Текст книги "Зов ночной птицы"

Доктор взглянул на собеседника так, словно тот ополоумел.

– По вашему лицу я вижу, что это невозможно, – сказал Вудворд.

– Полностью исключено. Я еще допускаю, что он сможет подняться по лестнице медленно, ступенька за ступенькой, да и то с большим трудом. – Он склонил голову набок, совиные глаза блестели ярче прежнего. – К чему эти вопросы, Айзек? Могу я называть вас Айзек?

– Да, конечно. А я могу называть вас Бенджамин?

– Сделайте одолжение. Итак: Айзек, друг мой, почему вы так интересуетесь коленом Джонстона?

– Сегодня рано утром в дом мистера Бидвелла проник вор, – сказал Вудворд, наклоняясь вперед. Между ним и доктором вился синий дымок. – Кто-то украл золотую монету из спальни моего секретаря…

– Да-да, – кивнул Шилдс. – Знаменитая монета. Я слышал об этом от Малькольма Дженнингса, когда он приходил ко мне вскрыть фурункул.

– Я столкнулся с неизвестным в коридоре, – продолжил Вудворд. – Это был крупный мужчина, сильный как бык. Я сражался, не жалея себя, но он напал сзади и сразу получил преимущество.

Его память рисовала картину событий, которая сейчас казалась ему более правдивой, чем это было в действительности. А кто мог бы сказать, то это неправда?

– Все произошло очень быстро. Его лица я не разглядел. Он выбил из моей руки лампу и бегом спустился по лестнице. Конечно, я знаю, что мистер Джонстон калека, но… мой секретарь просил при случае узнать, не осматривали ли вы его колено и способен ли он совершить подобные действия.

Шилдс рассмеялся:

– Нет, вы не можете говорить это всерьез! Алан Джонстон – вор?! Да во всем Фаунт-Ройале не найти человека, менее подходящего на эту роль! Он же из очень богатой семьи!

– Об этом я догадывался, поскольку беднякам нет доступа в оксфордский колледж Всех Душ, но всякое бывает, знаете ли.

– Я лично видел у Джонстона золотые карманные часы с его инициалами. А его перстень украшен рубином величиной с мужской ноготь! – Шилдс вновь разразился заливистым смехом. – Тоже мне, нашли вора! Нет, Алан при всем желании не смог бы бегом спуститься по лестнице. Вы же видели, что без трости он вообще не ходок.

– Да, видел. Но, по версии моего секретаря – пожалуйста, учтите его юный возраст и буйное воображение, – колено мистера Джонстона может лишь выглядеть изувеченным, а на самом деле – это он так считает – быть столь же здоровым, как у вас или у меня.

Шилдс моргнул, сделал затяжку, моргнул снова, и затем по его лицу расползлась веселая ухмылка.

– А, вы вздумали примерить шутовской колпак, я угадал?

Вудворд пожал плечами.

– Мой секретарь настроен вполне серьезно. Потому я и обратился к вам с этим вопросом.

Ухмылка сошла с лица доктора.

– Это самая… несуразная вещь из всех, когда-либо мною слышанных! Деформация колена хорошо заметна и под чулком! Он уже три года живет в Фаунт-Ройале. С какой стати ему притворяться все это время?

– Не имею понятия. Еще раз прошу вас учесть, что Мэтью очень сообразительный молодой человек, но он не всегда ограничивает себя рамками здравого смысла.

– Оно и видно!

Шилдс еще раз попользовался своим лечебным средством, и судья последовал его примеру. Состояние Вудворда заметно улучшилось: горло уже почти не болело, и нос дышал свободнее. Он зачарованно любовался плавным движением дыма, тогда как проникавший в комнату дневной свет приобрел необычный шелковисто-серый оттенок.

– Так и быть, расскажу об Алане то, что может вас заинтересовать, – неожиданно заявил доктор. – Это касается его жены. – Он чуть понизил голос. – Ее зовут Маргарет, и она… как бы это сказать… со странностями.

– Какого рода странностями?

