Текст книги "Дорога в Омаху"

Как только загудел потайной телефон ЦРУ, директор открыл нижний правый ящик письменного стола, где был спрятан аппарат, и взял трубку:

– Да?

– Это Маленький Джо, Вин.

– Ты всегда звонишь в последнюю секунду. В десять, как известно тебе, я провожу совещание на высшем уровне, а ты заставляешь меня так нервничать. Представляешь, что было бы, если бы телефон зазвонил вдруг в присутствии всех этих парней в костюмах и при галстуках?

– Так ты сказал бы им, что ошиблись номером.

– Дурья башка, они же и не подозревают о существовании этого телефона!

– Они что, слепые, твои шпионы, Винни? Зачем ты берешь на работу таких?

– Баста! У тебя есть что-нибудь? Давай быстрее!

– У меня куча всего, Бам-Бам!

– Я же просил тебя!..

– Извини, Винченцо… Как бы то ни было, постараюсь быть кратким… Я снял номер в том роскошном отеле, о котором говорил тебе в прошлый раз…

– Только без долгих предисловий, Джо! Я ведь и так уже знаю, что вчера ты поселился на том же этаже, что и эта «ермолка».

– Я так старался, Вин!.. Ну да ладно… Скажу только, что вместе с «ермолкой» был тот здоровенный генерал – вождь краснокожих. Потом они оба пропадали где-то пару часов. Но зато появились солдаты предводителя индейцев. Поговорив с кем-то, кто был внутри, они смылись еще до того, как вернулись вождь и «ермолка». Старый еврей – это было уже поздно ночью – оставил вождя с тем, кто был в комнате, но до этого там кто-то истошно орал… В общем, стоял отменный шум… А когда «ермолка» ушел, все стихло.

– Выходит, Малыш Джо, что гнездо этих опасных заговорщиков находится рядом с твоим номером?

– Совершенно верно, Бам-Бам… Прости, Вин… Это же вполне естественно, что я называю тебя так… Ты понимаешь, это осталось от прежних времен…

– Хватит об этом. Что еще там у тебя? Хотя, я думаю, и того, что ты сказал, более чем достаточно. Кстати, выяснил, кто там был внутри? Может, шлюха какая?

– Ха-ха-ха!.. Нет, Вин, это была вовсе не шлюха. Я видел его. Право же, настоящий псих…

– О ком ты это?

– Видишь ли, я, как и всегда, держал дверь чуть приоткрытой – на дюйм, не больше… ну, может быть, на полтора или на два…

– Джо!

– О’кей! О’кей!.. Смотрю, выходит какой-то тип и направляется к лифту, понял?

– Из этого ты, что ли, заключил, что он не в себе?

– Нет, Вин… Но его штаны…

– Что с ними?

– Он их обмочил! Огромные пятна до колен, с обеих сторон! Он выходит на люди в обмоченных брюках! И если после этого ты считаешь, что он вполне нормален, кто же тогда псих?

– Конечно, то, что он тронутый, не вызывает никаких сомнений, – вынес вердикт проницательный директор Центрального разведывательного управления. – В нашей епархии мы называем это «потерей ориентира» или, в зависимости от поставленной задачи, чем-нибудь вроде «сдвига по фазе». – Телефон на столе Манджекавалло загудел: звонила его секретарша. – Пора кончать. Малыш. Попытайся выяснить, кто этот псих в обмоченных брюках, ладно?

– Я и так знаю это! Я пошел к администратору под видом друга священника, который будто бы разыскивает того типа в связи с какой-то личной трагедией, и описал его… Хотя о штанах не распространялся… Я подумал, что как духовное лицо должен был бы раздобыть священнический воротничок… Тебе ясно, о чем я говорю… Но потом решил, что это займет много времени…

– Джо! – взревел Манджекавалло. – Короче! Кто же он?

– Дивероу… Лучше будет, если я назову его имя по буквам… Это дошлый адвокатишка из конторы той старой «ермолки».

– Предатель, государственный преступник – вот он кто! – изрек директор Центрального разведывательного управления, записывая продиктованное ему Саваном имя. На столе снова зазвонил телефон: участники предстоящего заседания проявляли нетерпение. – Оставайся, где находишься, и не спускай с них глаз, Малыш Джо. Буду ждать твоих сообщений.

