Текст книги "Дорога в Омаху"

– Перестань, малыш! Иди, поспи немного, поговорим же мы обо всем завтра: когда струны натянуты слишком сильно, из них не извлечь ничего путного… А теперь признаюсь, джентльмены: вечером, когда я увижу свою дорогую Шерли, меня ожидают серьезные неприятности… И зачем ты только, Сэм, сказал мне об этой чертовой выставке искусства!

– Я думал, вы рассердитесь на меня, узнав, что я не поехал на нее с одним из наших самых богатых клиентов из-за того, что его жена продолжает преследовать меня. Но Шерли сообщил о выставке вовсе не я.

– Знаю, знаю, – сконфузился Арон. – Я сказал ей об этом, поскольку решил, что было бы совсем неплохо раскрыть перед ней еще одну благороднейшую черту твоей натуры. Из знакомых мне юристов по крайней мере пятьсот с радостью вступили бы в интимные отношения с этой дамой при первом же знаке с ее стороны.

– Сэм у нас не такой, командир Пинкус! – доложил Маккензи Хаукинз. – У этого парня есть принципы, хотя их и не всегда заметишь!

– Генерал, не могу ли я попросить вас оставить Сэмюела одного по причинам, кои мы обсуждали уже за обедом? В вашем распоряжении – гостевая комната, где вы найдете все необходимое.

– А там есть телевизор? Мне хотелось бы посмотреть фильмы о войне… Ну эти, обо всем, сами понимаете.

– Само собой разумеется. Вам даже не придется вставать с постели. Нажали на соответствующую кнопку дистанционного пульта управления – и смотрите что душе угодно.

«Иисус, да я же вконец вымотался!» – подумал Дивероу, вставая со стула, и поспешил в комнату, служившую Пинкусу спальней. Едва ли сознавая, что Арон был так вежлив, что включил лампу рядом с постелью, он закрыл поплотнее дверь и тупо уставился на башмаки, догадываясь, что их следовало бы снять, но не зная, как это сделать. Впрочем, ломал он голову недолго; добравшись до кровати, Сэм рухнул на нее в беспамятстве прямо в обуви и тут же закрыл глаза. Уснул он мгновенно.

Потом откуда-то из бескрайней пустоты послышались резкие, тревожные сигналы, звучавшие все громче и громче, пока галактика, в коей он обитал, не разлетелась вдребезги после серии последовательных взрывов.

Сэм потянулся за телефонной трубкой, заметив попутно, что кварцевые часы на столике рядом с постелью показывали восемь сорок.

– Да? – пробормотал он.

– Говорят из программы «Повороши свои сбережения!». Поздравляем тебя, счастливчик! – раздался бодрый возглас. – Сегодня с утра мы обзваниваем отели в соответствии с номерами, извлекаемыми из вращающегося барабана одним из представителей нашей великой аудитории, а затем наступает и очередь комнат, на которые укажет билетик, вытащенный из второго барабана самой молодой бабушкой из нашей великой аудитории! В общем, тебе повезло! Назови только имя высокого, носившего бороду президента, выступившего с Геттисбергской декларацией[73]73
  Геттисбергская декларация – обращение президента Авраама Линкольна в связи с победой в битве с конфедератами под Геттисбергом (Пенсильвания) в 1861 г.


[Закрыть], и ты получишь в подарок от фирмы «Митасовицу», которой, кстати, принадлежит и эта великая телестанция, сушилку для одежды «ватаситти». Итак, мы слушаем твой ответ, герой!

– Отцепись! – отрезал Сэм, жмурясь от яркого солнечного света, лившегося в окна.

– Перережь пленку!.. – завопили на другом конце провода. – Кто-то выпустил жонглирующих карликов и попал на экран…

Дивероу опустил трубку на рычаг и застонал: ему предстояло сейчас встать и снова засесть за работу. Перспектива не столь уж заманчивая! Как и обозримое будущее, все в грозивших поглотить его черных дырах и бездонных провалах, в которые он, терзаемый страшными муками, будет падать бесконечно долго, чтобы не сказать целую вечность. Проклятый Хаукинз! По какому праву этот маньяк снова врывается в его жизнь?

