Текст книги "Нож сновидений"

Именно поэтому Мэт переселился в палатку в зеленую полоску, не очень-то просторную, принадлежавшую двум тощим братьям-доманийцам, которые пожирали огонь и глотали мечи. Даже Том признавал, что Балат и Абар – парни хорошие, тем более что они пользовались уважением всех артистов, отчего им всегда доставалось на стоянках хорошее место. Но их палатка стоила ему столько же, сколько целый фургон! Все знали, что у Мэта водятся деньги, и поэтому, когда он попытался сбить цену, братья принялись тяжело вздыхать, будто продавали родной дом. Ну что делать, новоявленным жениху с невестой нужно уединяться, и Мэт был рад предоставить им это уединение, тем более что тогда и ему не придется терпеть их томные взгляды друг на друга. И, кроме всего прочего, ему надоело через раз спать на полу. В палатке у него была своя походная кровать – в любом случае она, пусть узкая и жесткая, все-таки куда мягче голых досок пола, – и он, и только он спал на ней каждую ночь. И места тут у него стало побольше, чем в фургоне, даже после того, как сюда перенесли всю его одежду, которую разложили по двум окованным медью сундукам. Теперь тут стоял личный умывальник, немного расшатанный стул с решетчатой спинкой, прочный табурет и стол, на котором как раз помещались тарелка с кружкой и пара весьма сносных латунных светильников. Сундук с золотом Мэт оставил в зеленом фургоне. Только слепой дурак решится ограбить Домона. И только сумасшедшему взбредет в голову грабить Эгинин. Ну или Лильвин, если она так настаивает, хотя Мэт все еще надеялся, что однажды шончанка все-таки опомнится. Проведя первую ночь неподалеку от фургона Айз Седай, отчего медальон в форме лисьей головы ни на минуту не прекращал холодить грудь, Мэт распорядился перенести свое обиталище поближе к фургону Туон, входом к нему, и проследил, чтобы «краснорукие» возвели его прежде, чем кто-то начнет заявлять о своих правах на это место.

– Ты решил сделаться моим стражем? – холодно поинтересовалась Туон, впервые увидев полосатую палатку.

– Нет, – ответил Мэт. – Просто хочу почаще тебя видеть.

Света ради, это чистая правда! Ну, если не считать желания убраться подальше от Айз Седай, то все остальное – правда! Однако Туон сделала пальцами какой-то знак Селусии, после чего обе разразились диким хихиканьем. Справившись со смехом, они направились к выгоревшему на солнце фиолетовому фургону с важностью, достойной королевской процессии. Ох уж эти женщины!

В палатке Мэт редко оставался один. После смерти Налесина он взял Лопина к себе на службу камердинером, и пухлый тайренец, с квадратным лицом и бородой, спускающейся на грудь, вечно склонял лысую голову в поклонах и спрашивал, что «милорд» желает откушать или не подать ли «милорду» вина, чая или сушеных фиг в карамели, которые верный слуга где-то раздобыл. Лопин очень гордился своей способностью доставать лакомства тогда, когда это казалось невозможным. Порой он принимался рыться в сундуках и перебирать одежду Мэта, в поисках того, что нужно зачинить, постирать или погладить. И всегда что-то обнаруживалось, хотя Мэту казалось, что стирать или чинить там нечего. Нерим, меланхоличный слуга Талманеса, частенько составлял Лопину компанию, главным образом потому, что ему – седому тощему кайриэнцу – было скучно. Мэт не понимал, как может быть скучно человеку, которому ничего не нужно делать. Нерим постоянно сыпал печальными комментариями, как, должно быть, плохо живется Талманесу без него, и по пять раз в день сетовал, что Талманес наверняка уже отдал его место кому-то другому, а теперь ему, бедняге, приходится чуть ли не сражаться с Лопином за право постирать или заштопать что-нибудь. Он даже с нетерпением ждет очереди чистить и ваксить сапоги Мэта!

