Текст книги "Боги Бал-Сагота (сборник)"

Он пошел дальше, что-то бормоча себе под нос, а я двинулся вниз по лестнице, озадаченный пуще прежнего.

Де Монтур сидел на табурете, глядя в окно, окруженный ореолом неописуемой усталости. Его длинные нечесаные волосы были взлохмачены, платье изорвано в клочья. С содроганием заметил я бледные багровые следы на его ладонях и сорванные, обломанные ногти.

Услышав мои шаги, он поднял взгляд и жестом пригласил меня сесть. Лицо его было усталым, изможденным – однако ж вполне человеческим.

Минуту помолчав, нормандец заговорил:

– Я расскажу вам мою необычайную историю. Ни разу прежде не покидала она моих уст, и почему я рассказываю вам обо всем, зная, что вы все равно не поверите, сам не могу сказать.

То, что я выслушал далее, без всяких сомнений, было дичайшей, самой фантастической, самой странной историей из всех, когда-либо достигавших человеческих ушей.

– Много лет назад, – начал де Монтур, – я был послан с военной миссией на север Франции и в одиночку вынужден был пересечь полные чудовищ чащи Виллефэра. В этих жутких лесах мне преградила путь страшная потусторонняя тварь – вервольф. Под полночной луной мы вступили в схватку, и я убил его[35]35
   Об этом повествует рассказ «В лесу Виллефэр» (In the Forest of Villefère, 1925).


[Закрыть]. Но дело-то вот в чем: если убить вервольфа в образе получеловека, его дух будет вечно преследовать убийцу. Однако если убить вервольфа в волчьем обличье, врата ада распахнутся ему навстречу. Истинный вервольф – не человек, умеющий принимать волчий облик, как думают многие, но волк, способный оборачиваться человеком!

Слушайте же, друг мой, и я поделюсь с вами своей мудростью, дьявольским знанием, обретенным во множестве ужасных дел, переданном мне в жутком сумраке полночных лесов, где рыщут демоны и полузвери.

Вначале мир был странен, искажен. В джунглях его бродили невообразимо причудливые звери. Изгнанные из иного мира, древние демоны и злые духи явились сюда в великом множестве и поселились в этом новом юном мире. Долго длилась война между силами добра и зла.

Среди прочих зверей жил один необычный, называемый человеком, и, поскольку ни добру, ни злу не обойтись без телесного облика, чтобы достичь своих целей, добрые духи вселились в человека. Злые же духи вселились в иных зверей, рептилий и птиц. Долгой и яростной была эта давняя битва, и человек победил. Огромные драконы и змеи – а вместе с ними и множество демонов – были истреблены. Последним из демонов Соломон, мудрейший из мудрых, объявил великую войну, своею мудростью поверг их в прах и поработил. Но были среди них немногие, самые злобные и смелые, которых Соломону удалось прогнать, но не победить. Они-то и приняли облик волков. Шли века, и волк с демоном слились воедино. Злой дух больше не мог покинуть волчье тело по собственной воле. Во многих случаях свирепость волка одолевала хитрость демона и порабощала его, и волк вновь становился всего лишь зверем – злобным и хитрым, но не более, чем зверем… Однако вернемся к вервольфам – они существуют во множестве даже в наши дни.

Во время полнолуния вервольф может принять облик… пусть не человека, но получеловека. Однако стоит луне оказаться в зените, дух волка вновь одерживает верх, и вервольф превращается в настоящего волка. Но, если его убить в человечьем обличье, его дух волен преследовать убийцу до конца времен.

И вот послушайте. Я замышлял убить эту тварь после того, как она примет свой истинный облик, но убил ее чуть раньше, чем следовало. Луна приближалась к зениту, но еще не достигла его, и вервольф не успел полностью сделаться волком.

Не зная об этом, я продолжал свой путь. Но время шло, близилось следующее полнолуние, и я почувствовал странное злое влияние. В воздухе веяло жутью, и в душе моей то и дело возникали необъяснимые страшные помыслы.

Однажды ночью, в крохотной деревушке среди огромного леса, это влияние обрушилось на меня в полную силу. Был поздний вечер, почти полная луна взошла над лесом. И тут я увидел в воздухе, между луной и самим собой, призрачные, едва различимые глазом очертания волчьей головы!