Манджекавалло задвинул ящик с потайным телефоном и дважды нажал на кнопку интеркома, с тем чтобы секретарша впустила посетителей. Потом взял карандаш и под именем Дивероу вывел печатными буквами еще одно слово: «Бруклин»! Итак, с информацией все в порядке. Ибо пришло оно наконец – время настоящих профессионалов!

* * *

Полковник Бредли Хут Гибсон, пилот все еще находившегося в воздухе самолета «ЕС-135», прозванного «Зеркалом» и принадлежавшего командованию стратегической авиации, в чьи функции входило осуществление операции глобального характера, вопил в микрофон своего радио:

– Идиоты, вы что, отправились завтракать на самый дальний от Юпитера квазар? Мы болтаемся тут пятьдесят два часа, три раза заправлялись и выражались на шести языках, двух из которых нет даже в ублюдских компьютерах! Что, черт побери, происходит?

– Не кричите так громко, полковник: мы прекрасно вас слышим, – последовал ответ из диспетчерского пункта Оффат в радиодиапазоне УТЧ, или ультратропопаузной[80]80
  Тропопауза – переходный слой между тропосферой и стратосферой.


[Закрыть] частоты, остававшейся, как правило, свободной над всей территорией Тихого океана, если не считать того времени, когда, к сожалению, из Монголии принимались телевизионные программы мультфильмов. – Мы вполне оперативно реагируем на все поступающие к нам претензии. Вы просто счастливчики: готов спорить на деньги, что вас не собьют ракетой!

– Раз уж вы так хвалитесь своей оперативностью, то извольте немедленно отреагировать на нашу жалобу, а не то я пошлю вас всех к черту и приму свои меры. Я по горло сыт всем этим и отправляюсь к жене и детям!

– Потише, полковник: в воздухе еще пять машин, и все примерно в таком же бедственном положении. Подумайте о них!

– Уже подумал. И пришел к выводу, что мы встретимся по пути в Австралию, где продадим все эти электронные трубки с аукциона по баснословным ценам и, выручив достаточную сумму денег, обоснуем там новое государство!.. А теперь давайте-ка к телефону этого клоуна-командира!

– Я слушаю, полковник Гибсон, – прозвучал явно другой голос. – Я подключен ко всем машинам, находящимся в воздухе.

– Подслушиваете, генерал? Разве это не противозаконно?

– Только не в данном случае, летун… Давай, Хут, выкладывай все! Как, думаешь ты, я себя чувствую?

– Думаю, что неплохо. Во всяком случае, под вами – мягкий стул, и к тому же в помещении, стоящем на твердой почве.

– Ты, наверное, полагаешь, что этот приказ исходит лично от меня, ведь так? Позволь же поделиться с тобой небольшим секретом, касающимся национальной безопасности: мне не разрешено приказывать, ну а пресловутое распоряжение было передано мне в зашифрованном виде. Код – «Красный плюс».

– И все же мне хотелось бы знать, что, черт возьми, происходит?

– Ты бы не поверил мне, если бы я сказал. Однако я не могу этого сделать, поскольку ни слова не понял из того, что наговорили эти двое в пальто военного образца… Ну, кое-что из специальной лексики я уловил, что же касается всего остального, то тут я пас.

– А что это за пальто военного образца?

– И снова ты мне не поверишь! Жарища невыносимая, а эти так и не сняли своих пальто и даже шляп. И, кроме того, они не знают, что дамам следует отворять дверь.

– Оуэн… простите, генерал Ричардс, – произнес пилот с нескрываемой нежностью, – вы давно не проверяли свое здоровье?

Отвечая пилоту, находившемуся в восьмистах милях к западу от него и на высоте сорок тысяч футов, глава стратегического воздушного командования тяжело вздохнул:

– Каждый раз, когда начинает трезвонить красный телефон, мне хочется погрузиться в небытие. – И тут же загудел пресловутый аппарат и зажглась красная лампочка. – Черт возьми, вот оно!.. Не бросай трубку, Хут, оставайся на линии!

– Помните, я еще не выкинул из головы австралийский проект, Оуэн!