– Она красивая женщина, спору нет. Но… с головой у нее нелады. Лично я не был очевидцем ее выходок, но знаю из надежных источников, что временами она превращалась в настоящую фурию и начинала бросаться всем, что подворачивалось под руку. Уинстон наблюдал это однажды вечером в доме Бидвелла. Она внезапно взбеленилась и шваркнула о стену блюдо с цыплятами. Было и кое-что еще…

Шилдс умолк, чтобы затянуться окурком, уже обжигавшим его пальцы.

– Минутку.

Он встал, подошел к стенду и вернулся все с тем же зондом, в зажим которого – вместо клочка ткани – теперь был вставлен окурок. Когда доктор садился на свое место, в его глазах промелькнул озорной огонек.

– Миссис Джонстон и муж той бедной женщины в палате… – Шилдс кивнул в сторону соседней комнаты. – Эти двое закрутили роман.

– Ноулз и жена Джонстона?

– Именно. И они не особо это скрывали, насколько помню. Многие были в курсе, включая жену Ноулза. Наконец кто-то сообщил и Алану, хотя я не думаю, что для него это стало сюрпризом. А поскольку Маргарет терпеть не могла Фаунт-Ройал – и не делала из этого тайны, – Алан решил отвезти жену в Англию, к ее родителям. Она тоже из богатой семьи – ее отец владеет суконной мануфактурой, – но даже для богачки слишком избалована, как мне кажется.

– Супружеская измена – это серьезный проступок, – сказал Вудворд. – Но Джонстон не захотел открыто выдвигать обвинение?

– Честно говоря, я думаю, что он был только рад избавиться от этой женщины. Она подрывала его репутацию, да и в целом вела себя неподобающе. Алан спокойный и рассудительный человек, он все чувства держит в себе, хотя при случае за словом в карман не полезет.

– И он, похоже, предан своему делу, судя по тому, что без промедления вернулся в Фаунт-Ройал.

– Так оно и есть. Он взялся обучать не только детей, но и многих неграмотных фермеров. Конечно, жалованья от Бидвелла ему хватило бы лишь на штопку одежды, но, как я уже говорил, у нашего учителя есть и другие источники доходов.

Вудворд кивнул и сделал очередную затяжку; его конопляная самокрутка порядком укоротилась, и жар подбирался к пальцам. Впрочем, жар он ощущал во всем теле, отчего начал обильно потеть. Это хорошо, подумал он, пусть вместе с потом выходит и вся зараза. Веки судьи налились тяжестью, и он боролся с желанием сейчас же прилечь и немного вздремнуть.

– А как насчет Уинстона? – спросил он.

– В каком смысле?

– В смысле: что вы можете сказать о нем?

Шилдс ухмыльнулся, выпуская дым сквозь зубы.

– Я уже на свидетельской скамье, сэр?

– Нет, я обращаюсь к вам не как судья. Просто хочу побольше узнать о местных жителях.

– Понятно, – произнес доктор недоверчивым тоном, все же явно усматривая в этой беседе сходство с допросом. Однако, чуть помедлив, он решил продолжить.

– Эдвард Уинстон – это преданный вьючной мул. Вы ведь знаете, что он был управляющим в лондонской конторе Бидвелла? Он отменный администратор, организатор и счетовод. И он тоже довольно замкнут, хотя в его случае это скорее природная скованность при общении с людьми. Тем не менее именно с его подачи к нам стали приглашать лицедеев.

– Лицедеев?

– Да. Я говорю об актерах. Бидвелл увлекается театром. В последние три года нас каждое лето посещает бродячая труппа с постановкой моралите. Это должно привносить культуру и цивилизацию в нашу глухомань. По крайней мере, каждый год наши люди могут рассчитывать на какое-то развлечение. Обычно они приезжают в середине июля, так что вам, к сожалению, не удастся посмотреть спектакль.

Шилдс сделал последнюю попытку затянуться и убедился, что его окурок сгорел почти дотла.

– С другой стороны, – сказал он, – к середине июля может исчезнуть и сам Фаунт-Ройал.

– А Николас Пейн? – сменил тему Вудворд. – Вы хорошо его знаете?

– Николас Пейн, – повторил доктор с чуть заметной улыбкой. – Да, его я знаю неплохо.

– Он кажется мне способным на многое. – Вудворду вспомнился термин, употребленный Пейном: «чернофлажное братство». – Что вам известно о его прошлом?

