Текст книги "Дорога славы"

Глава вторая

Два месяца спустя я оказался на Французской Ривьере. Отдел Феи-Крестной опекал меня на пути через Индийский океан, Красное море и далее до Неаполя. На корабле я придерживался здорового образа жизни: загорал, по утрам занимался гимнастикой, после полудня спал, а вечерами играл в покер.

На свете много людей, которые не знают, как улучшить сдачу при помощи прикупа, но горят желанием научиться. Так что до Италии я добрался с отличным загаром и кругленькой суммой на черный день.

В начале путешествия кто-то из пассажиров, проигравшись, захотел поставить на кон билет Ирландского тотализатора. После недолгих споров решено было принимать билеты по номиналу – по два американских доллара за штуку. На берег я сошел с пятьюдесятью тремя билетами.

До Франкфурта из Неаполя можно добраться за считанные часы, если самолетом. И тут Отдел Феи-Крестной вернул меня Отделу Неурядиц и Отделу Превратностей.

Перед Гейдельбергом я подался в Висбаден – навестить маму, отчима и ребятишек – и обнаружил, что они днем раньше уехали в Штаты, а потом поедут на базу ВВС Элмендорф, что на Аляске.

Я отправился в Гейдельберг и сразу же стал осматривать городок, еще не зная, что уже вступил в полосу невезения. Симпатичный оказался городишко – статный замок, хорошее пиво и большие девочки с розовыми щечками и фигурками, как у бутылок «Кока-колы». Да, местечко это вполне годилось для получения диплома. Я начал справляться о ценах на жилье и прочее, а еще познакомился с молодым фрицем в корпорантской фуражке и несколькими шрамами на лице, такими же страшными, как мой. Похоже было, дела пошли на лад.

Я обсудил свои планы с первым сержантом из роты, временно расквартированной в Гейдельберге.

– Не повезло тебе… – покачал он головой.

Почему, спрашивается? А потому, что никаких ветеранских пособий Гордону не полагалось, поскольку никакой я не ветеран. Шрам не имел никакого значения, равно как и то, что я порешил народу больше, чем могло бы поместится в… ну, неважно где. Заварушка наша войной не считалась, и конгресс отклонил проект закона, предоставляющего нам, «военным советникам», пособия для завершения образования.

Возможно, я давно и глубоко заблуждался. Всю жизнь я только и слышал, что об армейских пособиях… а в химической лаборатории я даже сидел на одной скамейке с ветераном, который доучивался в школе по «Закону об армии».

Тот успокоил меня по-отечески:

– Не принимай все это близко к сердцу, сынок. Поезжай домой, устройся на работу, подожди год-полтора. Примут они этот закон, причем с обратной силой, точно тебе говорю. Ты ведь еще молодой.

Вот поэтому я и очутился на Ривьере, весь в штатском. Решил попробовать Европу на зубок, а уж потом воспользоваться своим правом и убраться восвояси. Ясно, о Гейдельберге и мечтать не стоило. Все жалование, которое я не мог потратить в джунглях, вместе с компенсацией за увольнительные и покерным выигрышем составляло сумму, которой в Гейдельберге хватило бы всего на год. Но никак не до диплома. Я-то рассчитывал на пособие как на прожиточный минимум, а наличность хотел оставить на черный день.

Зато мне стало ясно, что делать дальше. Податься домой до истечения льготного года и прежде, чем начнутся занятия в колледже. Наличные отдать тетушке и дядюшке за жилье и пансион, следующим летом найти работу, а там видно будет. Армия мне больше не грозила, так что последний год я надеялся как-нибудь перекантоваться, пусть даже на выходе не получится герр доктор Гордон.

Но занятия начинались осенью, а пока стояла весна. И прежде чем надевать студенческую лямку, я решил хорошенько познакомиться с Европой, тем более что другого такого случая могло не представится за всю жизнь.

Была и другая причина задержаться: Ирландский тотализатор. Как раз близилось время жеребьевки лошадей.

