Текст книги "Дорога славы"

Я сунул руку за спину, ощупью пересчитал стрелы – семь. А вниз я отправлялся с двадцатью. Использовал я одну, а остальные потерял.

Я одним духом послал три штуки – вправо, влево и вперед, – выбрав цели так далеко, как только мог. Целился я, что называется, в пупки, от души надеясь, что мой чудесный лук сам пошлет стрелы и прямо, и метко. Само собой, толпа рванула за свежей дичью, как за правительственной субсидией.

– Давай! – крикнул я.

Через десять секунд я поймал Стар в объятия и получил в качестве приза быстрый поцелуй.

А десять минут спустя внизу тем же манером очутился и Руфо. Мы со Стар обеспечили ему огневую поддержку: я выпустил три стрелы, она – две. Руфо пришлось самому опускать себя, сидя в петле и пропуская свободный конец веревки под мышками. Без нашей помощи он был бы беспомощен, как сидящая утка. Едва выпроставшись из веревки, он принялся сдергивать ее с утеса и свертывать в бухту.

– Брось, – велела Стар. – Времени нет, да и тащить тяжело будет.

– Я ее упакую.

– Нет!

– Так хорошая же веревка, – не уступал Руфо. – Может еще пригодиться.

– Саван тебе пригодится, если не успеем миновать болото до сумерек. – Стар повернулась ко мне: – Как пойдем, милорд?

Я огляделся. Несколько чудаков еще болталось прямо перед нами и левее, но близко подходить не решались. Справа и выше туча водяной пыли у подножья водопада ткала в воздухе радужное кружево. Ярдах в трехстах перед нами было место, где нам надлежало войти в лесок, за которым начиналось болото.

Мы спустились с осыпи плотным клином: я на острие, Руфо и Стар чуть позади, все с изготовленными луками. Я велел им браться за шпаги, если хоть один Рогатый Призрак приблизится на пятьдесят футов, но ничего такого не случилось. Лишь один идиот пошел было на нас в одиночку, и Руфо сковырнул его стрелой футов за сто. Когда мы поравнялись с трупом, Руфо вытащил кинжал.

– Оставь это! – нервно сказала Стар.

– Я просто хочу достать самородки и отдать их Оскару.

– А не хочешь ты, чтобы нас всех перебили? Если Оскару понадобятся самородки, он их получит.

– Что еще за самородки? – спросил я, не останавливаясь.

– Золото, босс. У этих скотов потроха устроены по-куриному. Но вместо мелких камешков они глотают золотые самородки. У стариков в брюхе набирается фунтов двадцать, а то и тридцать.

Я присвистнул.

– Золото здесь часто попадается, – объяснила Стар. – У водопада его полным-полно, намылось за долгие века. Из-за него Призраки порой дерутся с Шайкой Холодных Вод. Чтобы потешить свой странный аппетит, они временами отваживаются сунуться в воду.

– Я так и не видел никого из Шайки Холодных Вод, – заметил я.

– Молите Бога, чтоб и впредь не увидеть, – ответил Руфо.

– Вот еще одна причина забраться поглубже в болото, – добавила Стар. – Шайка туда не суется, даже Призраки далеко не заходят. Ступни у них плоские, но и их может засосать.

– На самом болоте есть что-нибудь опасное?

– Сколько угодно, – заверил меня Руфо. – Так что смотрите внимательно и ступайте только по желтым цветам.

– Лучше за своими ногами присматривай. Если та карта верная, мы не заблудимся. А как выглядят типы из Шайки Холодных Вод?

Руфо задумчиво молвил:

– Видели когда-нибудь лежалого утопленника?

Я решил не продолжать расспросы.

Перед тем как войти в лес, я заставил своих спутников сменить луки на шпаги.

Как только мы вступили под сень деревьев, на нас набросились со всех сторон. Засаду устроили Рогатые Призраки, а вовсе не Шайка Холодных Вод. Не могу сказать, сколько их было. Руфо убил четырех или пятерых, Стар не менее двух, а я скакал туда-сюда с воинственным видом, стараясь уцелеть. Скажу лишь, что нам пришлось перелезть через гору дохлятины, чтобы идти дальше, а сосчитать их было недосуг.