– Мне известно, что оно у него есть, это самое прошлое.

– Я бы назвал это туманным ответом, – заметил Вудворд, подождав и не дождавшись продолжения.

– Николас очень скрытный человек, – сказал Шилдс. – Чем только он не занимался в разное время. Одно время был моряком, насколько я знаю. Однако он не любит распространяться на эту тему.

– Он женат? Есть у него семья?

– Он женился еще совсем молодым. Его супруга скончалась от какой-то болезни, вызывавшей у нее частые припадки.

Вудворд как раз подносил ко рту окурок для финальной затяжки, но тут его рука замерла.

– Припадки? – повторил он и натужно сглотнул комок в горле. – Какого рода припадки?

– Полагаю, конвульсии. – Доктор пожал плечами. – Скорее всего, один из видов лихорадки. Или чума. Но это было давно, и я не думаю, что Пейн захочет обсуждать это с кем-либо. Точнее, знаю наверное, что не захочет.

– Чума, – повторил Вудворд. При этом его глаза увлажнились – и не только из-за горького дыма от снадобья.

– Айзек, в чем дело? – спросил Шилдс, заметив его отсутствующий взгляд, и дотронулся до рукава судьи.

– Ох, извините. – Вудворд моргнул, взмахом ладони частично отогнал дым от своего лица и вернулся к реальности. – Я задумался, только и всего.

Шилдс кивнул, скривив губы в хитрой улыбочке.

– Ясно. Прикидываете, у кого бы навести справки обо мне?

– Нет, я думал совсем о другом.

– Но вы ведь планируете расспросить кого-нибудь обо мне, не так ли? Этого следует ожидать после того, как вы вытянули из меня всю информацию об учителе, Уинстоне и Пейне. А, я вижу, вы уже докурили! Разрешите?

Он взял из пальцев Вудворда остаток самокрутки и – вместе со своим окурком – поместил его в маленькую оловянную чашу с откидной крышкой.

– Ну как, полегчало?

– Да, определенно полегчало.

– Вот и хорошо. Как я уже говорил, возможно, эту процедуру придется повторить, в зависимости от вашего состояния. Там будет видно. – Шилдс поднялся. – А сейчас позвольте сопроводить вас в таверну Ван Ганди, чтобы там пропустить по кружечке превосходного крепкого сидра. К тому же там к сидру всегда подают арахис, а я как раз не прочь перекусить. Составите компанию?

– Почту за честь.

Когда судья встал со стула, его ноги подкосились и он чуть не рухнул на пол. Голова его кружилась; перед глазами плясали странные огни. Однако боль в горле почти исчезла, дышалось на удивление свободно. Снадобье доктора оказалось и впрямь чудотворным, подумал он.

– Иногда этот дым играет дурные шутки с нашим чувством равновесия, – предупредил доктор. – Вот, обопритесь на мою руку, нас ждет таверна!

– Таверна, таверна! – воскликнул судья. – Полцарства за таверну!

Эти слова вдруг показались ему невероятно смешными, и он расхохотался. Однако смех получился излишне громким и несколько натянутым, ибо даже в таком рассеянно-легкомысленном состоянии он помнил о вещах, которые следовало хранить в тайне.

Глава четырнадцатая

Ближе к ночи крысы осмелели. Мэтью слышал их возню и писк на протяжении всего дня, но до поры до времени сами они не показывались. Вопреки опасениям Мэтью, грызуны не попытались урвать свою долю от его обеда и ужина, так что он худо-бедно насытился жидким говяжьим бульоном и двумя кусками черного хлеба. Но после того, как Грин закрыл потолочный люк и оставил на крюке только одну горящую лампу, твари повылазили из своих нор и закутков, чтобы заявить свои права на территорию.

– Берегите пальцы, – посоветовала ему Рейчел, сидевшая с ногами на скамье. – Они могут цапнуть, если попытаетесь их ударить. А если начнут по вам ползать, лучше лежите смирно. Тогда они только обнюхают вас и уйдут.

– А та крыса, что укусила вас за плечо? – спросил Мэтью, который стоял прислонясь к стене. – Она тоже только нюхала?

– Нет, я попыталась отогнать ее от ведра с водой. Но оказалось, что они могут прыгать не хуже кошек, и если захотят добраться до воды, с ними никак не сладить.

