Текст книги "Нож сновидений"

Глава 8
Драконьи яйца

На следующее утро, еще затемно, Люка поднял всех и заставил сворачивать лагерь, скатывать огромные парусиновые стены и паковать все имущество в фургоны. Именно шум, стук и громкие голоса разбудили Мэта; от сна на полу тело одеревенело, и он чувствовал себя совершенно разбитым. Если это, конечно, – проклятущие кости в голове! – можно назвать сном. От этих штук снится такое, что о нормальном отдыхе не может быть и речи. Люка, без куртки, только в рубашке, носился по лагерю, сжимая в руке фонарь, и раздавал направо-налево указания, которые скорее всем мешали, чем ускоряли сборы. Однако Петра – его широкие плечи делали его приземистым, хотя он едва ли уступал Мэту в росте, – оторвался от четверки лошадей, которую запрягал в их с Кларин фургон, и взялся объяснить юноше происходящее. Висевшая низко над горизонтом щербатая луна уже пряталась за деревьями; единственным источником света был фонарь, висевший над козлами возницы. Такие же лужицы желтоватого мерцания виднелись повсюду. Кларин ушла выгуливать собачек, потому что бóльшую часть дня им придется провести в фургоне.

– Вчера… – Силач покачал головой и погладил ближайшую лошадь, будто бы та нервничала, хотя животное покорно ждало, пока последние ремни будут водворены на место. Наверное, ему самому было не по себе. Ночь стояла прохладная, но вовсе не холодная, однако на Петре была вязаная шапка и темная куртка, завязанная на все завязки. Его жена постоянно боялась, что он простудится на сквозняке или на холоде, и поэтому всячески кутала своего благоверного, чего он сам никогда бы не сделал. – Что ж, мы везде чужие, понимаешь, а многие считают, что могут легко обвести чужестранца вокруг пальца. Но если мы позволим хоть одному так поступить, то по его стопам пойдут еще десятеро, если не сотня. Бывает, магистрат или какие другие местные власти истолковывают закон в нашу пользу. Но такое случается только иногда. Потому что мы чужеземцы и завтра или послезавтра нас здесь уже не будет. Тем более всем известно, что от чужих добра не жди. И поэтому нам иногда приходится постоять за себя, а порой и бороться за то, что нам причитается. И раз такое произошло, значит пришло время двигаться дальше. Все осталось по-прежнему, как и в те времена, когда у Люка была лишь пара десятков человек, считая конюхов. Правда, в те дни мы уходили сразу, как только солдаты поворачивались к нам спиной. Тогда из-за поспешного ухода мы не теряли столько денег, как теперь, – сухо заметил Петра и снова покачал головой, то ли не одобряя жадность Люка, то ли сожалея о том, что странствующая труппа так разрослась. – У этих трех шончан наверняка есть друзья, которым не понравится, что их товарищей ткнули лицом в грязь. Это сделала штандартный, но будь уверен, всю вину они переложат на нас, потому что понимают, что нам сдачи они дать смогут, а ей – нет. Возможно, офицеры сочтут, что закон, или их правила, или что там у них… в общем, что правда на нашей стороне, как это сделала штандартный, но рассчитывать на это нельзя. Можно только сказать наверняка, что эти приятели устроят нам неприятности, если мы задержимся тут хотя бы еще на день. Оставаться нет смысла, если есть угроза драки с вояками, тем более что люди могут быть ранены и лишены возможности выступать. Ну и сложности с законом в любом случае неизбежны.

Это была самая длинная речь, которую Мэт слышал из уст Петры. Мужчина прочистил горло, будто ему стало стыдно за свою болтливость.

– Что ж, – пробормотал здоровяк, снова склоняясь над упряжью, – Люка скоро захочет отправиться в путь. Тебе тоже следует заняться лошадьми.