Мы двинулись дальше в болото, ориентируясь по маленьким золотым цветочкам и по карте у меня в голове. Примерно через полчаса мы вышли на полянку размером с гараж на две машины. Там Стар сказала, точнее, прошептала:

– Хватит… Отошли уже порядочно.

Пока мы шли, она держалась за левый бок, но останавливаться не хотела, хотя кровь пропитала одежду и запачкала трико.

Она разрешила Руфо обработать себя, а я тем временем охранял подходы к полянке. Правду сказать, я даже обрадовался, что меня не просили помочь, ибо когда мы осторожно сняли со Стар жакетик, мне стало дурно – так сильно ее зацепило. А она ни разу не пикнула. Ее золотое тело – и ранено! Я чувствовал, что в качестве рыцаря прекрасной дамы позорно провалился.

Стар снова приободрилась, как только Руфо ее перевязал. Она принялась лечить Руфо, а потом и меня – у обоих набралось с полдюжины ранений, но в сравнении с ее собственным наши казались царапинами.

Подлатав меня, Стар спросила:

– Милорд Оскар, долго ли нам еще выбираться из болота?

Я проследил в уме предстоящий путь.

– Дорога впереди не хуже этой?

– Нет, скорее чуть лучше.

– Тогда не больше часа.

– Хорошо. Не одевай грязную одежду. Руфо, распакуйся немножко, чтобы мы могли одеться в чистое и достать стрелы про запас. Они понадобятся против кровавых коршунов, как только мы выйдем из-под деревьев.

Складничок пришлось разложить почти на всю полянку, прежде чем Руфо смог добраться до одежды и арсенала. В чистой одежде и при полном колчане я почувствовал себя новым человеком, особенно после того, как Руфо откопал пол-литра коньяка и мы раздавили его на троих, считая по булькам. Стар пополнила свою походную аптечку, после чего я помог Руфо сложить багаж.

Возможно, у Руфо закружилась голова от коньяка натощак. А может, от потери крови. Ему под ногу могла попасть плешка сколькой грязи. Он держал складничок в руках, собираясь сложить его до размеров ранца, но вдруг поскользнулся, резко вскинул руки – и ящик полетел прямиком в шоколадно-коричневое озерцо.

Упал он далеко.

– Руфо, скидывай пояс! – заорал я и схватился за пряжку своего.

– Нет-нет! – заорал Руфо. – Назад! Спасайтесь!

Один угол складничка был еще виден. Я знал, что смогу достать его, если обвяжусь веревкой, пусть даже у этого озерка вовсе нет дна. Так я и сказал, причем весьма сердито.

– Нет, Оскар! – быстро проговорила Стар. – Он прав. Мы уходим. Причем как можно быстрее.

Ну, мы и пошли. Я впереди, Стар следом, а Руфо – за нею по пятам.

Мы отошли ярдов на сто, когда позади вдруг извергся грязевой вулкан. Шума было немного, просто басовитый гул и легкое сотрясение почвы. Тут же на нас пролился очень грязный дождь. Стар перестала торопиться и спокойно сказала:

– Ну, вот и все.

А Руфо воскликнул:

– Вся выпивка в нем осталась!

– Ничего страшного, – откликнулась Стар. – Спиртного везде хватает. Но там были мои новые платья, Оскар, причем очень красивые. Я так хотела, чтобы ты их увидел! Я и покупала-то их с оглядкой на твой вкус.

Я не отозвался. Я думал об огнемете, о винтовке и паре ящиков с боеприпасами. И о спиртном, разумеется.

– Ты слышишь меня, мой рыцарь? – не отставала Стар. – Я хотела надеть их для тебя.

– Принцесса, – ответил я, – лучший твой наряд всегда при тебе.

Я услышал счастливый смешок, который у нее сопровождается ямочками на щеках.

– Уверена, ты часто говорил это и раньше. И тебе, конечно, верили.

Мы выбрались из болота задолго до темноты и вскоре нашли кирпичную дорогу. Кровавые коршуны не особо нам досаждали. Это такие лютые твари, что если послать в кого-то из них стрелу, он непременно попытается схватить ее в полете. Стрелу он получает, но в брюхо и ненадолго. Таким образом к нам вернулись почти все наши стрелы.

