Текст книги "Дорога в Омаху"

Глава 6

– Сэмми! – вопил Арон Пинкус, мечась между потерявшей сознание Элинор и ее сыном, в панике срывавшим со стен фотографии, до которых только мог достать, и топтавшим их в неистовстве на полу. – Сэм, возьми себя в руки!

– Оборотень! – орал Дивероу. – Червь навозный!.. Наигнуснейший тип из всех, что были на земле!.. У него нет никакого права…

– Сэмми, ваша матушка!.. Может, она уже умерла!

– Забудьте об этом: если так, то она ни о чем не узнает, – бросил Дивероу и, устремившись к стене у письменного стола, продолжил свою битву с мириадами фотографий и газетных вырезок. – Он болен! Болен! Болен!

– Ты, наверное, не расслышал меня, Сэм. Я говорил тебе не о ком-то еще, а о матери. – Арон с трудом опустился на колени и, крепко сжав руками бившуюся об пол голову матери, вновь предпринял попытку привлечь к несчастной женщине внимание ее сына: – Должны же вы проявить хоть какое-то беспокойство, какой-то интерес…

– Интерес? А он проявлял когда-нибудь интерес ко мне? Он растоптал мою жизнь! Он отрывает от моего сердца кусок за куском и отправляет их вверх на воздушном шарике…

– Да при чем тут этот «он», Сэм? Я о «ней»! О твоей матери!

– Хэлло, мама, я занят!

Пинкус вытащил из кармана радиотелефон и нажал на кнопку. Затем еще и еще, подолгу не отпуская ее. Должно же дойти наконец до его шофера Пэдди Лафферти, что это сигнал тревоги!

И, действительно, тот понял, что в доме что-то стряслось. Было слышно, как Пэдди вламывается в дверь в восточном крыле здания, приказывая Коре самым повелительным сержантским тоном убираться с дороги, если она не хочет, чтобы он вышвырнул ее прочь на потеху банде пьяных, уставших от войны пехотинцев, которые были не прочь поразвлечься в обществе дамы.

– Это не угроза!

* * *

Сэм Дивероу находился позади своего письменного стола, привязанный по рукам и ногам к стулу простынями, энергично сорванными с его постели и ловко разорванными на полосы бывшим сержантом Патриком Лафферти из Омаха-Бич: сказывался опыт Второй мировой войны! Приготовить путы он смог лишь после того, как «загасил» умелым ударом Сэма и разыскал спальню. Дивероу тряс головой, моргал глазами и голосом, мало похожим на прежний, пытался обрисовать обстановку.

– На меня напали пятеро наркоманов, – предположил он.

– Не совсем так, малыш, – откликнулся Пэдди, поднося стакан с водой к губам юриста. – Если только ты не принимаешь за них бутылку «бушмилы», чего я не советую тебе делать на старом Юге и даже в салуне О’Тула.

– Так это вы скрутили меня?

– Мне ничего больше не оставалось, Сэм. Когда боец становится невменяемым в пылу схватки, его приходится приводить в чувство любым способом. И в этом нет ничего страшного, парень!

– Так вы служили в армии?.. Были в бою?.. Сражались вместе с Маккензи Хаукинзом?

– Ты знаешь его, Сэм?

– Ответьте же: вы были там же, где и он?

– Да. Правда, встречаться с прославленным генералом лично мне не случалось, но видеть его я видел! В течение десяти дней во Франции он стоял во главе нашей дивизии, и, скажу тебе, приятель, другого такого командира нет и не было в нашей армии. По сравнению с ним Паттон[31]31
  Паттон Джордж Смит (1885—1945) – американский генерал.


[Закрыть] выглядел балетным танцором. Откровенно говоря, мне нравился старина Джордж, но он все же был военачальником совсем не того класса, что Хаук.

– Пропади все пропадом! – возопил Дивероу, напрягаясь изо всех сил, чтобы разорвать путы, и тут же, оглядев пустую комнату, спросил внезапно: – А где моя мать?.. И Арон?

– Что касается твоей маменьки, малыш, то я перенес ее в ее спальню. А мистер Пинкус в данный момент потчует ее бренди, чтобы она заснула.

– Арон и моя мать – вместе?