– Заткнись! – бросил командующий стратегическими воздушными силами, протягивая руку к красному телефону, и, пытаясь скрыть волнение, доложил:

– Штаб-квартира Рек-Уинга[81]81
  Эскадрилья «Рек» (англ.).


[Закрыть], генерал Ричардс!

– Пусть садятся, Скотти! – крикнул в трубку министр обороны голосом, в котором слышались и жалобный вой, и дыхание астматика. – Пусть все садятся!

– Прошу прощения, господин министр?

– Я же сказал, солдат, пусть все возвращаются на базу. Делаем небольшую передышку. Но будьте готовы по моему звонку поднять в воздух всю эскадрилью!

– Эскадрилью, сэр?

– Вы меня слышали, как вас там?

– Нет, господин министр. – Ричардс внезапно ощутил, как его охватывает чувство покоя. – Зато вы должны выслушать меня, сэр! Только что вы отдали свое последнее распоряжение некоему Как Вас Там.

– Что вы мелете, мистер?

– Вы меня слышали, сэр. Мое звание – «генерал» в противоположность гражданскому «мистер», хотя вы, судя по всему, не разбираетесь в подобных различиях.

– Вы проявляете неуважение к высшему званию?!

– Лишь настолько, насколько позволяет это мой словарный запас, мистер… Не пойму, почему должны мы якшаться с вами, вашингтонскими крысами из сточных канав. Мне сказали, что это решается где-то и кем-то, не встречавшимся сроду с таким типом. Я лично не стал бы вводить вас в круг своих друзей, потому что тогда с этикетом было бы покончено и никому и в голову не пришло бы, например, что даме положено открывать дверь, хотя, как мне кажется, правило это вовсе не столь уж плохое.

– Ты что, солдатик, заболел?

– Да. Меня тошнит от такого сопливого, ноющего крысенка с кашне, повязанным на башке, да и вообще от всех вас, кретинов-политиков, полагающих, будто лучше, чем я, разбираетесь в моем деле, хотя я и проходил в этом мундире ни мало ни много тридцать лет. И можете не сомневаться, Скотти, что я и так прикажу им всем идти на посадку независимо от вашего звонка.

– Ты уволен, солдат!

– Сунь свою башку в унитаз вместе со своим хохолком, ты, штафирка! Не в твоих силах уволить меня, понятно? Ты можешь освободить меня от должности, и надеюсь, клянусь именем господа бога, что ты так и сделаешь! Но уволить меня ты не можешь: у меня контракт. Прощай, и да будет испорчен у тебя весь этот день!

Генерал швырнул трубку на рычаг и вернулся к радиосвязи на ультратропопаузной частоте:

– Ты слушаешь, Хут?

– Да, я слышу вас, разжалованный Ричардс! Вы готовы чистить нужники?

– Интересно, что скажет этот сукин сын, если я устрою пресс-конференцию?

– Идея с пресс-конференцией отнюдь не плоха, капрал!.. Похоже, мы возвращаемся?

– Да. Начинаем работать в нормальном режиме.

– В таком случае позвоните моей жене, хорошо?

– Лучше уж я позвоню твоей дочери: у нее голова покрепче. Твоя жена считает, что тебя сбили над Монголией, и поместила в раку блюдо тушеного мяса вместо мощей.

– Вы правы, поговорите с дочкой. И скажите, чтобы носила юбки подлиннее.

– Все, полковник, отключаюсь!

Генерал Оуэн Ричардс повесил трубку ультратропопаузной связи и с довольным видом отодвинул стул. Черт с ней, с карьерой! Наконец-то он сделал, что ему давно хотелось. Отставка – это не так уж ужасно, хотя сложить свою форму в сундук кедрового дерева будет совсем не легко. Они с женой смогут перебраться куда захотят. Один из его пилотов сказал ему, что Американское Самоа – потрясающее местечко. И все же тяжело оставлять то, что любил он почти так же, как жену и детей. Служба в военно-воздушных силах была его жизнью. Ну да бог с нею!

Красный телефон снова взорвался звоном. Ричардс взял трубку, чувствуя, что грудь ему обдало жаром:

– Что еще тебе, вонючий ублюдок?

– Черт возьми, что с вами, генерал? Неужели так отвечают на дружеские телефонные звонки?

– Что?.. – Голос был знакомым, но Ричардс не мог вспомнить, кто это. – С кем я говорю?