Но куда он пропал? Непохоже, чтобы такой помешанный на муштре и учениях вояка не приветствовал наступление утра зычным боевым кличем. А вдруг он умер во сне? Но нет, это было бы слишком здорово, чтобы оказаться правдой. Мак вечно будет существовать, вселяя ужас в сердца и последующих поколений мирных, ни в чем не повинных людей.

Безмолвие Маккензи Хаукинза таило опасность: чего ждать хорошего от затаившегося хищника? Поэтому Сэм, решив проявить благоразумие, встал с постели и, обнаружив с удивлением, что башмаков он так и не снял, – факт, не вызвавший, впрочем, у него потрясения, – прошествовал нетвердой походкой к двери в гостевую комнату. Осторожно открыв ее, он увидел господина Маньяка собственной персоной. Тот с благодушным видом самого доброго дедушки на свете восседал за письменным столом Арона в купальном халате и сквозь очки в металлической оправе просматривал этот не в добрый час составленный отчет.

– Это ваше утреннее чтиво, Мак? – произнес саркастическим тоном Дивероу, входя внутрь.

– Хэлло, Сэм! – тепло приветствовал его Хаук, снимая очки. Ну чем не пожилой академик на покое, любовно и нежно взирающий на мир! – Надеюсь, хорошо спал? Я не слышал, чтобы ты вставал.

– Избавь меня от этой старомодной лицемерной рутины! Я полагаю, что ты, гнусный питон, слышал каждый мой вздох, не говоря уже о телефоне. И если бы возле дома росли деревья и вокруг расстилалась тьма, то, наверное, моя шея уже была бы в гарроте.

– Сынок, ты, право же, несправедлив ко мне, и, позволь мне сказать, данное обстоятельство весьма огорчает меня.

– Настоящая мания величия: подумать только, трижды употребить в одной фразе местоимение «я», хотя бы и в разных падежах!

– Постараюсь учесть замечание: все мы ведь меняемся, мальчик.

– Леопард как рождается с пятнами на теле, так и умирает. Ну а ты – тот же леопард.

– Думаю, леопардом быть все же лучше, чем питоном, не так ли, мой мальчик?.. Тут на столе сок и кофе и пара пирожных. Отведай немного: они увеличивают по утрам содержание сахара в крови, что, скажу тебе, чертовски важно.

– Уж не занялся ли ты гериатрией?[74]74
  Гериатрия – лечение отклонений, вызванных пожилым возрастом.


[Закрыть] – съехидничал Дивероу, подходя к столу и наливая себе кофе. – Может, даже продаешь аборигенам тонизирующие средства?

– К сожалению, гериатрия здесь ни при чем: я не становлюсь моложе, Сэм, – ответил Хаукинз с печалью в голосе.

– Я как раз думал об этом, и знаешь что решил? Что ты будешь жить вечно, представляя постоянную угрозу для нашей планеты.

– Весьма впечатляет, сынок! Но угрозы бывают и хорошие, и плохие. За статус же, в который ты возвел меня, большое спасибо!

– Боже мой, ты невозможен! – пробормотал Дивероу, забирая свой кофе и садясь на стул перед письменным столом. – Мак, где ты раздобыл подобную документацию? Как удалось тебе заполучить это? И кто составил на основе этих материалов отчет?

– А разве я не говорил?

– Если и говорил, то я, находясь в состоянии шока, не уловил этого. Давай-ка начнем с секретных материалов из закрытых архивов. Итак?

– Видишь ли, Сэм, ты должен попытаться понять психологию тех из нас, кто трудился на правительственной ниве, независимо от того, в гражданской ли то было сфере или в военной. И постарайся представить себе ту парадоксальную ситуацию, в которой очутились мы после долгих лет службы…

– Избавь меня от этой дерьмовой преамбулы, Мак! – перебил грубо Хаукинза Дивероу. – Ближе к делу!

– В общем, нас вышвырнули на свалку.

– Ясно.