Ирландский тотализатор начинается как простая лотерея. Сначала продают столько билетов, что ими можно оклеить Центральный вокзал. Ирландские больницы получают от этого 25 % и таким образом выигрывают наверняка. Незадолго до скачек проводится жеребьевка лошадей. Скажем, в список включается двадцать лошадей или около того. Если на ваш билет не выпадет лошадка, смело можете им подтереться. (Правда, и тут бывают кое-какие утешительные призы.)

Но даже если вам досталась лошадь, вы еще не выиграли.

Некоторые лошади вовсе не выйдут на старт. А из тех, что выйдут, победит только одна. Однако любой билет, на который выпала все равно какая лошадь, хоть дохлятина, едва способная доковылять до паддока, стуит в период между жеребьевкой и скачками несколько тысяч долларов. Сколько именно, зависит от рейтинга лошади. Но все билеты стуят хорошую денежку, поскольку случаются чудеса – и записной аутсайдер выигрывает заезд.

У меня было пятьдесят три билета. Если хоть на один из них выпадет лошадь, я смогу продать его и выручить столько, что и на Гейдельберг хватит. Так что стоило подождать жеребьевки.

Жизнь в Европе не так уж дорога. А человеку, выбравшемуся из дебрей Юго-Восточной Азии, даже молодежное общежитие кажется роскошным. Так что и Французская Ривьера обойдется недорого, если зайти с черного хода. Я не стал снимать дворец на La Promenade des Anglais,[11]11
  Английская набережная (фр.).


[Закрыть] а поселился в паре километров от моря, крошечной комнатке на четвертом этаже и с общим санузлом. В Ницце полно роскошных ночных клубов, но постоянно их посещать никто не заставляет, тем более что на пляже увидишь номера ничуть не хуже, к тому же бесплатно. Я так бы и не понял, сколько умения требуется для исполнения танца с веерами, если бы не увидел, как молодая француженка умудрилась снять платье и прочее, а потом натянуть бикини прямо на глазах у горожан, туристов, жандармов и собак, не преступив при этом норм снисходительного французского закона о «непристойном обнажении». Разве лишь на краткое мгновение.

Да, господа, на Ривьере есть чем заняться и на что посмотреть, не входя в расход.

Пляжи там ужасные – сплошные камни. Но любые камни куда лучше, чем трясина в джунглях, и я, натянув плавки, наслаждался представлениями пляжной публики и добавлял себе загара. Как я уже говорил, была весна, туристский сезон еще не начался, толп нигде не было, зато погода стояла по-летнему теплая и сухая.

Я жарился на солнышке и млел от счастья. Единственное, на что я толком потратился, был абонентский ящик в «Американ Экспресс», куда мне клали отпечатанные в Париже «Нью-Йорк Геральд Трибюн» и «Стар энд Страйпс».

Последнюю я листал затем, чтобы видеть, как сильные мира сего расставляют фишки, и узнавать, что новенького на той не-войне, из которой только что выпростался. (О ней, надо сказать, едва упоминали, а нам-то говорили, будто мы спасаем цивилизацию.) Потом я принимался за дела поважнее: просматривал новости от Ирландского тотализатора и искал сообщение о том, что все мои проблемы отошли в область преданий и мне дано право на льготы по образованию.

Потом шли кроссворды и частные объявления. Я всегда читаю этот раздел – он позволяет легально заглядывать в чужие жизни. Вот, к примеру: «М. Л. просит Р. С. позвонить до полудня насчет денег». Забавно прикидывать, что кто кому сделал и кому за что платят.

Вскоре я обнаружил еще более дешевый способ жить, не отказываясь от бесплатного стриптиза. Вам приходилось слышать об l’IleduLevant? Он расположен близ Ривьеры, между Марселем и Ниццей, и чем-то похож на Каталину. На одном его краю стоит селенье, другой французские ВМС отгородили и поставили там свои ракеты. Зато все остальное – холмы, пляжи и гроты. Там нет ни автомобилей, ни даже мотоциклов. Отдыхая там, люди могут позабыть обо всем остальном мире.

На десять долларов в день здесь можно роскошествовать так же, как на сорок в Ницце. Или, как я, платить пять центов в сутки за палатку и жить на доллар в день. Когда же надоест готовить самому, можно вкусно и дешево поесть в каком-нибудь местном ресторанчике.