Мэтью поднял деревянное ведерко, недавно наполненное Грином из большого бидона, и основательно к нему приложился с расчетом, что этого хватит для утоления жажды вплоть до утра.

Затем он поставил ведро на пол в противоположном углу – на максимальном удалении от своей соломенной подстилки.

– Грин приносит свежую воду только через день, – сказала Рейчел, наблюдавшая за его действиями. – Когда замучит жажда, не побрезгуете пить и после крыс.

Тут Мэтью вспомнил об еще одном затруднении, гораздо более серьезном, чем покушения крыс на его воду. Грин также оставил в его камере пустое ведро для отправления естественных надобностей. И только теперь до Мэтью дошло, что ему рано или поздно придется спустить штаны и воспользоваться этим ведром в присутствии женщины. Точно так же должна будет поступать и она, не имея возможности скрыться за какой-нибудь занавесью или ширмой. Он предпочел бы получить пару дополнительных ударов кнутом в обмен на хоть какое-то подобие укрытия, однако на это рассчитывать не приходилось.

Вдруг из щели в стене возникла темная тень и метнулась прямиком к ведру с водой. Мэтью разглядел крупную – размером с его ладонь – черную крысу с красными глазками, которая быстро вскарабкалась по стенке ведра, перегнулась через его край и, вцепившись коготками в дерево, принялась лакать воду. Вскоре к ней присоединилась еще одна, за ней третья. Напившись, твари обменялись писклявыми комментариями, как прачки обмениваются сплетнями у колодца, а затем поочередно слезли с ведра и нырнули обратно в щель.

Ночь обещала быть очень долгой.

Мэтью имел несколько книг, ближе к вечеру принесенных судьей из библиотеки Бидвелла, но лампа светила так слабо, что от ночного чтения пришлось отказаться. По словам Вудворда, у него состоялась интересная беседа с доктором Шилдсом, подробности которой он пообещал рассказать уже после выхода Мэтью на свободу. Но пока что вокруг узника тесно смыкались решетки и стены темницы, света не хватало для чтения, повсюду скреблись и шуршали крысы, и все это дополнялось страхом уронить свое достоинство, постыдным образом справляя нужду на глазах у Рейчел Ховарт. Не великое дело, конечно, если учесть, что ее обвиняли в убийстве – и кое в чем даже пострашнее, – но все же хотелось выглядеть в ее глазах этаким крепким дубом, а не плакучей ивой, каковой он себя ощущал в эти минуты.

В помещении было тепло и душно. Рейчел горстью зачерпнула воды из своего ведерка и смыла со лба и щек соленый пот. Потом смочила шею, не обращая внимания на двух крыс, которые затеяли шумные разборки в углу ее камеры.

– Как давно вы находитесь здесь? – спросил Мэтью, садясь на скамью и поднимая колени к подбородку.

– Сейчас у нас вторая неделя мая?

– Да.

– Меня поместили сюда в третий день марта.

Мэтью содрогнулся от одной мысли об этом. Что бы ни было за душой у Рейчел Ховарт, ее стойкости и выдержке он мог лишь позавидовать.

– Как же вы все это терпели столько дней подряд?

Она повторно омыла шею, прежде чем ответить.

– А у меня есть другие варианты, кроме как терпеть? Допустим, я превратилась бы в лепечущее ничтожество и, пав на колени, призналась бы в колдовстве начищенным сапогам мистера Бидвелла – но зачем идти на смерть путем унижения?

– Вы могли бы произнести в его присутствии «Отче наш». Думаю, это облегчило бы вашу участь.

– Нет, – отрезала она, устремляя на него горящий взгляд, – этого не будет. Как я уже говорила, я не намерена произносить слова, утратившие всякое значение в этом городе. И молитва ничуть не скажется на вере этих людей в мою виновность.

Она вновь зачерпнула воду и на сей раз вылила ее на спутанную гриву своих черных волос.

– Вы же слышали слова судьи. Если даже я произнесу молитву, это можно будет объяснить дьявольскими кознями ради моего спасения.

Мэтью кивнул:

– Должен признать, здесь вы правы. Бидвелл и прочие утвердились в своем мнении о вас, и уже ничто не сможет их переубедить.