Этого как раз Мэт не хотел. Когда у тебя есть деньги, самое замечательное состоит не в том, что ты можешь что-то купить, а в том, что ты можешь заплатить другим, чтобы они сделали работу за тебя. Как только Мэт понял, что труппа собирается отправиться дальше, он наказал четырем «красноруким», которые жили в палатке вместе с Челом Ванином, впрячь лошадей в его фургон и в фургон Туон, проинструктировал их, что делать с «лезвием», и велел седлать Типуна. Упитанный конокрад – правда, за все то время, что Мэт знал его, он не украл ни одной лошади, но уж такая у того была репутация – лишь удосужился приподняться на локте и сообщить, что соизволит встать только тогда, когда остальные вернутся. После чего он снова завернулся в одеяла и принялся сладко похрапывать, прежде чем Гарнан и его приятели успели натянуть сапоги. Умения Ванина были настолько ценны, что никто не осмеливался ему перечить, разве что поворчали насчет раннего подъема, но все они – кроме, наверное, Гарнана – все равно были бы недовольны, если бы им позволили проспать до полудня. Когда же появлялась потребность в талантах Ванина, он отрабатывал в десятикратном размере, причем все знали об этом, даже Фергин. Тощий «краснорукий» не отличался сообразительностью, когда дело не касалось службы. Когда же речь заходила о ней, то в нем проявлялся спавший до этого крепким сном ум. Ну, пусть не ум, но смекалка – точно.

Караван покинул Джурадор еще до того, как из-за горизонта показался солнечный диск: длинная змея из фургонов ползла через темноту по широкой дороге, ее голову – ярко-алого монстра, принадлежавшего Люка, – тащила шестерка лошадей. Сразу за ним двигался фургон Туон. На козлах сидел Гордеран – глядя на его широченные плечи, запросто можно было счесть его силачом из балагана, – а Туон и Селусия, закутанные в добротные плащи с глубоко надвинутыми капюшонами, жались по обе стороны от него. Замыкали кавалькаду грузовые фургоны, клетки с животными и запасные лошади. Шончанские часовые наблюдали за отбытием труппы: безмолвные, облаченные в доспехи фигуры вышагивали в ночи по периметру лагеря. Да и сам лагерь не был погружен в тишину. Среди палаток ровными рядами выстраивались серые тени, в то время как голоса, медленно двигающиеся вдоль этих рядов, выкрикивали имена, на которые сразу же кто-то откликался. Мэт едва ли не сдерживал дыхание, пока эти равномерные выкрики не растаяли за спиной. Дисциплина – отличная штука. Но для других.

Мэт ехал верхом на Типуне рядом с фургоном Айз Седай, в середине длинной вереницы каравана, и вздрагивал каждый раз, когда лисья голова у него на груди становилась холодной, – это, кстати, начало происходить, когда они успели отъехать от места стоянки едва на милю. Судя по всему, Джолин времени не теряла. Фергин, управляясь с поводьями, болтал с Метвином о женщинах и лошадях. Оба лучились довольством, словно свиньи в клевере, но ни один не имел ни малейшего понятия, что происходит внутри фургона. Ладно хоть медальон просто оставался холодным, да тем дело и ограничилось. Айз Седай обращались лишь с маленькими потоками Силы. Но Мэту все равно не нравилось находиться так близко к тем, кто ее направляет. По опыту он знал, что Айз Седай носят беды в поясных кошелях и не особо стесняются их оттуда вываливать, не заботясь о том, кто окажется на пути. Нет уж, когда в голове скачут игральные кости, ближе чем на десять миль к Айз Седай подходить не стоит.