– Мы могли бы сделать по крайней мере вдвое больше для развития частного сектора, если бы не считали, что результаты нашей деятельности в других областях вполне сопоставимы с достижениями в сфере финансов. Короче, Сэм, ведь мы честно вносили свой вклад в процветание системы, в которую верили…

– Хватит, Мак! Все это я уже слышал. Но ныть тебе ни к чему. У вас совсем недурные пенсии, при уходе в отставку вам предоставляется возможность накупить много чего за полцены в ведомственных торговых точках, все вы обладаете прекрасными страховками, и, наконец, уволить любого из вас не так уж легко, даже если вы не слишком хорошо выполняете свою работу.

– Это крайне узкая точка зрения, Сэм, применимая к немногим, а не к подавляющему большинству.

– Прекрасно, – промолвил Дивероу, попивая мелкими глотками свой кофе и глядя в упор на Хаука. – Учту все это. Я только что встал после трехчасового сна, вконец разбит, ты же представляешь собою легкую мишень. Так каким же образом раздобыл ты все же эти архивные материалы?

– Помнишь Броуки?.. Броукмайкла?.. Не Этелреда, а Хизелтайна?.. Того самого, на которого ты навесил обвинение в торговле наркотиками?

– Если даже мне доведется прожить четыреста десять лет, то и тогда я сойду в могилу с этими нелепыми именами на устах… Если ты помнишь, они – или он – заставили меня вынести из архива две тысячи секретных материалов, направив тем самым мои стопы по пути, ведущему в ад. Я был вынужден идти этой дорогой под неусыпным оком генерала Люцифера.

– Здесь прослеживается своего рода причинно-следственная связь. Когда Броуки не дали полагавшейся ему третьей звезды, – все из-за тебя, молодой человек, а также из-за путаницы с именами, – он решил показать свой гордый нрав и заявил об уходе в отставку. Но и в армии кое у кого имеется совесть, не говоря уже о том, что и личностные отношения играют кое-какую роль. Нельзя просто так выкинуть человека, ставшего в вооруженных силах живой легендой, и дать ему ни за что ни про что зачахнуть, за что ратовал в конгрессе богатый балбес Макартур…[75]75
  Макартур Дуглас (1880—1964) – американский генерал, возглавивший разгром Японии во Второй мировой войне, позднее претендовал на высокое политическое положение в США.


[Закрыть]. Я хочу сказать, Броуки не собирался продавать своего богатого опыта какому бы то ни было зарубежному государству, какой-нибудь там Маниле, но и кулем гороховым пылиться в резерве ему не хотелось. Поэтому ребята из министерства обороны подыскали для ветерана работу – кое-что не слишком обременительное – в отделении «сканирования мозгов». Новая должность, помимо всего прочего, обеспечивала Броуки неплохую прибавку к пенсии, чего он вполне заслужил…

– Можешь не говорить мне, куда он устроился, – не удержался Сэм. – И так ясно: во Всеамериканское бюро по делам индейцев. Нечего сказать, велика должность!

– Я всегда утверждал, что ты самый башковитый лейтенант, какого я когда-либо встречал, мальчик!

– Я был майором!

– Однако друзья Хизелтайна понизили тебя в звании. Разве ты не читал об этом в своем демобилизационном свидетельстве?

– Я прочитал там только свое имя и дату демобилизации… Итак, мы это deja vu[76]76
  Здесь: уже видели (фр.).


[Закрыть]. Ты и этот коварный Броукмайкл снова вторглись в мою жизнь… По-видимому, Броуки, еще со времен войны связанный со своими боевыми друзьями узами чести, счел возможным проветрить старые, покрытые пылью и плесенью архивы и порыться среди секретных документов.

– О нет, все было вовсе не так просто, Сэм! – возразил Хаук. – Решению приступить к активным действиям предшествовало занявшее довольно много времени предварительное изучение вопроса. Конечно, тот факт, что Броуки оказался там, где он был, ускорил начало операции, и я не могу отрицать и того, что доступ к хранилищу, где собраны, по существу, все основные документы, относящиеся к истории индейцев, значительно облегчил нашу задачу. И все же прошел не один месяц напряженного исследовательского труда, прежде чем удалось обнаружить взрывной силы материалы, позволившие нам предпринять кое-какие акции наступательного характера.

– Включая и нелегальное проникновение в закрытые архивы без всякого на то юридически оформленного разрешения, обязательного в подобных случаях для любого лица?

– Ну, кое-что лучше делать подальше от света софитов, если ты понимаешь, сынок, что я имею в виду.