– Думаю, со своим верховным главнокомандующим, генерал.

– Это президент?

– Можете прозакладывать свои носки, небесный попрыгунчик, если не верите!

– Попрыгунчик…

– Униформа другая, но оборудование почти такое же, генерал, если отвлечься от достижений в развитии реактивной авиации.

– Оборудование?..

– Да, расслабьтесь, пилот! Я был там, когда вы еще носили подгузники.

– Боже мой, так вы были он?

– Пожалуй, с грамматической точки зрения было бы правильным сказать: «были им». Правда, сам я узнал об этой стилистической тонкости от своей секретарши, которая то и дело поправляет меня, Оуэн.

– Прошу прощения, сэр!

– Не извиняйтесь, генерал: это я должен извиниться. У меня только что состоялся разговор по телефону с нашим министром обороны.

– Понимаю, сэр: меня освобождают от занимаемой должности.

– У вас все по-прежнему, Оуэн. Зато ему запрещено в дальнейшем принимать какие бы то ни было решения относительно вас, не посоветовавшись со мной. Он передал мне, что вы сказали, и, должен признать, ни один из тех, кто готовит мне текст выступлений, не смог бы выразиться ярче, чем вы. Если у вас возникнут какие-то затруднения, звоните прямо мне. Ясно?

– Понял, господин президент… А у вас там все в порядке?

– Скажем так, я вправил мозги кое-кому, но только, ради бога, не цитируйте меня.

* * *

Сэм Дивероу сунул швейцару десять долларов, чтобы тот подсуетился в поисках такси. Первые три минуты ничего не принесли: появившиеся было две машины быстро проследовали по середине улицы мимо погруженного в депрессию Сэма, стоявшего посредине улицы, стоило лишь водителям устремить свой взор на его брюки. И как только у обочины тротуара перед входом в отель «Времена года» остановилось такси, Сэм подскочил к швейцару, говорившему что-то взволнованно прибывшей паре, вышвырнул из багажника вещи, несмотря на возражения пассажиров, вскочил в легковушку и выкрикнул свой уэстонский адрес.

– Какого черта вы остановились? – заорал Дивероу, когда через несколько кварталов шофер внезапно затормозил.

– Иначе я налетел бы на впереди ехавшую машину, – объяснил водитель.

Обстановка, и без того сложная из-за обычного для Бостона утреннего скопления транспорта, усугублялась односторонним движением, введение коего было законом если и не безумным, то уж нелепым-то точно, поскольку вынуждало малознакомых с топографическими особенностями этого района шоферов делать объезд длиной в одиннадцать миль, чтобы проехать к дому в пятидесяти футах от них по прямой.

– Я знаю, как срезать путь в Уэстон, – подался Сэм вперед, ухватившись за край спинки водительского сиденья.

– Это каждый знает в Массачусетсе, братец, и, если только у тебя нет пистолета, то отцепись от меня.

– Пистолета у меня нет, и угрожать я вам не собираюсь, я славный малый, но очень спешу.

– Я понял, что значит это твое «спешу», как только посмотрел на твои штаны. Если ты позволишь себе еще раз «поспешить», я выкину тебя из машины.

– Нет-нет, это кофе!.. Я разлил чашку кофе!

– Кто я такой, чтобы спорить? И не будешь ли ты любезен снова усесться на сиденье, как требуют того правила безопасности?

– Сейчас, – ответил Сэм, лишь слегка подвинувшись назад. – Послушайте, это же исключительный случай! Действительно исключительный! Дама, чье имя мне неизвестно, направилась ко мне домой, и я должен опередить ее. Она только что отъехала от отеля в другом такси.

– Естественно, – ответил философически таксист с покорным видом. – Она вытащила ночью твой адрес из твоего же бумажника, а теперь надеется получить еще немного денег – заработать их тем же постельным способом. Для того-то и поехала к тебе. Возможно, хотя ей и грозит там встреча с твоей миссис. Когда вы, вертихвосты, научитесь уму-разуму?.. О, сейчас мы можем рвануть вперед. Через Церковную улицу выскочим на Уэстонскую дорогу.

– Это и есть тот краткий путь, о котором я говорил.

– Кратким он будет лишь в том случае, если, на наше счастье, не все водители знают его.

