Текст книги "Архангел"

Роберт Харрис
Архангел

Пролог. Рассказ Рапавы

«Смерть решает все проблемы: нет человека – нет проблем».

И. В. Сталин, 1918

Давно это было – еще до того, как ты, парень, родился. У черного хода московского особняка стоял охранник и курил. Ночь была холодная, на небе ни луны, ни звезд, и охранник курил не только удовольствия ради, но и для того, чтобы согреться, – толстые крестьянские пальцы бережно держали картонный мундштук дымившейся грузинской папиросы.

Звали охранника Папу Рапава. Это был двадцатипятилетний мингрел с северо-восточного побережья Черного моря. Ну, а особняк, пожалуй, правильнее бы назвать крепостью. Он был построен еще при царе и занимал полквартала в дипломатическом районе Москвы. В морозной тьме окруженного стеною сада стояли вишневые деревья; за ними простиралась широкая улица – Садовая-Кудринская, а дальше находился Московский зоопарк.

Движения по улице не было, и когда воцарялась такая тишина, как сейчас, и ветер дул в сторону особняка, туда долетал вой томящихся в клетках волков.

Девчонка – слава богу! – перестала кричать, а то это действовало Рапаве на нервы. Ей было не больше пятнадцати, почти столько же, сколько младшей сестре Рапавы. Когда он подобрал ее и привез, она так посмотрела на него – ей-богу, парень, лучше об этом не рассказывать, даже сейчас, через пятьдесят лет.

Ну, словом, девчонка наконец заткнулась, и теперь Рапава мог спокойно, с удовольствием покурить, как вдруг зазвонил телефон. Звонок раздался в два часа ночи. Рапава никогда этого не забудет. Второе марта 1953 года, два часа ночи. Звук был пронзительный, точно у пожарной сирены.

Обычно – да будет тебе известно – в вечернюю смену дежурили четыре охранника: двое в доме и двое на улице. Но когда привозили девчонок. Хозяин любил, чтоб охраны было поменьше, во всяком случае, в доме, поэтому в ту ночь Рапава дежурил один. Он швырнул в темноту папиросу и, прыжками перелетев через караульную, затем через кухню, выскочил в коридор. Телефон старого, довоенного образца висел на стене – господи, ну и шум же он поднял! – и все еще звонил. Рапава снял трубку.

Мужской голос произнес: «Лаврентий?»

«Его нет на месте, товарищ».

«Разыщи его. Это Маленков». – Обычно Маленков говорил медленно и внушительно, а сейчас хрипел, и вголосе слышалась паника.

«Товарищ…»

«Разыщи его. Скажи, что случилась беда. Беда на Ближней».

– Знаешь, что такое Ближняя, парень? – спросил старик.

Они сидели вдвоем в крошечной спальне на двадцать третьем этаже гостиницы «Украина» в дешевых пластмассовых креслах, чуть не касаясь коленями друг друга. Лампа у изголовья отбрасывала их тени на оконную занавеску, один профиль острый, иссушенный временем, другой – не первой молодости, но еще не заострившийся.

– Да, – сказал мужчина средних лет, которого звали Келсо Непредсказуемый. – Да, я знаю, что такое Ближняя. («Конечно, черт побери, я это знаю, – хотелось ему сказать, – я целых десять лет преподавал историю Советского Союза в Оксфорде…»)

В сороковые и пятидесятые годы в Кремле под Ближней подразумевалась Ближняя дача. И располагалась она в Кунцеве, на окраине Москвы: двойной забор по всему периметру, спецподразделение НКВД в составе трехсот человек и восемь тридцатимиллиметровых зениток, – все это находилось в березовой роще для охраны дачи, на которой жил одинокий старый человек.

Келсо терпеливо ждал, когда старик продолжит свой рассказ, а Рапава возился со спичками, пытаясь закурить. Ему это никак не удавалось. Толстые пальцы без ногтей не могли ухватить тоненькую спичку.