– Например, грабить банк или совершать побег из тюрьмы.

– Это ты уж слишком сурово, Сэм! Упомянутое тобою может быть квалифицировано как преступные действия. К тому же особо тяжкие.

– И кто же обработал весь этот материал?

– Что ты хочешь сказать?

– Кто написал все это? Продумал структуру отчета, форму преподнесения фактологии, методику аргументации и выводы?.. А также подготовил конкретные возражения против дальнейшего сохранения статус-кво?..

– О, это было совсем несложно, хотя и потребовало немало времени!

– Что?

– В специальной литературе достаточно хорошо представлено все многообразие юридического языка, настолько усложняющего самые обыденные вещи, что ты оказываешься буквально на грани помешательства, когда пытаешься понять эту галиматью, выглядящую, впрочем, весьма убедительно и к тому же официально.

– Так это сделал ты?

– Само собой разумеется. Я начал с простого и постепенно дошел до, казалось бы, непостижимых вещей, вызывавших у меня сперва искреннее возмущение…

– Боже милостивый!

– Ты выплеснул кофе, Сэм!

– Текст написан на высоком профессиональном уровне!

– На этот счет я ничего не могу сказать, но благодарю тебя, сынок, за столь лестную оценку моего труда. Я нанизывал фразу за фразой, заглядывая всякий раз во все эти юридические фолианты и учебники по юриспруденции… Черт возьми, это мог бы сделать любой, у кого нашлось бы свободных двадцать с лишним месяцев, – если точнее, то двадцать один, – и чьи мозги не лопнули бы от всей этой тарабарщины… Признаюсь, иногда мне приходилось тратить целую неделю, чтобы составить полстраницы текста, который бы звучал как надо… Ну, теперь ты пролил уже весь свой кофе, мальчик!

– Ничего удивительного, – произнес взволнованно Дивероу, вставая со стула. – Я просто пар, меня не существует. Я всего лишь субстанция некоего не найденного еще измерения, где глаза и уши парят по спирали, видя и слыша, но не осознавая ни формы, ни смысла, и где сама реальность превращается в абстракцию.

– Звучит прекрасно, Сэм! Если ты вставишь еще в свою речь выражения типа «тогда как» или «представители обеих сторон», то сможешь хоть сейчас выступить в суде… Все ли в порядке с тобой, малыш?

– Нет, не все, – ответил Дивероу в модулирующей тональности. – Но я исцелюсь и найду свою карму, чтобы кинуться с боем в следующий день и обнаружить тень на свету…

– Тень на свету?.. Может, ты накурился не тех сигарет?

– Не рассуждай о вещах, которые выше твоего понимания, господин Неандерталец! Я раненый орел, вознесшийся высоко в поднебесье, чтобы порвать последнюю нить, связывающую меня с землей.

– Славно, Сэм! Славно! Я хочу сказать, что ты говоришь, как настоящий индеец!

– Дерьмо все это!

– А теперь, сынок, ты лишился всех чар. Старейшины племени незнакомы с таким языком и его не приемлют.

– Ну и отлично, англосаксонский дикарь! – завопил Сэм, теряя самообладание, но тут же вспомнил о своих недавних поисках кармы и вернулся к прежнему тону: – Я точно помню слова Арона: «Поговорим же мы обо всем завтра». Это как раз то, что сказал он. А «завтра» само по себе не сводится к какому-то определенному часу. Поэтому, представляя собою вторую сторону, чье мнение также должно учитываться, я предпочитаю истолковывать слово «завтра» как широкое временное пространство, поскольку первоначально это понятие, если обратить внимание на его этимологию, означало «к утру», хотя каких-либо хронологических ограничений в отношении остальной части дня вплоть до наступления сумерек не устанавливалось…

– Сэм, не принести ли тебе грелку со льдом или аспирину?.. А может, ты хочешь бренди?

– Оставь все это, чума планеты! Ты выслушаешь все мои соображения, и на этом мы покончим.

– «Покончим»? Вот это слово из моего лексикона! Это я понимаю, мальчик!