Немногое помню я о том, что случилось после. Смутно припоминаю, как выбрался на тихую улицу, помню борьбу, слабое тщетное сопротивление – и все скрылось в багровом тумане. Придя в себя лишь наутро, я обнаружил платье и руки свои в пятнах запекшейся крови и услышал ужасные вести: перепуганные деревенские жители судачили о тайных любовниках, зверски убитых невдалеке от деревни, растерзанных дикими зверями – скорее всего, волками.

В ужасе я бежал из деревни, но покинул ее не один. В течение дня я не чувствовал власти своего злого пленителя, но, когда наступала ночь и всходила луна, рыскал по лесу жуткой тварью, убийцей людей, демоном в облике человека.

Боже, как я противился этому! Но демон неизменно одолевал и гнал меня на поиски новой жертвы. Однако стоило луне миновать фазу полнолуния, власть этой твари надо мной внезапно исчезла и вернулась лишь позже, за три дня до нового полнолуния.

С тех пор я скитаюсь по свету – бегу, бегу, ища спасения. Но эта тварь всюду следует за мной и овладевает моим телом во время полной луны. Боги, сколько ужасных дел я натворил!

Я бы давным-давно покончил с собой, но не смею, ибо душа самоубийцы навеки проклята, а демон не оставит меня даже в адском пламени. Но самое ужасное даже не в том – что, если мое мертвое тело будет вечно бродить по земле, движимое вселившейся в него душой вервольфа? Есть ли на свете мысль ужаснее этой?

И, очевидно, я неуязвим для человеческого оружия. Меня пронзали шпагами, рубили кинжалами… Я сплошь покрыт шрамами! Но никому так и не удалось убить меня. Однажды, в Германии, меня сумели связать и повели на плаху. Я с радостью положил бы на нее голову, но тварь овладела мной, и, разорвав свои узы, я убил пленителей и бежал. Я странствовал по всему миру, сея убийство и ужас на своем пути. Решетки и цепи не могут меня удержать. Злой демон связан со мной до конца времен.

В отчаянии я принял приглашение дона Винсенте. Видите ли, о моей ужасной двойной жизни не знает никто: никто не мог узнать меня во власти демона, да и из тех, кто видел меня в этом облике, лишь единицы могли бы рассказать об этом после.

Руки мои обагрены кровью, душа обречена вечно гореть в геенне огненной, разум рвется на части от отвращения к собственным злодеяниям. Однако я никак не могу освободиться. Воистину, Пьер, никто на свете не знал того ада, что довелось познать мне!

Да, это я убил фон Шиллера и пытался уничтожить эту девушку, Марчиту. Сам не знаю, отчего я не сделал этого – мне доводилось убивать и мужчин и женщин. Если угодно, возьмите шпагу, убейте меня, и я благословлю вас, испуская последний вздох. Нет? Как бы там ни было, теперь вы знаете мою историю. Перед вами – тот, кто одержим демоном навеки.

От всего этого просто голова шла кругом. Оставляя де Монтура, я не знал, что и делать. Скорее всего, со временем де Монтур погубил бы нас всех, однако я не мог заставить себя рассказать обо всем дону Винсенте. В глубине души мне было жаль нормандца.

Итак, я хранил молчание, и через несколько дней мне подвернулся случай встретиться и поговорить с ним. Меж нами зародилась истинная дружба.

К тому времени этот черный дьяволенок, Гола, начал проявлять плохо скрываемое волнение, как будто отчаянно хотел рассказать о чем-то, но не мог – или же не осмеливался.

Шли дни. Мы пировали, пили, выезжали на охоту, и вот однажды вечером де Монтур пришел ко мне и молча указал на восходящую луну.

– Послушайте, – сказал он, – у меня есть план. Я сделаю вид, будто отправляюсь в джунгли, на охоту, и буду отсутствовать несколько дней. Но той же ночью я вернусь в замок, и вы должны будете запереть меня в подземелье, используемом ныне как склад.

Так мы и сделали. Дважды в день я ухитрялся незаметно пробраться к другу и принести ему еды и питья. Он настаивал на том, чтобы не покидать подземелья даже днем. Демон ни разу не овладевал им в дневное время, и де Монтур полагал, что днем он бессилен, но не хотел допускать ни малейшего риска.