– И что же было дальше? – Келсо пригнулся к старику и поднес огонек к его папиросе, рассчитывая, что при этом вопрос прозвучит как бы между прочим и Рапава не заметит волнения в его голосе. На стоявшем между ними столике среди пустых бутылок, грязных рюмок и смятых коробок из-под «Мальборо» был спрятан маленький магнитофончик, который Келсо установил, когда Рапава, как ему казалось, смотрел в другую сторону. Старик затянулся папиросой и, с блаженным видом поглядев на тлевший кончик, швырнул коробок со спичками на пол.

– Значит, знаешь, что такое Ближняя? – наконец произнес он. – Тогда должен догадаться, как я поступил.

Папу Рапава повесил телефонную трубку и через тридцать секунд уже стучал в дверь комнаты, где находился Берия.

Член Политбюро Лаврентий Павлович Берия, в свободном красном шелковом кимоно, из которого выглядывал живот, похожий на мешок, набитый белым песком, выглянул из комнаты, обозвал Рапаву «жопой», вытолкал в коридор и прошлепал мимо него к лестнице, оставляя на паркете следы потных ног.

Рапава через открытую дверь заглянул в спальню и увидел прежде всего тяжелую медную лампу в виде дракона, затем большую деревянную кровать с розовыми простынями и на них – белые ноги девчонки. Она лежала, словно распятая, широко раскрытые глаза были неподвижны и пусты. Девчонка даже не попыталась прикрыться. На ночном столике стоял графин с водой и батарея бутылочек с лекарствами. По светло-желтому обюссонскому ковру были рассыпаны крупные белые таблетки.

Рапава не помнил, сколько времени он простоял, пока не вернулся запыхавшийся от подъема по лестнице, взвинченный разговором с Маленковым Берия; он бросил девчонке одежду, крича: «Убирайся! Убирайся!» – и велел Рапаве подать машину.

Рапава спросил, кого позвать. (Он имел в виду Саркисова, начальника охраны, обычно всюду сопровождавшего Хозяина, и, возможно, Надария, упившегося до потери сознания и храпевшего в караульной.) При этом вопросе Берия, который, став спиной к Рапаве, начал снимать кимоно, на секунду замер и, обернувшись, посмотрел на него поверх жирного плеча – маленькие глазки блеснули за стеклами пенсне.

«Никого, – наконец произнес он. – Поедешь только ты».

Машина была американская – двенадцатицилиндровый темно-зеленый «паккард» с приборной доской в полметра шириной, – настоящая красавица. Рапава вывел ее из гаража и, развернувшись, подогнал к главному входу во Вспольном переулке. Не выключая мотора, чтобы машина нагрелась, он вылез из нее и занял положенное охраннику место у задней дверцы: левая рука на бедре, пальто и пиджак расстегнуты, кобура пистолета приоткрыта, правая рука на рукоятке «Макарова», глаза озирают улицу. Из-за угла выскочил Резо Думбадзе, тоже мингрел, пытаясь понять, что происходит; в эту минуту из дома вышел Хозяин.

– В чем он был?

– Да откуда мне знать, парень? – раздраженно откликнулся старик. – И, кой черт, какая разница?

Вообще-то, вспомнил Рапава, Хозяин был во всем сером: серое пальто, серый костюм, серый джемпер, без галстука; и при своих покатых плечах, при здоровенной голове куполом, да еще в пенсне, он был – ну настоящая сова, старая зловредная серая сова. Рапава открыл дверцу машины, и Берия залез на заднее сиденье, а Думбадзе, находившийся в каких-нибудь десяти шагах от них, вопросительно развел руками: «Мне-то что, черт побери, делать?», Рапава лишь дернул плечом: «А я, черт побери, откуда знаю?» Он обежал вокруг машины, сел за руль, включил первую скорость, и они поехали.

Рапава десятки раз проезжал эти двадцать километров до Кунцева – всегда ночью, в колонне машин, сопровождавших Генерального секретаря. И должен сказать тебе, парень, ну и спектакль это был! Пятнадцать автомобилей с зашторенными задними стеклами, добрая половина Политбюро: Берия, Маленков, Молотов, Булганин, Хрущев плюс охрана – выезжали из Спасских ворот Кремля и мчались со скоростью сто километров в час по улицам, вдоль которых стояли две тысячи энкавэдэшников в штатском, и милиция останавливала на перекрестках все другие машины. А в каком автомобиле едет Генсек, никто никогда не знал. Только когда сворачивали с шоссе в лес, один из больших «зилов» вдруг выскакивал вперед, во главу колонны, а все остальные замедляли ход, давая дорогу полноправному наследнику Ленина.