Мэт с большим удовольствием нагнал бы Туон и побеседовал с ней – и плевать, что Селусия и Гордеран услышат каждое слово, – но не стоит демонстрировать женщине чрезмерное рвение. Иначе она либо воспользуется этим, либо ускользнет от тебя, словно капля воды по смазанной жиром горячей сковородке. Туон и так уже вовсю понукает им, а у него осталось слишком мало времени на всякие ухаживания. Рано или поздно она скажет заветные слова, что завершат брачный обряд, – это так же верно, как и то, что вода мокрая, – но до этого ему нужно все-таки понять, что же Туон собой представляет, а это, как выяснилось, не так-то просто. По сравнению с этой юной леди даже головоломка кузнеца кажется совсем простой. Но как мужчина может жениться на женщине, если он совершенно ее не знает? И самое худшее, что Мэту просто необходимо убедить ее, что он все-таки нечто большее, чем просто Игрушка. Взять в жены женщину, которая тебя ни во что не ставит, – все равно что носить на себе гнездо черных шершней день и ночь напролет. Но что куда хуже, нужно научить Туон заботиться о нем, иначе придется прятаться от собственной жены, чтобы не стать ее да’ковале! Ну и венчает всю эту пирамиду то, что нужно успеть провернуть все это до того, как придется отправить ее обратно в Эбу Дар. Вот такое выходит милое рагу, – вероятно, варево очень вкусное и под стать какому-то герою из легенд, нечто такое, чем можно занять свободное время, пока не пришла пора отправиться на совершение какого-нибудь великого подвига. Но вот только проклятый Мэт Коутон вовсе не растреклятый герой! И все же ему предстоит это сделать, хотя ни времени, ни права на ошибки нет.

Так рано они снялись с лагеря впервые, но надежды Мэта на то, что шончан напугали Люка и вынудили его двигаться быстрее, очень скоро улетучились. Пока солнце карабкалось в зенит, они оставили позади группки каменных фермерских домов и построек, разбросанных по склонам холмов, и несколько деревенек, с крышами, крытыми черепицей или соломой. Редко попадавшиеся деревеньки обычно жались к дороге, а за ними виднелись обнесенные каменными оградами поля, отвоеванные у лесных массивов. Мужчины и женщины прекращали работать и глазели на тянущийся мимо караван, а детишки бежали следом, до тех пор пока родители не принимались окликать их. Однако во второй половине дня вереница фургонов добралась до поселения куда покрупнее. Рунниенская Переправа расположилась на берегу так называемой реки – в ширину она достигала самое большее двадцати шагов, а перейти ее можно было вброд, причем вода едва ли доходила бы до пояса, тем не менее через нее был перекинут каменный мост. Деревня не шла ни в какое сравнение с Джурадором, однако тут обнаружились четыре гостиницы, все – в три этажа, выстроены из камня и крытые синей или зеленой черепицей. Помимо этого, на берегу, между рекой и деревней, протянулось полмили утоптанной земли, где купцы могли оставлять на ночь свои фургоны. Фермы, окруженные обнесенными оградами полями, садами и пастбищами, создавали лоскутное одеяло, раскинувшееся вдоль дороги на добрую лигу, а может, и дальше, за холмы по обеим ее сторонам. По крайней мере, Мэт видел дома на этой стороне холмов. Для Люка этого было вполне достаточно.

Приказав установить на пустыре парусиновые стены – поближе к реке, чтобы было удобно поить животных, – Люка, напустив на себя важный вид, направился в деревню, надев предварительно алый до рези в глазах камзол и не менее алый плащ, так обильно расшитый золотыми звездами, что любой Лудильщик разрыдался бы от зависти. Когда над входом уже растянули огромную сине-красную вывеску, фургоны расставили по местам, собрали подмостки и почти закрепили стену, он вернулся в сопровождении трех мужчин и трех женщин. От Эбу Дар деревня находилась не так уж далеко, но, судя по всему, наряды прибывших едва ли имели отношение к тамошней моде. На мужчинах были короткие разноцветные шерстяные камзолы с угловатой вышивкой вдоль плеч и по рукавам и темные мешковатые штаны, заправленные в высокие, до колен, сапоги. Что же касается женщин, чьи волосы оказались искусно уложены кольцами на макушке, то их платья практически не уступали по яркости одеянию Люка – цветы щедро расцвечивали подолы узких юбок. У всех пришедших на поясе висели длинные ножи, причем у большинства клинки были прямыми. И каждый принимался любовно поглаживать рукоять, чуть кто-то осмеливался задержать на них взгляд. Это как раз не изменилось. Алтарская вспыльчивость осталась алтарской вспыльчивостью. Среди гостей были мэр городка, четыре владельца гостиниц и сухощавая седовласая женщина, которую все уважительно именовали не иначе как Матушка. Судя по тому, что и у кругленького мэра волосы не менее седые, да еще имеется лысина, и у всех содержателей гостиниц тоже можно найти ниточки седины в волосах, Мэт решил, что эта дама – местная Мудрая. Поэтому, когда она проходила мимо, он улыбнулся и коснулся пальцами полей шляпы, за что дама одарила его суровым взглядом и фыркнула, чем очень напомнила Найнив. Точно, все верно, Мудрая.