– Пожалуйста, доставьте меня домой как можно скорее!

– Послушай, мистер, закон гласит: если пассажир не обнаруживает враждебных намерений, не пользуется нецензурным языком и опрятен, водитель такси обязан доставить его, куда он ни пожелает. Ты практически отвечаешь этим требованиям, кроме, правда, одного, ну да ладно… Но понукать меня не надо, хорошо? Мне и самому не терпится избавиться от тебя.

– Да, вы правы, закон такой есть, – произнес, слегка ошалев, Дивероу. – Уж не думаете ли вы, что мне неизвестно это? Я же юрист.

– А я – балетный танцор.

Наконец такси свернуло на улицу, где жил Дивероу. Взглянув на счетчик, Сэм бросил на переднее сиденье деньги за проезд, включая щедрые чаевые, и, открыв дверцу, выскочил на мостовую. Другого такси поблизости не было. Он выиграл! Девица эта удивится, как никогда!

Тот факт, что она владела мало-мальски юридической терминологией и была ослепительно красива, – с лицом и телом, будто выписанными Боттичелли, – не давал ей еще права называть его адрес таксисту, тем более что она даже не была представлена должным образом Сэму! Нет, сэр, Сэмюел Лансинг Дивероу, юрист высокого класса, сделан из более крепкой материи!

Подумав, что ему, возможно, и впрямь не помешало бы сменить брюки, Сэм двинулся по дорожке к отдельному входу в его апартаменты. Но тут неожиданно отворилась парадная дверь и Кора, стоя на пороге, стала подавать ему отчаянные знаки, что было несвойственно ей.

– В чем дело? – спросил он, перемахнув через белый штакетник и заранее приготовившись к новому удару судьбы.

– В чем дело? – повторила Кора раздраженно. – Может, лучше ты сам объяснишь мне, что натворил там. Разумеется, я не имею в виду того, что и так очевидно. – Взгляд, брошенный ею на его брюки, сделал ненужным дальнейшие разъяснения.

– Ox-ox! – Вот и все, что смог вымолвить Сэм.

– Думаю, что сначала…

– Да что же случилось? – перебил Кору Дивероу.

– Только что сюда заявилась длинноногая загорелая особа – должно быть, прямо из одного из этих калифорнийских рекламных фильмов – и принялась расспрашивать о некой персоне, чье имя мне не хотелось бы произносить. Я было подумала даже, Сэмми, как бы твою мать не хватил кондрашка, но эта дамочка с лицом, способным хоть кого свести с ума, привела ее в чувство и теперь они беседуют в гостиной при закрытых дверях.

– Да что это, черт возьми, там такое?

– Могу сказать тебе только одно: ломака отправилась в чулан за своим чайником, но чай заваривать не просила.

– Сукин сын! – завопил Дивероу, бросаясь через мраморный холл. Распахнув обе створки французских дверей, он ворвался в гостиную.

– Вы?! – воскликнула Дженнифер Редуинг, вскакивая с обитого парчой стула.

– Ах, вот где я застал вас! – завопил разгневанный сын миссис Элинор и адвокат. – Как ухитрились вы добраться сюда так быстро?

– Я жила в Бостоне. И знаю несколько кратчайших путей.

– Несколько?..

– Сэм! – крикнула Элинор Дивероу, поднимаясь с кушетки, обитой парчой, и, раскрыв рот, воззрилась на его брюки. – Взгляни на себя, несносный мальчишка! Ты так и не научился сдерживать себя!

– Это кофе, мама!

– Это кофе, – промолвила бронзовая Афродита. – Так он утверждает.

Глава 12

– Теперь у вас полное представление о международном карнавале шантажа, организованном Маком и Сэмом благодаря неоспоримому таланту генерала проникать в глубь вещей и извлекать наружу грязь, заслуживающую самого пристального внимания правоохранительных органов, – сказал Дивероу, направляясь с Ред в свою шато-берлогу – кабинет с уже сорванными со стен фотографиями и вырезками из газет. Матери уже с ними не было, поскольку миссис Элинор ощутила внезапно настоятельнейшую потребность слечь в постель, и в состоянии глубокой депрессии, как выразилась она же сама.