– Смотри на вещи проще, парнишка. Разве ты не видел Шерли с прической, будто скрепленной цементом?.. А теперь выпей немного водички. Я бы дал тебе виски, да не думаю, что ты это вынесешь. Взгляд твоих глаз не более осмыслен, чем у кошки, которую встревожил громкий шум.

– Прекратите! Весь мир мой рушится!

– Не взвинчивай себя понапрасну, Сэм. Мистер Пинкус соберет обломки этого твоего мира и склеит их. Более великого человека не было еще у нас тут… Кстати, он возвращается. Я слышу, он уже у двери.

Хрупкая фигура Арона Пинкуса приковыляла в кабинет. У него был такой усталый, измученный вид, будто он только что совершил восхождение на Маттерхорн.

– Нам надо поговорить, Сэмюел, – сказал он, задыхаясь и в изнеможении падая на стул перед письменным столом. – Пэдди, не будешь ли любезен оставить нас наедине? Кузина Кора решила, что тебе понравится филей, поджаренный на решетке.

– Что?!

– С ирландским элем, Пэдди!

– Ну что же… Выходит, первое впечатление не всегда правильное. Не так ли, мистер Пинкус?

– Так, старый друг.

– А как насчет меня? – завопил Дивероу. – Кто-нибудь меня развяжет?

– Ты останешься в таком положении, Сэмюел, до тех пор, пока мы не закончим беседу.

– Вы всегда зовете меня Сэмюелом, когда злитесь.

– Когда злюсь? Но почему я должен злиться? Конечно, ты связал мое имя и мою фирму с самым омерзительным, коварным преступлением за всю историю цивилизации со времен Среднего Египетского царства, существовавшего четыре тысячи лет назад. Однако это вовсе не значит, что я зол. Нет, Сэмми, я не зол, я в истерике.

– Ну, я пошел, босс, – произнес бывший сержант.

– Я позвоню тебе попозже, Пэдди. И постарайся получить максимум удовольствия от своего филея, как если бы это была последняя трапеза в твоей жизни.

– Желаю удачи, мистер Пинкус!

– Спасибо. Через час зайди за мной и отвези меня в храм, если только я раньше не просигналю тебе.

Лафферти быстро удалился. Снизу послышался скрип наружной двери.

Сложив руки на груди, Арон молвил спокойно:

– Правильно ли я заключил, что тебе звонил не кто иной, как генерал Маккензи Хаукинз?

– Вы сами отлично знаете, что это так и что эта крыса не должен был делать этого.

– А что он такого сделал?

– Позвонил мне.

– Так разве ж есть закон, запрещающий разговаривать по телефону?

– Коль скоро речь идет о нас двоих, то, безусловно, есть. Он поклялся на своде армейских уставов, что не будет больше разговаривать со мной до конца своей несчастной, ублюдочной жизни!

– И тем не менее он счел возможным нарушить эту торжественную клятву, из чего следует, что он хотел сообщить тебе что-то чрезвычайно важное. И что же это было?

– Да он не сказал ничего! – взвизгнул Дивероу, снова напрягаясь в бесплодной попытке освободиться от пут. – Все, что я от него услышал, так это то, что он летит в Бостон повидаться со мной, потому что у него все пошло вкривь и вкось…

– Скорее это у тебя все пошло вкривь и вкось, Сэм… А когда он собирается прибыть сюда?

– Откуда мне знать!

– Тоже верно: отдавшись своей душевной драме, ты не стал его слушать… Учитывая, что он собирается сообщить тебе что-то жизненно важное, ради чего ему пришлось нарушить соглашение никогда не вступать с тобой в контакт, мы можем предположить, что его поездка в Бостон не терпит отлагательства.

– Так же, как и мой отъезд в Тасманию, – заметил Дивероу с чувством.

– Вот этого-то я как раз и не советовал бы тебе делать, – откликнулся Пинкус столь же горячо. – Ты не должен бежать отсюда, избегать встречи с ним…

– Назовите мне хотя бы одну причину, по которой мне не следует его избегать, – перебил его Сэм. – Разве что вы боитесь, что я убью этого сукина сына. Он своего рода сигнал бедствия с «Титаника».