Вскоре дорога привела нас к вспаханным полям, где стая кровавых коршунов сильно поредела. Как раз на закате мы разглядели строения и огни усадьбы, где, как сказала Стар, нам предстояло ночевать.

Глава восьмая

Милорд Дорал'т Джьяк Дорали должен был родиться техасцем. Я не хочу сказать, что Дораля можно спутать с техасцем, просто душа у него была по-техасски широкая. Вы ведь знаете, конечно, тамошнюю поговорку: «Ты платил за обед, а я уже заплачу за кадиллак. Дом у него был большой, никак не меньше цирка-шапито, и обильный, как обед на День Благодарения, – весь в чудесной резьбе, да еще и выложен кое-где самоцветами. Но выглядел он вполне обжитым, то есть прибирался от случая к случаю и кое-как: если на лестнице не смотреть под ноги, мигом наступишь на игрушку, и закончится это, самое малое, сломанной ключицей. Под ногами путались дети, причем в большинстве своем сущие младенцы, которых и на горшок-то сажать еще рано, а еще собаки. Доралю на это было плевать. Ему, похоже, на все было плевать – он умел наслаждаться жизнью.

Одна миля сменялась другой, а вокруг все тянулись его поля, плодородные, как в Айове. Зим здесь не знали. Стар сказала, что в год с этих полей снимают по четыре урожая. Уже вечерело, так что людей нам встретилось немного: несколько пеших крестьян да еще в повозке. Издали мне показалось, что ее тянут две пары лошадей. Оказалось – всего одна, зато у каждой скотины было по восемь ног. Вот так всегда в этой Невианской долине: обыденное перемешано с удивительным. Люди были людьми, собаки – собаками, а вот лошади на лошадей не походили. Я ощущал себя Алисой, которая никак не могла толком взяться за фламинго: едва покажется, будто все понимаешь и ничему уже не удивишься, как жизнь подбрасывает новые выкрутасы.

Человек, правивший этими многоножками, уставился на нас во все глаза, но вовсе не потому, что мы были одеты не по-здешнему – на мне была такая же одежда, как и на нем. Он пялился на Стар, и в этом не было ничего удивительного. Люди, работавшие в полях, носили нечто вроде гавайской лава-лава. Простой кусок ткани, обернутый вокруг бедер и завязанный у талии, заменяет на Невии и комбинезоны и джинсы, причем как для женщин, так и для мужчин. Так что наша одежда была местным эквивалентом серых фланелевых костюмов и платья деловой женщины. Ну, а о вечерних туалетах разговор особый.

Вступив в пределы усадьбы, мы мигом обзавелись многочисленной свитой, состоящей, в основном, из детей и собак. Один мальчуган понесся к дому, и когда мы подошли к широкой террасе, из громадных парадных дверей вышел нам навстречу милорд Дораль собственной персоной. Я не сразу распознал в нем хозяина поместья, поскольку он был едва одет – на нем был лишь короткий саронг,[42]42
  Род юбки из расписной ткани; мужская и женская национальная одежда в Малайзии и Индонезии.


[Закрыть] – бос и с непокрытой головой. Волосы у него были густые, с проседью, а борода придавала ему сходство с генералом Грантом.[43]43
  Улисс Грант – генерал, герой Гражданской войны, впоследствии президент США.


[Закрыть]

Стар помахала рукой, крикнув:

– Джоко! Эй, Джоко! (По-правильному его звали Джьяком, но мне послышалось «Джоко», ну, так и быть посему.)

Дораль широко раскрыл глаза, а потом понесся на нас как танк.

– Эттибу! Да будут прославлены твои прекрасные синие глаза! Да будет прославлена твоя маленькая крепкая попка! Почему ты меня не предупредила?

(Мне тут приходится слегка приглаживать, потому что невианские фразеологизмы не вполне соответствуют английским. Попытайтесь дословно перевести кое-какие из французских идиом и вы поймете, о чем я. Так что Дораль вовсе не хамил. Он вежливо, галантно и церемонно приветствовал давнего и весьма уважаемого друга.)

Он стиснул Стар в объятьях, приподнял, расцеловал в обе щеки и в губы, куснул за ушко, а потом поставил на землю, все еще приобнимая за талию.

– Играть и праздновать! Всем – три месяца отдыха! Скачки и состязания каждый день, а по ночам – оргии! Награжу сильнейших, красивейших и умнейших!..