Прибыв в пункт назначения, Сэм уселся за письменный стол, а Дженнифер Редуинг – на стул напротив, с которого еще свисали разорванные простыни, использованные для обуздания юного адвоката вместо веревок.

– Все это просто невероятно, но, должно быть, вы знаете, что говорите. – Прекрасная дама, потрясенная услышанным, медленно открыла сумочку. – Боже милостивый, сорок миллионов долларов!

– Не надо слезоточивого газа! – ужаснулся Дивероу, отодвигаясь вместе со своим вращающимся стулом к стене.

– Конечно, не надо! – согласилась Редуинг, извлекая пачку сигарет. – Я расстаюсь с этим пороком чуть ли не каждые две недели. Но выдерживаю лишь до тех пор, пока не происходит чего-то такого… ну как вот сегодня… Впрочем, нет, ни с чем подобным мне еще не приходилось сталкиваться… И все же сейчас я курю меньше, чем раньше.

– Это, знаете ли, самообман. Вам следовало бы проявить чуть-чуть побольше воли.

– Принимая во внимание все, что уже известно мне, господин адвокат, я не думаю, что у вас есть хоть какие-то основания считать себя личностью более положительной, чем я. Пепельница у вас найдется? Чтобы не стряхивать пепел прямо на этот бесценный ковер с риском прожечь в нем здоровую дыру.

Сэм вытащил из ящика письменного стола пару пепельниц и пачку сигарет.

– Глядя на вас, я и сам не устоял… тем более что оба мы, как вижу я, курим сигареты с низким содержанием дегтя…

– Вернемся, мистер Дивероу, к тревожащим нас юридическим проблемам, – предложила мисс Редуинг, когда оба они закурили свое зелье. – Это исковое заявление суду – чушь собачья, и вам тоже и также это должно быть совершенно ясно.

– Тавтология, госпожа адвокат: «тоже» и «также» – это одно и то же.

– Никак нет, господин адвокат, если эти слова произносятся в присутствии судей с должной эмфазой[82]82
  Эмфаза – в поэтике и риторике – напряжение речи, усиление ее эмоциональной выразительности.


[Закрыть]. Особенно это верно в тех случаях, когда данными наречиями оперирует опытный юрист.

– Согласен. И кто же из нас подпадает под такую категорию?

– Мы оба, – заявила Редуинг. – И, выступая в таковом качестве, я считаю необходимым заметить от имени племени уопотами, что его интересы не могут быть защищены с помощью этой фривольной комедии, зашедшей уже весьма далеко.

– Будучи в одном с вами ранге, я тем не менее не разделяю подобной точки зрения, поскольку, к несчастью, был непосредственно связан с генералом Хаукинзом. Эту тяжбу нельзя расценивать как некую комедию, к тому же фривольную, – возразил Сэм. – Если смотреть на вещи трезво, то шанса на успех у Хаука нет, но предъявленный правительству от имени племени иск вполне обоснован.

– Что?! – Редуинг устремила свой взгляд на Дивероу. Сигарета повисла в воздухе перед самым ее лицом, дым же словно застыл, как это бывает на фотографиях. – Да вы разыгрываете меня!

– Хотел бы, чтобы это было так: жизнь тогда стала бы намного легче!

– И что же позволило вам прийти к такому заключению – о серьезности мотивировок, стоящих за исковым заявлением?

– Бумаги, которые удалось раскопать в секретных архивах, по-видимому, аутентичны. Территориальные договора, заключенные по всем правилам, были затем подменены постановлениями, предусматривавшими переселение индейцев племени уопотами без учета прежних соглашений, или, иначе, их прав на владение землей.

– Вы вот сказали о постановлениях, предусматривавших переселение индейцев. И что же, их насильно заставляли покидать обжитые места?

– Именно так, но правительство не имело права нарушать принцип неприкосновенности собственности и заставлять уопотами покинуть свои земли. И уж коли оно все же решило осуществить свой план переселения индейцев, то, во всяком случае, обязано было получить на это санкцию федерального суда, который провел бы соответствующее слушание в присутствии всех членов племени.

– Выходит, данный вопрос даже не рассматривался в суде и решался без участия самих индейцев? Но как правительство могло пойти на такое?

– Оно прибегло к обману. В чем нетрудно убедиться на примере судьбы договора тысяча восемьсот семьдесят восьмого года, заключенного между уопотами и конгрессом четырнадцатого созыва.