Ноэл заходил поведать какую-нибудь из своих небылиц, а Олвер забегал поиграть в камни или в «змей и лисиц», когда Туон надоедало играть с ним. Том приходил поделиться сплетнями, услышанными в городках и деревнях, и предпочитал играть в камни; раздумывая над решающим ходом, он принимался поглаживать костяшками пальцев длинные белые усы. Джуилин тоже сообщал о происходящем, но всегда приводил с собой Аматеру. Бывшая панарх Тарабона казалась Мэту весьма привлекательной, и он понимал, почему ловец воров так ею увлечен. Ее нежные розовые губки просто созданы для поцелуев, и она так льнула к руке Джуилина, словно могла ответить на его чувства. Но ее огромные глаза всегда с ужасом поглядывали в сторону фургона Туон, даже когда они находились у Мэта в палатке, и Джуилину приходилось прилагать все усилия, чтобы при взгляде на Туон или Селусию женщина не падала на колени и не припадала лицом к земле. Вдобавок Аматера точно так же вела себя в присутствии Эгинин и даже при виде Бетамин и Ситы. Мысли о том, что бедняжка была да’ковале всего несколько месяцев, заставляли Мэта нервничать. Не намерена же Туон и вправду сделать из него да’ковале, когда сама собирается с ним пожениться? Или все-таки намерена?

Вскоре Мэт запретил всем пересказывать ему слухи о Ранде. Бороться с возникающими в голове цветными вихрями было крайне сложно, тем более что верх над видениями он одерживал не чаще, чем проигрывал. Иногда все было нормально, но порой перед Мэтом представали образы Ранда и Мин, и эта парочка вела себя крайне непристойно. В любом случае слухи все время оказывались, по сути, одними и теми же. Дракон Возрожденный мертв, его убили Айз Седай, Аша’маны, шончан или еще какая-нибудь нечисть. Нет, он скрывается, он тайно собирает армию либо совершает ту или иную какую глупость, и прочие россказни в подобном духе – новости менялись от деревни к деревне или даже от таверны к таверне. Единственное, что было очевидно: Ранда больше нет в Кайриэне и никто понятия не имеет, где же он. Дракон Возрожденный исчез.

Удивительно, насколько алтарские фермеры и деревенские жители обеспокоены этим. Не меньше, чем проезжие купцы и весь люд, работающий на них. Никто не знает о Драконе Возрожденном ничего, кроме тех баек, что сами постоянно пересказывают друг дружке, и все же его исчезновение внушает всем страх. Том и Джуилин совершенно ясно об этом говорили, пока Мэт не запретил им касаться этой темы. А что, если Дракон Возрожденный действительно мертв? Что тогда будет с миром? Эти вопросы задают люди поутру за завтраком и вечером, перед тем как идти спать. Мэт сказал бы им, что Ранд жив – проклятые видения не дают в этом усомниться, – но вот объяснить, откуда ему это известно, будет куда сложнее. Похоже, даже Том и Джуилин с сомнением относятся к его истории про цвета. Купцы и все остальные просто сочтут его сумасшедшим. А если даже все вдруг поверят ему, то это только распространит массу лишних слухов, из-за которых шончан, вероятнее всего, отправятся пойти по следу Мэта. Избавиться от этих проклятых цветных коловращений в голове – вот все, что ему нужно.

После переезда Мэта в палатку артисты начали странно на него посматривать, можно сказать, с любопытством. Сначала он бежит с Эгинин – Лильвин, раз она так настойчиво просит, – причем Домон предположительно является ее слугой, а теперь она выходит замуж за Домона и Мэт окончательно съезжает из фургона. Часть труппы сочла это хорошей расплатой за то, что Мэт постоянно волочится за Туон, но, как ни удивительно, не меньшая часть отнеслась к нему с симпатией. Пара-тройка мужчин посочувствовали, сославшись на непостоянство женщин, – ну, по крайней мере, когда поблизости не было ни одной представительницы прекрасного пола, – а кое-кто из незамужних дам, гимнасток, акробаток и портних, даже начал поглядывать на Мэта с излишней теплотой. Быть может, подобное отношение ему и понравилось бы, не стремись они одарить его затуманенными взглядами в присутствии Туон. Когда такое случилось в первый раз, Мэт так удивился, что у него глаза чуть не выскочили из орбит. А Туон, судя по всему, нашла это очень забавным! Судя по всему. Только дурак судит о том, что происходит в голове у женщины, по улыбке на ее лице.