– Дело в том, что ты участвовал в ужаснейшем преступлении всех времен, и этот факт он сможет и впредь обращать против тебя и, соответственно, и меня как твоего единственного работодателя с момента окончания тобой Школы права.

– Вы-то тут при чем? Это же я, а не вы, вынес из архива более двух тысяч наисекретнейших документов!

– Этот эпизод, живописуемый тобою в столь мрачных тонах, – ничто по сравнению со злодеянием, свидетельства коего ты только что пытался убрать со своих стен… Но раз уж ты заговорил о тех бумагах, то был ли какой смысл в их хищении?

– Да, был. И подтверждение тому – полученные нами сорок миллионов, – ответил Дивероу. – Как вы думаете, каким образом этот чертов генерал с берегов реки Стикс раздобыл такие средства?

– С помощью шантажа?

– Совершенно верно. И в этой связи Хауку со многими пришлось иметь дело – от бандитов из «Коза ностра» до кое-кого из англичан, не вполне отвечавших нашим представлениям о кавалерах «Ордена Виктории», и бывших нацистских преступников, чья внешняя респектабельность не могла скрыть того факта, что они по уши в курином дерьме, до арабских шейхов, не гнушавшихся ничем ради сохранения своих капиталов в Израиле. Он снял с них весь лоск и заставил меня заняться ими.

– Боже милостивый, а твоя матушка уверяла меня, будто все это – плод твоего больного воображения! И убийцы на площадке для игры в гольф, и немцы на птицефермах, и арабы в пустыне… А оказалось, так оно и было.

– Я позволял себе порой лишний бокал мартини и тогда болтал что на ум взбредет.

– Она также упомянула, что… Выходит, Хаукинз раздобыл в папках с секретными данными сведения об этих мерзавцах и принудил их согласиться со всеми его требованиями?

– Сколь низко вы…

– Лучше скажи, каких пределов может достичь человек в искусстве ловчить?

– Где же ваши моральные устои, Арон?

– Они при мне. И поэтому я не могу относиться снисходительно к подонкам.

– Но зато сможете воспользоваться уликами, обнаруженными вами на моих стенах?

– Конечно же, нет!

– Так какова же тогда ваша позиция?

– Не смешивай одно с другим. Какое отношение имеют моральные устои к тому, что развесил ты по стенам?

– Никакого, но только до тех пор, пока вы не очутитесь в моем положении.

Арон Пинкус молча приложил ладонь ко лбу и, опустив голову, отпил несколько глотков бренди.

– Любая, даже самая невероятная проблема должна иметь какое-то решение, пусть не в этой, так в последующей жизни.

– Если не возражаете, Арон, я предпочел бы при этой.

– Я тоже, – отозвался престарелый юрист. – И поэтому двинем вперед, как любишь ты выражаться на своем неподражаемом народном диалекте.

– Куда?

– Навстречу генералу Маккензи Хаукинзу, которому мы с тобой объявляем войну!

– Вы твердо решили это?

– Да, Сэмми. Я кровно, можно сказать, бесконечно заинтересован в победе над ним. В этой связи мне хотелось бы привести тебе один из трюизмов нашей профессии, весьма справедливый: юрист, переоценивающий свои возможности, рано или поздно оказывается в дураках. То же относится и к твоему генералу Хаукинзу. Возможно, он и в самом деле обладает экстраординарным умом военного склада со всеми проистекающими отсюда ярчайшими проявлениями эксцентричности его натуры, но, должен я смиренно заметить, по части уловок он и в подметки не годится Арону Пинкусу.

* * *

Вождь племени уопотами Повелитель Грома, щедро украшенный перьями, выплюнул изжеванную сигару и вернулся в свой огромный вигвам, где в дополнение к вполне естественным в данных случаях «поделкам» индейцев вроде рядами висевших на стенах искусственных скальпов он водрузил водяной матрас и установил различное электронное оборудование, которым мог бы гордиться и гордился Пентагон, пока все это великолепие не украли. Вздыхая громко от печали и гнева, предводитель краснокожих снял осторожно свой величественный головной убор и уложил его на грязный пол. Потом дотянулся до мешочка из оленьей кожи, вытащил свежую сигару неизвестного происхождения и сомнительного качества, сунул в рот и принялся жевать и калечить ее. Когда добрых два дюйма этого изделия табачной промышленности превратились в месиво, а зубы потемнели, он, перешагивая через водяной матрас, потерял равновесие и упал спиной на вечно перекатывающиеся выпуклости сей спальной принадлежности, и в этот миг, как назло, в его расшитой бисером национальной одежде взорвался звонком радиотелефон, так и не умолкнувший все то время, что он метался в безуспешном стремлении унять неугомонную воду, переливавшуюся строптиво под ним из одного края матраса в другой. Лишь с большим трудом избавив себя от капризов водной стихии, генерал, уже прочно стоя в грязи в сапогах, сердито бросившись вперед, схватил телефонную трубку.