– Кроме одной вещи, – твердо произнесла она. – Нужно найти того, кто на самом деле убил священника и моего мужа, а потом изобразил меня исчадием зла.

– Найти – это еще полдела. Потребуются доказательства, без которых обвинение будет лишь пустым звуком.

Стоило Мэтью умолкнуть, как его слух начинали раздражать шумы, производимые крысами, так что он решил поддерживать разговор, чтобы занять мысли чем-то другим.

– У кого могли быть мотивы для этих преступлений? Есть у вас какие-нибудь догадки?

– Никаких.

– Может, ваш муж кого-то разозлил? Или обманул? Или…

– Дело не в Дэниеле, – прервала она. – Дело во мне. Меня выбрали подставной фигурой в этом фарсе по тем же причинам, по которым прихожане не хотели видеть меня в церкви. Моя мать была португалкой, а отец – темноволосым ирландцем. Я унаследовала оттенок кожи и цвет глаз от матери, и это выделяет меня среди местных, как ворону среди голубей. В этом городке я такая одна. Разве этого недостаточно, чтобы видеть во мне чужачку… опасную своим отличием от других?

Мэтью подумал об еще одной причине для этого: ее экзотической красоте. Вряд ли когда-либо на улицах Фаунт-Ройала появлялась более миловидная женщина. Ее смуглая кожа и черные волосы наверняка вызывали отторжение у многих – если не большинства – в здешней бледнолицей общине, но оборотной стороной тех же недостатков была привлекательность запретного плода. Ему в жизни не доводилось видеть никого ей подобного. В ней было больше от горделивого дикого зверя, чем от страждущего человека, и он подумал, что это свойство также могло распалять мужскую похоть. Или раздувать угольки женской ревности.

– Но изобличающие… – начал он и тут же поправился. – Обвиняющие вас показания кажутся очень убедительными. Рассказ Бакнера может грешить неточностями, но сам он явно верит тому, что говорит. То же касается и Элиаса Гаррика. Он твердо уверен в том, что видел вас во время… скажем так… интимной связи с Сатаной.

– Выдумки, – сказала она.

– Вынужден не согласиться. Не думаю, что они это все выдумали.

– Значит, вы верите в то, что я ведьма?

– Я не знаю, во что верить, – сказал он. – Возьмем тех же кукол. Они были найдены под половицей у вас на кухне. Женщина по имени Кара…

– Грюнвальд, – подхватила Рейчел. – Как-то раз она вцепилась ногтями в ухо собственного мужа только за то, что он обменялся со мной парой слов. Причем это было задолго до всех обвинений против меня.

– Миссис Грюнвальд увидела тайник с куклами во сне, – продолжил Мэтью. – Как вы это объясните?

– Очень просто. Она сама смастерила этих кукол и подкинула их мне.

– Если она так сильно вас ненавидела, почему она покинула Фаунт-Ройал? Почему не осталась, чтобы дать показания в суде? Почему не захотела потешить свою ненависть, наблюдая за вашей казнью?

Теперь уже Рейчел опустила взгляд, покачивая головой.

– Если бы я сделал этих кукол и спрятал их у вас под полом, я бы уж точно находился среди зрителей в тот день, когда вы покинете бренный мир. Нет, я не думаю, что миссис Грюнвальд приложила руку к созданию этих кукол.

– Николас Пейн! – вдруг выпалила Рейчел и вновь посмотрела на Мэтью. – Он был одним из троих мужчин, которые вломились в мой дом тем мартовским утром, связали меня по рукам и ногам и бросили в фургон. И он же был среди тех, кто нашел кукол.

– А кто были двое других, бравших вас под стражу?

– Ганнибал Грин и Эрон Уиндом. Никогда не забуду то утро. Они вытащили меня из постели, а Грин сдавил мне горло согнутым локтем, чтобы я перестала кричать. Тогда я плюнула в лицо Уиндому и за это получила оплеуху.

– Кукол обнаружили Пейн, Гаррик, Джеймс Рид и Кельвин Боннард, – вспомнил Мэтью рассказ Гаррика за ужином в день их прибытия. – Есть ли у вас предположения, почему Пейн или еще кто-то из этих людей мог подстроить всю историю с куклами?