– Уймись! – оборвал Дивероу Хаука, подходя к двери и не замечая того, что злополучное пятно от пролитого кофе на его светлых брюках угрожающе расползалось. – В заключение я объявляю о своем решении: свое совещание мы проведем после обеда. Что же касается более точного определения времени, то мы согласуем этот вопрос по телефону.

– Куда же ты собрался, сынок?

– Туда, где обрету я наконец уединение и душевный покой и погружусь в мир своих размышлений. Мне о многом надо подумать, мистер Монстр! В общем, я иду домой, в свою берлогу. Приму горячий душ. Пробуду под ним не менее часа, а потом посижу на своем любимом стуле и поразмыслю обо всем. Au revoir, mon ennemi du cocur[77]77
  До свидания, мой сердечный враг (фр.).


[Закрыть], поскольку все так и есть.

– Что именно?

– Увидимся позже. До свидания, генерал-идиот! – Выйдя в коридор, Дивероу закрыл за собою дверь и направился к лифту, расположенному справа от номера Пинкуса. Исчерпав в разговоре с Хауком чуть ли не все свои знания французского, он снова обратился мыслями к Аную и тому заключению, к которому пришел драматург: бывают времена, когда остается только одно – кричать. И хотя ситуация сейчас вполне соответствовала этому высказыванию, Сэм решил все же не поддаваться искушению и ограничился лишь тем, что нажал на кнопку лифта, вложив в это действо всю силу своих чувств.

Когда дверь лифта открылась, Дивероу вошел внутрь и коротко и бездумно кивнул женщине, которая уже была в кабине. Потом взглянул на нее повнимательнее. И в тот же миг перед взором его сверкнула молния, в ушах загрохотал гром, забила ключом кровь, и от того состояния полуопьянения, в котором он только что пребывал, не осталось и следа. Она была великолепна, бронзовая Афродита с блестящими черными волосами и излучавшими божественное сияние глазами какого-то невероятного, неописуемого цвета! Должно быть, сам Бернини[78]78
  Бернини Лоренцо (1598—1680) – итальянский архитектор и скульптор.


[Закрыть] изваял ее лицо и тело!

Девушка ответила ему скромным взглядом, потом перевела глаза на большое влажное пятно на его брюках.

Не замечая ничего, кроме ее красоты, и ощущая страшную слабость в коленях, Дивероу бросил внезапно:

– Вы выйдете за меня замуж?

Глава 11

– Один лишь шаг в мою сторону, и вы на месяц лишитесь зрения! – С быстротой, достойной детектива, напавшего на склад наркотиков, потрясающе красивая бронзовокожая девушка открыла свою сумочку и выхватила из нее маленький металлический цилиндр. Вытянув руку вперед, она нацелила тюбик «мэйса» со слезоточивым газом прямо в лицо Дивероу, стоявшего от нее не более чем в трех футах.

– Подождите! – закричал Сэм, поднимая руки над головой в знак того, что сдается. – Простите, пожалуйста! Прошу вас! Я не знаю, почему я поступил так. Это вырвалось у меня как-то само собой… По-видимому, вследствие стресса и переутомления… С головой творится что-то неладное.

– И не только с головой, но и, судя по всему, с телом тоже, – произнесла незнакомка ледяным тоном, скользя взглядом вниз по брюкам Дивероу.

– Что? – Сэм, проследив за ее глазами, понял, что она имела в виду. – О боже, так это же кофе!.. Самый настоящий кофе!.. Видите ли, я всю ночь работал. У меня сумасшедший клиент… Вероятно, вы не поверите этому, но я юрист… Так вот, он припер меня к стенке, довел до крайности, и, когда мне уже совсем стало невмоготу, я решил выпить кофе и случайно пролил его… Мне хотелось как можно быстрее выбраться отсюда, и в спешке я забыл пиджак. – Тут Сэм вспомнил внезапно, что этот предмет его одеяния остался у какого-то бородатого грека. – Впрочем… Но это не столь уж важно… Все вышло как-то ужасно нелепо!

– Эта мысль тоже пришла мне в голову, – заметила девушка, изучая Сэма, и затем, удовлетворенная осмотром, убрала свой «мэйс» обратно в сумочку. – Если вы действительно юрист, то я предлагаю вам оказать мне некоторую помощь еще до принятия судом по этому вопросу специального решения.

