать с рутиной…

Их книга так и не увидела свет; наверно, обе женщины сочли свою философию отчасти плоской, ей не хватало сути и рельефа. Х сохранила папку в дальнем уголке своего компьютера. Она забыла о ней, а потом, по невероятной случайности, эти файлы всплыли, когда она была – страстно, увлеченно – поглощена проектом своего дома. Простая истина бросилась ей в глаза: ее дом был источником счастья. Думать о его постройке, преобразовании, украшении было для нее бальзамом на душу. Эта затея позволила ей соблюсти все семь правил, которые они с подругой разработали когда-то, не придавая этому большого значения, почти в насмешку над книгами по личностному росту, пользовавшимися бешеным успехом.

В своей повседневной жизни, в обществе, в семье, на работе, за рулем машины Х порой как будто мысленно куда-то уносилась. Физически она была здесь, иногда даже разговаривала с близкими, но те через некоторое время понимали, что она где-то витает. Когда ей задавали вопрос, она отвечала невпопад. Когда спрашивали ее мнения, она путалась, меняла тему: надо понимать, вовсе не слушала, что ей говорили. Она была далеко. Посторонние от этого терялись. А близкие знали, что она мыслями в своем доме, обдумывает новые преобразования, совершенствует очередную деталь, постоянно погружена в мечты.

Зачастую она призывала друзей в свидетели.

– Как думаешь, стоит сделать это окно побольше? Что скажешь насчет черных перил?

Вопросы эти звучали нелепо, возникая посреди обеда, когда говорили о другом, на серьезном профессиональном совещании или с бухты-барахты в телефонном сообщении.

Для нее, если вдуматься – к этому выводу она пришла постепенно, за несколько месяцев продвижения работ, – строительство не было самоцелью. Она, бесспорно, хотела свой дом и действительно обдумывала возможности получить не какой-нибудь, а красивый, удобный и солнечный. Но вся затея обернулась для нее как бы инструментом, способом помочь ей сбросить старую шкурку, которую она носила с рождения, и влезть в новую – старая шкурка, новая шкурка, недаром они женского рода, – которая, она чувствовала, вызревала глубоко в ней. То есть попытаться избежать сна разума и остаться такой, какой она была извечно, – молодой. Вот секрет счастья, дарованный воодушевляющим строительством ее дома: оно позволяло Х сохранить – или возродить – свою юную душу.

Х – вот еще одна черта ее характера – было трудно переходить из измерения абсолютного, идеального, где комфортно располагалась ее душа, в измерение конкретных реалий, в земной мир. Ей нравилось – она буквально купалась – в дружбе с большими абстрактными понятиями, в соседстве с солнцем и звездами. Она не всегда допускала, чтобы реалии нашего земного мира не дотягивали до уровня этого совершенства… Для нее, хоть она и ввязалась в предприятие, вынуждавшее стоять двумя ногами на земле, идея строительства дома стала возможностью удержаться на уровне идеального, абсолютного мира, который был так ей дорог. Тоже способ оставаться молодой.

Порой, когда Х была на острове, она как будто сидела сложа руки. Одна на своем участке, над морем, она созерцала пейзаж, молча и неподвижно. Она могла сидеть так часами, завороженная бескрайностью стихий. Не произнося ни слова. Даже не думая о чем бы то ни было конкретном. Для нее, натуры предприимчивой, деятельной, чей ум был в непрестанном движении вокруг ее великого замысла, медитация тоже была действием. Важные вещи в жизни зачастую нуждаются в тайне. План строительства дома вырабатывался и так, в тишине и покое, в медитации.

В эти часы погружения в себя, на своем участке, Х думала, разумеется, о своем доме, но как-то смутно, расплывчато: здесь, на месте, она плохо представляла себе детали своего проекта. Ее мысли блуждали, она уносилась в небесную высь, далеко-далеко, напитываясь бесконечностью. Лучше всего осознавала она сейчас все блага острова, мира привилегированного и замкнутого, в котором было так спокойно и надежно. На этом участке, где строился ее дом, она чувствовала себя если не в раю – это понятие ничего для нее не значило, как и счастье, могла бы она объяснить, рай ведь находится в нас, – то, по крайней мере, в безопасности.