На этом островке, похоже, нет никаких запретов. Впрочем, один все-таки есть. На входе в селенье стоит щит с надписью: «Le Nu Integral Est Formellement INTERDIT» то есть «Полная обнаженность категорически запрещена». Это означает, что всякий и всякая должны, входя в населенный пункт, иметь на себе какую ни на есть тряпицу – хотя бы плавки. Во всех же прочих местах острова – на пляжах, в кемпингах – никто не обязан ничего надевать. Ну, никто и не надевает.

Если не считать отсутствия автомобилей и одежды, остров Леван во всем похож на типичный уголок провинциальной Франции. Правда, пресной воды не хватает, но французы воду не пьют, а искупаться можно в Средиземном море и потом на франк купить пресной воды и губкой смыть с кожи соль. Так что садитесь в Ницце или Марселе на поезд, сходите в Тулоне, а там – автобусом до Лаванду, потом час с небольшим на катере до острова Леван… и забудьте, что на свете есть одежда.

Я выяснил, что вчерашний номер «Геральд Трибюн» можно купить и тут, в той же лавке мадам Александер «Au Minimum», где я разжился палаткой и всем прочим для жизни на свежем воздухе. Провизию я покупал в «La Brize Marine»,[12]12
  «Морской бриз» (фр.).


[Закрыть] а палатку поставил над La plage des Grottes[13]13
  Пляж с Гротами (фр.).


[Закрыть] – и душе покойно, и есть, как говорится, на что приятно посмотреть.

Бывают на свете люди, которые относятся к божественным женским формам с пренебрежением, а секс считают занятием низменным. Таким следовало бы родиться устрицами. На всех молодых женщин приятно посмотреть (включая сюда и маленьких загорелых сестренок, хоть я от них и шарахался); разница лишь в том, что одни выглядят приятно, а другие – восхитительно. Одни склонны к полноте, другие худощавы, одни постарше, другие помоложе. На острове попадались красотки, от которых не отказался бы и «Фоли Бержер». Я познакомился с одной такой, и оказалось, что угадал на все сто: она была шведкой и танцевала голышом в одном из парижских шоу. Я совершенствовал с ней свой французский, а она со мной – свой английский. А еще она пообещала показать мне, что такое настоящий шведский стол, если меня когда-нибудь занесет в Стокгольм. А пока я кормил ее обедами, приготовленными на туристической плитке, и у нас кружилась голова от «vin ordinare».[14]14
  Недорогое вино без выдержки.


[Закрыть] Она все хотела узнать, откуда у меня такой шрам, и я поведал ей несколько небылиц. Марта благотворно действовала на душу старого солдата, и я всерьез опечалился, когда ей пришло время уезжать.

Но пляжные представления все продолжались. Через три дня после отъезда Марты я сидел на Пляже с Гротами, прислонясь к валуну, и разгадывал кроссворд. И тут глаза мои полезли на лоб, пытаясь оторваться от самой прекрасной женщины из всех, каких мне приходилось видеть. Женщины ли, девушки ли – сразу и не скажешь. С первого взгляда я дал ей лет восемнадцать-двадцать; чуть позже, взглянув ей в лицо, решил, что выглядит она на восемнадцать, но ей вполне может быть и сорок. А то и больше. У нее не было возраста, как и у всякой истинной красавицы. Как нет возраста у Елены Прекрасной или у Клеопатры. Она вполне могла быть Еленой, а вот Клеопатрой – вряд ли: та была рыжухой, а эта – натуральной блондинкой. На ее коже цвета в самый раз поджаренного гренка не было белых полосок от бикини, волосы – того же оттенка, только тона на два светлее. Они спадали по спине изумительным каскадом, и похоже было, что ножницы никогда их не касались.

Высокая, лишь чуть пониже меня, весила она, конечно, меньше, но не намного.

Жира никакого, вообще никакого, за исключением тонкого подкожного слоя, который облагораживает женские формы, скрывая лежащие глубже мышцы. А мышцы у нее точно были, ощущалась в ней этакая ленивая львиная грация.