– В чем дело? – заговорил вождь грубо. – У меня совещание – паувау.

– Послушай, предводитель краснокожих, там, где пребываешь ты в данный момент, единственные совещания – это когда дети слушают, как лают их собаки. Тебе ни за что не догадаться, кто тебе звонит, приятель.

– Не знаю никого, у кого был бы этот номер.

– Никогда не забывай, что противник может произвести сканирование и обнаружить твою частоту…

– Что?

– Будь бдителен, парень.

– А в чем дело?

– Знаешь ту английскую пару, что была здесь вчера и все выспрашивала о тебе? Ту самую, перед которой мы разыграли представление, будто мы и немы, и глухи?

– Ну и что они?

– Вернулись сюда с двумя помощниками. Один выглядит так, словно вырвался только что из клетки, а другой все обнюхивает и сопит: у него или сильный насморк, или ноздри здорово воспалились.

– Должно быть, они что-то учуяли.

– Но чудик тут ни при чем…

– Я не имею в виду наши вспомогательные силы, я говорю об англичанах. Возможно, этот твой юридический представитель Чарли Редуинг сболтнул им лишнего.

– Давай-ка… не будем паниковать. Если не считать падения с этой вшивой лошади, то он был великолепен. Они ни черта не узнали о тебе, а эта расфуфыренная дамочка буквально не сводила глаз с его бандажа…

– С набедренной повязки, сынок! С набедренной повязки! Да и дело, может быть, было не в нем, а в лошади.

– Хорошо, пусть будет набедренная повязка, – согласился собеседник Повелителя Грома, в то время как тот, издав беспомощное «ах!», вновь увяз в виниловых волнах водяного матраса и теперь отчаянно барахтался, лежа на спине. – А что, если наш орел-юрист в самом деле замешан как-то в этом? Думаю, ты не станешь отрицать такой возможности.

– Сейчас я все готов отрицать! Мое жилье оказалось ни к черту не годным…

– Но ты же сам его проектировал, Эм Ха![32]32
  Начальные буквы от Маккензи Хаукинз.


[Закрыть]

– Советую тебе оставить фамильярный тон, мальчуган! Ты – низший чин, наемник и, обращаясь ко мне, должен величать меня вождем.

– В таком случае, славный царек, можешь сам отправляться в город за своими гнилыми сигарами…

– Я не пытаюсь переделать тебя, сынок, и не собираюсь применять каких бы то ни было суровых мер воздействия. Просто мне хотелось бы сохранять субординацию. По-моему, вспомогательные войска не вызывают ради тех, кто носит набедренные повязки. Я ясно выражаю свои мысли?

– Более или менее… И что же, ты думаешь, они разнюхали?

– Не они, молодой человек, а кто-то еще. Он-то и вызвал подкрепление. Эти бритты не сами сюда явились. Им приказали. И за всем этим стоит боевой офицер, который решил заново провести рекогносцировку. Это ясно как божий день.

– А день-то тут при чем?

– Да ни при чем. Скажи-ка лучше, малый, а где они сейчас?

– В лавочке с сувенирами. Набирают всякой всячины, держатся дружелюбно. Даже этот Бык, англичанин. Кстати, девушки из ларька – ох, извини, скво – чертовски рады: мы как раз получили новую партию безделушек с Тайваня.

Повелитель Грома, нахмурившись, закурил сигару.

– Не бросай трубку. Я должен подумать. – Когда клубы дыма заполнили вигвам, Хаук прервал молчание: – Скоро бритты заговорят обо мне – вот увидишь, упомянут мое имя.

– Думаю, да.