Мэт обедал с Туон каждый полдень, если караван располагался лагерем, и даже стал приходить на вечернюю партию в камни пораньше, чтобы ей приходилось кормить его еще и ужином. Свет свидетель, нерушимая истина: если заставишь женщину кормить себя на постоянной основе, значит ты на полпути к победе. Ну, по крайней мере, они вместе обедали, если его пускали в фургон. Однажды вечером Мэт обнаружил, что дверь заперта на засов, и никакие уговоры не заставили Туон с Селусией открыть. Видите ли, днем в фургон залетела птица, а это – якобы невероятно плохое предзнаменование, в честь чего обе решили посвятить вечер молитвам и самосозерцанию, чтобы отвратить возможное зло. Такое ощущение, что эти две просто живут суевериями. Туон или Селусия, а то и обе делали руками странные пассы при виде порванной паутины с сидящим в ней пауком. Туон с самым серьезным видом, как будто это имело какой смысл, объяснила, что убрать паутину можно, только выгнав оттуда паука, а иначе это грозит смертью одного из близких в течение месяца. Увидев, что стая птиц долго кружится на одном месте, парочка пророчила бурю, а преградив пальцем путь веренице муравьев, они засекали, сколько времени понадобится насекомым, чтобы вновь выстроиться друг за другом, после чего сообщали, сколько дней будет стоять хорошая погода, и не важно, что эти приметы не оправдывались. О да, после появления тех птиц – ворон, что само по себе плохо, – три дня шел дождь, и бурей даже не пахло. Просто противная серая морось.

– Должно быть, Селусия просчиталась с муравьями, – заметила Туон и, изящно изогнув пальцы, поставила камень на доску.

Селусия, в белой блузке и в коричневом платье для верховой езды, наблюдавшая за игрой через плечо госпожи, кивнула. Как всегда, ее золотистые короткие волосы украшал платок, который она носила даже в помещении. Сегодня он был из красно-золотого шелка. Туон же вся была затянута в голубую шелковую парчу – на ней была куртка странного покроя длиной до бедер и юбка-штаны для верховой езды, такая узкая, что походила больше не собственно на юбку, а на широкие штаны. Каждый раз его будущая жена довольно долго и в подробностях втолковывала портнихам, что же она хочет получить в итоге, и почти всегда ее наряд оказывался для Мэта открытием – подобной одежды он в жизни не видывал. По его предположению, все ее туалеты были пошиты по шончанской моде, хотя у Туон едва ли нашлось бы платье для верховой езды, которое, когда девушка покидала фургон, не вызывало бы обсуждения. Дождь мягко стучал по крыше фургона.

– Видимо, в предсказание птиц вмешались муравьи. Это не так-то просто, Игрушка. В таких вещах тебе надо научиться разбираться. Хочу, чтобы ты понимал, что к чему.

Мэт кивнул, будто бы соглашаясь, и сделал ход черным камнем. И это она говорила что-то о суеверии, когда он беспокоился о во`ронах и воро`нах?! Однако умение держать язык за зубами – полезный навык в обществе женщин. В обществе мужчин тоже, но при женщинах надо следить за этим с особым тщанием. Понять, что разозлит мужчину, проще.

Но разговор с Туон оказался опасен не только этим.

– Что тебе известно о Драконе Возрожденном? – спросила она как-то вечером.

Мэт как раз набрал в рот вина, так что цветные всполохи, затянувшие вихрем сознание, потонули в приступе кашля. Вино не сильно отличалось от уксуса; даже у Нерима наступили тяжелые времена – хорошее вино сейчас вряд ли найдешь.

– Ну, он – Дракон Возрожденный, – ответил Мэт, когда снова смог говорить, и стер рукой с подбородка капли вина. На секунду он увидел Ранда, с аппетитом жующего за большим темным столом. – Что еще нужно знать?

Селусия заботливо наполнила ему бокал.