Плечи были чуть широки для женщины – такие же широкие, как и роскошные, истинно женские бедра; талия тоже могла бы показаться широковатой, будь женщина поменьше ростом. Эта же выглядела безупречно стройной. Живот не плоский, а идеально выпуклый, что тоже говорило о хорошем тургоре. О груди же скажу, что столь спелые плоды могут вырасти лишь на крепкой грудной клетке, чтобы не возникло впечатление «хорошо, но многовато». Высокие, упругие, они вздрагивали лишь самую малость, в такт шагам, и коронованы были розовато-коричневыми карамельками, явно не девичьими.

Пупок ее был жемчужиной из тех, которые воспеты персидскими поэтами. Ноги, пожалуй, чуть длинноваты, даже при ее росте; кисти и ступни тоже не маленькие. Но все вместе являло дивную гармонию. Она была воплощением изящества, я просто не мог представить позу, которая бы ей не подошла. При этом она выглядела такой гибкой, что, казалось, могла бы, как кошка, выгнуться в любую сторону.

А лицо… Можно ли словами описать совершенную красоту? Скажу так: если увидишь, так сразу и узнаешь. Рот довольно большой, сочные губы сложены в легкую улыбку, которая, похоже, никогда не покидает лица. Яркие, но, насколько я мог судить, без помады. Одно это могло бы выделить ее из любой толпы, поскольку в тот год все женские особи мазались гримом от «Континенталя», неестественным, как корсет, и бесстыдным, как улыбка отпетой шлюхи.

Прямой нос – далеко не кнопка, в самый раз для ее лица. А глаза… Она заметила, что я на нее пялюсь. Женщины обычно не против, когда на них смотрят, в одежде Евы ли, в бальном ли платье. Но таращиться все равно неприлично.

В оправдание себе могу лишь сказать, что уже через десять секунд честно попытался отвести взгляд, но не смог. Так и смотрел, запоминая каждую линию, каждый изгиб тела.

Она посмотрела мне прямо в глаза, и я зарделся как маков цвет, но пялился по-прежнему. Глаза у нее были такие синие, что казались куда темнее, чем мои карие.

– Pardonnez-moi, ma'm'selle,[15]15
  Простите, мадемуазель (фр.).


[Закрыть] – сипло выдавил я и наконец отвел глаза.

– О, я не против, – по-английски ответила она. – Смотрите, пока не надоест, если вам угодно. – И сама оглядела меня так же внимательно, как я ее. Голос – теплое, чистое контральто, удивительно глубокое на низких нотах.

Она шагнула раз, другой и очутилась совсем близко. Я хотел подняться, но она повела рукой, приказывая мне сидеть. Жест был царственный, такой повелительный, что не подчиниться просто невозможно. Бриз донес ее аромат, и у меня по коже мурашки побежали.

– Вы американец?

– Да… – Я готов был присягнуть, что она не американка, да и не француженка. Французского акцента не было и следа, а кроме того… ну, в общем, француженки всегда хоть немного кокетничают. Они не виноваты, просто это неотъемлемая часть французской культуры. Здесь же кокетства не было ни на йоту, вот только своей исключительностью она бросала вызов целому свету.

Вместо кокетства она была наделена редким даром мгновенно располагать к себе. Она заговорила со мной, как давний друг, знающий меня как облупленного, друг, наедине с которым нет нужды юлить и подбирать слова. Она расспрашивала меня, и я отвечал совершенно откровенно даже на самые интимные вопросы. И ни разу не задумался, по какому такому праву она меня потрошит. Она не спросила лишь, как меня зовут. Я, кстати, тоже. Я вообще ни о чем ее не спросил.

Наконец она покончила с вопросами и снова осмотрела меня с ног до головы, внимательно и даже, пожалуй, критически. Потом задумчиво сказала:

– А вы красивы… – И добавила: – Au 'voir.[16]16
  До свидания (фр.).


[Закрыть]

Повернулась и пошла к воде. А потом уплыла.

Я был так ошарашен, что с места двинуться не мог. Такого мне никто не говорил даже в те времена, когда у меня нос был цел. Даже симпатичным никто не называл, не то что красивым…

Но даже если бы я вовремя опомнился и попытался догнать ее, у меня наверняка ничего бы не вышло. Плавала она здорово.