Однако в ту ночь, о которой рассказывал Рапава, ничего подобного не происходило. Широкое шоссе было пусто, и как только они пересекли реку, Рапава дал газу. Стрелка спидометра подскочила до ста двадцати, тем не менее Берия продолжал сидеть неподвижно, как скала. Через двенадцать минут они уже выехали из центра, а через пятнадцать миновали Поклонную гору, и машина сбавила ход, так как предстояло свернуть с шоссе. В свете фар замелькали высокие серебристые стволы берез.

Как было тихо, как темно в лесу, еле слышно шуршавшем, словно безгранично раскинувшееся море! Рапаве казалось, что этот лес тянется до самой Украины. Проехав с километр, они очутились перед первым заграждением – шлагбаумом на уровне пояса. Из будки вышли два энкавэдэшника в плащах и с автоматами, увидели в машине каменное лицо Берии, лихо отсалютовали и подняли шлагбаум. Еще какое-то время дорога петляла мимо нахохлившихся темных кустов, затем мощные фары «паккарда» вырвали из темноты второе заграждение – стену метров пять высотой с бойницами для стрелков. Невидимые руки распахнули чугунные ворота.

И вскоре появилась дача.

Рапава ожидал увидеть нечто необычное – он сам не знал, что именно: скопление машин, штатских, военных, хаос, обычно царящий в критической ситуации.

Но двухэтажный особняк был погружен во тьму, лишь над входом горел желтый фонарь. В свете его стоял полный чернявый человек – заместитель председателя Совета министров Георгий Максимилианович Маленков. И выглядел он, парень, очень странно: был почему-то в одних носках, а блестящие новые ботинки держал под мышкой.

Берия чуть не на ходу выскочил из машины и, подхватив Маленкова под локоть, стал его слушать, кивал, что-то тихо говоря, и то и дело поглядывал по сторонам. Рапава слышал, как он сказал: «Перенесли? Вы его перенесли?» Тут Берия посмотрел на Рапаву и щелкнул пальцами – Рапава понял, что ему велят подойти.

До сих пор, приезжая на дачу, он либо дожидался Хозяина в машине, либо шел в дежурку выпить и покурить с другими шоферами. Понимаешь, заходить внутрь было запрещено. Никто, кроме обслуги Генсека и приглашенных, не бывал внутри. И у Рапавы, когда он вошел в переднюю, чуть не перехватило от страха дыхание, словно его душили.

Маленков шел впереди, по-прежнему в носках, и даже Хозяин передвигался на цыпочках, а потому и Рапава старался не производить ни звука. В доме никого не было видно. Он казался пустым. Троица миновала коридор, затем мимо пианино вошла в столовую, рассчитанную на восемь человек. В ней горел свет. Занавеси были задернуты. На столе лежали какие-то бумаги и стояла подставка с трубками «данхилл». В одном из углов был патефон. Над камином висела черно-белая фотография в деревянной раме: молодой Генсек сидит солнечным днем в саду с товарищем Лениным. В другом конце комнаты виднелась дверь. Маленков повернулся к Берии и Рапаве, приложил пухлый палец к губам и медленно отворил ее.

Старик прикрыл глаза и протянул Келсо пустой стакан.

– Знаешь, парень, люди критикуют Сталина. Но надо отдать ему должное: жил он как простой рабочий. Не то что Берия – тот считал себя князем. А спальня товарища Сталина была спальней рядового человека. Я тебе прямо скажу: он всегда был одним из нас.

Дверь открылась, и от сквозняка заколебалось пламя красной свечи, горевшей в углу под небольшим изображением Ленина. Другим источником света была лампа под абажуром на письменном столе. Посреди комнаты стоял небольшой диванчик. Грубое коричневое армейское одеяло свисало на ковер с рисунком тигровой шкуры. Возле стола, тяжело дыша во сне, лежал маленький плотный пожилой мужчина с красным лицом, в нижней солдатской рубашке и длинных шерстяных подштанниках. Он сходил под себя, и в душной комнате пахло испражнениями.