В это время я начал замечать, что крысомордый Карлуш, племянник дона Винсенте, настойчиво навязывает свое внимание своей двоюродной сестре Изабель, воспринимавшей его ухаживания с явной неприязнью.

Что до меня, я откровенно презирал его и мог бы вызвать на дуэль в любой момент, но решил, что это не мое дело. Изабель же, казалось, боялась его.

Кстати сказать, мой друг Луиджи влюбился в нежную португалку, и любовь его крепла день ото дня.

А де Монтур сидел взаперти и вспоминал о своих жутких делах, пока не начинал колотить по прутьям решетки голыми руками.

А дон Флоренцо бродил по двору замка мрачным Мефистофелем.

А прочие гости скакали верхом, пьянствовали и затевали свары.

А Гола таскался за мной, таращась на меня так, будто готов выложить некие судьбоносные сведения. Что удивительного в том, что нервы мои были на пределе?

Туземцы же мрачнели день ото дня, становясь все более враждебными и дерзкими.

Однажды ночью, незадолго до полнолуния, я спустился в подземелье, где сидел взаперти де Монтур.

Он быстро поднял на меня взгляд.

– Отчаянный это поступок – навестить меня ночью.

Пожав плечами, я сел.

Сквозь крохотное зарешеченное окно внутрь проникали запахи и звуки африканской ночи.

– Слышите барабаны туземцев? – заметил я. – Последнюю неделю они почти не умолкают.

Де Монтур согласно кивнул.

– Туземцы волнуются. Сдается мне, они замышляют какую-то чертовщину. Вы заметили, что Карлуш частенько бывает у них?

– Нет, – ответил я. – Но, похоже, между ним и Луиджи назревает ссора. Луиджи ухаживает за Изабель.

Так мы беседовали, но вдруг де Монтур помрачнел, и ответы его сделались крайне односложными.

Взошедшая луна заглянула в зарешеченное окно. Луч ее озарил лицо де Монтура. И тут холодная длань ужаса сжала мое сердце. На стене позади нормандца появилась тень – тень, отчетливо напоминавшая волчью голову!

Де Монтур в тот же миг почувствовал власть демона и с визгом вскочил с табурета, отчаянно махнув рукой в сторону двери.

Дрожащими руками я захлопнул и запер за собой дверь, и тут же почувствовал, как он всем весом обрушился на нее изнутри. Взбегая по лестнице вверх, я слышал неистовый рев и удары в дверь за спиной. К счастью, массивная, окованная железом дверь устояла под натиском вервольфа.

Стоило мне вернуться к себе, в спальню следом за мной влетел Гола. Задыхаясь от спешки, он рассказал мне то, о чем молчал в последние дни.

Недоверчиво выслушав его, я кинулся на поиски дона Винсенте.

Оказалось, что Карлуш попросил его отправиться вместе с ним в деревню, чтобы устроить продажу нескольких рабов. Об этом мне сообщил дон Флоренцо из Севильи. В ответ я кратко пересказал ему то, что поведал мне Гола, и он тут же присоединился ко мне.

Вместе мы выбежали из замковых ворот, на бегу сообщив новости стражникам, и помчались вниз по лестнице, к деревне.

Ах, дон Винсенте, дон Винсенте, осторожнее! Держите шпагу наготове! Как глупо, как неимоверно глупо покидать замок ночью в компании изменника Карлуша!

Мы догнали их на подступах к деревне.

– Дон Винсенте, – воскликнул я, – немедленно вернитесь в замок! Карлуш задумал предать вас в руки туземцев! Гола сказал мне, что он жаждет заполучить ваши богатства и Изабель! Перепуганный туземец проболтался ему о следах ног, обутых в сапоги, на месте убийств лесорубов, и Карлуш убедил черных, будто убийца – вы! Сегодня ночью туземцы замыслили восстать и вырезать всех в замке, кроме Карлуша! Неужели вы не верите мне, дон Винсенте?

– Карлуш, это правда? – в изумлении спросил дон Винсенте.

Карлуш издевательски захохотал.

– Да, этот глупец сказал правду, – ответил он, – но вам это не поможет. Хо!

Громко вскрикнув, он бросился на дона Винсенте, но в лунном свете сверкнула сталь, и шпага испанца пронзила Карлуша прежде, чем он успел сделать хоть что-нибудь.