– Нет.

– Что ж, ладно. – Мэтью заметил еще одну темную тень, скользнувшую по полу камеры, и проследил за тем, как крыса взбирается по стенке ведра и пьет воду. – Давайте допустим, что Пейн по какой-то неведомой нам причине смастерил кукол и спрятал их под половицей. Но почему этот тайник увидела во сне миссис Грюнвальд? Почему не сам Пейн, если уж ему так хотелось предъявить вещественные доказательства вашей вины?

И почти сразу он сам нашел вероятный ответ.

– А не состоял ли Пейн… э-э… в близких отношениях с миссис Грюнвальд?

– Не думаю, – ответила Рейчел. – Кара Грюнвальд жирная как свинья, и ее нос наполовину изъеден дурной болезнью.

– М-да… – Мэтью поразмыслил еще немного. – Но тогда ей нет резона уезжать из Фаунт-Ройала, если это она подкинула кукол и знала, что ложное обвинение падет на вас. Нет, сделавший это по-прежнему находится здесь. В этом я не сомневаюсь. Человек, способный на такой обман, уж точно не откажет себе в удовольствии лицезреть вашу смерть. – Он взглянул на нее сквозь решетку. – Извините за откровенность.

Рейчел помолчала, и какое-то время слышались только писк и возня крыс у стен.

– Знаете, я действительно начинаю верить, что вас заперли здесь не для слежки за мной.

– Так и есть. К несчастью, я наказан за преступление.

– Чем-то навредили кузнецу, да?

– Я без разрешения вошел в его сарай, – пояснил Мэтью. – Он напал на меня, а я в борьбе рассек ему лицо, после чего он потребовал удовлетворения. Так мне назначили трехдневный срок и три удара плетью.

– Сет Хэзелтон – очень странный тип. Меня не удивляет, что он на вас набросился, но по какой причине?

– Я наткнулся на спрятанный в сарае мешок, а кузнец не хотел, чтобы я увидел его содержимое. По его словам, там хранились вещи его покойной жены. Но я думаю, там было что-то совершенно другое.

– Что именно?

Он покачал головой:

– Не знаю, но я намерен это выяснить.

– Сколько вам лет? – вдруг спросила она.

– Двадцать.

– Вы всегда были таким дотошным?

– Да, – сказал он. – Всегда.

– Судя по тому, что я сегодня здесь видела, начальство не ценит вашу любознательность.

– Судья ценит истину, – сказал Мэтью. – Иногда мы добираемся до нее разными путями.

– Если он готов поверить всему, в чем меня обвиняют, ваш судья блуждает в дебрях невежества. Скажите, как получилось, что вы – простой секретарь – относитесь к моему делу с меньшим предубеждением, чем ученый служитель закона?

Мэтью задумался, не торопясь с ответом.

– Возможно, дело в том, что я никогда прежде не встречал ведьм.

– А судья встречал?

– Он никогда не судил ведьм, но знаком с теми, кто это делал. И еще я думаю, что его сильно впечатлили Салемские процессы, тогда как мне в ту пору было лишь тринадцать и я жил в сиротском приюте.

Мэтью уткнулся подбородком в свое поднятое колено.

– В своей области судья владеет всем комплексом знаний, накопленных английским правом, – сказал он. – Некоторые из этих знаний основаны на средневековых догмах. А я всего лишь младший клерк и не настолько проникся правовыми принципами, чтобы следовать им безоговорочно. Но вы со временем убедитесь, что судья Вудворд – очень либеральный юрист. Будь у него полностью средневековый склад ума, от вас теперь осталась бы лишь кучка пепла.

– Тогда чего он тянет? Если меня все равно сожгут, зачем выслушивать всех этих свидетелей?

– Судья хочет дать вам возможность ответить на все обвинения. Таковы процедурные правила.

– К черту ваши правила! – сердито бросила Рейчел, вставая со скамьи. – К черту обвинения! Это все ложь!

– Если будете чертыхаться, это не улучшит вашего положения, – спокойно заметил Мэтью. – Советую избегать этого в суде.