– Я считаюсь юристом высшего класса, – заявил энергично Дивероу, вытягиваясь во весь рост. Однако общее впечатление было несколько подпорчено тем, что он был вынужден прикрывать руками мокрое пятно на брюках. – Право же!

– И где же вас считают таким? В Американском Самоа?

– Прошу прощения?

– Ладно, забудьте об этом. Просто вы напомнили мне кое-кого.

– Уверяю вас, я вовсе не такой идиот, каким вам показался, – промолвил Сэм, продолжая испытывать некоторую неловкость.

– Я бы не поставила на это сколь-либо большую сумму.

Лифт замедлил ход перед остановкой.

– Да и десяти центов тоже, – добавила девушка спокойно, когда дверь лифта открылась.

– Прошу прощения? – вновь повторил свой вопрос Дивероу, когда они выходили в холл.

– Не обращайте внимания, это я так. Говоря откровенно, ваше поведение ввергло меня в ужас. Мне никогда раньше не приходилось сталкиваться ни с чем подобным.

– Это свидетельствует лишь о том, что мужчины в Бостоне слепы, – высказался Сэм самым решительным образом, не вкладывая в эти слова никакого двойного смысла.

– Вы мне снова напомнили его.

– Надеюсь, мое сходство с тем человеком не столь уж неприятно?

– Пусть вас это не волнует… Лучше смените брюки, если у вас впереди заседание.

– Пока не к спеху. Этот измученный стрессами сыщик от юриспруденции возьмет сейчас такси в надежде добраться домой без телесных повреждений к началу следующего раунда собачьих бегов.

– Я тоже беру такси.

– Позвольте же мне по крайней мере дать чаевые швейцару, чтобы подкрепить свое извинение парой долларов.

– Подход вполне юридический. Возможно, вы и впрямь хороший юрист.

– Неплохой! Хотел бы я, чтобы вы нуждались в совете юриста.

– Сожалею, Кларенс Дарроу[79]79
  Кларенс Дарроу – знаменитый американский юрист, участник «Обезьяньего процесса».


[Закрыть], но это уже лишнее. – Вручив швейцару его чаевые, они вышли на улицу.

– В свете моего ослиного поведения вы, полагаю, не захотите встретиться со мной снова, – сказал Дивероу, придерживая дверцу такси, когда девушка садилась в машину.

– Дело не в вашем поведении, советник, – ответила сирена его утренних грез, снова открывая сумочку и, к облегчению Сэма, вынимая на сей раз клочок бумаги. – Просто я пробуду здесь один-два дня. И у меня не найдется ни минуты свободного времени.

– Весьма сожалею, – произнес Дивероу смущенно.

И тут его дама утреннего солнца повернулась к шоферу и назвала ему адрес.

«Боже милостивый!» – прошептал Сэм в шоке, закрывая дверцу.

Заседание… Кларенс Дарроу… Советник… Повестка дня… И его собственный адрес, который эта девица дала шоферу.

* * *

Сидя на стуле в своем Овальном кабинете, президент Соединенных Штатов возбужденно подался вперед.

– Давай, Рибок! Давай же, сукин сын! – кричал он раздраженно. – Должен же и суд взять на себя долю ответственности в случае малейшей опасности, что в фалды наших смокингов подует ветер с этих агрессивных островов в Карибском море, не говоря уже о сверхдержавах Центральной Америки!

– Господин президент, – прогундосил уныло председатель Верховного суда, усугубляя и без того мрачное впечатление от его голоса гнусавыми нотками, вклинившимися в его речь. – Нашей правовой системой – этим детищем свободного общества – предусмотрены оперативное отправление правосудия и своевременное и адекватное возмещение нанесенного ущерба. Так что слушания по делу племени уопотами должны быть открытыми. В случае же задержки судопроизводства нам могут напомнить известную формулу: «Запоздалое правосудие есть отсутствие такового».

– Я в прошлый раз слышал от тебя, Рибок, нечто подобное, но так ничего и не понял.

– Право? А ведь я был тогда в ударе. И к тому же, как передавали мне, я считаюсь мастером вдохновенных речей.