– Многое, Игрушка. Например, то, что до Тармон Гай’дон он должен преклонить колени перед Хрустальным троном. Во всех пророчествах так сказано, а я даже не сумела выяснить, где он находится. И это еще важнее, если он, как я предполагаю, – тот, кто трубил в Рог Валир.

– Рог Валир? – слабо откликнулся Мэт. И что еще говорят эти пророчества? – Так, значит, Рог нашелся?

– Ну, раз в него трубили, то, наверное, его сначала нашли, верно? – сухо заметила Туон. – Меня очень беспокоят те доклады, которые я видела и которые приходили оттуда, где это произошло. Из места под названием Фалме. Очень встревожили. Сохранить того, кто трубил в Рог, будь то мужчина или женщина, столь же важно, как сохранить самого Дракона Возрожденного. Ты будешь ходить, а, Игрушка?

Мэт сделал ход, но в голове стоял полнейший бедлам: цвета крутились, исчезали и перемешивались, но никак не складывались в отчетливый образ. Если честно, в таком состоянии ему вряд ли удастся выжать даже ничью из сложившейся на доске заведомо выигрышной для него позиции.

– Что-то к концу ты стал плохо играть, – пробормотала Туон, задумчиво сдвинув брови, и склонилась над доской, на которой черными и белыми камнями были заняты примерно равные области.

Мэту было невыносимо сознавать, что сейчас она как раз пытается сопоставить ход их беседы и момент, когда он начал играть плохо. Разговаривать с ней – все равно что идти по тоненькой, слегка подгнившей доске, перекинутой через ущелье. Один неверный шаг, и Мэт Коутон окажется не живее прошлогодней баранины. Но он просто обязан пройти по этой доске. Проклятье, у него нет выбора. Хм, и он получает от этого удовольствие. В каком-то смысле. Чем дольше он находится подле Туон, тем больше возможностей в подробностях запомнить это личико в форме сердечка, чтобы потом, прикрыв глаза, без труда воскресить его в памяти. Но шанс ошибиться подстерегает на каждом шагу. Это тоже яснее ясного.

Преподнеся однажды Туон букетик цветов из шелка, Мэт несколько дней подряд приходил без подарков. В какой-то момент ему даже стало казаться, что он замечает признаки разочарования на ее лице, когда является с пустыми руками. И вот четыре дня спустя после отбытия из Джурадора, когда солнце еще только начинало освещать лучами безоблачное небо, Мэт пригласил Туон и Селусию покинуть фиолетовый фургон. Ну, по правде говоря, ему нужна была только Туон, но Селусия, видимо, считала себя ее тенью и пресекала все попытки их разлучить. Как-то раз он уже попробовал пошутить на этот счет, но обе женщины продолжали идти дальше, даже не удосужившись прервать беседу, будто бы он ничего и не говорил. Но Мэта утешало то, что Туон посмеялась бы над этой шуткой, хотя порой создавалось впечатление, что у нее нет чувства юмора вообще. Селусия, завернувшаяся в зеленый шерстяной плащ с капюшоном – красный платок, однако, был оставлен на виду, – окинула Мэта подозрительным взглядом. Что ж, она постоянно так делала. Туон не так трепетно относилась к своему платку, тем более что под надвинутым капюшоном голубого плаща длина темных волос не так заметна.

– Закрой глаза, Сокровище, – попросил Мэт, – у меня для тебя сюрприз.

– Обожаю сюрпризы, – ответила Туон и закрыла ладошками свои огромные глаза. На какое-то мгновение она даже заулыбалась в предвкушении, но только лишь на мгновение. – Некоторые сюрпризы, Игрушка.

Фраза прозвучала как предупреждение. Селусия стояла подле Туон с непринужденным видом, но что-то подсказывало Мэту, что эта полногрудая женщина напряжена, словно кошка, готовая к прыжку. Видимо, как раз она-то сюрпризов не любит.

– Подождите здесь, – сказал он и исчез за углом фиолетового фургона. Через несколько секунд он появился снова, ведя в поводу оседланных и взнузданных «лезвие» и Типуна. Кобыла ступала легко, приплясывая в ожидании прогулки. – Теперь можешь смотреть. Я подумал, ты не будешь против прокатиться верхом.