– Милорд Дораль… – прервала его Стар.

– Что? А главнейшая награда – за первого ребенка, который родится…

– Джоко, милый! Я люблю тебя всем сердцем, но уже завтра нам пора в дорогу. Все, чего мы просим, так это погрызть какую-нибудь кость и переночевать в уголочке.

– Ерунда! С друзьями так не поступают!

– Ты же сам прекрасно знаешь, что я обязана.

– К черту политику! Смотри, сейчас я умру у твоих ножек, Сладкая Булочка! Сердце у старого бедного Джоко не каменное! О, вот уже и приступ накатывает. – Он схватился за грудь. – Вот тут так щемит…

Она ткнула его в живот.

– Старый притворщик. Ты помрешь от жизнелюбия, а вовсе не от разрыва сердца. Милорд Дораль…

– Слушаю, миледи.

– Со мною пришел Герой.

Он захлопал глазами.

– Уж не о Руфо ли вы говорите? Привет, Руфо, старый ты хорь! Свежие анекдоты припас? Дуй на кухню и выбери себе, какая побойчее.

– Благодарю вас, милорд Дораль. – Руфо расшаркался, глубоко поклонился и ушел.

– Если Доралю будет угодно… – уже с нетерпением продолжала Стар.

– Да слушаю, слушаю.

Стар освободилась от его руки, выпрямилась во весь рост и затянула хвалебную песнь:

 
От смеющихся Вод Певчих
К нам пришел Герой отважный.
Воина зовут Оскаром.
Благороден и красив он,
Мудр, силен, неустрашим он.
Игли на вопрос поймал он,
Парадоксами опутал,
Игли рот заткнул он Игли —
Самому себе скормил он
Злого духа без остатка!
Никогда Поющим Водам…
 

Речитатив длился довольно долго. Прямой лжи в песни не было, как не было и чистой правды, а больше всего она походила на сообщение пресс-атташе. Например, Стар рассказала ему, что я убил двадцать семь Рогатых Призраков, и одного из них – голыми руками. Сам я столько не припомню, что же касается голых рук, так это вышло случайно. Я как раз проткнул одного из этих гадов, и тут прямо к моим ногам свалился другой, которого толкнули сзади. У меня не было времени достать саблю, так что я наступил ногой на один рог, а за другой дернул изо всех сил. Вот его голова и развалилась, как куриная дужка. Так получилось скорее уж с перепугу, чем благодаря отваге.

Потом Стар углубилась в историю. Она воспела героизм моего отца, поведала, что дед мой возглавил атаку на Сан-Хуан Хилл,[44]44
  Господствующая вершина хребта Сан-Хуан (Куба). Место решающего сражения в ходе Испано-американской войны 1898 года, где американцы под командованием генерала Шафтера выбили испанцев с хорошо укрепленных позиций.


[Закрыть] и принялась за прадедушек. Рассказывая же, как я обзавелся шрамом от левого глаза до правой скулы, она и вовсе утратила чувство меры. Конечно, Стар много о чем расспросила меня в нашу первую встречу, да и потом тоже. Но, клянусь, я не рассказал даже половины того, чем она попотчевала Дораля. Чтобы накопать все это, Сюрте Женераль, ФБР и Арчи Гудвин впридачу должны были полгода рыть носом землю. Она даже назвала команду, против которой мы играли, когда я сломал себе нос, а уж этого я ей точно не говорил.

Я торчал как пень, все больше краснел от смущения, а Дораль рассматривал меня, то присвистывая, то пофыркивая уважительно. Наконец Стар завершила песнь довольно простой формулой:

– Так вот все это и было.

Дораль шумно вздохнул и попросил:

– Расскажи еще разок про Игли.

Стар не пришлось упрашивать. Она пересказала эпизод другими словами, уснастив его новыми красочными подробностями. Дораль слушал, временами хмурился, временами кивал одобрительно.

– Решение, достойное Героя, – объявил он. – Значит, он еще и математик. Где его учили?

– Он от природы такой умный, Джоко.

– Я сам бы мог догадаться. – Он подошел, посмотрел мне прямо в глаза, положил руки на плечи. – Герой, поразивший Игли, может выбирать любой дом. Но он, надеюсь, почтит мое простое жилище, примет предложение крова… стола… и постели?