Однажды под вечер, Х, пребывающей в сладком оцепенении долгих часов медитации, был нанесен удар. Прямо в ее владениях, на ее участке, на вершине утеса. Удар физический. Жестокий. Она купалась в самых нежных думах, успокоенная тишиной, убаюканная плеском моря о скалы, на которых она сидела. Она почти не думала о своем доме – он стал идеальным местом где-то между небом и землей, – когда ее атаковала целая орава молодых людей. Вслед за агрессивной, чрезвычайно громкой музыкой они кружили вокруг ее участка на мотоциклах и квадроциклах, развивая бешеную скорость, дрифтуя, вздымая тучи пыли, с диким ревом моторов и радостным визгом. Родео, да и только. Х не имела никакого представления об этом персонаже, но, знай она его, легко почувствовала бы себя подвергшейся нападению самого дьявола, Сатаны или одного из его присных. У мотоциклистов, кстати, были на руках татуировки с изображением Лукавого. Она об этом не подумала, но была просто убита. Какой шум! Какое безобразие! Какая вульгарность! Подкатила еще молодежь, тоже с музыкой, клаксонами и воплями, кружа на пикапах. Ужас. Что они празднуют? Почему они здесь, у ее участка? По какому праву оглушили ее этим кошмарным шумом? Оскорбление месту, его красоте, совершенству мечты. Покушение на идею дома. Удар, нанесенный ей лично.

У Х быстро чередовались моменты восторженности с приливами уныния. Когда она была счастлива, оптимистично настроена, счастью и оптимизму не было предела, она могла бы в таких случаях, сияя улыбкой, с легкостью преодолеть все препятствия, взобраться на гору, взлететь. Когда же, наоборот, с ней случалась малейшая неприятность, она, казалось, бывала сражена наповал, не могла больше жить, думать, смотреть на мир трезвым и спокойным взглядом. Свет гас: она была подавлена, мрачна, ни на что неспособна.

Наезд шумных соседей глубоко ее задел. Она была травмирована не столько шумом как таковым – в конце концов, такие вещи приходят и уходят, все мы были молоды, говорила она себе, – сколько мыслью, что всем этим юнцам – островитяне они или гости? – до такой степени невдомек достоинства острова и прежде всего – его тишина. Что все эти юнцы не нашли другого развлечения, кроме такого – загрязняющего воздух, глупого и агрессивного. Она пала духом, готова была все бросить – и дом, и остров. Разумно ли, спросила она себя, затратить столько энергии, внимания, любви, столько изобретательности и фантазии, возложить столько надежд на дом, чтобы обречь себя на соседство с подобными людьми, непочтительными к красоте и зачем-то сотрясающими воздух этим жутким шумом?

Работы должны были вот-вот начаться. Из соображений безопасности администрация настаивала на укреплении существующей электропроводки. Надо было заменить старенькое, ненадежное оборудование современным, более прочным, обеспечивающим лучшую подачу электричества. Это требовало серьезных денег. Расход был непредвиденный, однако Х включила его в свой бюджет. Старый кабель еще в давние времена проложили – под землей – через участок соседа. В тот самый вечер родео мотоциклистов Робер пришел к Х с новостью: ссылаясь на соображения безопасности – он-де гиперчувствителен к электромагнитным волнам и боится обесценить свою землю, обременив ее ограничениями, – сосед не разрешает прокладывать кабель через свою собственность. Это окончательно и обжалованию не подлежит. Придется обогнуть его участок, проложить провода вдоль шоссе на несколько сотен метров, через скалистую зону, через болото, что значительно увеличивало бюджет: с этой новой непредвиденной помехой речь шла уже не просто о досадном расходе, но о непомерной сумме, составляющей больше двух третей стоимости участка. Избежать этих затрат было невозможно.

Такая перспектива подкосила Х, стала для нее психологическим шоком и повергла в настоящую депрессию. Два удара подряд – шумные соседи и этот феноменальный расход – раздавили ее морально, умственно, физически, она часами лежала в предоставленной ей комнате, в темноте, закрыв все окна, не ела и не пила, не раздевалась и не одевалась, никого к себе не пускала, ни с кем не разговаривала, все видела в черном цвете. Не находила никаких доводов себе в утешение. Не слышала слов Робера, который продолжал говорить о проекте в целом, пытаясь заинтересовать Х положительными сторонами строительства. Х не думала больше о доме. Она была выбита из седла, раздавлена гнетом дурных новостей, уверена, что не сможет подняться. Впору было умереть.

IV

Отчаявшись найти слова утешения, чтобы поднять настроение Х, попутно опрокинув в себя некоторое количество виски, Робер ушел. После долгих разговоров об обходном пути нового кабеля и шумных соседях он оставил ее без сил на софе, почти уснувшую, предложив ей увидеться завтра, чтобы поговорить о стройке. Х осталась одна. Без малейшего желания звонить кому бы то ни было: какой смысл подавать сигнал бедствия? К чему грузить остальной мир своими горестями и невзгодами? Ее близкие – гражданский муж, сын, лучшая подруга – заняты своими делами на континенте, далеко отсюда: в этот вечер в тишине острова она будет наедине со своим жребием, со своей судьбой, истомившись от одиночества.