– Пусть тогда один из наших попранных братьев сообщит им, будто мой вигвам находится примерно в двухстах прыжках антилопы от северного пастбища, позади места, где спариваются буйволы у тех огромных дубов, где орлы откладывают свои бесценные яйца. В этом уединенном уголке Повелитель Грома, мол, общается с лесными божествами и предается созерцанию. Уловил?

– Ни слова! Коровы у нас еще есть, но не буйволы, и я нигде не видел орлов, кроме как в зоопарке в Омахе.

– Но что лес есть, это-то ты признаешь?

– Ну, лес, может быть, и есть, но не помню, чтобы там были огромные деревья.

– Черт бы тебя побрал, сынок, замани их в лес, и все! О’кей?

– А по какой тропе их направить? Они все хорошо видны, но некоторые лучше других: прошел этот чертов туристский сезон.

– Ты подсказал мне идею, паренек! – воскликнул Повелитель Грома. – Придумал! Скажи им, чтобы они разделились, если хотят побыстрее разыскать вождя. И что тот, кто увидит его, покличет остальных, дорожки ведь не настолько уж удалены одна от другой.

– Идея твоя мне не по душе. Поскольку тебя в лесу не будет, они попросту заблудятся.

– Надеюсь на это, сынок, надеюсь.

– На что на «это»?

– Учитывая характер этого предприятия, противник использует неординарную стратегию. В этой неортодоксальности, черт подери, нет ничего плохого, я и сам не раз прибегал к подобным приемам. Но это не имеет никакого смысла, если не содействует дальнейшему продвижению вперед. В сложившейся ситуации лобовая атака наилучший выход для наших недругов. Но они почему-то предпочитают обходить нас с флангов да палить из пушек дерьмом.

– Ты снова не понял меня, вождь, – заметил собеседник.

– Итак, этнографы ищут следы великого племени? – иронизировал Повелитель Грома. – Дикарей с берегов реки Шенандоа[33]33
  Шенандоа – приток реки Потомак, протекает по территории Вирджинии.


[Закрыть], поставленных под власть британской короны Уолтером Рейли? Неужто ты и впрямь поверил во всю эту чепуху?

– Ну, я полагаю, что такое возможно. Уопотами пришли откуда-то с востока.

– Из долины Гудзона, а не Шенандоа. Вероятно, их сумели прогнать могауки, потому что те не знали земледелия и скотоводства и не выходили из своих вигвамов, если шел снег. Они не были великим племенем. Они были неудачниками с первого же дня и до тех пор, пока не добрались в середине восемнадцатого века до берегов реки Миссури, где и обрели свое подлинное призвание: сперва занимались вымогательством, а потом – совращением белых поселенцев.

– И ты все это знаешь?

– Не много найдется в истории твоего племени, чего бы я не знал. Нет, сынок, за этой тайной операцией определенно кто-то стоит, и я собираюсь выяснить, кто это. А теперь за работу. Отправь-ка их в лес!

* * *

Прошло двадцать три минуты, и участники поисковой экспедиции Хаймана Голдфарба двинулись по четырем разным тропинкам в глубь лесной чащобы. Разделиться они решили потому, что сведения, полученные ими в лавочке сувениров, были крайне неопределенны и противоречивы. Толпа орущих скво повела грубыми голосами дебаты о том, какая из тропинок может привести гостей к вигваму великого вождя Повелителя Грома, чья обитель приравнивалась, по-видимому, к раке святого.

В течение же последующих сорока шести минут все четверо угодили поочередно в засаду. Трое из них со вставленными в рот кляпами из фальшивых бобровых шкур были привязаны по рукам и ногам к толстоствольным деревьям. Поверженным противникам доверительно сообщили, что они могут рассчитывать на быстрое освобождение, но только до тех пор, пока не вытащат каким-либо образом изо рта кляпы и не закричат. Ибо в данном случае гнев угнетаемого, нещадно эксплуатируемого народа падет на их головы, причем буквально, поскольку со скальпами им придется расстаться.