– Что вы хотите этим сказать?

– Министерство внутренних дел – по-видимому, не без помощи Всеамериканского бюро по делам индейцев, – заявило, что такого договора никогда не существовало, все это, мол, фантазия, взбредшая в голову любителям горячительных напитков, когда они в наркотическом экстазе плясали вокруг костра… Кстати, в исковом заявлении рассматриваются и возможные причины пожара тысяча девятьсот двенадцатого года, уничтожившего в Омахе «Первый банк».

– Картина начинает проясняться, – заметила хмуро Редуинг, держа в руке сигарету.

– По-видимому, пожар произошел не случайно: ведь именно в этом банке хранили уопотами свои документы, удостоверявшие их право на владение территорией. Естественно, от бумаг ничего не осталось.

– Ну а если более конкретно?

– Агенты федерального правительства по распоряжению из Вашингтона попросту сожгли неугодную верхам документацию.

– Это, господин адвокат, довольно серьезное обвинение, даже если и прошло с тех пор восемьдесят лет. На чем же основано данное умозаключение?

– Банк взломали примерно в полночь. Прихватив с собою всю имевшуюся там наличность и драгоценности, грабители бесследно исчезли. Однако перед тем, как бежать с места преступления, они почему-то решили поджечь здание, что более чем странно, поскольку пожар неизбежно должен был разбудить жителей города, а это уж, казалось бы, никак не соответствовало интересам лиходеев.

– Да, это действительно довольно странно, но нельзя сказать, чтобы такого никогда не случалось. Патологические личности, мистер Дивероу, не столь уж редкое явление, а ненависть к банкам имеет свою весьма длительную историю.

– Согласен с вами. Но, как было установлено в ходе следствия, пожар начался с подвала, где хранились папки с документами. Бумаги в комнатах, перед тем как поджечь их, разбросали по всему полу и облили керосином, что не может не вызывать серьезных подозрений, не правда ли? Если бы даже здание и удалось вдруг спасти от огня, то уж содержимое этих комнат сгорело бы наверняка. И еще один знаменательный факт: дело было моментально закрыто, а поиски виновных прекращены, практически и не начавшись. Правда, в официальном заявлении говорилось, будто их видели где-то в Южной Америке. Что же касается Кассиди и Сандансе, в те дни единственных известных в США взломщиков банков, то они, понятно, заявили, что сроду не бывали в Омахе. Разумеется, излагая стародавние события, я был предельно краток, как выразился бы мой работодатель.

– То, что я услышала, звучит чертовски убедительно! – Прелестная индианка-юрист несколько раз резко тряхнула головой. – И все же судебный процесс не должен состояться, вы понимаете это?

– Не уверен, что его можно предотвратить, – ответил Сэм.

– Почему? Для этого достаточно лишь, чтобы пресловутый генерал Хаукинз, столь искусно сеющий раздоры, забрал назад свой иск! Поверьте, суд любит, когда поступают так, в чем успел уже убедиться на собственном опыте мой брат, шастая по тамошним коридорам.

– Ваш брат – это тот самый?..

– Что значит – «тот самый»?

– Ну тот самый юный удалец из племени, что работал у Мака, но не сдал экзаменов и поэтому не был принят в коллегию адвокатов.

– Это он-то не сдал экзаменов! Да будет вам известно, что мой маленький брат… что мой брат получил по их итогам наивысшую оценку!

– Я тоже!

– Выходит, что вы оба скроены из одной и той же сумасшедшей ткани, – произнесла Редуинг без всякого энтузиазма, как бы нехотя признавая объективную данность.

– Так я его напоминаю вам? Именно это вы имели в виду?

– Вот что, адвокат: этот ваш генерал Хаукинз – будь он проклят тысячу раз! – нашел в его лице еще одного Сэмюела Дивероу для новой своей умопомрачительной шалости.

– Ваш брат служил в армии?

– Нет, он был в резервации, однако, видимо, не в той, в какой следовало… Но вернемся к безумному генералу.

– А вы знаете, в армии его так и звали – «безумным».

– И неудивительно! – откликнулась Дженнифер и полезла в сумочку.