Ее приютили в своем большом доме друзья детства – одна из семей, друживших с ее семьей, чьи дети, как и она, сохранили привычку проводить каникулы на острове, где они купили или построили дома; они знали друг друга всю жизнь. Их жилище, большое, предназначенное для летних каникул, в это время года пустовало и выглядело заброшенным: кресла и диваны затянуты чехлами, ковры скатаны, садовая мебель убрана. Ставни закрыты, занавески сняты, покинутый дом покрывался пылью. Был конец осени. Смеркалось. В большой гостиной Х, вымотанная, еле живая от испытаний, подремывала со своими заботами – и со стаканом виски. Одна, с настроением ниже плинтуса. И с сомнениями: какой смысл в этой тяжелой – и затратной – перестройке? К чему эти трудности? Эта враждебность? К чему эта непосильная ноша? Тьма окутывала остров, Х мысленно перебирала все вопросы, возникшие в связи со стройкой, и хандрила. Ее сморил сон.

Вот в этих-то обстоятельствах и появилась ее мать, у подножия лестницы, возникнув прямо-таки из ниоткуда. Все бросили Х, но мать была с ней, преданная мать, с ее материнским мужеством, материнской верностью и добротой, с верой в нее, нерушимой, несмотря на темноту: мать знала, что ее дочь преодолеет испытания и все у нее получится. Она пришла, чтобы ей это сказать.

Вид матери, ее запах, ее слова – вдобавок в этом доме, знакомом с детства, где она маленькой играла, смеялась, ела, иногда спала, – вид матери, ладонь, поглаживающая ее руку, голос – все это всколыхнуло в душе Х скопища, целые джунгли счастливых воспоминаний. Ей семь лет, может, восемь. Белые одежки, как и у друзей-ровесников, сандалики, отглаженная юбочка. С длинными тонкими ракетками они бегали по лугу с подружками, играя в бадминтон, считали несуществующие очки, веселились, задирали друг дружку. Они были счастливы. Резвились на лоне природы. Проводили целые дни на пляже, качались на волнах, строили города и замки, украшая их цветами и сухими водорослями, – уже эта тяга к строительству! Они ловили бабочек – или крабов, – приносили домой охапки полевых цветов: они были свободны. Став постарше, они колесили по острову на велосипедах – как их матери, – прихватив купальные принадлежности в больших корзинах, привязанных к багажнику. Нажимали на педали, въезжая на горку, скатывались на спусках. Всегда держались группкой, крепко дружили, смеялись. В детстве и юности каникулы сводились к долгим солнечным ваннам, бесконечным йодным процедурам, огромным глоткам свежего воздуха. Этими запасами они пользовались весь оставшийся год, и сейчас Х понимала, что запаслась и на всю жизнь. Из этих чудесных, бесценных, богатых на эмоции каникул запомнились еще и общие трапезы за длинными столами, когда все семьи и все поколения собирались вместе.

Все это кануло в прошлое, но было еще живо – в мыслях.

– Ты правильно делаешь, что строишь дом, – сказала ей мать, – ты создашь воспоминания для себя и для тех, кто придет за тобой. Ты правильно делаешь. Не пасуй перед трудностями – в жизни их хватает; – строить дом никогда не бывает просто; а на острове – сама знаешь, это всегда было труднее, чем где-либо, но Робер с тобой, он бесценный помощник. Смотри вдаль, думай о сыне, о его будущих детях, о его будущих внуках: в твоем доме на утесе ты подаришь им самые незабываемые каникулы, самые насыщенные, полные любви и смеха. Как те, которые когда-то бывали и у тебя.

Мать снова и снова твердила Х, что не надо переживать. И долго говорила о прелести и власти домов.

– Это не ты, – сказала она, – построишь дом, это дом тебя построит… Расслабься. Разве тревожится улитка о ракушке, в которой будет жить? Раковина и моллюск связаны неразрывно: вот и с тобой то же самое… Не беспокойся ни о чем. Тебе повезло, Х: нет большей радости, чем построить дом, в точности какой хочешь. Пожалей людей, у которых нет дома, или есть, но это безликие, банальные сборные конструкции, в них можно на худой конец жить, но они не живут в нас.

Х поделилась с матерью своими трудностями с соседями, вплоть до непомерного расхода, который они на нее взвалили. Высказала свое непонимание – удивленная, возмущенная, сокрушенная тем, что все жители острова не едины в уважении, которое она питала к красотам природы.