Широко улыбаясь и активно жестикулируя, Люка показывал им свои владения. Раскланиваясь и взмахивая полами алого плаща, он останавливался тут и там и заставлял то жонглеров, то гимнастов исполнить какой-нибудь трюк для гостей. Но когда последние отправились восвояси обратно в деревню и скрылись за поворотом дороги, улыбка Люка сменилась кислой гримасой.

– Подавай им бесплатный вход для них самих, для их мужей и жен и для всех их детей, – проворчал он Мэту. – И если какому-нибудь купцу заблагорассудится съехать с дороги, мне наказано немедленно сворачивать лавочку. Грубить они вовсе не грубили, но заявили обо всем недвусмысленно, особенно эта Матушка Дарвале. Да если бы эта навозная куча привлекала к себе купцов! Воры и пройдохи, вот они кто, Коутон. Все эти деревенщины – воры и пройдохи, и честные парни, вроде меня, отданы им на милость!

Вскоре Люка подсчитал, сколько он здесь заработает, даже если кого-то и придется впустить, не взяв входной платы, однако не прекратил сетовать на судьбу даже тогда, когда очередь на вход растянулась не хуже, чем в Джурадоре. К своим жалобам он еще прибавил и стенания по поводу того, сколько бы ему перепало, задержись балаган еще на денька три-четыре в соляном городке. Теперь речь уже шла о трех-четырех днях, но, вполне вероятно, он проторчал бы там и дольше, пока людской поток не иссяк бы окончательно. А может, эти трое шончан – воздействие та’верена? Вряд ли, но мысль неплохая. Но теперь все уже в прошлом.

Вот так они и передвигались. В лучшем случае по две или по три лиги в день, неспешным шагом, причем Люка постоянно находил какой-то городок или группку деревень, которые ну просто умоляли его остановиться. Или, точнее сказать, городок или группка деревень, чье серебро умоляло его не проезжать мимо. И даже если по пути им попадались лишь деревушки, недостойные усилий по возведению парусиновой стены, Люка не давал каравану сделать больше четырех лиг. Он не хотел рисковать и разбивать лагерь прямо у дороги. Если возможности устроить представление не подворачивалось, Люка предпочитал подыскать большую поляну или пустырь, где спокойно могли разместиться все его фургоны, даже пусть ему придется до хрипоты торговаться с местным фермером, чтобы их пустили на заброшенное пастбище. Причем весь следующий день Люка будет бурчать о невероятной цене, даже если стоянка обошлась ему не дороже серебряного пенни. Очень уж он не любил развязывать тесемки кошелька. Таков уж Люка.

Вереницы купеческих фургонов сновали туда-сюда по хорошо накатанной дороге – за ними клубились облачка пыли. Купцы стремились доставить свои товары на рынок как можно скорее. Еще то тут, то там попадались караваны похожих на ящики фургонов Лудильщиков – по раскраске они не уступали ни одной из балаганных повозок, не считая разве что обиталища Люка. Все они направлялись в сторону Эбу Дар, что очень странно, и двигались не быстрее каравана Люка. Поэтому, судя по тому, что все они двигались в противоположном направлении, вряд ли какой-нибудь из них нагонит странствующее представление. На протяжении всех этих каждодневных двух или трех лиг игральные кости в голове громыхали так, что Мэт постоянно гадал, что же ждет его за очередным поворотом дороги и не наступает ли судьба ему на пятки. От этого, хочешь не хочешь, станет не по себе.