Глава третья

Я проторчал на пляже до захода солнца, но она так и не вернулась. Потом я наскоро поужинал хлебом с сыром и вином, натянул штанишки и отправился в селенье. Там я прочесал бары и рестораны, поминутно заглядывая в окна коттеджей, где они не были занавешены, но так ее и не нашел. Когда все заведения начали закрываться, я признал поражение, вернулся в свою палатку, изругал себя за восемь видов идиотизма – что мне мешало спросить: «Как вас зовут, где вы живете и где вы остановились на острове?» – залез в мешок и уснул.

Поднялся я на рассвете, проверил пляж, съел завтрак, снова проверил пляж, «оделся» и пошел в селенье, где проверил магазины и почту и купил свою «Геральд Трибюн».

И сразу же оказался лицом к лицу с труднейшим в жизни выбором: мой билет выиграл лошадь. Сначала я не был уверен, потому что не помнил наизусть все пятьдесят три номера. Мне пришлось сбегать в палатку, найти список, проверить… Точно! Выиграл! На тот самый номер, который легко запоминался: XDV 34555. Мне выпала лошадь.

Это означало несколько тысяч долларов, сколько именно – я не знал. Но вполне достаточно, чтобы продержаться в Гейдельберге, если тут же его и продать. «Геральд Трибюн» была вчерашней, а это означало, что жеребьевка прошла, по крайней мере, два дня назад. А лошадка за это время могла сломать ногу или выбыть из соревнования по девяти другим причинам. Мой билет чего-то стоил лишь до тех пор, пока Счастливая Звезда значилась в списке участников. Надо было нестись сломя голову в Ниццу и выяснять, где и как можно загнать мой билет подороже. А потом достать билет из сейфа и продать.

Но как же быть с Еленой Прекрасной?

Когда шекспировский Шейлок истошно вопил: «О дочь моя! Мои дукаты!» – он наверняка страдал меньше меня.

Я пошел на компромисс: написал прочувствованное письмо, в котором сообщил, как меня зовут, извинялся, что вынужден отъехать по неотложному делу, и умолял или подождать меня до завтра, или хотя бы написать, где ее искать. Я оставил письмо у заведующей местной почтой, описав ей мою блондинку – такого-то роста, волосы такой вот длины, изумительная poitrine,[17]17
  Грудь (фр.).


[Закрыть] – дал двадцать франками и пообещал еще сорок, если она передаст письмо и получит ответ. Почтмейстерша сказала, что никогда такую не видела, но если cette grande blonde[18]18
  Эта крупная блондинка (фр.).


[Закрыть] появится здесь, письмо будет ей вручено незамедлительно.

После этого у меня еще осталось время добежать до палатки, одеться для континента, забросить пожитки к мадам Александер. На катер я успел. До Ниццы он шел часа три, так что время на раздумья у меня было.

Проблема была в том, что Счастливая Звезда – далеко не кляча. В рейтингах моя лошадка обреталась между пятым и шестым местом, в зависимости от того, кто их составлял. И что прикажете делать? Остановиться, пока везет, и снять пенки? Или рискнуть и пойти ва-банк?

Решение далось мне ох как нелегко. Предположим, удастся продать билет за десять тысяч долларов. Даже если не удастся объехать по кривой налоги, мне достанется большая часть, которой вполне хватит на учение.

Но образование я мог получить где угодно, на Гейдельберге свет клином не сошелся. Тот парень с дуэльными шрамами был просто пижоном, кичащимся фальшивой доблестью.

Теперь предположим, что я уперся и урвал-таки главный куш – 50 000 фунтов или 140 000 долларов.

Знаете, сколько налога платит холостяк со ста сорока тысяч на Родине Храбрых и Свободных? Сто три тысячи не хотите? Так что от всего выигрыша останется тридцать семь тысяч. Есть ли резон ставить реальные тысяч десять в надежде выиграть тридцать семь при шансах один к пятнадцати не в мою пользу? Господа, это как выход на финишную прямую по внутренней дорожке ипподрома. Ощущения те же, будь то тридцать семь кусков или покерок по маленькой. А если изобрету какой-нибудь способ обойти налоги? Стоит рискнуть десятью тысячами ради ста сорока? Тут, согласитесь, дело совсем другое: сто сорок тысяч долларов – не только деньжата не ученье. Это уже состояние, которое будет приносить четыре или пять тысяч в год до конца дней моих.