– Но речи свои ты произносишь в соответствии с исповедуемыми тобою принципами, господин председатель Верховного суда…

– Вы хотите сказать, что я вполне искренен в своих выступлениях? – перебил президента председатель Верховного суда. – Не так ли?

– Нет, не так. Особенно если учесть все то, что известно нам о твоих делах… Мне только что звонил Винсент Манжи… Манга… ну, словом, тот малый, что ведает ЦРУ…

– В те далекие дни, когда я был еще молодым прокурором, господин президент, мы звали его Винни Бам-Бам.

– Без дураков?

– Разве придумать мне такое прозвище, сэр?

– Думаю, ты прав… Похоже, черт возьми, его оксфордская степень не так уж много и стоит.

– О какой степени вы говорите?

– Не важно, Рибок. Но что это, чистая случайность, что ты упомянул сейчас о начале своей прокурорской деятельности?..

– О, так то была пора моей юности, господин президент! – боязливо заметил председатель Верховного суда.

– Винсент это понимает. Он даже заметил, что, вероятно, было бы неправильно подходить к тебе с мерками того времени: ведь прошло столько лет! И все же всем нам необходимо сделать все от нас зависящее, чтобы прикрыть наши тылы, поскольку, судя по всему, дело племени уопотами может стать предметом обсуждения на общенациональном уровне. Оно же выходит за рамки привычного!

– Боюсь, это ваша проблема, господин президент. Ну и если точнее, она касается в первую очередь и исполнительной, и законодательной власти. – Помолчав немного, председатель Верховного суда добавил с плохо скрытым смешком: – Как говорится, тебе и карты в руки, крошка… Апчхи!

– Рибок, старо все это!

– Простите, сэр, но у меня в носу какое-то насекомое… Я имел в виду лишь, что наш суд тут мало что может сделать. Мы не принимаем законы, мы только следим за тем, чтобы они соблюдались в строгом соответствии с великими традициями конструктивизма. Как вам известно, некоторые члены суда всерьез полагают, что дело племени уопотами может быть рассмотрено на твердой конституционной основе, хотя, конечно, они еще не приняли окончательного решения, – и лучше бы и не принимали его. В любом случае для того, чтобы провести закрытое слушание, придется весьма вольно, в духе этих поганых либералов, интерпретировать исковое заявление и прилагаемые к нему документы, скрыв при этом истинную подоплеку рассматриваемой тяжбы.

– Знаю, – произнес президент, плаксиво растягивая слова. – Это-то и расстроило Винсента. Все ваши частные мнения будут изучаться учеными, а редакторы газет, и репортеры, и черт знает кто еще станут гадить нам как только смогут. Тебя же, Рибок, ждут большие неприятности.

– Меня?.. Да я вовсе не на стороне истца! Мои реалистически мыслящие коллеги и я будем отстаивать свою позицию до тех пор, пока не положим на обе лопатки этих идиотов и ханжей, сующих нам под нос всякую чушь об «общественной совести». Мы скорее выпрем их всех из суда, чем уступим, и они это знают! Надеюсь, вы не думаете, что эти аборигены, стрелки из лука, хоть что-то значат для меня? Да они и никеля не стоят! Они ничем не лучше негров!

– Выходит, Винсент прав.

– В чем именно?

– Кажется, когда ты занимал пост помощника прокурора, наблюдалась определенная тенденция в твоих обвинительных заключениях, и дела ты возбуждал практически лишь против…

– Я действовал так во имя долга!

– Черных и латиноамериканцев, – закончил президент.

– Что правда, то правда! Они творят мыслимое и немыслимое, вы ведь это знаете!

– Все они?

– Конечно, можно и так поставить вопрос… Скажу только, что я руководствовался исключительно интересами родины: если за ними числились правонарушения, они лишались права участвовать в выборах.

– Винсент так и думал!

– К чему вы клоните, господин президент?

– Откровенно говоря, Винсент пытается тебя выгородить. С тем чтобы ты остался в истории.

– Что?

– Хотя ты и самый что ни на есть ярый приверженец неукоснительного соблюдения конституционных норм, тем не менее уопотами не симпатизируешь и, как доложили мне, даже не стал заслушивать их искового заявления. Не потому ли, что они, по-твоему, «ничем не лучше негров»? И не боишься ли ты остаться в анналах истории как занимавший пост верховного судьи расист, отбрасывавший всяческие свидетельства лишь из-за не понравившегося ему цвета кожи истцов, что и нашло отражение в окончательном решении Верховного суда?