В первую ночь, проведенную неподалеку от Рунниенской Переправы, Мэт отправился к Алудре. Рядом со своим ярко-голубым фургоном она отгородила парусиновой восьмифутовой стеной небольшой участок для запуска ночных цветов. Когда Мэт откинул полог входа и нырнул внутрь, женщина выпрямилась и сердито воззрилась на вошедшего. В свете фонаря, стоящего на земле, Мэт разглядел, что в руках она держит темный шар размером с арбуз. Рунниенская Переправа заслуживала лишь одного ночного цветка. Алудра открыла рот, явно собираясь выставить непрошеного гостя вон. Даже Люка не было дозволено сюда входить.

– Пусковые трубы, – быстро проговорил Мэт, указывая на окованную металлом деревянную трубу ростом с него и диаметром в фут, установленную вертикально на прочное деревянное основание. – Для этого тебе и нужен литейщик. Чтобы отлить пусковые трубы из бронзы. Только мне не понятно зачем.

Странная мысль, если учесть, что любую из ее деревянных труб без особого труда могут поднять двое мужчин и спокойно погрузить в фургон, где хранились остальные трубы и прочее имущество Алудры. А для погрузки бронзовой пусковой трубы потребуется ворот. Но единственное, что пришло Мэту в голову, была бронзовая труба.

Свет фонаря падал на женщину сзади, и поэтому Мэт не мог видеть выражения ее лица, оставшегося в тени, но она довольно долго молчала.

– Какой умница, – наконец произнесла Алудра. От легкого движения головой ее украшенные бусинами косички мелодично защелкали. Она засмеялась низким, грудным смехом. – Мне стоит следить за своими словами. Всегда попадаю в неприятности, когда даю необдуманные обещания сообразительным молодым людям. И не думай, что я стану раскрывать пред тобой тайны, которые заставят тебя покраснеть. Не сейчас. По-моему, ты и так уже жонглируешь двумя женщинами. И я не позволю тебе жонглировать мной.

– Так я прав? – Ему едва удалось скрыть недоверчивые нотки.

– Да, – ответила она. И швырнула в него шаром, скрывавшим внутри ночной цветок!

Выругавшись от неожиданности, Мэт поймал его и осмелился снова начать дышать, только когда удостоверился, что надежно сжимает шар в руках. Оболочка его была вроде как из плотной кожи, с одного боку виднелся короткий обрезок фитиля. Мэт знал кое-что о фейерверках поменьше, они взрывались либо от огня, либо от соприкосновения содержимого с воздухом; правда, однажды ему удалось распотрошить один фейерверк без последствий. Но разве можно предсказать, от чего взорвется такой здоровенный ночной цветок? Фейерверк, что он вскрыл, спокойно умещался в ладони. Ночной же цветок такого размера наверняка разнесет его и Алудру на куски.

И тут Мэт почувствовал себя дураком. Разве стала бы она бросаться фейерверками, если бы это было опасно? Он принялся перекидывать шар с ладони на ладонь. Старательно пытаясь не охать от ужаса при каждом движении. Просто чтобы хоть что-то делать.

– И как же бронзовые пусковые трубы сделают из фейерверков грозное оружие? – (Именно это и нужно было Алудре, оружие против шончан, чтобы отомстить за уничтожение гильдии иллюминаторов.) – Они и так мне кажутся весьма внушительными.

Алудра отняла у Мэта ночной цветок, бормоча что-то о неуклюжих олухах, и, вертя шар в руках, принялась рассматривать его кожаную поверхность. Видимо, не так уж все и безопасно, как он полагал.

– Соответствующая пусковая труба, – заметила она, удостоверившись, что кожаная поверхность не повреждена, – отправит этот шар шагов на триста вверх. Если верно рассчитать мощность заряда. Или запустит снаряд намного дальше, если установить трубу под нужным углом по отношению к земле. Но не так далеко, как мне нужно. Если забить заряд достаточно мощный, чтобы шар преодолел необходимое расстояние, то деревянная труба просто разлетится на куски. А с бронзовой трубой я могла бы делать заряды, способные отправлять снаряды поменьше этого почти на две мили вдаль. Если сделать так, чтобы запальный шнур горел медленнее, все становится вполне реальным. И шары будут поменьше и потяжелее, из железа. И никаких тебе больше цветных завитков, только взрывной заряд.