С каждым, естественно, обошлись во время пленения соответственно его поведению и полу. Английская леди оказалась существом куда более разумным, чем ее спутник, попытавшийся опрометчиво применить какой-то восточный приемчик, что окончилось вывихом его левой руки в локтевом суставе. Коротенький сопящий американец понадеялся, что ему удастся снять потихоньку с плеча короткоствольный армейский автомат, а в результате растянулся на земле со сломанными ребрами. Однако самую тяжкую участь вождь Повелитель Грома – урожденный Маккензи Лохинвар Хаукинз, хотя его второе имя обычно вычеркивали из деловых бумаг, – уготовил четвертому лазутчику. Хаук всегда считал уместным приберечь самый мощный удар для последней атаки. Нельзя же было рассчитывать взять Роммеля[34]34
  Роммель Эрвин (1891—1944) – генерал-фельдмаршал. Командовал немецкими войсками в Северной Африке во время Второй мировой войны.


[Закрыть] в первом же выступлении против Африканского корпуса[35]35
  Aфpикaнcкий корпус – подразделение английских сил в Северной Африке.


[Закрыть]: такого просто не бывает.

Хаукинзу предстоял поединок с верзилой, мозги которого, судя по всему, находились в обратной пропорции к его росту. В соответствии с хорошо проработанным планом единоборства с мужчиной вдвое моложе себя Хаук ловко уклонился от удара и тут же вонзил выставленные вперед твердые, словно камень, пальцы в живот супостата: по запаху, исходившему изо рта противника, он заранее определил, что это подействует. И действительно, из горла разведчика взметнулся вверх фонтан индейской пищи. Воспользовавшись этим, Мак завернул амбалу руку за спину, что и завершило схватку.

– Имя, звание и твой номер, солдат?!

– О чем вы? – выдавил из себя между двумя рвотными позывами лазутчик, окрещенный службой охраны Повелителя Грома Быком.

– Я требую, чтобы ты назвал свое имя и сообщил, на кого работаешь. Ну, живее!

– У меня нет никакого имени, и я ни на кого не работаю.

– Ложись брюхом вниз!

– Черт бы вас побрал, имейте сострадание!

– С какой стати? Разве ты не пытался вырвать сердце из моей груди? И в том, что угодил в переделку, ты сам виноват, солдат.

– От земли так скверно пахнет!

– Не так плохо, как ото всех вас, четверка клоунов. Делай что приказывают: ты у меня в плену.

– Там мокро… Хорошо, хорошо, меня зовут Заступом!

– Как кличка сойдет. Кто твой командир?

– О чем вы?

– На кого ты работаешь?

– Да вы что, спятили?

– Хорошо, солдат, придется тебе расстаться с остальным содержимым твоего желудка… Ну и как, нравится тебе наша жратва? Если «да», то жри это снова, ты, почитатель краснокожих.

– Иисусе, жрите это сами! Я ничего не должен бы вам говорить. Но вы сами назвали «Краснокожих»!

– Опять за свое, мурло?

– Он играл за них! За «Краснокожих»… Дайте же встать, Христа ради!

– Играл за краснокожих? Говори яснее, ты, чистильщик нужников! Что за чушь пытаешься мне подсунуть?

– Неужто так трудно понять? Ведь вы были так близки к истине, когда упомянули о «Краснокожих»! Пока он находился на поле, остальной команде нечего было делать. Он не нуждался в других защитниках. Срывался с места и несся вперед, сбивая с ног нападающих из «Намата»! Прямо еврейский Геркулес какой-то.

– Нападающие… «Намат»… Краснокожие… О господи, это же так ясно: речь идет о футболе! Ну, и кто же такой Геркулес?.. Был только один защитник подобного рода во всей истории Национальной футбольной лиги – Хайми Ураган!

– Я ничего не говорил! Это вы сказали!

– Ты, солдат, не имеешь ни малейшего представления о том, что я сказал, – тихо произнес Хаук скороговоркой. Освобождая этого быка человеческой породы от веревок, которыми прикрутил он своего пленника к дереву, генерал бубнил хрипло себе под нос: – Золотой Голдфарб…[36]36
  Игра слов: «голд» по-английски – золото.


[Закрыть]. Ведь это я завербовал этого сукина сына, когда служил в Пентагоне!

– Что вы сделали?

– Ты никогда ничего не слышал об этом, Заступ! Поверь мне: никогда ничего не слышал! Мне необходимо тотчас бежать отсюда! Я пришлю кого-нибудь за вами, идиотами, но ты… ты никогда ничего не говорил мне, понял?