– Кому придет такое в голову? – произнес несколько сбитый с толку защитник конституционного права. – Мои вопросы будут проникнуты состраданием, хотя победят в конце концов соображения практического характера, в чем я твердо уверен: мы одержим верх с перевесом не менее чем в три голоса. Страна нас поймет. Слушания должны быть публичными.

– Этот осел из ЦРУ возражает против открытых слушаний, поскольку, как показывают твои прежние дела, еще будучи помощником прокурора, ты проявлял непомерное рвение, выступая с обвинениями против темнокожих представителей национальных меньшинств. Судя по протокольным записям, общественные защитники подбирались тобою, как правило, из людей неопытных, редко имевших на своем счету хотя бы один процесс.

– Боже мой, неужто эти записи могут всплыть?

– Не обязательно, если только ты дашь Винсенту время уничтожить их. Понятно, в интересах национальной безопасности.

– Он действительно смог бы сделать это?

– Говорит, что да.

– Но вот как со временем?.. Не знаю, что скажут мои коллеги, если я буду до бесконечности откладывать слушания. Одно ясно: я не должен производить впечатления человека упрямого и несговорчивого, чтобы не вызвать – боже храни! – подозрения.

– Винсент и это учел. Он знает, что кое-кто из членов суда также не выносит твоих красавчиков-цветных, этих подрумяненных на солнце абрикосов… Думаю, я правильно воспроизвел этот уничижительный термин, Рибок?

– Выходит, я скомпрометирован тем, что поступал правильно!

– Не забывай, что за твоими поступками крылись предосудительные мотивы, господин председатель Верховного суда, чем и не преминул воспользоваться Винсент. Итак, что же мне ему передать?

– Сколько времени потребуется, чтобы… устранить это недоразумение?.. Ну, изъять материалы, которые могли бы привести к ошибочным выводам?

– По его словам, на то, чтобы проделать эту работу основательно, – не меньше года.

– Но мои коллеги не пойдут на это!

– Он постарается уладить все в течение недели.

– Хотелось бы верить вам.

– Он справится с этим делом.

* * *

Манджекавалло, откинувшись на стуле, снова закурил сигару «Монте-Кристо». Пока что вроде бы все шло как надо. В отличие от других, включая и Хайми Урагана, замечавших только плотные черные тучи неразберихи, он уже различал свет. Пусть эти кретины в Верховном суде, склонявшиеся, возможно, на сторону презренных дикарей уопотами, и оказались чисты, словно агнцы, и неподкупны, но он сумел выиграть время, дабы схватить этого вождя, Повелителя Грома, – самозваного, надо заметить, а затем или изрешетить его пулями так, чтобы и живого места на нем не осталось, или морочить ему голову до тех пор, пока он и сам не захочет отозвать из суда свое заявление, назвав его тем, чем оно и является, – надувательством. Так что бог с ними, с пятью или шестью подозрительными типами из Верховного суда, и займемся самим психопатом. Все это байки, будто этого фашиста волнует судьба уопотами. Он не знает к ним сострадания, а это значит, что у него не сердце, а камень. Да и чего еще ждать от человека со столь извращенным мышлением? Возможно, и следовало бы кое-кому разобраться во всем этом.

Впереди у них еще одна неделя, и это практически все, на что могли они рассчитывать, учитывая популярность чертова идиота среди его соратников. Впрочем, и этого времени хватит, потому что Маленький Джо Саван загнал уже в угол пресловутого генерала из Восьмого отдела вместе со всеми его свисающими до пояса перьями племени уопотами. Он выследил его в Бостоне, где, как общеизвестно, несчастные случаи происходят прискорбно часто. Правда, не так, как в славном трио из Нью-Йорка, Лос-Анджелеса и Майами, но и дней у них в запасе еще достаточно. Манджекавалло выпустил три исключительно точных по исполнению колечка дыма и взглянул на украшенные бриллиантами часы. До разговора с Саваном оставалось не более двух минут, если, конечно, он позвонит точно в назначенное ему время.