Мэт аж присвистнул сквозь зубы, представив себе, как ревущее пламя взрывается в колонне вражеских солдат, которые даже не успели подойти на достаточное расстояние, чтобы как следует разглядеть противника. Должно быть, крайне неприятная вещь. Это не хуже, чем Айз Седай или Аша’ман в твоих рядах. Даже лучше. Чтобы Айз Седай применили Силу как оружие, их жизни должна грозить непосредственная опасность, а о сотнях Аша’манов он пока что слышал только слухи, и с каждым разом слухи обрастают все новыми и невероятными подробностями. Кроме того, если Аша’маны – это нечто, похожее на Айз Седай, то они начнут еще размышлять, где они нужнее и как лучше поступить, и только потом полезут в драку. Мэт стал прикидывать, как стоит использовать бронзовые трубы Алудры, и тотчас заметил очевидный дефект. Все твое преимущество испарится, если враг пожалует с другой стороны, а еще, чего доброго, – сзади, а раз для того, чтобы передвигать эти штуки, понадобятся вроты…

– Эти бронзовые пусковые трубы…

– Драконы, – поправила Алудра. – Пусковые трубы – это для запуска ночных цветов. Для того чтобы радовать глаз. А новые трубы я назову драконами, и шончан завоют, когда мои драконы набросятся на них.

Эти слова она произнесла зловещим и непреклонным тоном – точно провела острым каменным осколком.

– Ну хорошо, пусть будут драконы. Как бы ты их ни назвала, они все равно получатся тяжелыми и неповоротливыми. Может, тебе стоит поставить их на колеса? Как фургон или тележку? И даже в таком случае не окажутся ли они слишком тяжелыми? Смогут ли, например, кони сдвинуть их с места?

Женщина снова рассмеялась:

– Приятно видеть, что за этой симпатичной мордашкой скрывается светлая голова.

Взобравшись на складную лестницу из трех ступенек, так что жерло трубы оказалось на уровне ее талии, Алудра поместила шар в отверстие фитилем вниз. Снаряд скользнул было внутрь, но застрял, его бок куполом торчал теперь из трубы.

– Дай-ка мне вон ту штуку, – попросила женщина, указывая на шест, по длине и толщине напоминавший боевой посох.

Когда Мэт вручил ей требуемое, Алудра перехватила шест повыше и, используя кожаную насадку на одном конце, пропихнула упершийся было шар глубже. Больших усилий это не потребовало.

– Я уже нарисовала чертежи для драконьей повозки. Четверка лошадей запросто справится с одной такой, даже если сзади прицепить еще и вторую тележку для перевозки яиц. Это больше не ночные цветы. Драконьи яйца. Как видишь, я долго размышляла над тем, как использовать моих драконов. Не только придумывала, как их сделать. – Вытащив шест с насадкой из трубы, она спустилась и подхватила фонарь. – Пойдем. Нужно на пару секунд превратить небеса в цветущий сад. А потом я хочу поужинать и отправиться в постель.

Снаружи рядом с парусиновой выгородкой стояла деревянная стойка, заполненная куда более причудливыми инструментами – палками с раздвоенным концом, щипцами величиной с Мэта и другими не менее странными предметами, причем все они были сделаны из дерева. Поставив фонарь на землю, Алудра поместила шест с насадкой на стойку и взяла с полки прямоугольную деревянную коробочку.

– Ты наверняка хочешь узнать секрет изготовления смесей, верно? Ну что ж, я сама пообещала. Я – все, что осталось от гильдии, – с горечью прибавила она, сдвигая крышку коробочки. Эта коробочка была странной: она представляла собой кусок дерева, в котором были просверлены дырочки, и в каждую из них была вставлена тонкая палочка. Алудра вытащила одну из них и водворила крышку на место. – Теперь я сама могу решать, что тайна, а что нет.