У них в распоряжении куча времени; лагерь как будто вымер. Только кое-где над фургонами были заметны дымки, поднимающиеся из металлических труб.

– Она твоя, – добавил Мэт и чуть не одеревенел, едва лишь договорил последние слова.

На этот раз никаких сомнений быть не могло. Только он сказал, что лошадь теперь принадлежит Туон, как вдруг игральные кости в голове застучали не так громко. Не то чтобы они остановились, нет, и не замедлились; в этом Мэт был уверен. Такое ощущение, что там перекатывался не один комплект кубиков. Один из них действительно остановился после разговора с Алудрой, а другой – сейчас, когда Мэт сообщил Туон, что «лезвие» – ее. Это само по себе странно – что такого судьбоносного для него в том, что он подарил ей лошадь? Но, Свет, непросто было разобраться, когда всего один набор костей предупредительно постукивал в черепной коробке. А сколько еще сейчас грохочут у него в голове? Сколько еще судьбоносных моментов вот-вот обрушится на него?

Туон тут же подскочила к «лезвию». Она непрерывно улыбалась, пока осматривала кобылу – не менее тщательно, чем сам Мэт. В конце концов, она же развлекалась тем, что дрессировала лошадей. Лошадей и дамани, помоги ему Свет! Селусия внимательно изучала Мэта, но для него ее лицо казалось непроницаемой маской. Дело в подарке или в том, что он вдруг застыл столбом?

– Это – «лезвие», – заметил Мэт, поглаживая Типуна по носу. Мерин был как следует вышколен, но рвение «лезвия», похоже, оказалось заразительным. – Доманийская знать предпочитают лошадей породы, которая зовется «лезвие». Такую вряд ли встретишь за пределами Арад Домана. Как ее назовешь?

– Плохая примета – давать кличку лошади до того, как узнаешь ее ход, – ответила Туон, беря в руки поводья. Она сияла. А огромные глаза лучились радостью. – Просто замечательное животное, Игрушка. Чудесный подарок. Или у тебя наметан глаз на лошадей, или тебе здорово повезло.

– Скорее наметан глаз, Сокровище, – осторожно отметил Мэт. Что-то она чересчур счастлива по поводу подарка.

– Поверю тебе на слово. А где конь для Селусии?

Ну что ж. Но попробовать стоило. Умный мужчина всегда подстрахуется. На короткий свист прибежал Метвин, ведя под уздцы коня в яблоках, уже оседланного. Мэт сделал вид, что не заметил широкую ухмылку на бледном лице мужчины. Кайриэнец из Отряда Красной руки заранее был уверен, что Мэту не удастся отделаться от Селусии. Только вот ухмыляться ему так не стоило. Мэт счел, что мерин-десятилетка окажется достаточно покладистым для нее, – на его памяти горничные редко оказывались сносными наездницами. Однако Селусия осмотрела животное не менее тщательно, чем Туон. По взгляду, обращенному на него, когда осмотр был закончен, Мэт понял, что она согласна ехать на этой лошади и не будет устраивать истерик, но предложенное животное оставляет желать лучшего. Женщины умеют выразить взглядом удивительно много.

Выбравшись за пределы лагеря, Туон сначала пустила кобылу по дороге шагом, потом рысью, а затем и вовсе перешла на легкий галоп. Из утоптанной желтой глины дороги то тут, то там торчали ребра камней, некогда составлявших покрытие древнего тракта. Для хорошо подкованной лошади такая поверхность не станет помехой, так что Мэт предусмотрительно позаботился о подковах «лезвия». Он старался держать Типуна поближе к Туон, чтобы иметь возможность любоваться тем, как она улыбается. Когда девушка радовалась, она напрочь забывала делать вид строгого судьи и ее лицо озарялось восторгом. Однако смотреть на нее оказалось не так-то просто, потому что между Мэтом и Туон пристроилась Селусия. Из этой светловолосой дамочки получалась отличная компаньонка, и, судя по взглядам искоса, которыми она оделяла юношу, и по мимолетным улыбкам, ей просто нравилось доставать Мэта.