Маленков прикрыл рот пухлой рукой и остановился у двери. А Берия быстро прошел к ковру, расстегнул пальто и опустился на колени. Положив руки Сталину на лоб, он большими пальцами приподнял ему веки – обнажились налитые кровью незрячие глаза.

«Иосиф Виссарионович, – тихо произнес Берия, – это Лаврентий. Дорогой товарищ, если вы меня слышите, дайте знак глазами. Товарищ… – И, не сводя глаз со Сталина, спросил Маленкова: – Ты говоришь, он в таком состоянии уже двадцать часов?»

Маленков издал какой-то захлебывающийся звук. По его гладким щекам текли слезы.

«Дорогой товарищ, посмотри на меня… Дай знак глазами, дорогой товарищ… Товарищ?! А-а, черт с тобой. – Берия убрал руки со лба Сталина и поднялся с колен, вытирая пальцы о пальто. – Это инсульт, точно. Перед нами просто кусок мяса. А где Старостин и ребята? Где Бутусова?»

Маленков теперь уже безудержно рыдал, и Берии пришлось стать так, чтобы загородить тело, иначе невозможно было ничего добиться. Берия схватил Маленкова за плечи и заговорил очень спокойно и быстро, точно перед ним был ребенок: «Забудь о Сталине. Сталин – это уже история, Сталин – это кусок мяса, сейчас важно держаться вместе и решить, что делать дальше. Где ребята? Все еще в дежурке?»

Маленков кивнул и вытер нос рукавом.

«Хорошо, – сказал Берия. – Ты сейчас вот что сделаешь».

Маленков должен надеть ботинки, отправиться в дежурку и сказать охране, что товарищ Сталин выпил лишнего и спит. Так какого черта их с товарищем Берия вытащили сюда? Надо их предупредить, чтобы они никуда не звонили и не вызывали врачей. («Ты меня слушаешь, Георгий? Главное – никаких врачей: Генсек ведь считает всех врачей евреями-отравителями, ясно? Та-ак, который теперь час? Три? Отлично. В восемь… нет, лучше в половине восьмого Маленкову надо начать обзванивать руководство страны. Сказать, что они с Берией созывают Политбюро в полном составе на Ближней в девять утра. Сказать, что состояние здоровья Иосифа Виссарионовича вызывает беспокойство и необходимо принять коллективное решение о том, как его лечить»).

Берия потер руки.

«Вот тут они обосрутся. А пока надо положить его на диван. Давай, – велел он Рапаве, – бери его за ноги».

Рассказывая, старик все глубже уходил в кресло – он развалился, расставив ноги и закрыв глаза, и монотонно бубнил. Затем вдруг с силой выдохнул и, выпрямившись, в панике оглядел гостиничный номер.

– Мне надо помочиться, парень. Хочу помочиться.

– Ванная там.

Рапава старательно, как все пьяные, с чувством достоинства поднялся. Сквозь тонкую стенку Келсо слышал, как струя мочи со звоном ударила в унитаз. «Все естественно, – подумал он. – Ему надо столько из себя выбросить».

Почти четыре часа историк подкармливал память Рапавы – сначала в пивной «Балтика», затем в баре гостиницы «Украина», потом в кафе на другой стороне улицы, где поил его зубровкой, и, наконец, в уединении своего тесного номера за шотландским виски. Так ведут рыбу, и Келсо вел свою рыбу по реке из алкоголя. На полу валялся коробок спичек, брошенный Рапавой; Келсо нагнулся и поднял его. На задней стороне значилось название бара или ночного клуба – «Робот» – и адрес около стадиона «Динамо». В ванной раздался звук спускаемой воды, и Келсо поспешно сунул спички в карман. Рапава возник в дверях и, прислонившись к косяку, стал застегивать ширинку.

– Сколько времени-то, парень?

– Около часа.

– Пора двигать. А то еще подумают, что я твой дружок. – И Рапава указал на причинное место.