– Послушай, я хочу, чтобы ты отправилась с нами. Я знаю одного кое-кого, кто будет просто счастлив заплатить за отливку твоих драконов в таком количестве, в каком тебе захочется. Да он всех литейщиков от Андора до Тира заставит перестать делать колокола и начать отливать драконов.

Как ни пытался Мэт избежать упоминания имени Ранда, в голове все-таки возник цветной вихрь, который тотчас превратился в Ранда – полностью одетого, благодарение Свету! – при свете лампы беседующего с Лойалом в обшитой деревянными панелями комнате. Там были еще люди, но видение сосредоточилось на Ранде и исчезло так быстро, что Мэт не успел разглядеть, кто же это был. Но он точно видел то, что происходило в данный момент, каким бы невероятным это ни казалось. Очень радостно, конечно, снова увидеть Лойала, но, чтоб ему сгореть, должен же быть способ не пускать такие вещи себе в голову!

– А если он не заинтересуется, – в мозгу снова завертелись цветные всполохи, но Мэт не дал им сформироваться во что-то осмысленное, и они растаяли, – то я сам заплачу за отливку сотни. В любом случае это немало.

Рано или поздно Отряду Красной руки предстоит сразиться с шончан и уж наверняка доведется схлестнуться и с троллоками. И Мэт должен быть с ним, когда случится заваруха. И никуда от этого не денешься. Если Мэт попытается как-то отвертеться, то, что он является растреклятым та’вереном, швырнет его в самую гущу событий. Поэтому Мэт не собирался жалеть золота на то, что сможет сразить противника прежде, чем врагам удастся подобраться настолько близко, чтобы угрожать наделать дыр в его шкуре.

Алудра склонила голову набок и поджала розовые губки:

– И что же это за могущественный человек?

– Это должно остаться между нами. Эту тайну знают Том и Джуилин, Эгинин с Домоном, еще Айз Седай – Теслин и Джолин по крайней мере, Ванин и «краснорукие». Но больше никто. И я хочу, чтобы так и оставалось. – Кровь и проклятый пепел! И так уже набирается пропасть народу! Мэт дождался, когда женщина коротко кивнула. – Это Дракон Возрожденный.

Цвета взвились, закружились и, несмотря на сопротивление Мэта, на миг сложились в образы Ранда и Лойала. Все совсем не так просто, как он думал.

– Ты знаком с Драконом Возрожденным? – недоверчиво протянула она.

– Мы выросли в одной деревне, – буркнул он, пытаясь прогнать безумствующие цвета. На этот раз им так и не удалось слиться в четкую картинку. – Если не веришь, спроси у Теслин и Джолин. Или у Тома. Но не рассказывай об этом никому другому. Это тайна, помнишь?

– Гильдия стала моей жизнью с тех пор, как я была несмышленой девчонкой. – Алудра чиркнула палочкой по боковой стороне коробочки, и на конце щепки вспыхнуло пламя! Запахло серой. – Драконы, теперь моя жизнь – это они. Драконы и месть шончан. – Склонившись, она поднесла пылающую палочку к концу темного запального шнура, уходящего за парусиновую стенку. Как только шнур загорелся, женщина помахала щепкой, чтобы загасить ее, а потом отбросила в сторону. Шипя и плюясь, пламя побежало вдоль шнура. – Мне кажется, я тебе верю. – Женщина протянула Мэту свободную руку. – Когда ты соберешься уходить, я отправлюсь с тобой. И ты поможешь мне изготовить много драконов.

На секунду, когда Мэт сжал руку Алудры, ему показалось, что игральные кости в голове внезапно успокоились, но спустя один удар сердца они снова пустились в пляс. Это все воображение. И все же соглашение с Алудрой может помочь выжить Отряду Красной руки, а заодно и самому Мэту Коутону. Правда, случившееся сейчас вряд ли назовешь чем-то судьбоносным. Все равно Мэту придется участвовать в этих битвах, и как бы хорошо ты ни планировал свои действия, как бы старательно ни обучал солдат, все равно в исходе сражения немало решает удача. Даже для него. Этого даже эти драконы не изменят. Но разве прежде игральные кости стучали так же громко? Мэту казалось, что нет, но разве можно быть уверенным? Раньше они никогда не замедлялись, они либо останавливались, либо продолжали перекатываться. Должно быть, всему виной воображение.