– Должен заметить, адвокат, – сказал Дивероу, когда Редуинг вытащила пачку сигарет, – борьбу с вредными привычками вы начали, как надо: пара затяжек – и сигарета в сторону. Видать, я помог вам все же.

– Оставьте меня в покое! Я не желаю обсуждать ни операции на вашем мозге, ни моих слабостей. Все, что интересует меня в данный момент, – это Хаукинз с его обращением в Верховный суд и имеющиеся у нас возможности помешать слушанию дела.

– По правде говоря, с юридической точки зрения вами допущена неточность: для признания какого-либо документа обращением требуется соответствующее решение суда, как наблюдается это, например, при рассмотрении апелляций…

– Не смейте пересказывать мне законы, вы, обмоченные штаны!

– Это был кофе, – вы ведь сами согласились с этим, – и к тому же я сменил брюки.

– Перед нами пример обращения в приемлемом и в юриспруденции широком значении этого слова. Цель его – исправить допущенную ранее несправедливость… – констатировала Редуинг излишне запальчиво.

– По отношению к моим брюкам?

– Нет же, идиот, речь идет все о том же проклятом исковом заявлении!

– В таком случае у вас с Маком нет никаких расхождений во взглядах по данному вопросу. Раз вы столь серьезно отнеслись ко всему, что я только что рассказал, то это значит, что вами признается факт совершения преступления против вашего народа. Не считаете ли вы, что несправедливость должна быть исправлена?

– На чьей вы стороне? – спросила прелестная представительница коренного населения Америки.

– Сейчас я – поверенный самого дьявола, вынужденный в силу обстоятельств подавлять свои естественные устремления. Ну а теперь скажите, что вы думаете обо всем этом?

– Как вы не поймете: то, что я думаю, не имеет никакого значения! Я боюсь за свой народ и не хочу, чтобы ему причинили вред… Будем реалистами, Дивероу. Малочисленное индейское племя – и вдруг выступает против такой могущественной государственной организации, как командование стратегической авиации… Как вы полагаете, сколько времени удалось бы нам продержаться? Что же касается конечного результата, то его легко предугадать. Хотя вариантов расправы с нами может быть несколько, методика будет одна: принятие соответствующих законов, провозглашение занимаемой нами земли особо важной в стратегическом отношении территорией, расселение нашего народа по разным местам, а в итоге – экономический и расовый геноцид. Подобное уже не раз бывало в нашей истории.

– И все же не стоит ли выступить против несправедливости? – произнес Сэм с бесстрастным выражением лица. – Хотя бы где-нибудь?

– В теоретическом плане я допускаю возможность борьбы, и к тому же активной, за торжество справедливости. Но не в данном случае. Наш народ не испытывает особых страданий. У моих соплеменников есть земля, где они живут. Правительство выделяет им приличные субсидии, которые с моей легкой руки превращаются в высокоприбыльные инвестиции. И вдруг ни с того, ни с сего ввергнуть их в болото законодательного насилия – именно насилия! Я не могу допустить такого.

– Мак с вами не согласится. Он оригинал: насилие не претит ему, он воспринимает его как должное. А теперь, мисс Редуинг, я готов побеседовать с вами о своей затерроризированной персоне и о величайшем юристе, как подозреваю, которого я когда-либо встречал, – и о моем работодателе, некоем Ароне Пинкусе. Хотя и боюсь, что при этом выявятся кое-какие несоответствия в наших взглядах. Видите ли, приступив к рассмотрению этого дела, мы перестаем уже быть частными лицами и независимо от нашего желания становимся представителями судебной системы. А из этого обстоятельства, вполне естественно, проистекает следующее: узнав о совершении тягчайшего преступления, мы не вправе бездействовать, поскольку подобное поведение несовместимо с нашими представлениями о долге. И ни в коем случае не поступим так, если мы и впрямь юристы, каковыми считаем себя. Вот это-то и имел в виду Арон, когда он сказал мне, что мы оба должны сейчас принять важнейшее решение в своей жизни и к тому же совершенно самостоятельно, не советуясь друг с другом. В общем, мы оказались перед выбором: пройти ли мимо ставшего известным нам вопиющего факта или бороться за правду, что, разумеется, загубит нашу карьеру, но преисполнит нас сознанием того, что мы не поступились своей совестью.