– А что может улучшить мое положение? – Она подошла к решетке. – Должна ли я пасть на колени и раскаяться в преступлениях, мною не совершенных? Отписать кому-то землю моего мужа и все мое имущество и поклясться на Библии, что впредь не буду наводить порчу на жителей Фаунт-Ройала? Скажите, что я могу сделать, чтобы спасти свою жизнь?

Это был хороший вопрос. Настолько хороший, что Мэтью не нашелся с ответом.

– Надежда еще не потеряна, – только и смог вымолвить он.

– Ах, надежда! – с горечью произнесла Рейчел и обхватила руками железные прутья. – Возможно, вы и не шпион, но вы обманщик и сами это знаете. Для меня надежды нет. И никогда не было, начиная с того утра, когда меня выволокли из дома. Я буду казнена за чьи-то преступления, а убийца моего мужа будет гулять на свободе. О какой надежде тут можно говорить?

– Эй, вы там! А ну, заткнулись!

Это рявкнул Ганнибал Грин, только что открывший дверь тюрьмы. Он вошел с фонарем в руке, а позади него маячила фигура в грязном рванье, которую Мэтью в последний раз видел при свете ночного пожара. Гвинетт Линч собственной персоной – с мешком на поясном ремне, большой сумкой из воловьей кожи через плечо и крысобойным копьецом в руке.

– Привел тут кой-кого вам в компанию, – громогласно объявил Грин. – Он чутка подчистит этот гадюшник.

Рейчел не ответила. Крепко сжав губы, она вновь уселась на скамью и скрыла лицо под накинутым капюшоном.

– Где развернешься? – спросил Грин у крысолова, который молча направился к камере напротив Мэтью.

Войдя туда, Линч ногой отгреб в сторону грязную солому, расчистив небольшой круг на полу. Потом сунул руку в карман штанов, извлек оттуда пригоршню кукурузных зерен и бросил их в середину круга. Рука нырнула в другой карман, и к зернам добавилось несколько ломтиков картофеля. В кожаной сумке нашлась деревянная баклага, из горлышка которой он вытряс какой-то коричневый порошок по периметру круга, а также на солому и пол вдоль стен.

– От меня еще что-нибудь нужно? – спросил Грин.

Линч отрицательно мотнул головой.

– Сам справлюсь, мне нужно только время.

– Тогда держи ключи. Как закончишь, не забудь запереть дверь и погасить фонарь.

Связка ключей перешла в другие руки, и Грин без промедления удалился. Линч подсыпал коричневого порошка на солому, сделав дорожки от стен до круга в центре камеры.

– Что это у вас? – поинтересовался Мэтью. – Какая-то отрава?

– Толченый сахар, – ответил Линч, – с толикой опия. Крысы от него одуревают и уже не так шустрят. – Он заткнул пробкой баклагу и убрал ее в сумку. – А ты, небось, на мою работенку заришься?

– И в мыслях не было.

Линч ухмыльнулся, слушая писк и возбужденное повизгивание крыс, которые уже учуяли предложенное угощение. Он натянул перчатки из оленьей кожи и привычным движением отсоединил острый наконечник от древка своего копьеца. Затем достал из сумки пугающего вида приспособление с пятью загнутыми лезвиями и начал, вращая, насаживать его на древко. Наконец две металлические скобы вошли в пазы, закрепив убийственную насадку, и Линч оглядел ее с нескрываемой гордостью.

– Видал где еще такую штуковину, парень? – спросил он. – Могу прикончить пару-тройку крыс одним махом. Сам до этого допетрил.

– Хитрая штука, тут не поспоришь.

– Полезная штука, – поправил его Линч. – Ее изладил для меня Хэзелтон. Он вообще мастеровитый, когда мозгой пораскинуть не ленится.

Он повернул голову на шум в углу камеры.

– Только послушайте их! Невтерпеж налопаться перед смертью!

Его ухмылка стала шире.

– Эй, ведьма! – обратился он к Рейчел. – Не ублажишь меня напоследок перед костром?

Она не снизошла до ответа и даже не пошевелилась.

– А ты, паренек, подвали вплотную к решетке и выставь свой штырь, – посоветовал крысолов. – Глядишь, она тебе и отсосет.