Келсо натянуто усмехнулся. Конечно, он сейчас вызовет такси. Конечно. Но давайте сначала прикончим виски. Он потянулся к бутылке и проверил, осталось ли в ней что-нибудь. Давайте прикончим бутылку, товарищ, и вы закончите рассказ.

Старик насупился, глядя в пол. Рассказ-то окончен. Добавить тут нечего. Они положили Сталина на диван, вот и все. Маленков пошел разговаривать с караульными. А Рапава повез Берию домой. Что было потом – всем известно. Через день-другой Сталин умер. А скоро не стало и Берии. Ну, а Маленков… что ж, Маленков прожил в опале еще не один год (Рапава видел его в семидесятые на Арбате – он еле переставлял ноги), но теперь и Маленков уже умер. Надария, Саркисов, Думбадзе, Старостин, Бутусова – никого уже нет, все умерли. Умерла и партия. Если уж на то пошло, вся чертова страна умерла.

– Конечно же, вы еще не все мне рассказали, – заметил Келсо. – Садитесь, пожалуйста, Папу Герасимович, и давайте прикончим бутылку.

Говорил он вежливо, не настаивая, понимая, что анестезирующее действие алкоголя и тщеславие начали притупляться и Рапава мог вдруг осознать, что слишком разоткровенничался. Келсо почувствовал прилив раздражения: господи, до чего же с ними трудно, с этими старыми энкавэдэшниками! Трудно, а возможно, даже все еще и опасно. Келсо нет еще и пятидесяти, он на тридцать лет моложе Папу Рапавы. Но он не в лучшей форме – по правде говоря, он никогда не был по-настоящему в форме, – и если старик применит силу, Келсо с ним не справиться. Недаром Рапава выжил в лагере за Северным полярным кругом. Он наверняка может разделаться с любым, и, подозревал Келсо, разделаться быстро и очень жестоко. Историк наполнил стакан Рапавы, долил в свой и заставил себя продолжить разговор.

– Итак, вы, двадцатипятилетний лейтенант, очутились в спальне Генерального секретаря. Оказались в самом центре событий, в святая святых. Зачем Берия позвал вас туда?

– Ты что, парень, оглох? Я же говорил: надо было поднять тело.

– Но почему он позвал именно вас? Почему было не попросить кого-то из охраны Сталина? Ведь именно они нашли его в таком состоянии и оповестили Маленкова. Или почему Берия не взял с собой на Ближнюю дачу кого-то постарше? Почему именно вас?

Рапава, раскачиваясь из стороны в сторону, смотрел на стакан с виски у себя в руке. Впоследствии Келсо пришел к выводу, что той ночью все случилось именно так, потому что Рапаве захотелось выпить еще, захотелось именно в ту минуту, его потянуло выпить, и пришлось закончить рассказ. Он снова тяжело опустился в кресло, залпом выпил виски и протянул стакан, прося долить.

– Папу Рапава, – продолжал Келсо, на треть наполняя стакан гостя. – Племянник Авксентия Рапавы, давнего приятеля Берии, работавшего с ним в Грузинском НКВД. Самый молодой из охраны. Новичок в городе. Возможно, чуть простодушнее остальных. Я прав? Словом, старательный молодой человек… Хозяин посмотрел на этого молодого человека и подумал: «Да, я могу на него положиться, могу положиться на племянника Рапавы – он будет держать язык за зубами».

Молчание затягивалось, и такая стояла тишина, что казалось, будто в комнату вошел кто-то третий и прислушивается. Голова Рапавы закачалась из стороны в сторону, потом он пригнулся и, сцепив руки на тощей шее, уставился в вытертый ковер. Седые волосы его были острижены чуть не наголо. От макушки почти до виска шел старый сморщенный шрам. Такое было впечатление, будто рану зашивал шпагатом слепой. Пальцы – желтые, почерневшие на концах, без единого ногтя.

– Выключи свою машинку, парень, – тихо произнес Рапава. И кивком указал на стол. – Выключи. А теперь вынь кассету – правильно – и положи так, чтоб я ее видел.

