Текст книги "Зов ночной птицы"

– Понятно, – произнес Бидвелл, стараясь сохранять спокойный и взвешенный тон, насколько это было возможно для человека, терпение которого было уже на исходе. – Однако нам всем нужно быть более ответственными и не сеять панику среди наших людей по малейшему поводу.

– Я вовсе не хочу сеять панику! – огрызнулась она. – Я хочу сообщить им правду, которая мне открылась! Это место проклято! Вы это знаете, я это знаю, и каждый местный в здравом уме это знает!

Она задержала взгляд на одной из свечей. Девочка в соседней комнате по-прежнему всхлипывала, и Элис Барроу произнесла с легким нажимом:

– Тише, Мелисса. Ну же, тише.

Бидвелл вновь не мог подобрать слова. Он заметил, что его пальцы крепко, до боли, впились в поля треуголки. Гром отдавался эхом, постепенно приближаясь; пот стекал по шее Бидвелла за шиворот. Эта комната-парильня как будто сжималась вокруг него, затрудняя дыхание. Надо было выбираться отсюда. Резко развернувшись и при этом едва не сбив с ног Уинстона, он сделал два шага к двери.

– Я видела его лицо, – сказала женщина, и Бидвелл замер на месте, как будто врезался в кирпичную стену. – Я его видела. Он показал мне себя.

Бидвелл посмотрел на нее, ожидая продолжения. Она уже сидела, простыня сползла набок; глаза ее теперь горели, исполненные жестокой муки.

– У него было ваше лицо, – произнесла она с какой-то дикой, полубезумной ухмылкой. – Навроде маски. Он нацепил на себя ваше лицо, когда показывал могилы моих детей.

Ее руки взметнулись и плотно зажали рот, словно она боялась, что оттуда вырвется истошный вопль, способный вывернуть наизнанку ее душу.

– Успокойтесь, мадам, – сказал Бидвелл, хотя и у него при этом дрогнул голос. – Вам нужно вернуться в реальность, отбросить все эти потусторонние видения.

– Мы все будем гореть в аду, если он не получит своего! – заявила она. – Он хочет, чтобы ее выпустили, вот чего он хочет! Чтобы ее выпустили и чтобы мы все убрались отсюда!

– С меня довольно! – Бидвелл снова развернулся и на сей раз покинул комнату.

– Хочет, чтобы ее выпустили! – прокричала она ему в спину. – Он не даст никому из нас покоя, пока не заполучит ее обратно!

Бидвелл без задержки пересек гостиную и вышел из дома; Уинстон шел за ним по пятам.

– Сэр! Сэр! – окликнул Барроу, выйдя наружу вслед за ними.

Бидвелл остановился, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость.

– Простите ее, сэр, – сказал Бидвелл. – У нее и в мыслях не было вас обидеть.

– Нет никаких обид. Ваша супруга опасно больна.

– Так и есть, сэр. Но… раз пошли такие дела, вы поймете мое решение: нам придется уехать отсюда.

К этому времени темные чрева туч разродились моросящим дождем, и Бидвелл вновь водрузил треуголку поверх парика.

– Поступайте, как считаете нужным, Барроу. Я над вами не властен.

– Да, сэр. – Он облизнул нижнюю губу, собираясь с духом, прежде чем высказать то, что было у него на уме. – Это был хороший город, сэр. Был когда-то… – Он передернул плечами. – Но теперь все изменилось. Очень жаль, но мы не можем здесь оставаться.

– Ну так проваливай! – Внешнее спокойствие Бидвелла дало трещину, из которой, как черная желчь, просочились гнев и разочарование. – Здесь тебя никто на цепи не держит! Беги прочь, как трусливый пес, вместе со всеми прочими! А я бежать не собираюсь! Клянусь Богом, я прочно укоренился на этом месте, и никакие призраки меня отсюда…

Внезапно раздался колокольный звон. Низкий и гулкий. Один удар, второй, третий…

Это был колокол на вышке в конце улицы Гармонии. Он продолжил звонить, сообщая, что дозорный заметил кого-то приближающегося к Фаунт-Ройалу по дороге.

– …Отсюда не выкорчуют! – закончил Бидвелл со свирепой решимостью. Он посмотрел в направлении ворот, всегда запертых на случай нападения индейцев, и в его сердце расцвела новая надежда.

– Эдвард, это не иначе как судья из Чарльз-Тауна! Наконец-то! Это должен быть он! Идем!