Поначалу дорога оказалась в их полном распоряжении, только изредка на пути возникали фермерские телеги, но вскоре впереди показался караван Лудильщиков – вереница кричаще раскрашенных фургонов медленно катилась на юг. По бокам бежали крупные собаки. Эти собаки были, пожалуй, единственной охраной Лудильщиков. Возница головного фургона – цвет этого средства передвижения не уступал яркостью алым одеяниям Люка, если учесть, что его дополняли желтые полосы и яркие зелено-желтые колеса, – привстал и стал смотреть в сторону Мэта, а потом сел обратно и сказал что-то женщине, сидящей рядом. Видимо, успокоил ее, сообщив, что Мэта сопровождают женщины. По необходимости Лудильщики держались с крайней осторожностью. Даже от одного-единственного человека, которого Лудильщики сочтут опасным для себя, весь такой караван умчится прочь, вовсю погоняя лошадей.

Мэт кивнул вознице, когда фургоны потянулись мимо. Худой седовласый мужчина был одет в куртку с высоким воротом, такую же зеленую, как колеса фургона, а полосатое платье его жены переливалось всеми безумными оттенками голубого, яркости которого позавидовали бы даже костюмы артистов. Седовласый мужчина приветственно поднял руку…

И тут вдруг Туон резко развернула «лезвие» и галопом направилась в сторону деревьев, так что плащ захлопал на ветру. Через мгновение Селусия уже летела следом. Придерживая шляпу, чтобы ее не сдуло на скаку, Мэт развернул Типуна и, пришпорив коня, последовал за женщинами. От фургонов послышались крики, но он не стал придавать им значения. Все его внимание было сосредоточено на Туон. Сколько бы он отдал за то, чтобы узнать, что у нее на уме. Нет, она не собиралась сбежать, это точно. Скорее всего, это ее очередная попытка вынудить его рвать на голове волосы. И на сей раз ей это почти удалось.

Типун быстро обошел мерина в яблоках и оставил Селусию позади – скрежетать зубами и хлестать бедное животное поводьями, но вот «лезвие» и Туон продолжали держаться впереди, скача к холмам, к которым полого поднималась местность. Из-под копыт кобылы вспархивали испуганные птицы – стайки серых голубей, пестрые перепелки, а порой и хохлатые рябчики. Не хватало еще, чтобы лошадь испугалась взлетающих птиц. Даже самый выдрессированный скакун может встать на дыбы и, не устояв, упасть, если птица неожиданно выпорхнет у него из-под копыт. Но что хуже всего, Туон продолжала нестись вперед словно сумасшедшая, не замедляя галоп, лишь объезжая особо густые купы кустарника и уверенно перепрыгивая стволы деревьев, поваленные бурей в незапамятные времена, как будто бы зная, что ждет ее по ту сторону. И самому Мэту приходилось лететь за ней словно помешанному, хотя всякий раз, заставляя Типуна перескакивать через очередной ствол, он вздрагивал. Некоторые из поваленных деревьев были в два обхвата толщиной. Мэт непрерывно всаживал каблуки сапог в бока Типуна, понукая его припустить еще быстрее, хотя знал, что бедняга и так старается изо всех сил. Эта проклятущая кобыла-«лезвие» оказалась слишком хороша. Они продолжали мчаться сквозь лес, вверх по склону.

Так же внезапно, как Туон начала эту бешеную скачку, она натянула поводья – от дороги всадницу отделяла уже добрая миля. Здесь на приличном расстоянии друг от друга росли старые деревья – черные сосны в сорок шагов высотой и раскидистые дубы, чьи сучья выгибались арками и опускались до земли. Если спилить один такой дуб, то за пнем без помех расположатся на обед с дюжину человек. Наполовину ушедшие в землю валуны и каменные обнажения были опутаны густой ползучей растительностью, но, кроме нее, едва ли можно было найти какую-нибудь зелень. Громадные дубы убивали вокруг себя весь подлесок, все, что могло вырасти под ними.