Совесть меня не беспокоила: у Дяди Сэма не больше моральных прав на эти деньги, если я выиграю, чем у меня – на престол Священной Римской империи. Что хорошего сделал для меня Милый Дядюшка? Он изуродовал жизнь моего отца двумя войнами, одну из которых нам не разрешили выиграть, и тем самым сделал высшее образование почти недоступным для меня. Это не говоря уже о том, что мальчишке есть чему поучиться у родного отца. (Чему именно, я не знаю и не узнаю никогда!) Потом он выпер меня из колледжа и послал сражаться на не-войну, едва не угробил там и, выражаясь фигурально, лишил невинности.

Так по какому же праву Милый Дядюшка заберет сто три куска, оставив мне лишь на прожитье? Чтобы он мог одолжить их Польше? Или подарить Бразилии? В задницу его!

Был способ сохранить все деньги (если я выиграю), способ законный, как брак. Пожить с год в старом добром маленьком Монако, где налогов нет как таковых, а потом перебраться куда угодно. Скажем, в Новую Зеландию.

Заголовки в «Геральд Трибюн» были вполне для нее обычные, разве что восклицательных знаков прибавилось. Было похоже, что мальчики, которые управляют нашей планетой, (ох уж мне эти шалунишки!) готовы в любую минуту сыграть в большую войнушку – с баллистическими ракетами и водородными бомбами.

Так что был резон забраться поюжнее, аж до Новой Зеландии. Там, глядишь, что-нибудь и уцелеет после того, как осядет радиоактивная пыль. Мне приходилось слышать, что Новая Зеландия – страна на редкость красивая, а еще говорили, что тамошние рыбаки считают пятифунтовую форель мелочью и отпускают. Сам я лишь однажды поймал форель, и было в ней не больше двух фунтов.

И тут меня осенило. Оказалось, что мне вовсе неохота возвращаться на школьную скамью, неохота при любом раскладе – выиграю я, проиграю или останусь при своих. Мне стало абсолютно наплевать на трехмашинные гаражи и приусадебные бассейны, равно как и на прочие символы статуса и благосостояния. В этом мире все было тленно, и только совершенные идиоты и глупые мышата думали иначе.

Где-то в джунглях я оставил все амбиции такого рода. Слишком часто в меня стреляли; вот я и потерял интерес к супермаркетам, загородным виллам и к «сегодня обед в Учительско-родительской ассоциации, не забудь, дорогой, ты обещал».

О нет, в монастырь я не собирался. Мне все еще хотелось… А чего мне, собственно, хотелось?

Мне нужно было яйцо птицы Рух. А еще – гарем прекрасных одалисок, которые значат для меня меньше, чем пыль под колесами моей боевой колесницы и ржавчина, которая никогда не запятнает мой меч. Я хотел червонного золота в самородках с кулак величиной, хотел скармливать лайкам мерзавца, осмелившегося посягнуть на участок, который я застолбил. Я хотел вставать с зарей, чувствуя бодрость во всем теле, чтобы успеть преломить несколько копий, прежде чем выберу девчонку, достойную моего droit du seigneur,[19]19
  Право первой ночи (фр.).


[Закрыть] или послать вызов на честный бой какому-нибудь барону. Мне хотелось слушать, как пурпурная вода журчит у борта «Нэнси Ли» в часы утренней вахты, когда не слышно других звуков и ничто не движется, кроме альбатроса, который уже тысячу миль сопровождает мой корабль.

Мне грезились стремительные луны Барсума, хотелось, чтобы Холмс тряс меня за плечо со словами: «Просыпайтесь! Игра начинается!», мечталось плыть на плоту по Миссисипи и ускользать от яростной толпы вместе с герцогом Бриджуотерским и Дофином. Мне не хватало Пресвитера Джона и Экскалибура, который лунно-белая рука вздымает из вод тихого озера. Я хотел приплыть с Одиссеем и Тросом Самофракийским в страну лотофагов, где не кончается полдень. Хотел романтики и ощущения грядущего чуда, которое знавал, когда был ребенком. Хотел, чтобы мир был таким, как мне обещали в детстве, а не вонючей помойкой, для красоты прикрытой мишурой.