Товарищ Сталин был маленький, около ста шестидесяти сантиметров, но тяжелый, очень тяжелый! Точно тело состояло не из костей и мяса, а из чего-то более крепкого. Они протащили его по деревянному полу – голова висела и то и дело ударялась о паркет, – затем приподняли и положили на диванчик ногами вперед. Рапава заметил – не мог не заметить, так как ноги находились у самого его лица, – что второй и третий пальцы на левой ноге Генсека срослись, а это мета дьявола, и Рапава, когда никто не видел, перекрестился.

«А теперь, товарищ, ответь: ты хочешь быть на земле или под ней?» – спросил Берия, когда Маленков ушел.

Сначала Рапава решил, что неверно расслышал. Но тотчас понял, что его жизнь никогда уже не будет прежней и что ему повезет, если после этой ночи он останется жив. И он прошептал: «Мне б на земле, Хозяин».

«Молодчина! Надо найти вот такой ключ. – И Берия показал размер большим и указательным пальцами. – Ключ, похожий на тот, каким заводят часы. Он был привязан шнурком к медному кольцу. Поищи в вещах».

Знакомый серый китель висел на спинке стула. Поверх него лежали аккуратно сложенные серые брюки. Рядом стояли высокие черные сапоги с наращенными каблуками. Рапава двигался как автомат. Что за странный сон ему снится? Отец и учитель советского народа, вдохновитель и организатор победы коммунизма, вождь всего прогрессивного человечества лежит в собственных нечистотах, лишившись половины своего железного мозга, а они, точно воры, шарят в его комнате?! Тем не менее, выполняя приказ, он взялся за китель, а Берия со сноровкой старого чекиста занялся письменным столом: вытаскивал ящики, опорожнял их, просматривал содержимое, швырял все обратно и вставлял ящики в пазы.

Ни в кителе, ни в брюках ничего не оказалось, кроме грязного носового платка с засохшей мокротой. К этому времени глаза Рапавы привыкли к полутьме и он мог уже как следует оглядеться. На одной из стен висел шелковый китайский ковер, изображавший тигра. На другой – и это было совсем уж странно – Сталин разместил фотографии детей. Главным образом совсем маленьких. Даже и не фотографии, а вырезки из журналов и газет. Их было дюжины две.

«Ничего?»

«Нет, Хозяин».

«Обыщи диван».

Они положили Сталина вдоль диванчика и сложили ему руки на животе – такое было впечатление, будто старик спит. Он тяжело, с хрипом дышал. Вблизи он не походил на свои изображения. Лицо было мясистое, в красных пятнах, испещренное оспинами. Усы и брови седые. Волосы такие редкие, что под ними просвечивала кожа. Рапава наклонился над ним – ну и вонища, точно он уже разлагается! – и просунул руку между подушками и спинкой. Он прощупал всю щель пальцами – сначала влево, к ногам Генсека, потом вправо, к голове. Пальцы почувствовали что-то твердое, и Рапаве пришлось поднатужиться, чтобы вытащить этот предмет, для чего он легонько уперся в грудь Сталина.

И тут произошло нечто страшное, жуткое. Только Рапава вытащил ключ и шепотом позвал Хозяина, как вдруг Генсек застонал и открыл глаза, желтые глаза зверя, полные страха и ярости. Даже у Берии задрожал голос при виде этих глаз. Сталин продолжал неподвижно лежать, только из горла вырвался надсадный рык. Берия нерешительно шагнул ближе, всмотрелся в его черты, затем провел рукой перед его глазами. И решился. Взял у Рапавы ключ и покачал его на шнурке перед лицом Сталина. Желтые глаза впились в ключ и проследили за его перемещениями. Теперь уже с улыбкой Берия медленно повращал ключ по кругу, затем вдруг схватил его, зажал в ладони и показал Сталину кулак.

Ну и взвыл же он, парень! Это был нечеловеческий, звериный вой! Он несся вслед Рапаве, который выскочил из комнаты и помчался по коридору, и все эти годы вплоть до сегодняшней ночи звучал в его ушах.