И тут нас окружили тени. Мы оказались – спина к спине, со шпагами и кинжалами – втроем против сотни. Сверкнули наконечники копий, дьявольский вопль вырвался из глоток дикарей. Тремя выпадами я уложил троих – и тут же пал, оглушенный ударом дубины. Миг – и прямо на меня рухнул дон Винсенте: два копья пронзили его плечо и ногу. Дон Флоренцо стоял над нами, клинок его шпаги метался из стороны в сторону и жалил, точно живой, пока из замка не подоспел отряд аркебузиров. Берег тут же был очищен от туземцев, и нас понесли в замок.

Но орды черных устремились следом. Их копья сверкали стальной волной, громоподобный рев дикарей взлетал к небесам.

Раз за разом они шли на приступ вверх по склону, пересекали ров и подступали к частоколу. И раз за разом огонь сотни с небольшим защитников замка отбрасывал их прочь.

Между тем черные подожгли разграбленные склады, и свет пламени пожаров вступил в схватку с лучами луны. Еще один большой склад стоял прямо на противоположном берегу реки. Собравшаяся вокруг него орда туземцев принялась ломать двери и стены, чтобы заняться грабежом.

– Вот бы они бросили туда факел, – сказал дон Винсенте. – Внутри нет ничего, кроме нескольких тысяч фунтов пороха. Я не рискнул хранить это коварное зелье на нашем берегу реки. По наши души явились все племена, живущие у реки и вдоль побережья, а все мои корабли – в море. Некоторое время мы, конечно, продержимся, но рано или поздно они хлынут через частокол и предадут нас смерти.

Я поспешил в подземелье, где сидел де Монтур. Остановившись у двери, я окликнул нормандца, и он пригласил меня войти. Судя по голосу, демон на время оставил его.

– Черные взбунтовались, – сказал я.

– Об этом я уже догадался. Как идет бой?

Я сообщил ему подробности предательства и битвы, не забыв упомянуть и о пороховом складе за рекой. Де Монтур вскочил на ноги.

– Клянусь своей истерзанной душой, – вскричал он, – я рискну еще раз сыграть в кости с дьяволом! Скорее, выведите меня из замка! Я переплыву реку и подорву этот порох!

– Но это безумие! – воскликнул я. – Между рекой и частоколом собралась тысяча чернокожих, а за рекой – втрое больше! Да и сама река кишит крокодилами!

– Однако я попробую, – сказал он. Лицо его озарилось светом надежды. – Если мне удастся добраться туда, осаждающих станет этак на тысячу меньше. Если же я погибну, душа моя обретет свободу, и, может быть, за то, что я отдал жизнь в уплату за свои злодеяния, мне простится хоть малая толика грехов. Но поспешим – демон возвращается! Я уже чувствую его власть! Скорее!

Мы устремились к воротам замка, и на бегу де Монтур скрипнул зубами, как человек, вступивший в страшный бой.

Добежав до ворот, он присел и прыгнул наружу. Дикие вопли туземцев встретили его за стеной.

Аркебузиры осыпали нас обоих градом проклятий. Взобравшись на частокол, я увидел де Монтура. Он замер на месте, неуверенно глядя из стороны в сторону. Две дюжины туземцев, подняв копья, неслись к нему.

И тут в небеса взмыл жуткий волчий вой. Де Монтур рванулся вперед. В испуге туземцы остановились, и прежде, чем хоть один из них успел шевельнуться, нормандец оказался в самой гуще дикарей. Те отчаянно завопили, но уже не от ярости, а от ужаса.

Изумленные аркебузиры прекратили огонь.

Де Монтур прорвался прямо сквозь отряд черных. Когда те дрогнули и кинулись бежать, троим из них было уже не до бегства.

Сделав дюжину шагов вслед за бегущими, де Монтур замер, как вкопанный, затем, осыпаемый градом копий, развернулся и бросился бежать к реке.

В нескольких шагах от реки путь ему преградил еще один отряд черных. Ненасытное пламя, пожиравшее горящие дома, прекрасно освещало эту сцену. Брошенное копье пронзило плечо де Монтура. Не замедляя шаг, он вырвал копье из раны, проткнул им насквозь ближайшего из туземцев, перепрыгнул через его труп и бросился на остальных. Дикари не осмелились противостоять белому человеку, одержимому злым духом, и с визгом кинулись врассыпную.