Линч гоготнул, когда лицо Мэтью залила краска, а затем подвинул скамью ближе к расчищенному кругу в центре камеры. Расположив ее подходящим образом, он снял с крюка у входа фонарь и поставил его на пол в нескольких футах от круга. После этого уселся на скамью, скрестив ноги и сжав обеими руками свою пятизубую острогу.

– Теперь ждать недолго, – объявил он. – Сейчас они распробуют сладкого дурмана и попрут вовсю.

Мэтью отметил, что при тусклом свете фонаря его бледно-серые глаза блестели как ледышки, напоминая скорее глаза призрака, чем живого человека. Линч заговорил вновь – негромким низким голосом, почти нараспев.

– Сюда, милашки и красавчики, набейте брюхо моим хавчиком.

Он еще дважды повторил этот призыв, с каждым разом все нежнее и певучее.

И вот наконец в гибельный круг вошла большая черная крыса. Она обнюхала ломтик картофеля, подрагивая хвостом, а затем схватила зубами зерно кукурузы и сиганула обратно во тьму.

– Сюда, сюда, – вновь завел свою песню Линч, уже почти шепотом. Он безотрывно смотрел на круг, ожидая, когда грызуны возникнут в поле зрения. – Набейте брюхо моим хавчиком.

Появилась вторая крыса, мигом стянула кукурузное зерно и была такова. Но третья двигалась уже не так резво, и Мэтью догадался, что на нее начал действовать подслащенный опиум. Эта осоловелая крыса пожевала картошку, а потом поднялась на задние лапы, завороженно глядя на огонек свечи, словно это был дивный небесный свет.

Линч сработал быстрее некуда. Молниеносный выпад – и крыса с истошным визгом затрепыхалась на лезвии. Линч тут же свернул ей шею, снял трупик с остроги и запихнул его в свой мешок. Все это заняло считаные секунды, и вот уже крысолов снова поднял оружие наизготовку, тихо напевая.

– Сюда, милашки и красавчики, набейте брюхо моим хавчиком.

В течение следующей минуты Мэтью стал свидетелем еще двух казней и одного промаха. Пусть этот тип и вызывает отвращение, подумал Мэтью, но свое дело он знает туго.

Новые крысы, входившие в круг, уже выказывали признаки летаргии. Приправленный опиумом сахар явно ослабил их инстинкт самосохранения. Лишь немногим хватало резвости ускользнуть от лезвий Линча, но большинство погибало, даже не пытаясь обратиться в бегство. А некоторые настолько потеряли чувствительность, что не издавали и писка, когда их пронзала сталь.

После двадцати с лишним казней пол покрылся пятнами крысиной крови, однако новые жертвы все прибывали, слишком одурманенные, чтобы отказаться от угощения, невзирая на опасность. Линч раз за разом повторял свой напевный призыв к «милашкам и красавчикам», хотя мог бы и не тратить на это дыхания – резня и без того шла как по маслу. Удар следовал за ударом, и редко какой из них не достигал цели. Вскоре Линч насаживал на острогу уже по две крысы за раз.

Минут через сорок крысы стали появляться реже. Мэтью решил, что либо крысолов уже прикончил большую часть тюремного поголовья, либо запах свежей крови настолько усилился, что перебил даже влияние – как выразился Линч – «сладкого дурмана». Да и сам Линч уже казался утомленным бойней, залившей кровью его перчатки и наполнившей крысиными телами его мешок.

Но вот в круг вихляющей походкой, как вдребезги пьяный, вступил серый крысеныш. Мэтью следил за ним, увлеченный не самим по себе зрелищем истребления, но быстротой и четкостью работы Линча. Крысенок куснул кукурузное зернышко, а затем вдруг начал свирепо гоняться за кончиком собственного хвоста. Он крутился на месте, а острога Линча нависала над ним, выбирая момент для удара. Наконец он лег на брюхо, как будто измотанный этой погоней. Мэтью ожидал, что сейчас мелькнет лезвие, чтобы пронзить добычу, но Линч задержал движение, испустив долгий усталый вздох.

– Знаешь, – сказал он, – они ведь не такие уж гадкие твари. Просто хотят есть, как и все. Хотят жить. Они прибыли сюда на кораблях, как и люди. Это хитрые бестии: знают, что надо держаться поближе к людям, чтобы найти еду. Нет, они вовсе не такие гадкие.