Все это он сказал с величайшей серьезностью, глядя мне прямо в глаза, так что не было ни малейшей возможности обратиться за подсказкой к Стар. А подсказка мне была ой как нужна. Тот, кто самоуверенно заявляет, будто хорошие манеры повсюду одинаковы, а люди везде люди, никогда не выбирался за околицу своей деревни. Опыта у меня не так уж много, но по свету я поболтался достаточно, чтобы это понять. Дораль говорил, что называется, по протоколу, и отвечать надо было весьма церемонно.

Я был серьезен как никогда. Положив руки ему на плечи, я промолвил:

– Честь, которую вы мне готовы оказать, много превосходит все мои заслуги, милорд.

– Но вы согласны? – с явным волнением уточнил он.

– И от всего сердца. – «Сердце» показалось мне подходящим словом, хотя здешним языком я еще не вполне овладел.

Дораль шумно перевел дух.

– Чудесно! – Он стиснул меня в медвежьих объятьях, расцеловал в обе щеки, а от лобызания в уста я успел уклониться.

Потом он выпрямился во весь рост и заорал:

– Вина сюда! Пива! Шнапса! Кому, черт его побери со всеми его потрохами, я должен сегодня всыпать по первое число?! Клянусь, сдеру с мерзавца его грязную шкуру ржавым подпилком! Несите кресла! Подать Герою все, что он пожелает! Да куда же все подевались?!!

Последняя реплика была безосновательной: пока Стар повествовала, какой я славный парень, на террасе собралось сперва полторы, а потом и все четыре дюжины человек. Все толкались и пихались, стараясь получше меня разглядеть. Среди них наверняка были и слуги. Хозяин еще не перестал вопить, а кто-то уже сунул мне в одну руку кружку пива, а в другую – полный стакан стоградусной огненной воды. Джоко осушил свой, как сантехник со стажем, я последовал его примеру, а потом с радостью опустился в кресло, которое мне тут же и подставили. Рот, горло и желудок словно кипятком обварило, сразу ударило в голову, оставалось лишь надеяться, что пиво погасит это пламя.

Меня принялись кормить сыром, копченым мясом, маринованными разностями. В меня вливали нечто неведомое, но очень вкусное. Никто не ждал, пока я приму блюдо, все просто клали еду мне в рот, как только я открывал его, чтобы произнести: «Gesundheit!»[45]45
  Ваше здоровье! (нем.).


[Закрыть] Я не сопротивлялся, и вскоре кислотный ожог поутих.

А Дораль тем временем представлял мне обитателей усадьбы. Ни шевронов, ни погон на них не было, так что в титулах я не разобрался. Одежда помогала мало: во-первых, сам милорд был одет по-крестьянски, а во-вторых, даже помощница посудомойки могла – иногда так и бывало – в момент обвешаться золотыми украшениями. Да и представление шло не в порядке чинов.

Слава Богу, я усек, кто в усадьбе хозяйка, то есть жена Джоко… я имею в виду, старшая жена. Это была очень симпатичная зрелая брюнетка; весила она, пожалуй, чуть больше, чем нужно, но этот вес был распределен самым интригующим образом. Одета она была так же небрежно, как Джоко, но я, к счастью, заметил ее раньше: когда она подошла к Стар, они обнялись, как давние подруги. Так что я был наготове, и когда мгновение спустя ее представили мне как Доралку, я вскочил на ноги, сцапал ее руку, склонился над ней и прижал к губам. Это даже отдаленно не походило на обычаи Невии, однако вызвало восторг: миссис Дораль зарделась от удовольствия, а Джоко просиял.

Она была единственной, кого я приветствовал стоя. Все мужчины и мальчики расшаркивались передо мной и кланялись, все девушки от шести до шестидесяти делали реверанс, но не по-нашему, а по-невиански. Больше всего это походило на твист. Балансируя на одной ноге, надо отклониться назад, насколько это возможно, а потом, переступив на другую, податься вперед, при этом непрестанно извиваясь всем телом. Слова бессильны передать всю грациозность такого приветствия. Я совершенно уверен, что во владениях Дораля никто не страдает ни артритом, ни остеохондрозом.