Прыгнув на спину одному из бегущих, де Монтур прикончил его, шатаясь, поднялся на ноги и вновь устремился к берегу. Здесь он на миг остановился и тут же скрылся во мраке.

– Во имя дьявола! – выдохнул дон Винсенте за моим плечом. – Что же он за человек? Ведь это де Монтур?

Я кивнул. Дикие вопли туземцев едва не заглушали треск аркебуз. У склада на том берегу сгрудилась огромная толпа.

– Сдается мне, – сказал дон Винсенте, – они задумали все разом пойти на штурм и перебраться через частокол. Ха!

Казалось, грохот разорвал в клочья небо! Пламя взметнулось к звездам. Замок вздрогнул от взрыва. Наступила тишина. Вскоре дым рассеялся. Там, где был склад, осталась лишь огромная воронка.

Я мог бы рассказать о том, как раненый дон Винсенте возглавил вылазку, вывел всех за ворота, повел вниз по склону и обрушился на объятых ужасом чернокожих, уцелевших при взрыве. Мог бы рассказать о последовавшей резне, о нашей победе, о погоне за обращенными в бегство туземцами.

Я мог бы поведать вам, мсье, о том, как отбился от отряда и заблудился в джунглях, не в силах отыскать дорогу к побережью.

Я мог бы рассказать, как был схвачен бродячим отрядом охотников за рабами и как бежал от них. Но не об этом речь. Это само по себе – целая история, я же говорю о де Монтуре.

Я много думал о том, что произошло. В самом ли деле он сумел добраться до склада и поднять его на воздух, или все это было делом слепого случая?

Казалось невозможным, что человек, пусть и одержимый демоном, мог бы переплыть реку, кишащую крокодилами. А если это он взорвал склад, то и сам, безусловно, погиб при взрыве.

И вот однажды ночью я устало брел сквозь джунгли и вдруг увидел берег, а невдалеке от берега – маленькую, ветхую тростниковую хижину. К ней я и направился, рассчитывая переночевать под крышей, если позволят насекомые и змеи.

Ступив на порог, я тут же остановился. Внутри на самодельном табурете сидел человек. Услышав мои шаги, он обернулся – и лунный свет упал на его лицо.

Я затрепетал от ужаса. То был де Монтур, а луна была полной!

Я замер, не в силах сдвинуться с места. Нормандец же поднялся и шагнул ко мне. Лицо его, изможденное, точно у того, кто заглянул в самое пекло, было лицом человека в здравом уме.

– Входите, друг мой, – сказал он. Голос его был исполнен неописуемого покоя и облегчения. – Входите и не бойтесь меня. Демон оставил меня навсегда.

– Но расскажите же, как вы одержали победу? – воскликнул я, крепко стиснув его руку.

– На пути к реке мне пришлось выдержать страшный бой, – отвечал он, – ведь демон не отпускал меня и побуждал напасть на туземцев. Но в первый раз мой дух и разум на время сумели возобладать над ним, и этого времени оказалось довольно, чтобы сосредоточиться на собственной цели. Пожалуй, святые также пришли мне на помощь, ибо я отдавал жизнь ради спасения жизней.

Я прыгнул в реку и поплыл, и крокодилы вмиг окружили меня. Вновь оказавшись во власти демона, я дрался с ними в воде. А затем демон внезапно оставил меня.

Выбравшись на берег, я запалил склад.

Взрыв отшвырнул меня прочь на несколько сот футов, и много дней блуждал я по джунглям.

Но вот настало полнолуние – одно, а за ним и другое, но я больше не ощущал влияния демона. Я свободен! Свободен! – Нотки благоговения – истинного восторга – трепетали в его голосе. – Моя душа свободна. Невероятно, но демон ныне покоится на дне речном, а не то – вселился в тело одной из этих злобных рептилий, что плавают в водах Нигера.

Голос Энлиля

Маскат[36]36
   Столица и крупнейший город Омана, известный с I века н. э. – Примеч. редактора.


[Закрыть], как и многие другие порты, – пристанище разноплеменных бродяг с присущими их народам нравами и характерными чертами. Здесь турок ладит с греком и араб бранится с индусом. В дурманном воздухе базара слышны слова половины восточных языков. Поэтому когда я примостился у барной стойки, за которой хозяйничал скаливший зубы евроазиат, меня нисколько не удивил мелодичный звон китайского гонга, проникший сквозь праздный гомон улицы. В гулком звучании не было, конечно, ничего пугающего, но сидевший рядом крупный англичанин вздрогнул, выругался и пролил виски с содовой мне на рукав.