– Конечно! Но я был бы счастлив услужить вам, мистер великий вождь индейцев!

– Надо уладить одно дельце, сынок, так, пустячок, впереди же нас ждут большие свершения. Ударим же по нежному воздыхателю с самой чувствительной во всем этом Городе Чудес нервной системой!.. Золотой Голдфарб, так вот оно что… Мне немедленно нужен мой поверенный, и я знаю, где находится эта неблагодарная скотина!

* * *

Винсент Манджекавалло, директор Центрального разведывательного управления, смотрел на телефонную трубку в своей простертой руке с таким видом, будто сей неодушевленный предмет был носителем заразной болезни. Когда истерический голос на линии умолк, поскольку его обладатель нуждался в глотке воздуха, главный разведчик страны резко приставил трубку к уху и произнес спокойно и мрачно:

– Ты, печеное яблоко, слушай меня. Я делаю все, что в моих силах, и должен заметить, что хотя ваша свора и оплачивает мой талант, но разговаривать со мной вы не умеете и к тому же захлопываете перед моим носом двери в ваши ублюдские загородные клубы. Ты берешься за это дело? Тогда будь моим гостем. Я посмеюсь до упаду, когда ты утонешь в нашей кастрюле с обеденным варевом… Еще что-то хочешь узнать, ты, решительная личность? – Манджекавалло замолчал, потом заговорил снова, но уже более мягким и дружелюбным тоном: – Кто кого дурачит? Не исключено, что мы все утонем в этом бочонке супа. Пока что у нас, по существу, ничего нет. Этот суд так же чист, как мысли моей матушки. И никаких изъянов!.. Да-да, благодарю тебя от всего сердца.

– Прости, что я тебя рассердил, старина, – сказал насморочным голосом государственный секретарь на другом конце провода. – Но сам понимаешь, с какими трудностями столкнемся мы на предстоящем совещании в верхах. Боже мой, подумать страшно, какие неприятности нас ждут! Как может президент вести переговоры с позиции силы, используя предоставленные ему широкие полномочия, если суд всерьез ломает голову над тем, позволить или нет никому не известному крошечному индейскому племени смять нашу главную линию обороны? Небеса, что с нами всеми происходит, а, старина?!

– Не то, что хотелось бы, bambino vecchio.[37]37
  Рано состарившийся ребенок (ит.).


[Закрыть]

– Прошу прощения?

– Так говорят итальяшки о людях твоего типа, чего я никак не могу понять. Разве мальчик может быть старым?

– Ну, видишь ли, это просто словосочетание. Вроде таких выражений-символов, как «старая школа», «старые узы». Так я это себе представляю. Право же, все очень просто.

– Может быть, что-то вроде «famiglia antuca maledizione»[38]38
  Проклятая семья (ит.).


[Закрыть], a?

– Слово «семья» я понял и думаю, что в широком плане это красивая фраза из иностранного языка.

– Мы придерживаемся иного мнения. За такие слова и убить могут.

– Прошу прощения…

– Не важно… Мне все никак не удается собраться с мыслями.

– И я в том же положении: не могу сосредоточиться, да и только!

– И все же, приятель, попробуем сконцентрировать внимание на вопросах, включенных в повестку дня предстоящего совещания в верхах. Первое – не может ли босс отложить его под тем предлогом, что у него, например, грипп или, скажем, герпес? Или это грубо, как ты думаешь?

– Это ужасно, Винсент! Никак не годится.

– А если сообщить, что у его жены удар? Я могу это устроить.

– И снова не то, старина. Он должен быть выше личной трагедии и в любом случае вести себя как герой. Это же прописная истина!

– Ну тогда не на что рассчитывать… Ой-ой, кажется, я придумал! А что, если дебаты в суде будут проходить публично и наш Большой Мальчик возьмет да и скажет, что он выступает в поддержку права на то, что вы называете подачей петиции?

– Да у тебя не все дома!

– У кого? У меня?