Вчера передо мной добрых десять минут маячил шанс – Прекрасная Елена, как бы ее ни звали на самом деле… И ведь я это знал… Но позволил ему ускользнуть. Может, такой шанс бывает лишь раз в жизни…

Поезд прибыл в Ниццу.

В отделении «Американ Экспресс» я открыл свой ящик-сейф и сверил номер со списком в «Геральд Трибюн». Точно: XDV 34555! Чтобы унять нервную дрожь, я проверил и остальные билеты. Они оказались мусором, как я и предполагал. Я вернул их в ящик и попросил проводить меня к управляющему.

Проблема моя носила финансовый характер, а «Американ Экспресс», как известно, даст фору иному банку. Меня быстро проводили в кабинет управляющего, и мы представились друг другу.

– Посоветуйте мне, – попросил я. – Дело в том, что у меня есть один из играющих билетов Ирландского тотализатора.

– Поздравляю! – улыбнулся управляющий. – Вы – первый человек за долгое время, который вошел сюда с доброй вестью, а не с претензиями.

– Спасибо. А проблема моя вот в чем: я знаю, что билет, выигравший лошадь, вплоть до самих скачек котируется весьма высоко. В зависимости от лошади, конечно.

– Совершенно верно, – согласился он. – И какая же лошадь вам выпала?

– Не самая плохая – Счастливая Звезда. Потому-то я и теряюсь. Если бы мне досталась Водородная Бомба или любая из трех фавориток – разговор иной. А так я не могу решить, что делать дальше: продать билет или придержать. Да и вообще, вычитать шансы выше моих сил. Вы, часом, не в курсе, почем сейчас идет Счастливая Звезда?

Управляющий сложил ладони домиком.

– Мистер Гордон, «Американ Экспресс» не занимается букмекерскими операциями и не посредничает при продаже билетов Ирландского тотализатора. Однако… билет у вас с собой?

Я достал билет и вручил ему. Билет побывал во многих покерных переделках, его порядком захватали да и помяли тоже. Но счастливый номер читался весьма отчетливо.

Управляющий внимательно осмотрел обе его стороны.

– А купон к билету есть?

– Есть, но не при мне.

Тут я начал объяснять, что вся моя почта пересылается на Аляску, по новому адресу отчима, но он меня остановил.

– Это не так уж важно. – Он тронул клавишу селектора. – Элис, попросите, пожалуйста, мсье Рено зайти ко мне на минутку.

Я забеспокоился, вправду ли это неважно. У меня хватило ума записать имена и места новых назначений прежних обладателей билетов, и каждый пообещал выслать мне купон, но пока я не получил ни одного. Может быть, они идут на Аляску? Играющий билет раньше принадлежал сержанту, который сейчас служил в Штутгарте; я проверил это, когда потрошил ящик. Наверное, придется дать ему сколько-нибудь, а если заартачится, так и руку вывернуть.

Мсье Рено походил на усталого школьного учителя.

– Мсье Рено – наш эксперт по делам такого рода, – объяснил управляющий. – Вы позволите ему осмотреть ваш билет?

Француз посмотрел на билет, и глаза у него загорелись. Он извлек из кармана лупу-монокль и вставил в глаз.

– Прекрасно, – сказал он. – Один из лучших. Гонконг, наверное?

– Я купил его в Сингапуре.

Он кивнул и улыбнулся.

– Это одно и то же.

Управляющий не улыбался. Он достал из стола еще один билет Ирландского тотализатора и протянул мне.

– Мистер Гордон, вот этот я купил в Монте-Карло. Будьте добры, сравните их.

На мой взгляд, они были одинаковы, если не считать номеров и того, что его билет куда как глаже и чище.

– Что я должен искать?

– Может быть, вот это поможет? – Он подал мне большую лупу.

Билеты тотализатора печатаются на специальной бумаге в нескольких цветах, а еще на них гравируется портрет. Надо сказать, бумажные деньги некоторых государств печатаются хуже.