Он извинился, обложил себя за неуклюжесть крепкими словами, но смятения скрыть не сумел. Мой сосед не мог не вызвать интерес – как и любой из крепких здоровяков ростом за шесть футов, широкоплечих, узкобедрых, с мощными конечностями, прекрасных бойцов, загорелых, голубоглазых, с волосами в рыжину. Порода эта стара, как Европа, и облик мужчины пробуждал мысли о таких легендарных героях, как Хенгист[37]37
   Хенгист или Хенгест (умер ок. 488) – легендарный первый король Кента, одного из семи королевств так называемой англосаксонской гептархии, основанного ютами в юго-восточной Англии.


[Закрыть], Херевард[38]38
   Херевард (род. ок. 1035) – лидер народного англосаксонского сопротивления в период нормандского завоевания Англии.


[Закрыть] и Кердик[39]39
   Кердик (умер в 534) – король Уэссекса (519–534), королевства на юге Англии, одного из семи королевств так называемой англосаксонской гептархии, основанного саксами в начале VI века в ходе англосаксонского завоевания Британии.


[Закрыть], бродягах и воинах исконного племени англосаксов.

Заметно было, что его тянет поговорить. Я представился, заказал нам выпивку и стал ждать. Поблагодарив, объект моего интереса что-то буркнул, залпом осушил стакан, и тут его словно прорвало:

– Вот вы гадаете, с чего вдруг такой пустяк тревожит взрослого человека? Да, тут не скроешь, треклятый гонг вогнал меня в дрожь. Дурак Йотай Лао опять притащил в приличный квартал свои мерзкие благовонные палочки и фигурки Будды, а ведь мусульмане-фанатики за полпенни готовы перерезать ему желтую глотку и утопить в заливе его постылый гонг. Рассказать, почему я ненавижу этот звук?

Зовут меня, – продолжил мой «англосакс», – Билл Кирби. Когда я был в Джибути, на берегу Аденского залива, мне встретился Джон Конрад. Тощий, остроглазый парень из Новой Англии, совсем молодой, но уже профессор. Такой же одержимый, как большинство его собратьев. Изучал жуков, и на восточное побережье Африки прибыл за каким-то особым их видом – точнее, за мечтой о нем, ведь найти чертовых тварей никак не удавалось. Едва малый заводил речь на любимую тему, он в такой раж входил, что только держись. Я бы, конечно, многого от него нахватался, но насекомые меня не занимают, а он сперва говорил и думал лишь о них…

Мы с ним сработались сразу. Он при деньгах и наметил цель, а я видал виды и легок на подъем. Мы затеяли небольшое, скромное, но достойное сафари и забрались в самую глушь Сомали. Вам будут заливать, что страна изучена досконально, но я докажу, что это полная брехня. То, что мы там нашли, ни одному белому даже не снилось.

Переход занял добрую часть месяца, а тот край, которого мы достигли, известен лишь редким исследователям. Вельд и заросли колючек сменились чем-то вроде джунглей, где живет, как оказалось, губастое, низколобое, клыкастое племя, совсем не похожее на сомалийцев. Мы заблудились там, и среди наших носильщиков и аскари[40]40
   Аскари (арабск.) – солдат. Здесь: наемный охранник. – Примеч. редактора.


[Закрыть] начались шепотки. Кто-то из местных сошелся с ними и такого порассказал, что двигаться дальше слуги боялись. Со мной и Конрадом они откровенничать бы не стали, но лагерной прислугой у нас был полукровка, звали его Селим, – вот ему я и велел разведать хоть что-то. Ночью он пришел ко мне в палатку. Лагерь наш был разбит на большой поляне и обнесен колючей бомой[41]41
   Бома – здесь: быстровозводимое заграждение из дерева или колючего кустарника вокруг лагеря. – Примеч. редактора.


[Закрыть], потому что львы подняли в буше[42]42
   Буш (англ. Bush) – обширные неосвоенные человеком пространства, обычно поросшие кустарником или низкорослыми деревьями.


[Закрыть] дикий шум.