Виски в бутылке кончилось, и Келсо опустился на колени перед мини-баром, словно священник перед алтарем. Интересно, что подумают организаторы исторического симпозиума, когда получат счет за его номер? Но сейчас это не так важно, куда важнее не дать старику просохнуть, чтобы не прекратился поток излияний. Келсо извлек из бара пригоршню миниатюрных бутылочек: водку, виски, джин, коньяк, какую-то немецкую вишневую настойку, – и понес к столу. Садясь, он выронил из рук пару бутылочек, и они покатились по полу, но Рапава этого даже не заметил. В номере гостиницы «Украина» сидел в кресле уже не старик, а перепуганный двадцатипятилетний парень, который в пятьдесят третьем году мчал в Москву по белевшему в свете фар шоссе каменно неподвижного Лаврентия Берию в темно-зеленом «паккарде».

Большая машина летела по Кутузовскому проспекту мимо спящих домов. В половине четвертого они пересекли по Бородинскому мосту Москву-реку и помчались к Кремлю, куда въехали через юго-западные ворота с противоположной стороны Красной площади.

Берия велел Рапаве повернуть налево, проехать мимо Оружейной палаты, затем круто повернуть направо и через узкую подворотню въехать во внутренний двор. В окружавших двор зданиях не было окон, только с полдюжины дверей. Покрытый ледяной коркой булыжник отливал в темноте красным, словно был залит кровью. Подняв взгляд, Рапава увидел, что это горит огромная рубиновая звезда.

Берия быстро вошел в одну из дверей, и Рапава чуть не бегом бросился за ним. Маленький, выложенный каменными плитами проход привел их к дореволюционному лифту. Под грохот железа и гул мотора они медленно проехали два погруженных в тишину, неосвещенных этажа. Лифт, дернувшись, остановился, и Берия, открыв решетку, быстро зашагал по коридору, покачивая ключом на шнурке.

Не спрашивай, где мы очутились, парень, я этого не знаю. Там был такой длинный, застланный ковром коридор с какими-то бюстами на мраморных подставках, потом железная винтовая лестница, по которой мы спустились в огромный, как океанский пароход, зал, с высоченными зеркалами и эдакими золочеными затейливыми стульчиками вдоль стен. Выйдя из зала, мы вскоре оказались в широком коридоре с выкрашенными в блестящий зеленый цвет стенами, от натертого пола пахло воском. Мы подошли к большой тяжелой двери, и Берия открыл ее ключом из своей связки.

Дверь на старой, еще дореволюционной, пневматике медленно закрылась за нами.

Кабинет не представлял собой ничего особенного. Размером восемь на шесть. Такой кабинет вполне мог быть у директора какой-нибудь фабрики на окраине Вологды или Магнитогорска: письменный стол с парой телефонов, небольшой ковер на полу, стол для заседаний со стульями, окно, занавешенное толстыми портьерами. На стене висела большая розовая карта СССР на валике – тогда ведь еще существовал СССР, – а рядом с ней была маленькая дверца, к которой Берия сразу и направился. У него имелся и этот ключ. За дверцей оказался чулан, где стоял почерневший от времени самовар, бутылка армянского коньяка и коробки травяного чая. В стене находился сейф с крепкой медной дверцей, на которой было выбито название фирмы – не русскими буквами, а какими-то заграничными. Сейф был маленький, сантиметров тридцать в поперечине. Квадратный. Аккуратно сработанный. С прямой, тоже медной, ручкой.

Берия заметил, что Рапава уставился на сейф, и резко приказал ему выйти.

Ожидание длилось почти час.

Рапава стоял в коридоре, стараясь не терять бдительности, и, услышав скрип в большом здании, показавшийся ему шагами, или вой ветра, показавшийся голосом, тотчас вытаскивал пистолет. Он представлял себе Генсека, шагающего по натертому до блеска полу этого широкого коридора в своих высоких кавалерийских сапогах, и никак не мог совместить этот образ со сраженным инсультом, дурно пахнущим телом, которое лежало на Ближней даче.

И знаешь, парень, я заплакал! Наверно, в какой-то мере я плакал и о себе – не стану скрывать, я боялся, поджилки тряслись, – но главным образом я оплакивал товарища Сталина. Я так не плакал по собственному отцу, когда тот умер. И так было почти со всеми ребятами, которых я знал.

Где-то вдали часы пробили четыре.