– Но ведь не с соседями дом должен подружиться, – говорила мать, – а с травой и мхом, лишайниками, птицами… Дом должен дружить – жить в гармонии – с небом и облаками, с росой и туманом, с морем, ветром, штормами, подладиться к ритму прибоя. Быть в согласии с временами года, с днем и ночью, с движением солнца и звезд на небосклоне. Сердца его обитателей должны биться в унисон с сердцем дома. А соседи тоже придут, это в порядке вещей – и в порядке дома.

Мать объяснила ей – Х сама это понимала, но смутно, своего дома она никогда не имела и не познала на опыте эту власть дома, собственного дома, – что жилище является нашим убежищем, где можно защититься от смут мирских, от насилия, драм, войн, непонимания. И что нельзя пасовать перед крошечными препятствиями, которые неминуемо возникают при его постройке.

– Смотри вдаль, Х. Смотри так далеко, как только можешь, так далеко вперед, как и назад, когда всплывают воспоминания детства – те, что делают тебя счастливой. Смотри вдаль, не своди глаз с горизонта, и ты забудешь трудности, заставляющие тебя страдать. Ты победишь их. Они пройдут.

И мать исчезла. Вернулась в край канувшего детства, незавершенных мечтаний, на родину всех тех, кого Х любила. В безмятежный и такой близкий край.

Х не смогла бы сказать, сколько продолжалась эта беседа в полутьме. Произошло ли все это за долю секунды, как во сне, или же растянулось на весь вечер, на часть ночи? Этого ей никогда не узнать. И луна, которой не было в ту ночь, тоже ей не подскажет.

Из этой ночной встречи Х сделала странный вывод, но, быть может, полезный, пока не ясно: дом – это родная мать. Есть же родные языки – на них говорит мать, но они и сами, как матери, навсегда окутывают нас родным, уютным присутствием, – значит, должны быть, заключила Х, и дома-матери, дарующие на всю жизнь тепло и защиту, к которым можно обратиться в минуты сомнений, слабости, чтобы набраться веры и сил. Дом-мать: что же могла она сделать с этой идеей?

После смерти мамы Х с братом поссорились – на первый взгляд из-за низких денежных вопросов, но дело было, наверно, в куда более тонком и уходившем корнями очень глубоко эмоциональном соперничестве, так что с тех пор ноги Х не было в доме матери, ставшем собственностью брата. Что, однако, не мешало ей всегда хранить его в памяти. Мысленно она то и дело возвращалась туда, умиляясь уголку пейзажа, виду в проеме окна, с волнением вспоминая ту или иную мелочь, звук – каждый дом имеет свой запах, но отличаются они и особыми звуками: щелчок замка, скрип двери, плохо пригнанная половица, сквозняки в коридорах… Она вспоминала его в самые неожиданные моменты своей жизни, видела во сне, укрывалась в нем, пряталась в закутках, вновь находя покой и отдохновение, свет и беззаботность былых времен. Как наяву видела свои игры, моменты общего веселья, своих родителей, гостивших в доме детей. Вспоминала, как сластил на языке оранжад и как приятно было спрятаться в тень после долгих прогулок на солнце. И на нее снисходила легкость и волнение всех начал.

Перед тем как исчезнуть, мать дала ей последний совет, который мог бы стать темой для притчи: не увлекаться мечтами и грезами, стоять двумя ногами на земле… Мечты, поделилась с ней мама, это хорошо, прекрасно, необходимо, но нельзя чересчур отрываться от действительности. Из тех сфер, откуда она высказывалась, ее советы имели вес. Дом, продолжала она, может быть закономерно – и здорово – вдохновлен мечтами, но сперва и прежде всего он должен строиться из прочных, конкретных материалов, на крепком фундаменте. Голова в облаках, ноги на земле: это могло бы стать девизом целой жизни.

Этой ночью в большой кровати своих друзей Х безмятежно спала. Следуя совету матери, она почти не грезила. Разве что представила, что мать по-прежнему рядом с ней, во сне, до конца ее предприятия – ее испытаний. Это ее успокоило. Занимался день. Она чувствовала себя отлично. Была готова принимать важные решения.

Х пришло в голову дать своему дому имя. Коль скоро она его очеловечила, и назвать его надо было человеческим именем. Не обозначить ссылкой на окружающую природу, Скалы, Нарциссы, Море, или функцией, Монрепо, Белла Виста[2]2
  Mon repos – мой отдых (фр.), bella vista – красивый вид (ит.).


[Закрыть], Покой, не изощряться для этого дома в игре слов, всегда плоской и не особо интересной. Нет, ему надо дать настоящее имя, человеческое имя, как человеку. Свой дом Х назовет Марией, так звали ее мать.