За выгородкой раздался гулкий взрыв, над парусиновой стеной взвилось облако едкого дыма. Через несколько мгновений в темном небе над Рунниенской Переправой расцвел ночной цветок – огромный светящийся шар, переливающийся красными и зелеными огнями. Позже он раз за разом расцветал уже в сновидениях Мэта, и этой ночью, и много последующих ночей, – среди мчащихся друг на друга всадников и ломающихся копий этот шар раздирал на куски плоть, как – такое он однажды видел – фейерверк камень. В ночных кошмарах Мэт пытался ловить смертоносные цветы руками, пытался остановить их, но они сыпались неиссякающим потоком на сотнях полей сражений. И тогда Мэт плакал во сне, видя столько смертей и разрушений. И почему-то казалось, что стук игральных костей звучал у него в голове смехом. Чужим смехом. Смехом Темного.

Утром следующего дня, когда солнце только-только начало путешествие по безоблачному небу, Мэт сидел на ступеньках своего зеленого фургона и аккуратно скоблил острым ножом черный шест, предназначенный для изготовления двуреченского лука, – здесь нужна осторожность, можно даже сказать нежность: одно неловкое движение, и вся работа пойдет насмарку, – когда появились Эгинин и Домон. Странно, но оба они были одеты с особой тщательностью, в лучшее, что нашлось у каждого. Мэт оказался не единственным, кто приобрел в Джурадоре отрез ткани, но без денежных посулов Мэта швеи не торопились дошивать наряды для Домона и Эгинин. На голубоглазой шончанке было ярко-зеленое платье, его лиф до высокого, под горло, ворота и рукава густо покрывали крохотные вышитые белые и желтые цветочки. Тонкий шарф, тоже весь в цветочках, удерживал ее длинный черный парик. Домон выглядел несколько чуднó: короткие волосы, иллианская бородка с выбритой верхней губой, поношенный коричневый камзол, доведенный щеткой хоть до какого-то подобия опрятности. Парочка протиснулась мимо Мэта и поспешила прочь, не проронив ни слова. Мэт и думать забыл о них, пока примерно через час эти двое не вернулись и не сообщили, что были в деревне, где Матушка Дарвале их поженила.

У Мэта отвисла челюсть. Суровые черты лица Эгинин и пронзительный взгляд говорили отнюдь не о покладистом характере. Что же заставило Домона жениться на этой женщине? Все равно что на медведице жениться. Сообразив, что иллианец неодобрительно поглядывает на него, Мэт поспешно поднялся на ноги и, опираясь на шест, отвесил приличествующий случаю поклон:

– Мои поздравления, мастер Домон. Мои поздравления, госпожа Домон. Да осияет Свет вас обоих. – А что еще он мог сказать?

Домон продолжал пристально смотреть на него, будто читал все мысли, а Эгинин фыркнула.

– Меня зовут Лильвин Бескорабельная, Коутон, – промолвила она, растягивая слова. – Это имя было дано мне, и с этим именем я умру. И имя это – хорошее, раз именно оно помогло принять решение, которое мне стоило принять несколькими неделями раньше. – Сдвинув брови, она искоса взглянула на Домона. – Ты же понимаешь, почему я не могу взять твое имя, да, Байл?

– Конечно, девочка моя, – нежно ответил Домон, положив мощную руку ей на плечо, – пока ты моя жена, можешь носить любое имя, какое только тебе заблагорассудится, ведь я приму тебя любой, ты же знаешь.

Эгинин улыбнулась и положила свою ладонь поверх его руки. Домон тоже заулыбался. О Свет, но от этой парочки начинает подташнивать! Если женитьба заставляет мужчин так приторно улыбаться… Что ж, только не Мэта Коутона. Может, муж из него выйдет не лучше, но Мэт Коутон не станет вести себя как полный придурок.