Я давно понял: сколько ни пялься на двойку, тузом она не станет. Я вернул билет управляющему.

– Мой поддельный.

– Я ничего такого не говорил, мистер Гордон. Попробуйте проверить его где-нибудь еще. Скажем, во Французском Банке.

– Мне и так все ясно. Гравированные линии на моем – нерезкие и неровные. И прерываются в нескольких местах. Под лупой видно, что и печать не без греха. – Я повернулся к эксперту. – Верно, мсье Рено?

Эксперт соболезнующе пожал плечами.

– Вам достался своего рода шедевр.

Я поблагодарил обоих и ушел. Само собой, я проверил билет и во Французском Банке, но не потому, что сомневался в выводах мсье Рено, а потому что нельзя ни согласиться на ампутацию ноги, ни выбросить сто сорок тысяч без подобающего консилиума. Их эксперт даже лупу не стал доставать.

– Contrefait,[20]20
  Подделка (фр.).


[Закрыть] – приговорил он. – Ничего не стоит.

Вернуться на Иль дю Леван в тот же день я бы никак не успел. Я пообедал, потом разыскал свою бывшую квартирную хозяйку. Моя клетушка пустовала, и мне позволили в ней переночевать. Заснул я быстро.

Я был разочарован куда меньше, чем мог ожидать. Скорее уж чувствовал облегчение.

Те несколько часов, что я был богачом, меня терзали тревоги, обычно сопутствующие богатству. Ощущения были новы, интересны, но мне не хотелось испытывать их снова, во всяком случае, не сразу.

Теперь никаких тревог у меня не было. Следовало решить, когда я поеду домой, но жизнь на острове была так дешева, что спешить нужды не было. Единственное, что меня волновало всерьез, так это возможность утратить навсегда Прекрасную Елену, cette grande blonde… Si grande… si belle… si majestueuse![21]21
  … эту крупную блондинку… Такую великолепную… такую прекрасную… такую величавую (фр.).


[Закрыть] Вот с такими мыслями я и заснул.

Я намеревался успеть на утренний поезд, а потом на первый же катер. Но вчера я истратил почти всю наличность, да еще я свалял дурака, не сообразив снять деньги со счета в «Американ Экспресс». Да и про почту я не осведомился. Писем я не ожидал, разве что от мамы да еще, может, от тетки. Единственного моего настоящего армейского друга убили полгода назад. Но стоило и про почту спросить, раз уж не миновать идти за деньгами.

Для начала я угостил себя роскошным завтраком. Французы думают, что мужчина может зарядиться на весь день цикорным кофе с молоком и круассанами, из чего, надо думать, и проистекает их дерганая внешняя политика. Я выбрал кафе на тротуаре, рядом с большим киоском, единственным в Ницце, где продавали «Стар энд Страйпс», а «Геральд Трибюн» была свежей. Я заказал дыню, две порции натурального кофе и omlette aux herbes fines,[22]22
  Омлет с травами (фр.).


[Закрыть] после чего предался отдохновенью.

Когда привезли «Геральд Трибюн», благодушия у меня поубавилось. Заголовки были еще хуже, чем обычно; они напомнили мне, что мне еще предстоит как-то выжить в этом мире. Нельзя же вечно болтаться на острове Леван.

Но почему бы не задержаться, в разумных пределах? В студенты меня не тянуло, а путь к заветному гаражу на три машины был так же безнадежен, как выигрыш на мой билет. Если уж Мировая война № 3 так-таки разразится, нет никакого смысла становиться инженером где-нибудь в Санта-Монике с шестью или восемью тысячами в год, а потом гореть со всеми за компанию. Лучше уж пожить на полную катушку, срывая цветы удовольствий, не думая о завтрашнем дне, а только вспоминая минувший, пока хватит времени и долларов. А потом… потом можно податься в морскую пехоту, как отец. Глядишь, снова дослужусь до капрала, да капралом и останусь.

Я открыл колонку частных объявлений.

Она и сегодня была весьма занимательной. Кроме обычных предложений – чтение в тайниках души, обучение йоге – и посланий от одного набора инициалов другому, в ней было несколько новинок. Вот, например: