Текст книги "Плоть молитвенных подушек"

– Я в толк не возьму, почему ты решил стать посвященным? Тебе что, всего этого мало?

(Все – это: кружащиеся и подпрыгивающие фигуры, мигающие огни, плывущие по воздуху мыльные пузыри, зловещие переборы ситара, ее острые груди.)

– Они только и могут, что выступать со своими доморощенными рассуждениями о Пути и Работе, – выкрикнула Салли. – Но в них нет любви, и они не умеют смеяться. Они не умеют танцевать. А вот мне нравится танцевать.

И с этими словами она ринулась в бурлящую толпу и поманила меня за собой. Я последовал за ней, но не столько танцевал сам, сколько смотрел, как танцует она. Ее легкие золотистые волосы взмывали кверху, падали ей на лицо и взмывали снова. Салли очень худенькая и бледная. Она как принцесса, которая поднялась из подземного царства эльфов, чтобы потанцевать с неуклюжими людьми. Она придумала танец соблазна, чтобы совратить меня с Пути и увлечь за собой, в свою постель, туда, в подземелье. У нее такие яркие глаза и улыбка, будто внутри нее горит белое пламя.

«Инкредибл Стринг Бэнд» исполнял тоскливую пьеску под названием «First Girl I Ever Loved», и, возможно, это было предзнаменование. Торговцы фруктами уже расставляли свои лотки, когда мы вышли из клуба. Мы сели в круглосуточный автобус и провели ночь у меня. Когда я шепотом рассказал ей свою теорию о том, что все остальные – проекция моего сознания, она огорчилась.

– Это значит, что когда ты занимаешься со мной любовью, ты занимаешься любовью с тем, кого любишь больше всего на свете, – с самим собой.

21 мая, воскресенье

Я проснулся от легкого прикосновения пальцев к моему лицу. Салли лежала на мне, и ее холодные тонкие пальцы ласкали мое лицо: это было словно колдовские чары Снежной королевы.

– Ты меня любишь? – спросила она своим низким голосом.

– Да, – пробурчал я, все еще под гнетом сна.

– Тогда брось Ложу. Либо они, либо я.

Я закрыл глаза и притворился спящим.

Больше мы тем утром не разговаривали.

Салли поставила «Sunshine Superman» Донована, прослушала пластинку и ушла. (До этого мы планировали провести день вместе.) Мне надо быть осторожнее с Салли. Она – первое препятствие на избранном мной Пути. Думая о вчерашней песенке, «First Girl I Ever Loved», я понял, что взгрустнул не потому, что мне было грустно, пока я ее слушал, а потому, что мне станет грустно, когда я услышу ее в будущем.

Я позвонил папе и пообещал приехать на следующие выходные, когда мама выйдет из больницы. Потом позвонил мистеру Козмику и договорился заглянуть к нему.

– Пол Маккартни умер, – огорошил он меня с порога.

– В утренних новостях об этом ничего не говорили.

– Да нет, он уже несколько месяцев как умер, просто они держат это в секрете. Он разбился на мотоцикле, и ему снесло голову, а они это скрывают.

Он показал мне кучу последних, по его словам, фотографий «Битлз». При ближайшем рассмотрении выяснилось, что одни из них – это старые, немного подретушированные снимки, а на других, действительно новых, на шее у Маккартни виднелась тонкая линия. Все остальные битлы выглядели нормально, разве что немного грустно, но у Пола точно был этот странный безжизненный взгляд.

Кроме вырезок с фотками «Битлз» на стенах красовались постеры с изображениями индейских шаманов и жрецов вуду. Хотя у мистера Козмика довольно просторная комната, он решил избавиться от этого простора, соорудив посреди комнаты гигантскую пирамиду из картонных коробок. Верхушка пирамиды касается потолка. Когда я в последний раз заходил к нему, он рассказывал о том, что йогурт под пирамидой всегда остается свежим. Кроме того, она создает силовое поле, затачивающее бритвенные лезвия. Помимо сохранения йогурта и затачивания бритвенных лезвий, пирамида мистера Козмика служит выставочной площадкой для его садовых гномов. Не считая фургона, который мистер Козмик использует для грузоперевозок, у него есть велосипед, на нем он разъезжает ночами по окрестностям и «освобождает» садовых гномов из чужих садов. Благополучно доставив их к себе домой, он их перекрашивает серебряной и черной красками, помечает каждого охранным магическим знаком, а потом ставит на пирамиду.

– Почему они держат смерть Пола в секрете? – поинтересовался я.

– Не хотят расследования, потому что на самом деле это не был несчастный случай. Это был заговор, в котором они…

– Кто они?

– Серые эльфы, тупица. Они организовали убийство Маккартни точно так же, как авиакатастрофу Бадди Холли. По моим расчетам, следующим будет Джаггер. Дело в том, что они боятся нашей музыки. «Когда меняется музыка, городские стены сотрясаются». Сейчас на улицах масса энергии, порожденной нашей музыкой, и они не могут с ней справиться.

Вид у меня был несколько скептический, поэтому мистер Козмик поставил пластинку «Revolver». Когда мы дослушали до конца последнюю песню, мистер Козмик стал вращать пластинку в обратную сторону – мы, маги, называем это «против движения солнца» – и клялся, что теперь мы сможем услышать голоса остальных битлов, предрекающих смерть Пола и умоляющих о помощи. Я ничего не услышал.

– Не верь, что мир такой, каким он кажется, – подытожил мистер Козмик.

Потом мы поболтали насчет дневников. Мистер Козмик, Рон и Элис тоже ведут дневники. Но Лору, похоже, не особенно беспокоит, как они написаны. Она устроила у них что-то вроде маленького семинара, на котором рассказывает о чакрах, энергетических центрах и еще о чем-то под названием Mors Osculi, то есть смерть от поцелуя. У Лоры круглые щеки, она обожает командовать и на вид – стопроцентная англичанка. Она все время «порхает» с места на место, словно на чаепитии в женском клубе. Но вообще-то она занимается серьезными вещами вроде Mors Osculi – это некая разновидность наводящих порчу поцелуев. На практике Лора обучает своих воспитанников другим видам поцелуев. Рон и мистер Козмик по очереди целуются с Лорой и Элис. Элис дергается из-за этого. Рон – из цивилов, а Элис – и подавно. Целовать Элис – все равно что сосать редьку. Когда прошлой осенью мы начали посещать лекции по Герметической мудрости, мистер Козмик и я вычислили друг друга как настоящих хиппи среди нормальной публики – не считая Салли, конечно. Но она ходить перестала, потому что не переносит Гренвилля.

Как бы то ни было, по словам мистера Козмика, Лора, Агата и еще некоторые завидуют Фелтону. Он на особом положении, так как он вместе с Магистром был на Каирском Созидании, когда что-то пошло не так. Никто никогда не говорит о том, что же за конфуз приключился во время Каирского Созидания. Но поговаривают, что у Магистра есть жена и дочь и что его жена во время Каирского Созидания оказалась вне пентаграммы и сошла с ума. Никто не видел ее целых двадцать лет, поскольку Магистр держит ее в цепях на чердаке (как мистер Рочестер из «Джейн Эйр»). Этим объясняются некоторые странные звуки, которые можно услышать во время обрядов или когда поднимаешься и спускаешься по лестнице. Так или иначе после каирской неудачи Магистр то и дело обращается к Фелтону за советом.

Я рассказал мистеру Козмику про то, что Салли ненавидит Ложу.

– С девчонками всегда так, – ответил он. – Они вечно хотят, чтобы все было безопасно. Тебе нужно включить ее в ближайший сеанс внутреннего созидания – представь это как некие мифические поиски, как будто ты – герой и ты бросаешь свою хижину в лесной чаще и отправляешься в поход, а она, вся в слезах, машет тебе на прощанье. Потом, когда ты вернешься, обагренный кровью убитого чудовища, она вытрет слезы и будет радоваться тому, что ты совершил подвиг.

– Но она хочет, чтобы я ушел из Ложи. Или это, или она меня бросит.

– Соври. Скажи, что по вторникам и четвергам занимаешься чем-нибудь еще – ну, предположим, ходишь на вечерние курсы краснодеревщиков.

Он закурил и поставил пластинку Иммы Сумак – богини инков.

22 мая, понедельник

Проснулся поздно и позавтракал на ходу. Сегодня ночью мне снились какие-то чудные сны, но я их не помню, и, наверное, это к лучшему. Не верю, чтобы можно было записывать сны, потому что если бы сны хотели, чтобы их запоминали, то в них не был бы встроен механизм быстрого забывания. Какая-то часть спящего мозга разговаривает сама с собой, и подслушивать нельзя.

Пошел в книжный магазин «Диллонз» и по пути остановился у штаб-квартиры сайентологов на Тоттнем-Корт-роуд пофлиртовать с девчонкой в дверях. Мне всегда нравились девчонки-сайентологи, думаю, они очень сексуальные – так и светятся здоровьем, у них такие блестящие глаза, а сами они – чистенькие и улыбчивые. Про меня, пожалуй, такого не скажешь, но это не мешает мне заглядываться на девчонок-сайентологинь. В прошлом году я хотел, чтобы мы пошли на сайентологию, но Салли наложила вето на мое предложение, сказав, что это просто жуть. И вот вместо этого мы пошли в Ложу, а жаль…

После магазина я поспешил занять свой наблюдательный пункт на стене у игровой площадки и продолжил записи. Надеюсь, скоро мне станет яснее, куда ведут все эти наблюдения. Сегодня я сосредоточился на феномене параллельной игры – это когда дети с виду играют вместе, а на самом деле нет. Они играют совсем рядом друг с другом, но независимо, и каждый замкнут в своем собственном воображаемом мире. Наблюдая за маленькими детьми, я впадаю в меланхолию. Мне жаль людей, у которых есть дети, потому что это действительно знак того, что они признали свое поражение в жизни, это признание того, что человек отказался от собственных амбиций. Мне думается, что люди заводят детей в надежде, что дети смогут достичь того, чего они не смогли достичь сами. Личность – по крайней мере, непросветленная – это всего лишь оболочка для жизненной силы, нечто, что отбрасывается за ненадобностью, когда способность к воспроизведению исчерпана. Перспектива среднего возраста меня ужасает. Не забыть: на двери своей квартиры мистер Козмик написал: «Физик состоит из атомов. Физик – возможность для атома познакомиться с себе подобными».

Вернулся домой и читал допоздна. Надеюсь, Салли забудет всю эту чушь насчет выбора между ней и Ложей. Вечером она позвонила, и мы договорились в среду сходить в кино на «Эльвиру Мадиган».

23 мая, вторник

Во мне живет бес, который заставляет меня делать прямо противоположное тому, что я хочу. Сегодня был его день. Я боюсь высоких зданий и вообще – стоять на краю пропасти. Я боюсь высоты не от страха, что у меня закружится голова и я грохнусь, и не потому, что я чувствую, что край обрыва может обрушиться у меня под ногами. Нет, меня пугает, что мой бес, который заставляет меня делать то, чего я делать не хочу, возьмет верх и заставит меня прыгнуть в бездну. Из-за моего беса я редко хожу на вечеринки: я боюсь, что он заставит меня говорить ужасные вещи, стыд за которые вечным клеймом будет жечь мой мозг. Я не часто чувствую его в себе, но…

Если бы только можно было пожелать, чтобы какие-то дни не случались вовсе. Если бы только можно было вернуться назад во времени по своему желанию и получить шанс переделать все сначала, а память о случившемся стереть, как магнитофонную запись, так, чтобы не помнить даже о том, что пожелал обо всем забыть… Но если бы это было так, я бы об этом не знал, ведь так? Конечно, может быть, и мое воспоминание о сегодняшней ужасной встрече с Фелтоном скрывает более раннее воспоминание о чем-то непостижимо более ужасном. Как мне узнать? Запутался. Совсем запутался.

Шел дождь, поэтому я решил, что сегодня дети вряд ли играют на улице. Я отправился поработать в библиотеку, но на самом деле день начался только вечером. Я пошел в Хораполло-хаус – это в районе Швейцарский Коттедж. Фелтон ждал меня в темном коридоре. Хораполло-хаус – в буквальном смысле слова страна теней, так как естественный дневной свет не пускали в здание лет пятнадцать. Как мы и договаривались, я пришел на час раньше, чтобы Фелтон мог вдоволь поизмываться над моим дневником. Он простужен и сначала был настроен мрачно. Многое в моей прозе по-прежнему вызывает у него возражения. Читая мои заметки и отыскивая случаи неправильного словоупотребления, Фелтон прямо плюется от раздражения. Хотя мой стиль и улучшился, но мне надо с большим почтением относиться к правилам грамматики.

– Грамматика – это не отклонение от магии. Грамматика и есть магия. Грамматика и гримуар – это одно и то же слово. Грамматика – это «очарование», а слово «очарование» восходит к слову «чары», тогда как гримуар – это пособие по наведению чар. С помощью грамматики мы влияем на вселенную.

Я кое о чем умолчал – Фелтона очень интересовал вопрос: почему, когда Салли меня спросила, зачем я связался с Ложей, я ответил ей так уклончиво.

– Ты можешь лгать Салли. Не вижу к этому никаких препятствий, однако ты не имеешь права лгать своему дневнику. Скажи мне, зачем ты поцеловал руку Магистра?

Я ответил, что сделал это потому, что хочу быть вечно юным – превратиться в Puer Aeternus, Вечного Мальчика, каким он описан в оккультных книгах. Тем не менее, как мне показалось, Фелтон моим ответом остался недоволен. Нам предстояло вернуться к моей подлинной мотивации.

– Ты играешь со мной, Питер, – сказал он. – Я это знаю, равно как и знаю, что ты умнее меня. Но в перспективе твой ум ничего тебе не даст. Я тебя сломаю и переделаю – точно так же, как я переделал бесчисленное множество молодых людей, которые сидели на твоем месте до тебя.

До сих пор в дневнике отсутствует еще кое-что. Я описываю Салли, мистера Козмика, Лору и Дрейперса, но ничего не говорю о Фелтоне.

– Но я хочу попасть в твой дневник, Питер. Хочу знать, как ты описывал меня Салли. Хочу видеть свое отражение в зеркале, которое ты мне поднесешь. Заставь меня поверить в мой собственный образ.

Ладно. Фелтон. Он чрезвычайно толстый – возможно, потому, что пьет слишком много красного вина, – и этот жир, возможно, был когда-то мускулами. Волосы подстрижены ежиком, как будто он только что демобилизовался. Несмотря на дряблое тело и опухшее лицо, у него жесткие глаза – как у спрута. Он акцентирует важные моменты своей речи странными волнообразными жестами. Он носит галстуки-бабочки, которых, похоже, у него целая коллекция, а также жилеты. Я знаю, что он учился в Кембридже (должно быть, уже после войны), но пока что я еще не выяснил, доктором каких наук он является. Возможно, он – филолог-классик, потому что он на все навешивает латинские ярлыки и был шокирован тем, что я поступил в университет, не сдавая экзамена по латинскому языку. Он, очевидно, был в Каире вместе с Магистром, но я не знаю, чем он там занимался. У него огромная коллекция книг в книжных шкафах за креслом: оккультные трактаты вроде «Завеса Каббалы приоткрывается», «777», «Ключ Соломона», «Роза чудес», но, кроме того, много английской классики вроде Мильтона, Марвелла и Роберта Браунинга. Еще я заметил там несколько странных названий: «Подснежники из сада викария» и «Как купаются ребята в Финляндии». По-видимому, он – холостяк и держит своего ужасного черного Лабрадора для компании, скорее даже как некоего демонического спутника. Салли уверена, что Фелтон – педик и жаждет моего тощего тела. Может, это и так, но пока что за свои сто фунтов он получил всего лишь возможность читать мой дневник. Но потом мне пришло в голову, что чтение чужого дневника немного сродни тому, когда кто-то нюхает чужое нижнее белье. Извращенец.

Да уж. Но тут меня посетила «удачная» мысль.

– Я хочу уроки поцелуев. – Что?

Мне впервые удалось его удивить. Фелтон смотрел на меня как на чокнутого. Таким я, разумеется, и был. Мне хотелось взять свои слова обратно, но бес не давал мне сделать это. Поэтому следующее, что вырвалось у меня, было:

– Лора дает мистеру Козмику, Рону и Элис уроки оккультных поцелуев, а я от них отстал. Я хочу, чтобы вы давали мне такие же уроки.

Увы! Фелтон, конечно, был удивлен, но вовсе не шокирован. Скорее, это я сам был в шоке. Неужели мне на самом деле хотелось, чтобы меня целовал какой-то жирный старик в Швейцарском Коттедже? Фелтон медленно встал с кресла и знаком показал мне, чтобы я тоже встал. Мне пришлось подойти ближе, а поскольку я выше ростом, мне пришлось еще и нагнуться, чтобы наши губы встретились. Одну руку он положил мне на затылок. Потом его длинный язык оказался у меня во рту, как змея, которая, сворачиваясь, устраивается поудобнее в своем логове. Это было не очень похоже на поцелуй, скорей на то, что он высасывает из моего рта слюну. Но даже так я почувствовал легкий привкус кислой старческой слюны.

Мы отодвинулись друг от друга, и Фелтон сказал, что во время следующего поцелуя мне надо сделать долгий вдох, который в йоге называется апана, а затем выдох, который должен достичь муладхары, коренной чакры, расположенной между анусом и мошонкой, и Фелтон, сунув руку мне между ног, показал, что имеет в виду. Мы поцеловались снова, и я, как сумасшедший, старался сконцентрироваться на этих восточных дыхательных упражнениях, только чтобы не думать о Фелтоне. Потом еще раз и еще. В промежутке между поцелуями он читал мне краткие лекции о перенесении энергии через рот, о тонкостях учения красношапочных лам и о том, как раскрывать чакры по всему телу. От непривычных дыхательных ритмов и жути всего происходящего у меня закружилась голова. Что касается Фелтона, то у него с дыханием было трудновато – то ли потому, что он был перевозбужден, то ли из-за его простуды. Так что мы прервались уже минут через двадцать. Однако Фелтон продолжал бормотать что-то зловещее насчет будущих уроков Mors Osculi и Мерзостных поцелуев.

Ужас. Ужас. Ужас. Но, по крайней мере, это не может быть намного хуже, чем целоваться с затянутой в корсет старой каргой Лорой. Если бы я больше знал о тантризме, я бы яснее себе представлял, что произойдет дальше. Салли знает больше меня о тантрическом сексе. В прошлом году она не раз заговаривала о том, чтобы выучиться на храмовую проститутку. Мистер Козмик клянется, что влюблен в Лору, но он говорит это просто ради того, чтобы шокировать собеседника, это часть его идеологии «я люблю старых уродин».

Потом Фелтон сел, эффектным жестом достал носовой платок, вытер губы и высморкался. Затем, поразмыслив, он решил, что мой дневник достоин (худо-бедно, но все же достоин) освящения. Мы вместе проконсультировались с астрологическими таблицами, чтобы убедиться, что момент выбран благоприятный: Сатурн в асценденте; Меркурий – в тригоне к асценденту; Сатурн и Уран в тригоне к Луне, а Юпитер в секстиле к Луне. Расположение планет не очень удачное, но определенно сильное. Затем Фелтон начертал на форзаце пентаграмму с какими-то восточными знаками и вполголоса нараспев произнес над ней несколько фраз на латыни. Потом вернул мне дневник вместе с книгой Кроули «Дневник наркомана» (явно еще один ранний документ движения хиппи).

Когда я, весь дрожа, выходил из комнаты, он окликнул меня:

– Ouis custodiet ipsos custodes?[1]1
  Кто будет стеречь самих сторожей?


[Закрыть] Я говорил тебе о том, как важна память, а сам – тоже мне хорош – забыл тебя спросить. У тебя есть костюм и галстук?

– Да. А в чем дело?

– В таком случае приглашаю тебя поужинать в «Веселом гусаре» на Грик-стрит завтра в девять вечера.

– О-о, большое спасибо за приглашение. Это было бы чудесно, но, к сожалению, я не смогу. Завтра вечером я обещал сводить Салли в кино.

– Отмени свою встречу.

– Я не могу.

– Я не просто приглашаю тебя поужинать. Это приказ. Твоя клятва Магистру должна стоять превыше всех предшествующих и последующих договоров с посторонними.

– Но что я скажу Салли?

– Придумай что-нибудь. Почему бы тебе ей не солгать? В ближайшие месяцы тебе придется усиленно практиковаться во лжи.

– Вы просто меня проверяете! – крикнул я.

– Разумеется, – невозмутимо ответил он. – Не забудь взять деньги… и не забудь надеть костюм и галстук… и чистую рубашку, по возможности. Любовь это Закон. Любовь подчиняется Воле.

Я взял деньги. Это была проверка, но какого рода? Возможно ли, что Фелтон презирает меня из-за того, что я беру у него деньги? Неужели он думает, что я продался Дьяволу?

Я едва-едва успел к сеансу внутреннего созидания. Его вел Гренвилль, а Агата аккомпанировала нашим медитациям на пианино. Бог весть что она там бренчала. Это напоминало сонату Бетховена в исполнении полоумного и глухого турецкого дервиша. Основой созидания была «Буря» Шекспира. Созидание было необычайно долгим, с запутанными рассуждениями о буре человеческих страстей, об уединении на необитаемом острове (где Ариэль и Калибан представлялись воплощениями возвышенной и низменной души), с рассуждениями о борьбе за руку дочери волшебника и о том, что это символ союза Посвященного с Софией, или, иначе, Высшей Мудростью. Но про себя я все время возвращался к буре и песне Ариэля: «На глубине морской покоится отец…» Мне представлялись глядящие на меня сквозь мутную воду глазницы утопленника и рыбы, стремительно проплывающие меж костей скелета.

(Кстати, выясняется, что Шекспир был одним из ведущих оккультистов. Похоже, все ими были. Вполне вероятно, что рано или поздно выяснится, что Чарли Чаплин и Иосиф Сталин тоже были оккультистами.)

Вернулся домой поздно. Я уже принял решение, как мне поступить, поэтому решил, что должен позвонить Салли не откладывая. Утром будет слишком поздно, потому что утром у нее лекции по археологии. Я позвонил ей и сказал, что у меня пищевое отравление и я сомневаюсь, смогу ли завтра вечером пойти в кино. Она серьезно забеспокоилась и стала несколько занудно и в подробностях выспрашивать, чем меня рвет, и даже пригрозила заявиться, чтобы ухаживать за мной. Она думает, что я мог стать жертвой магической атаки и что заболел я именно из-за Ложи. Но в конце концов мы отложили «Эльвиру Мадиган» до четверга.

Перед нашим омерзительным уроком поцелуев Фелтон наговорил столько всего, что трудно и упомнить. Он сказал что-то насчет того, что мне мешает моя эмоциональная реакция на происходящее и окружающих меня людей. Ну и, конечно, снова стал говорить о том, почему для мага очень важно тренировать память. У Ложи много врагов, и Посвященные время от времени подвергаются нападениям при помощи магии. Самая распространенная форма подобных магических нападений – это атака на память Посвященного. Если же он проиграет такую магическую битву, то часть его прошлого становится доступной ему только по записям в дневнике. Таким образом, дневник превращается в нечто вроде дублера памяти, который может понадобиться в грядущей магической войне. Еще Фелтон сказал, что, когда я веду дневник, я приучаю себя думать в обратном порядке, а это – одно из существеннейших умений Посвященного. Он ни словом не обмолвился о загадочном провале Каирского Созидания, даже несмотря на то, что я особо затронул эту тему в своем дневнике в надежде, что он что-нибудь да расскажет.

24 мая, среда

Проснулся рано. Вспоминая вчерашний день, подумал, что все было не так уж и плохо. Мне хотелось шокировать себя, и я в этом преуспел. Класс. Плохо то, что теперь у меня простуда. Я наврал Салли насчет пищевого отравления, а теперь я и правда чувствую себя не вполне здоровым. После завтрака поставил «Sunshine Superman», чтобы лучше думалось о Салли. У каждого из людей моего поколения, похоже, есть собственная музыка, которая его отличает от других. Салли без ума от музыки Донована – «английского Дилана». Она торчит от нежной мечтательности его песен. (Но в песнях Донована есть меланхолический подтекст, а это – дурное предзнаменование для будущего Салли.) Салли, как и я, любит танцевать, но танцует она иначе – медленно извиваясь. Новая мода на игруна ситаре идеально подходит к ее стилю. Я же танцую как под высоким напряжением, воображая, что мое тело растворяется в волнах энергии и света. Танец освобождает меня от земного притяжения.

Салли не любит острых углов. Это заметно в ее комнате – это словно бы продолжение самой Салли. В ней пол, стены и потолок скрыты бесконечными драпировками, разноцветными лоскутками, завесами из бус, китайскими колокольчиками, циновками и подушками. Когда свечи не зажжены, комнату освещает оранжевая лампочка, спрятанная под куском батика. Салли таскает кучу тканей из театров, где подрабатывает костюмершей, она все время приносит все новые и новые лоскутки и по-разному их развешивает, чтобы переориентировать вибрации. И у нее сладкое дыхание.

Я смутился, когда Фелтон указал мне, что я ничего не пишу в дневнике о себе и своих чувствах. Люблю ли я Салли? Мне бы не хотелось упрощать. Возможно. (Любовь есть Закон. Любовь подчиняется Воле.) Но что такое любовь? Мы оба свободные духом люди. Мы не принадлежим друг другу на правах собственности. Когда Салли сказала, что я должен порвать с Ложей, это было первым проявлением авторитарности и собственничества в наших отношениях с ее стороны. Это она зря.

Сегодня утром меня ждал великий триумф. Сев на автобус до Святого Иосифа, я стал практиковаться в заклинаниях невидимости. И поскольку кондуктор меня так и не заметил, я проехал бесплатно. Думаю, что способность становиться невидимкой может серьезно пригодиться наблюдателю-социологу.

В конце первой перемены ко мне подошел поболтать замдиректора школы. Поделился несколькими полезными наблюдениями касательно образцов детских игр. Потом стал расспрашивать, что я собираюсь делать, когда защищусь. Это из тех вопросов, которые прям-таки выводят меня из себя. Я ничего не собираюсь делать в жизни – разве что танцевать или заниматься музыкой. О работе даже подумать больно. Как поют роллинги: «Скучно становиться стариком».

У меня – жуткое чувство, что молодость – это каникулы, которые скоро закончатся. На смену 1967-му придет 1968-й. Несколько недель назад Салли прочитала мне стихотворение «Земля сердечных устремлений» У. Б. Йейтса, где говорится:

 
Страна фей,
Где неведомы старость, и святость, и стыд,
Где неведомы старость, и мудрость, и страх,
Где неведомы старость и гнусность злоречья[2]2
  Перевод А. Глебовской.


[Закрыть].
 

Но, может быть, продвигаясь по Оккультному Пути, я найду ответ. Может быть, отыщется заклинание, которое заставит время для меня застыть, и я буду вечно танцевать в 1967-м, пока остальные, старея, тащатся сквозь годы.

Салли читает много стихов и учит их наизусть. Йейтс, Донн, Блейк, а также Гинзбург, Корсо и Ферлингетти. Ей нравится покупать всякие мелочи. Ей нравится, когда я разбиваю сырые яйца на ее тело. Она похожа на метафизического социолога – так ей нравится вытягивать из людей разные признания, приставая к ним с дурацкими вопросами типа: «В чем, по-вашему, смысл жизни?», или «Что кажется вам забавным?», или «Как вы считаете, быть серьезным – это хорошо?». Она спрашивает меня, спрашивает мистера Козмика, спрашивает почтальона, привратника в «Пупе земли», всех. Потом, ближе к концу недели, сравнивает ответы и готовит новые вопросы.

Салли – Водолей. Она немножко похожа на Миа Фэрроу, до того как та подстриглась. («Каждый мужчина и каждая женщина – звезда», – как замечает Кроули.) А может, она похожа на Нико с конверта пластинки «Велвет Андерграунд» и Нико. («Велвет Андерграунд» – я от них тащусь.) Салли любит свою свободу и не хочет оказаться в ловушке образа мыслей цивилов. Вообще все Водолеи любят необычное, и их представления все время меняются. Это время Салли. А времена сейчас странные. «Season of the Witch», то есть время ведьмы, как поет ее оракул – Донован.

Ложа произвела на нее дурное впечатление. Зато она балдеет от мистера Козмика. У них общие взгляды на Артура и Гвиневеру. Они оба думают, что Артур со своими рыцарями вернется и что миллионы ныне живущих увидят возрождение Камелота. Думаю, они пару раз переспали. Клево.

Днем дописывал дневник, глядя, как моя одежда крутится в стиральной машине, и лечил простуду. Вечером оделся для ужина. После выпускного бала я ни разу не надевал костюма. Галстук для меня – как веревка для висельника – наказание, налагаемое обществом. Потом поехал в «Веселого гусара», это в Сохо. Самочувствие было паршивое, и я догадывался, что бес, который заставляет меня делать то, чего я делать не хочу, пришел со мной в ресторан. В «Веселом гусаре» кругом красный плюш и темное лакированное дерево, это местечко, где полковник руриганской армии мог бы встречаться со своей любовницей – оперной дивой. Раньше мне никогда не приходилось бывать в подобных местах, но, по словам Фелтона, в Лондоне много куда более дорогих и престижных ресторанов. Мы намерены посетить их все по списку. Фелтон уже ждал меня, прихлебывая из стакана что-то зеленое. Я не привык есть так поздно. Но несмотря на то, что моя нервозность, должно быть, была сильно заметна, Фелтон настоял на том, чтобы нам принесли карту вин. Я здесь не для того, чтобы есть, а для очередного урока. Фелтон заказал бутылку монтраше и заставил меня повторять его действия: крутить бокал, присматриваясь и принюхиваясь к вину. Потом мы сделали по глоточку, сжав губы, как куриные гузки. Терпеть не могу пить глоточками. Хватить залпом – вот это по мне. Фелтону пришлось меня остановить, чтобы я не выпил все до дна. Монтраше – это крепкое сухое белое бургундское. У него цветочный букет и послевкусие медового дуба. От такого прекрасного белого вина я, наверное, должен был упасть в обморок, но на вкус оно было просто белое вино, и я его выпил. Не будь у меня простуды, я, возможно, извлек бы больше из этого урока. Тем не менее я должен запомнить все, что касается этого ритуала с картой вин. Это часть моей подготовки мага.

– Так где же, по мнению Салли, ты сейчас находишься? – спросил Фелтон, после того как мы кончили болтать о виноградниках Бургундии.

– Наверно, она думает, что я лежу больной. Фелтон удовлетворенно кивнул и, повернувшись к официанту, попросил его принести нам бутылку кларета «О Брион», по возможности 47-го года, так, чтобы оно начало дышать, пока мы медленно расправляемся с монтраше – то есть настолько медленно, как будто эту бодягу нам сцеживали через капельницу. Потом Фелтон стал рассказывать мне о присутствующих. Вон там сидит офицер военной полиции по имени Том Драйберг. А вон там – писатель Ангус Уилсон. Я был под впечатлением от того, что нахожусь в одном зале с Уилсоном, пока не вспомнил, что «Аутсайдера» написал не Ангус Уилсон, а Колин Уилсон, его однофамилец. А кто такой Ангус – понятия не имею. Как бы то ни было, когда Фелтон и Магистр решат, что я готов, меня представят самым разным знаменитым и влиятельным людям.

– Мы готовим тебя к тому, чтобы ты вошел в элиту.

– Почему меня?

– Ложа ищет новых членов. Они должны быть молоды, но, самое главное, они должны быть умны и хорошо образованы. Твое первоклассное образование – это солидная рекомендация. Хотя, по правде сказать, ты всего лишь социолог, а социология – это тот же социализм под личиной академической дисциплины…