– Твой конь оказался лучше, чем я думала, – заявило это безмозглое чудо, когда Мэт поравнялся с «лезвием». Туон поглаживала своего скакуна по шее. Да она просто воплощенная невинность на благопристойной прогулке! – Должно быть, у тебя и правда глаз на лошадей наметан.

Капюшон от скачки свалился на спину, отчего миру явилась шапочка черных коротких волос, шелковисто поблескивавшая в лучах солнца. Мэт подавил острое желание прикоснуться к ним.

– Чтоб мне сгореть вместе с наметанным глазом! – прорычал он, нахлобучивая поплотнее шляпу. Мэт знал, что нужно вести себя как ни в чем не бывало, но не смог избавится от резкости в голосе. – Ты всегда носишься как полоумная? Ты же могла сломать бедному животному шею, даже не успев дать ему имя. Или того хуже – свернуть шею себе. Я обещал доставить тебя домой в целости и сохранности, и я собираюсь выполнить обещанное. Так что если каждый раз, отправляясь на прогулку верхом, ты будешь выкидывать такие фортели, рискуя расшибиться насмерть, то я просто запрещу тебе даже подходить к лошадям.

Мэт очень хотел бы, чтобы последние слова и вовсе не слетали у него с языка. Но было поздно. Мужчина, если повезет, обратит всю эту угрозу в шутку, а вот женщина… Теперь остается только ждать взрыва. И ночные цветы Алудры побледнеют на его фоне.

Туон накинула капюшон и аккуратно его расправила. После чего воззрилась на Мэта и долго смотрела, склонив голову набок, сначала в одну сторону, а потом в другую. Наконец девушка кивнула, будто бы соглашаясь сама с собой:

– Я назову ее Акейн. Это значит «ласточка».

Мэт моргнул. И что? Взрыв отменяется?

– Точно. Хорошее имя. Оно ей подходит.

А что теперь ей взбрело в голову? Эта женщина всегда поступает против его ожиданий.

– Что это за место, Игрушка? – поинтересовалась Туон, задумчиво оглядывая деревья. – Или лучше сказать, что это было за место? Ты знаешь?

Что значит «что это за место»? Это же треклятый лес – вот что это. Но тут Мэт заметил, что крупный валун, лежащий прямо напротив него и почти полностью скрытый густым вьюном, напоминает огромную каменную голову, слегка покосившуюся набок. Женскую голову, решил он: вот эти кружки, видимо, изображали украшения в ее волосах. Судя по всему, статуя, которой принадлежала эта голова, была гигантских размеров. Из земли торчал целый спан, но виднелись лишь ее макушка и глаза. А вон тот продолговатый белый камень, опутанный корнями дуба, – кусок витой колонны. И повсюду вокруг вдруг обнаружились наполовину скрывшиеся под землей осколки колонн, большие плиты – вероятно, части каких-то грандиозных сооружений – и даже нечто, что некогда было каменным мечом в два спана длиной. Что ж, руины городов и древних монументов можно встретить везде, и даже среди Айз Седай мало кто скажет, что некогда находилось на их месте. Открыв было рот, чтобы ответить, что он понятия не имеет, Мэт вдруг приметил сквозь деревья три высоких холма, расположенные в ряд где-то в миле отсюда. Вершина того, что посередине, была рассечена надвое – из нее будто клин земли на макушке вынули, а у того, что слева, оказалось две верхушки. И Мэт узнал. Вряд ли где-то еще найдутся три в точности таких же холма.