Джоко почти никого не называл по имени. Женщины были для него Цыпочками, Кисками и Овечками, а всех мужчин, даже тех, кто выглядел старше его, он звал Сынками. Возможно, большинство и были его сыновьями. В невианских матримониях я так до конца и не разобрался. С виду все это походило на феодальные времена в нашей собственной истории. А может, так было и здесь. Но вот была ли вся эта толпа рабами, крепостными, наемными работниками или одним большим семейством, я так и не понял. Наверное, всего понемножку. Титулы ничего не проясняли. Единственное, чем выделяли Джоко из пары сотен других Доралей, так это тем, что его называли Доралем с большой буквы, я хочу сказать, большая буква слышалась явственно. Рассказывая о наших приключениях, я часто употребляю слово «милорд», но это лишь потому, что его применяли Стар и Руфо, когда говорили по-английски. Ну и в невианском языке есть что-то подобное. Ведь говоря немцу «майн герр» или французу «месье», вы вовсе не признаете его своим господином, так что буквальный перевод мне бы только помешал. Надо еще сказать, что Стар уснащала разговор «милордами» еще и потому, что была хорошо воспитана и не могла сказать «эй, ты!» даже самому близкому человеку. Кстати, за самое церемонное невианское обращение в Штатах вам сразу дали бы по морде.

Как только весь личный состав был представлен Герою Первого Класса Гордону, мы разошлись, чтобы подготовиться к банкету, которым Джоко хотел компенсировать неудавшийся трехмесячный фестиваль. Мы разлучились – я, Стар и Руфо, – и прислужницы отвели меня в предназначенные мне покои.

Да, именно женский род и множественное число. Хорошо еще, что я привык к женской обслуге в туалетных комнатах европейского типа и пообкатался в Юго-Восточной Азии и на Иль дю Леван. Америка в этом смысле плохая школа, особенно когда прислужницы молоденькие, хорошенькие и горят желанием угодить. К тому же недавно я пережил долгий день, полный всяческих опасностей, а еще в первом своем боевом патрулировании я понял: ничто так не подстегивает наш древнейший инстинкт, как перестрелка, в которой удалось уцелеть.

Если бы на мою долю пришлась только одна, я наверняка опоздал бы к ужину. Но эти две как бы присматривали одна за другой, хотя, думается мне, и не нарочно. Я похлопал рыженькую пониже спины, когда вторая отвернулась, и достиг, как мне показалось, взаимопонимания насчет встречи-когда-стемнеет.

Впрочем, когда тебе трут спинку, это тоже приятно. Постриженный, умащенный вымытый, выбритый, почищенный, благоухающий, как букет роз, облаченный в наряды, изысканнее которых свет не видел с тех времен, как Сесил Б. де Милль[46]46
  Американский режиссер, прославившийся фильмами на библейские темы.


[Закрыть] переписал Библию, я был вовремя доставлен в банкетный зал.

Но парадные одежды проконсула, что были на мне, казались обносками по сравнению с тем, что было на Стар. Она, как вы помните, потеряла все свои дивные одежды, но хозяйка сумела кое-что для нее откопать.

Во-первых, платье, которое укрывало Стар от подбородка до щиколоток, было прозрачно, как листовое стекло. Оно казалось зыбкой голубоватой дымкой, обтягивающей тело спереди и волнами ниспадающей сзади. Под ним было что-то вроде белья: этакий плющ, обвивающий стан, но золотистый и усыпанный сапфирами. Он огибал ее прекрасный живот, ветвился и заключал в две чаши груди, прикрывая не более, чем мини-бикини, но впечатление было куда мощнее.

На ногах у нее были сандалии из чего-то прозрачного, пружинистого и изогнутого в виде буквы S. Ничто, казалось, не держало их на ногах, не было ни ремешков, ни застежек. Казалось, что она совсем босая и зачем-то поднялась на цыпочки.

Ее пышная грива светлых волос преобразилась в нечто столь же сложное, как корабль с полной парусной оснасткой, и тоже с сапфирами. Там и сям на ее теле были рассеяны еще одно или два состояния в сапфирах. Впрочем, не буду вдаваться в подробности.

Мы увидели друг друга одновременно. Стар просияла и сказала мне по-английски:

– Мой Герой, ты просто бесподобен!