– Хозяин, – начал Селим на своем дурном английском, которым так гордился. – Их черный дружок, он пугать носильщиков и аскари, он сказать о плохом ю-ю. Говорить, есть могучий проклятие на стране, куда мы идем, и…

Он вдруг задохнулся, став пепельного цвета, а я вскинул голову. Из темноты, с дремучего юга, донесся тревожный шепот джунглей. Как будто бы слабый отголосок эха, но до странности отчетливый, мощный, чистый. Я вышел из палатки и увидел, что Конрад у костра выпрямился в струну, как чуткий охотничий пес.

– Слышал? – спросил он. – Что это было?

– Туземный барабан, – ответил я, хотя мы оба знали, что это ложь. Шорохи и болтовня возле костров стихли, словно все наши слуги внезапно скончались.

Больше мы той ночью ничего не слышали, но наутро оказалось, что нас бросили. Негры исчезли, а с ними и вся поклажа, до какой они дотянулись. Мы устроили военный совет – Конрад, Селим и я. Мулат дрожал от ужаса, но все же отчасти принадлежал к белым, и гордость удерживала его от бегства.

– Что теперь? – спросил я Конрада. – У нас есть оружие, и припасов, пожалуй, хватит, чтобы добраться до побережья.

– Слушай! – поднял он руку. Заросли кустарника вновь задрожали от тревожного шепота. – Идем дальше. Я не успокоюсь, пока не узнаю, откуда этот звук. В жизни ничего подобного не слышал.

– Да мы же сгинем в этих джунглях! – сказал я.

Он покачал головой:

– Слушай!

Похоже было на зов, который проникал в кровь. Он манил нас, как мелодия факира манит кобру. Настоящее безумие. Но я не стал спорить. Мы спрятали большую часть снаряжения и двинулись в путь. Ночами ставили колючую бому и не выходили наружу, пока рычание огромных кошек не смолкало. И чем дальше мы углублялись в дебри джунглей, тем отчетливее слышался зов. Низкий, густой, мелодичный звук. Он порождал странные сны; он вмещал в себя необъятное время. В его гуле звенела забытая слава древних эпох. Он вобрал в свой резонанс томление и тайну жизни, волшебную душу Востока. Я просыпался в ночи, слушал шепот отголосков эха и погружался в сны о минаретах, что тянутся к небу, о длинных рядах согнутых в поклоне людей, о смуглых богомольцах, о павлиньих тронах под пурпурными балдахинами и громовых колесницах из золота.

У Конрада наконец появился интерес к чему-то помимо его чертовых жуков. Говорил он немного, насекомых ловил без прежнего запала. Целыми днями словно бы к чему-то прислушивался, а когда по джунглям прокатывались певучие низкие ноты, Конрад делал стойку, как охотничий пес, который взял след, и у него появлялся странный для цивилизованного профессора взгляд. Ей-богу, забавно было следить, как первобытная древность пробирается в душу хладнокровного ученого и будит горячий ток жизни! Конрад нашел для себя кое-что свежее и необычное – то, что не могла объяснить его новомодная бесстрастная психология.

Мы поддались безумству поиска – таков удел белого человека: вечно-то нас любопытство заводит в ад. Однажды утром, едва забрезжил свет, наш лагерь был захвачен. Без боя. На нас навалились скопом и взяли числом. Подкрались, как видно, с разных сторон и окружили: я вдруг обнаружил, что лагерь полон людей причудливой внешности и к моему горлу приставлены полдюжины копий. Сдаваться без единого выстрела мне поперек сердца, но все было кончено, и я проклял себя за то, что потерял бдительность. Каждодневный дьявольский звон с юга не мог принести ничего хорошего.

Тех, кто напал, было не меньше сотни, и когда я стал их разглядывать, меня прошиб озноб. И не чернокожие, и не арабы. Поджарые, среднего роста, со смугловатой светло-желтой кожей, темноглазые, большеносые. Без бород, бритоголовые. Были они одеты в нечто вроде туник, подпоясаны широкими кожаными ремнями, обуты в сандалии. На головах имели несуразные на вид островерхие железные шлемы, которые лицо оставляли открытым, а сзади и по бокам спускались почти до плеч. У воинов были большие щиты почти квадратной формы, с металлической оковкой, и оружие – копья с узкими лезвиями, необычно сработанные луки со стрелами и короткие прямые мечи, каких я нигде не видел ни до, ни после.