Примерно через полчаса наконец появился Берия. Он нес маленький кожаный портфель, набитый чем-то – конечно, бумагами, но, может, и чем-то еще, Рапава не мог сказать. Содержимое портфеля, скорее всего, было взято из сейфа, да и сам портфель, наверно, был оттуда. А может, и из кабинета. Или же – Рапава не мог в этом поклясться, но все-таки возможно – Берия уже держал его в руке, когда выходил из машины. Так или иначе, он нашел то, что искал, и улыбался.

– Улыбался?

– Вот именно, парень. Улыбался! Но, заметь, не с довольным видом. Скорее…

– Сокрушенно?

– Да, сокрушенно. Точно хотел сказать: черт побери, неужели такое возможно? Точно проигрался в карты.

Они пошли назад тем же путем, каким пришли, только на этот раз в коридоре с бюстами встретили охранника. Увидев Хозяина, он чуть не упал на колени. Но Берия посмотрел на него как на пустое место и продолжал идти – такого беззастенчивого вора еще поискать. А когда сел в машину, сказал:

«На Вспольный».

Еще не рассвело и было темно, но уже пошли трамваи и на улицах появился народ – главным образом старушки, которые убирали правительственные кабинеты при царе и при Ленине, а после завтрашнего дня станут убирать при ком-то другом. На Библиотеке имени Ленина висел большой красно-бело-черный плакат с изображением Сталина, смотревшего с высоты на рабочих, которые гуськом шли к станции метро. На коленях Берии лежал раскрытый портфель. Он сидел пригнувшись, включив свет. И что-то читал, нервно постукивая пальцами.

«Есть в багажнике лопата?» – вдруг спросил он.

Рапава сказал, что есть. Чтоб разгребать снег.

«А набор инструментов?»

«Есть, Хозяин».

Там было много всего: домкрат, гаечный ключ, гайки для завинчивания колес, рукоятка, чтобы завести мотор, запальные свечи…

Берия хмыкнул и снова принялся читать.

На Вспольном земля возле особняка была твердой, как бриллиант, вся в сверкающих льдинках. Лопатой ее было не взять, и Рапаве пришлось пойти в надворные постройки в глубине сада за киркой.

Он снял пальто и принялся орудовать киркой, как в свое время на огороде отца в Грузии, – широко взмахивал ею над головой, глубоко погружая острие до самого древка. Раскачав острие, он вытаскивал его из земли, снова вздымал кирку над головой и опять опускал.

Трудился он в маленькой вишневой рощице при свете «летучей мыши» – фонаря, повешенного на ветку, – трудился с бешеной скоростью, зная, что за его спиной, невидимый в темноте, сидит на каменной скамье Берия и наблюдает за ним. Вскоре Рапава так взмок, что, несмотря на мартовский холод вынужден был приостановить работу и, сняв пиджак, закатать рукава. Рубашка сзади прилипла к спине, и он невольно вспомнил людей, которые вот так же трудились, а он стоял с винтовкой и следил за ними. Это было летним днем, и работали они в лесу, а потом покорно ложились лицом вниз на свежевырытую землю. Он вспомнил, как пахла влажная земля, какая сонная тишина стояла в жарком лесу, и подумал, как холодно будет, если Берия прикажет ему сейчас лечь на землю.

«Не копай такую широкую яму, – раздался голос из темноты. – Это же не могила. Только придумываешь себе лишнюю работу».

Немного погодя Рапава стал менять инструменты: лопатой выбрасывал пласты земли, потом спрыгивал в яму и киркой углублял ее. Сначала края ямы доходили ему до колен, потом до талии и под конец – до подмышек; тут над ним появилась лунообразная физиономия Хозяина. Берия похвалил его, сказал, что хватит, и не как-нибудь, а с улыбкой протянул руку и помог выбраться из ямы. И в этот момент, ухватившись за пухлую руку Хозяина, Рапава преисполнился к нему такой любви, такой благодарности и преданности, каких никогда больше ни к кому не испытает.

Рапава помнит, как они, словно два товарища, взялись за длинный металлический ящик для инструментов и опустили его на дно. Потом забросали землей, плотно ее утрамбовали, и Рапава заровнял яму лопатой, а потом забросал сухими листьями. Когда они пошли по лужайке к дому, небо на востоке начало светлеть.