– Э-э… – ответил я, а потом добавил: – Ты тоже время зря не теряла. Можно мне сидеть рядом с тобой? Я ведь не знаю, как вести себя на пиру.

– Нет-нет! Тебя посадят с джентльменами, а меня – с дамами. Ты быстро освоишься.

Банкет был организован, что называется, с умом. Перед каждым из нас стоял невысокий столик; джентльмены сидели в ряд, а дамы – напротив них футах в пятнадцати. При таком раскладе мужчинам не нужно развлекать дам светской болтовней, и все они были на виду. А посмотреть на них стоило. Леди Дораль сидела как раз напротив меня и соперничала со Стар за Золотое Яблоко. Ее одеяние кое-где было непрозрачным, но не в обычных местах. Пошито оно было в основном из бриллиантов. Я думаю, из настоящих: никому не придет в голову делать такие большие стразы.

Пирующих было около двадцати; еще в два или три раза больше народу толкалось вокруг, прислуживая или просто развлекаясь. Так, три девушки были заняты только мною, следили за тем, чтобы я не помер с голоду или от жажды. Ничего, что я не знал, как пользоваться здешними столовыми приборами; мне не дали даже дотронуться до них. Девушки сидели вокруг меня на камнях, я же – на толстой подушке. Ближе к ночи Джоко просто лег на спину и положил голову кому-то на колени, чтобы его прислуга могла класть ему в рот яства и туда же опустошать бокалы.

У Джоко, как и у меня, было три служанки; у Стар и миссис Джоко – по две, о стальные перебивались с одной. На примере этих дев-прислужниц можно пояснить, почему я не мог различать игроков, не имея на руках списка команд. Наша хозяйка и моя Принцесса были одеты на диво, просто глаз не оторвать, но и одна из моих прислужниц, достойная претендентка на титул «Мисс Невия», – лет ей было около шестнадцати – была одета сплошь в драгоценности. Правда, их было так много, что она казалась одетой скромнее, чем Стар или Дораль Летва – госпожа Дораль.

И вели они себя совсем не как служанки, если сбросить со счетов их решимость обкормить и опоить меня. Меж собой они щебетали на подростковом жаргоне, отпуская шуточки насчет моих мускулов и всего прочего с такой непосредственностью, будто меня здесь не было рядом. Наверное, от Героев здесь не ждут речей, ибо стоило мне открыть рот, как в него сразу же что-нибудь клали.

В пространстве между столами сменяли друг друга танцовщицы, фокусники и менестрели. Вокруг шныряли детишки, хватая кусочки с блюд, которые несли к столикам. Прямо передо мной уселась на пол куколка лет трех, вся из больших глаз и открытого рта, и уставилась на меня, предоставив танцовщицам обходить ее, как сумеют. Я позвал ее к себе, но она только глазела на меня и шевелила пальчиками ног.

Меж столов прошлась, напевая и подыгрывая себе, дева с цимбалами. Я хочу сказать, что инструмент походил на цимбалы, а она – на деву.

Часа через два после начала пира Джоко поднялся, рявкнул на всех присутствующих, чтобы заткнулись, громко рыгнул, отмахнулся от служанок, помогавших ему стоять, и затянул песнь.

Тот же ручей из тех же ключей – он расписывал мои подвиги. Могло показаться, что он слишком пьян, чтобы прочесть хотя бы лимерик, но он все пел и пел, уснащая повествование сложными внутренними рифмами и неназойливыми аллитерациями и являя изумительный пример риторической виртуозности.

Сюжет он позаимствовал у Стар и немало добавил от себя. Я слушал и восхищался как поэтическим даром Дораля, так и старым добрым Гордоном-со-шрамом, армией из одного человека. Я решил, что такому герою не след уступать первенство в поэтическом состязании, и поднялся.

Девушки больше напоили меня, чем накормили. Еда по большей части была незнакомой, но вкусной. Но однажды принесли закуску на льду: маленьких тварей, похожих на лягушек. Их надо было макать в соус и есть в два приема.

Девчонка в драгоценностях схватила одну, макнула в соус и поднесла мне ко рту, чтобы я куснул. И тут закуска очнулась. Этот малыш – назову его Элмер – посмотрел мне прямо в глаза как раз в тот момент, когда я собирался от него откусить. Я отшатнулся и мигом лишился аппетита.