Меня и Конрада связали по рукам и ногам, а Селима убили на месте – он лягался и вопил, но его все равно зарезали, как свинью. Тошнотворное зрелище – Конраду стало дурно, да и я наверняка не избежал бледности. Затем пленители обступили нас и копьями принудили идти в прежнем направлении, только руки у нас теперь были связаны за спиной. Нашу скудную кладь воины не бросили, но манерой обращаться с огнестрельным оружием навели на мысль, что с ним незнакомы. Они общались между собой без слов, и завязать разговор мне не удалось ни на одном наречии – ответом стал лишь укол копьем. Их молчание было не столько странным, сколько страшным. Не отпускало чувство, что нас похитили привидения.

Я все не мог взять в толк, кто они такие. От них веяло Востоком, но Востоком для меня непривычным – понимаете? И Африка – частью Восток, да не в этом суть. Африканского я в них видел не больше, чем китайского. Как бы объяснить? Скажу вот как: Токио – восточный город в той же мере, что и Пекин, но Пекин – символ иной, более старшей эпохи Востока, а уж Варанаси[43]43
   Варанаси – главный город одноименной области в северо-восточной Индии. Один из старейших городов мира и, возможно, старейший в Индии.


[Закрыть] знаменует собой времена совсем давние. Те, кто взял нас в плен, принадлежали Востоку, которого я не знал, – тому Востоку, что древнее Персии, древнее Ассирии, древнее Вавилона! Не заметить было невозможно. Бездна Времени, которую они собой олицетворяли, ужаснула меня, и вместе с тем, заворожила. Под готическими сводами вековых джунглей, когда в спину тычут копья безмолвных восточных людей, чей народ предан забвению бог знает сколько поколений назад, фантазию не сдержать. Я был почти уверен, что этих ребят нет, что они призраки воинов, которые мертвы уже тысячи лет!

Деревья стали редеть, мы вышли к подножию склона. Подъем на него привел в итоге к обрыву, и вид оттуда заставил нас ахнуть. Широкая долина, со всех сторон – высокие кручи, и лишь кое-где среди них узкие каньоны: их прорезали речушки, что питают крупное озеро в центре долины. Посреди озера мы увидели остров, на острове – храм, а на дальнем берегу озера – город! Нет-нет, не туземную деревню из ила и тростника. Было ясно, что там какой-то камень желтовато-бурого цвета.

За стеной укреплений обнаружились квадраты домов с плоскими крышами, кое-где вроде бы в три-четыре этажа. Оказалось, что возделаны все земли вокруг озера: зеленели и колосились поля, для орошения которых были прорыты каналы. Система ирригации меня впечатлила. Но больше всего поразил храм на острове.

Захватило дух, я глазам не верил. Самая настоящая Вавилонская башня! Пусть не такая огромная, как могло быть, но ярусов десяти высотой, и картины не лгут: она мрачная, грандиозная и будит смутное чувство, что вокруг нее сгустилось зло.

Мы еще стояли там, когда в каменной громаде раздался знакомый гулкий звон – теперь близкий и ясный, – прокатился над озером и наполнил собой воздух, от дрожания которого словно бы закачались сами скалы. Я глянул украдкой на Конрада: его ошеломило. Он из ученых того типа, у которых все на свете учтено, подписано и разложено по полочкам. Ей-богу, стоит им столкнуться с чем-то парадоксальным, необъяснимым, небывалым, и оторопь берет их сильнее, чем таких простаков, как мы с вами, ведь у нас готовой мерки нет почти ни для чего.

После спуска по ступеням, что высечены прямо в скале, нас погнали через орошаемые поля, мимо бритоголовых мужчин и темноглазых женщин, которые при виде чужаков забывали о работе. Возле больших, окованных железом ворот наших конвоиров окликнули несколько воинов в такой же экипировке, но переговоры не затянулись, и мы вошли в город. Самый обычный восточный город: мужчины, женщины и дети снуют туда-сюда, бранятся, покупают, продают… Но везде и всюду – отпечаток чуждости, седой древности. Архитектура меня озадачила не меньше, чем язык. При взгляде на приземистые квадратные здания вспоминались только хибары какой-то низкой касты, которые до сих пор строятся в долине Евфрата мешаниной народов Месопотамии. Будь архитектура того странного африканского города в упадке, стояли бы и там такие же хибары.