– Конечно! С какой стати станет он поддерживать такую позицию? Это не сугубо теоретический вопрос – «за» или «против», а сама жизнь. Здесь каждый должен определить свою позицию, а единственная позиция, которую он может занять в этом вопросе, ставит его в невыгодное положение, поскольку приводит к нарушению предусмотренного конституцией баланса сил. Он вынужден будет ввязаться в драку между исполнительной и судебной властями. И в результате все проигрывают!

– Парень, ты наговорил слишком много высоких слов. Знаешь, печеное яблоко, я вовсе не имел в виду его одобрение или неодобрение. Я хотел лишь сказать, что он может поучаствовать в публичных дебатах в том смысле, что заявит, будто он неустанно проявляет заботу об этих находящихся внизу людишках, – ну, как это утверждали вечно комми, хотя в действительности все было не так, – и, как бы там дело ни повернулось, он знает, что у него есть еще двадцать две базы командования стратегической авиации только на территории нашей страны и одиннадцать или двенадцать в других местах. Так в чем же его трудности?

– По самым приблизительным подсчетам, речь идет о семидесяти миллиардах долларов, составляющих стоимость оборудования в Омахе, которое он не сможет вывезти оттуда.

– И кто об этом знает?

– Главное контрольно-финансовое управление!

– Надо пошевелить мозгами. По-видимому, придется заткнуть глотки этим ребятам. Я могу это устроить.

– Ты человек относительно новый в нашем городишке, Винсент. Еще до того, как тебе удастся осуществить свой замысел, начнется утечка информации. Семьдесят миллиардов немедленно превратятся в сто и больше, и при малейшей попытке немедленно воспрепятствовать слухам эти цифры возрастут до девятисот миллиардов, и тогда по сравнению с ними потерянные сбережения и займы покажутся мелочью. Поскольку в этих дурно пахнущих документах истца содержится, по-видимому, рациональное с юридической точки зрения зерно, мы все подвергнемся преследованию в судебном порядке по законам конгресса за сокрытие чего-то, о чем мы даже не подозревали на протяжении ста с лишним лет. И все это – в целях политической саморекламы. Более того, несмотря на то, что мы как профессионалы действовали исключительно разумно, нам будут грозить штрафы и тюрьма, не говоря уже о том, что у нас могут еще отобрать служебные лимузины.

– Баста! – завопил Манджекавалло, прикладывая трубку к другому, не столь чувствительному уху. – Это время безумных!

– Добро пожаловать в реальный мир Вашингтона, Винсент!.. Ты твердо уверен, что нет ничего, скажем так, «примечательного» на счету у этих пяти-шести идиотов из Верховного суда? А как насчет черного парня? Он всегда казался мне олицетворением наглости и спеси.

– Он будет делать свое дело, а ты – свое, хотя, возможно, он самый чистый и умный из всех них.

– Ты так считаешь?

– Да. К тому же за него горой стоят эти придурки. Это я говорю на тот случай, если он следующий в твоем списке лиц, заслуживающих самого пристального внимания.

– Знаешь, так оно и есть. Однако ничего личного здесь нет: я же люблю оперу.

– Итак, ничего личного… Что же касается оперы, то она отвечает тебе взаимностью, особенно в лице сеньора Пальяччи.

– Ах, это ты о викингах…

– И о викингах, и о грохочущем на сцене громе…

– А гром-то при чем?

– То есть как «при чем»? Разве не ждем мы все еще известий об этом безумном вожде, называющем себя Повелителем Грома? Только после того, как мы заполучим его, нам удастся покончить с этой ужасной ситуацией.

– Каким образом?

– Выступая в роли главного истца, как выражаетесь вы, он должен будет показаться в Верховном суде со своими поверенными и со всеми документами, которые они смогут представить. Таково правило.

– Совершенно верно, но почему это что-то изменит?

– Предположим, – только предположим, – что этот тип будет вести себя в зале заседаний как пациент психиатрической лечебницы и кричать, что вся эта поднятая им кутерьма не более чем шутка. И что он собрал все эти исторические документы лишь ради того, чтобы выступить со скандальным заявлением. Что скажешь, а?

– Блестяще, Винсент!.. Но как ты устроишь это?

– У меня на службе есть несколько медиков, получающих вознаграждение за свой труд по особой платежной ведомости. Они знают кое-какие препараты, не удостоившиеся одобрения Управления по контролю за пищевыми продуктами и лекарствами. Ну как?