Эти холмы назывались Танцующими, когда на этом месте стоял Лондарен Кор, столица Эхарона. Дорога, оставшаяся позади, была некогда вымощена и пролегала через самый центр города, который простирался на мили вокруг. Говорили, что то искусство обработки камня, которое мастера-огиры вложили в создание Тар Валона, сторицею отразилось в Лондарен Коре. Конечно, все жители городов, выстроенных каменщиками-огирами, заявляли, что их город превосходит по красоте сам Тар Валон, но это лишь еще раз подтверждало – Тар Валон остается эталоном. Мэт помнил кое-что об этом городе – как танцевал на балу в Лунном дворце, как кутил в солдатских тавернах, где призывно изгибались гибкие танцовщицы в вуалях, как смотрел на Шествие флейт во время Освящения мечей. Однако странно, что у него были и другие воспоминания об этих холмах – о том, что случилось спустя пятьсот лет после того, как троллоки и камня на камне не оставили от Лондарен Кора и как Эхарон погиб в реках крови и пожарах. Зачем Неревану и Эсандаре понадобилось вторгаться в Шиоту – так эта земля тогда называлась, – Мэт не знал. Эти древние воспоминания, какой бы период они ни охватывали, были обрывочными и полны пробелов. Он не представлял, почему три холма нарекли Танцующими или что такое Освящение мечей. Но он помнил, что был эсандарским лордом и сражался среди этих руин, помнил, что видел эти холмы, когда стрела пронзила ему горло. Судя по всему, он упал не более чем в полумиле от того места, где сейчас сидит в седле Типуна. Упал, захлебываясь собственной кровью.

«О Свет! Ненавижу вспоминать собственную гибель», – подумал Мэт, и эта мысль была словно горящий уголь. Уголь, который с каждым разом жжет все сильнее и сильнее. Он помнил смерти этих мужчин, не одну, а десятки смертей. Он – помнил – как – умирал.

– Игрушка, тебе нехорошо? – Туон заставила кобылу подойти поближе и заглянула Мэту в лицо. Ее огромные глаза были полны беспокойства. – Ты вдруг побледнел как полотно.

– Я в полном порядке, как нельзя лучше, – пробормотал Мэт.

Она была совсем рядом – если чуть-чуть наклониться вперед, то он сможет поцеловать ее. Но он не стал. Просто не мог. Мэт так напряженно размышлял, что у него не было сил на всякие движения. Каким-то образом, одному Свету известным, Илфин собрали эти воспоминания и засунули ему в голову, но как они сумели добыть воспоминания из трупа? К тому же из трупа в человеческом мире. Мэт был уверен, что они не подходили к тому тер’ангриалу в виде перекособоченной дверной рамы больше чем на пару минут. Вдруг в голову Мэту пришла мысль – которая ему вовсе не понравилась, ничуточки. Быть может, Илфин создают нечто вроде связующей нити с теми людьми, кто приходит к ним, – нити, которая позволяет копировать все воспоминания человека с момента встречи с ними вплоть до самой смерти. В некоторых из тех чужих воспоминаний Мэт был уже сед, а в других оказывался лишь на пару-тройку лет старше, чем есть на самом деле. Отсутствовали только детские и юношеские воспоминания. И насколько велика вероятность того, что Илфин просто побросали ему в голову все эти несвязные куски и обрывки, сочтя их для чем-то вроде мусора или отходов памяти? И вообще, что они с воспоминаниями? Должна же быть причина тому, что Илфин, прежде чем кому-то отдать воспоминания, сначала их собирают. Нет, что-то не хочется додумывать эту мысль до конца. Чтоб ему сгореть, да эти проклятые лисы до сих пор копошатся у него в голове! Иначе и быть не может. Другого объяснения просто нет.

– Ну, видишь ли, мне кажется, что тебя вот-вот стошнит, – заметила Туон и отстранилась, состроив гримасу. – У кого-нибудь из труппы есть целебные травы? Я немного в них разбираюсь.

– Все в порядке, я же сказал.

По правде говоря, желудок был очень даже не против извергнуть содержимое. Лисы, копающиеся в голове, в тысячу раз хуже игральных костей, как бы громко те ни громыхали! А могут ли Илфин видеть его глазами? О Свет, что же делать-то?! Вряд ли даже Айз Седай в состоянии Исцелить его от этого, хотя доверять им он бы не стал, ведь тогда придется расстаться с медальоном в виде лисьей головы. Тут ничего не поделаешь. Придется просто смириться. От этой мысли хотелось выть.

Селусия, на полном скаку осадив своего мерина в яблоках, окинула Мэта и Туон быстрым взглядом, словно прикидывая, что они поделывали, пока были наедине. И все же, пока она их нагоняла, прошло некоторое время, которым они могли воспользоваться. Это обнадеживает.