Мисс Ювелирный Магазин звонко рассмеялась, снова макнула Элмера в соус и показала, как это делается. Был Элмер – и нет его…

Я довольно долго ничего не ел, зато пил преизбыточно: всякий раз, когда мне предлагали съесть что-нибудь, я представлял себе Элмера, сглатывал комок и чего-нибудь выпивал.

Вот почему я вылез на просцениум.

Едва я встал, воцарилась гробовая тишина. Музыка смолкла – ведь музыкантам тоже хотелось сперва послушать, а потом и подыграть.

И тут до меня дошло, что сказать мне нечего. Абсолютно нечего. Я не знал даже ни одной невианской молитвы, которую можно бы было, уснастив благодарностями и комплиментами радушному хозяину, выдать за благодарственные стихи. Черт возьми, да я бы и по-английски ничего такого не смог.

Стар смотрела на меня, и во взгляде ее читалась полная во мне уверенность.

Это все и решило. Я не рискнул заговорить по-невиански; я даже не мог вспомнить, как спросить дорогу в мужской туалет. Так что я выдал им «Конго» Вэчела Линдсея.

Выдал все, что смог вспомнить, то есть страницы четыре или около того. Тут мне здорово помогли динамичный ритм и своеобразная рифмовка. Кроме того, я всячески изворачивался: бесстыдно повторялся и добавлял довольно отсебятины, а где не успевал ничего придумать, налегал на «барабаня по столу и ошалев от дум! Бум! Бум! Бум-лэй бум!» Музыканты быстро уловили ритм и заиграли так, что на столиках задребезжали тарелки.

Аплодисменты я сорвал бешеные, а Мисс Тиффани схватила меня за щиколотку и поцеловала ее. На десерт я угостил их «Колоколами» мистера По, после чего Джоко поцеловал меня в левый глаз и разрыдался на моем плече.

А потом встала Стар и объяснила всем, тоже стихами, что в своей стране, среди своего народа, который поголовно состоит из воинов и художников, стихи мои столь же известны, как и мои подвиги. (Это уж точно, поскольку нуль всегда равен нулю.) Еще она сказала, что я оказал собранию честь, прочитав величайшее из своих произведений на своем блистательном языке, что это и есть благодарность Доралю и его семейству за великодушное предложение крова, стола и постели.

Она же когда-нибудь решится напрячь все свои слабые способности и постарается переложить мои благозвучнейшие строфы на невианский.

Вместе мы со Стар вполне могли бы претендовать на «Оскар».

Потом четверо слуг внесли в зал главное блюдо – тушу, зажаренную целиком. Если судить по размерам и форме, это вполне мог быть «крестьянин с хрустящей корочкой». Но он был явно не живой и аппетитно благоухал, так что я съел его столько, что даже несколько протрезвел. После него нам подали всего-то восемь или девять блюд: бульоны, шербеты и прочие мелочи. Общество порядком расслабилось, многие поднимались из-за столиков. Одна из моих девушек задремала и пролила чашу с вином, а я наконец заметил, что народу в зале осталось не так уж много.

Дораль Летва, усиленная с флангов двумя девушками, сопроводила меня в мои покои и уложила в постель. Они притушили свет и удалились раньше, чем я успел составить в уме галантное пожелание доброй ночи на невианском.

Они вскоре вернулись, сбросив все драгоценности и прочее, вернулись и встали у моей постели, словно три грации. Я еще раньше сообразил, что эти девицы – дочки Летвы. Той, что постарше, было лет восемнадцать. Она была в самом соку и наверняка – вылитая мамаша в ее возрасте. Младшая казалась моложе лет на пять; она едва достигла зрелости, но была очень хороша для своего возраста и отлично это знала. Встретив мой взгляд, она зарделась и опустила глаза. А вот сестра ее ответила мне знойным, откровенно вызывающим взглядом.

Их мать, обняв обеих за талии, объяснила просто, но в рифму, что я великодушно почтил их крышу и стол, а теперь настал черед постели. Что угодно Герою? Одну? Двух? Или трех?

Как уже говорилось, я слабак. Но если бы здесь не было младшенькой – ростом с тех самых загорелых сестричек, которых я когда-то пугался, – я бы, пожалуй, проявил себя.