И он, не сказав больше ни слова Мейсону Барроу, направился к перекрестку четырех улиц.

– Быстрее! – подгонял он Уинстона, ускоряя шаг.

Между тем дождь взялся за дело всерьез, но даже страшнейший потоп со времен Ноя не удержал бы его от намерения лично поприветствовать судью в этот счастливый день. Колокольному звону начал вторить лай собак, и весь путь на север по улице Гармонии Бидвелл и Уинстон – первый с ликующей улыбкой, а второй с широко разинутым, хватающим воздух ртом – проделали в сопровождении эскорта вертлявых и брехливых шавок, словно бродячие клоуны на ярмарке.

Оба мужчины достигли ворот, насквозь промокнув от дождя и пота и пыхтя как кузнечные мехи. Тут уже собралось около дюжины обитателей ближайших домов, что и понятно: люди из внешнего мира не баловали Фаунт-Ройал своими визитами. Наверху вышки Малькольм Дженнингс перестал дергать веревку колокола, а двое других сторожей – Исай Полинг и Джеймс Рид – уже приготовились поднять запорное бревно и отворить ворота.

– Стойте-стойте! – крикнул Бидвелл, проталкиваясь через группу зевак. – Да пропустите же!

Подойдя к воротам, он почувствовал, что весь дрожит от нетерпения. Задрав голову, он обратился к Дженнингсу на верхней площадке, к которой вела пятнадцатифутовая лестница.

– Это белые?

– Да, сэр, – ответил Дженнингс. Этот замухрышка с вечно всклокоченными темными волосами имел во рту от силы пяток зубов, зато его глаза могли поспорить в зоркости с ястребиными. – Их двое. Я о том, что они… вроде как белые.

Бидвелла озадачило это «вроде как», но он не желал мешкать в столь ответственный момент.

– Отлично! – сказал он и обернулся к Полингу и Риду. – Открывайте!

Запорное бревно было вынуто из пазов. Затем Рид ухватился за две скобы на краях створок, потянул их на себя и открыл ворота.

Бидвелл шагнул вперед, заранее раскрывая объятия для своего спасителя. Но уже в следующий миг он замер, прервав этот гостеприимный жест.

Перед ним стояли двое: полнотелый лысый мужчина и тощий юнец с коротко стриженными черными волосами. Никто из них не походил на того человека, которого он надеялся поприветствовать.

Предположительно, оба были белыми, хотя судить наверняка не позволяла обильно покрывавшая их грязь. Тот, что крупнее и старше, был в дорожном сюртуке, изначальный черный цвет которого местами проглядывал сквозь рыжую глину. Он был бос, демонстрируя замызганные худые лодыжки. Все одеяние младшего составляло лишь подобие ночной рубашки, в которой он, похоже, катался по земле. Зато он имел башмаки, пусть и самого жалкого вида.

Дворняги, донельзя возбужденные всем происходящим, сразу начали рычать и возбужденно облаивать двух пришельцев, которые ошеломленно озирались, словно им был непривычен вид нормально одетых людей.

– Нищие бродяги, – вынес заключение Бидвелл тихим, но таящим в себе угрозу голосом.

Он слышал раскаты грома над лесом, и в них ему почудился рокочущий насмешливый хохот Господа. Поднятые для объятий руки плетьми упали к бокам.

– Они прислали мне каких-то бродяг, – молвил он уже громче и рассмеялся за компанию с Господом. Сперва вполголоса, а затем в полную силу.

Хриплый безудержный хохот рвался наружу, раздирая глотку и заставляя слезиться глаза, и как бы ни хотел – как бы ни старался – остановить это Бидвелл, он контролировал свой хохот не более, чем может самовольно остановиться запущенный сорванцами волчок.

– Бродяги! – выдавил он сквозь смех. – Я… так… бежал… чтобы… встретить бродяг!

– Сэр! – заговорил старший из пришельцев и сделал шаг вперед босыми ногами; при этом его чумазое лицо исказилось от гнева. – Сэр!

Бидвелл покачал головой, продолжая смеяться уже навзрыд, и небрежно отмахнулся от приблудного попрошайки.

Айзек Вудворд сделал глубокий вдох. Как будто ему было мало этой адской ночи, так теперь еще его терпение взялся испытывать какой-то расфуфыренный наглец. И это терпение лопнуло.

– Сэр!! – взревел он своим особым, «судейским» голосом, настолько громким и резким, что на пару секунд заткнулись пасти даже у собачьего хора. – Я мировой судья Вудворд, прибывший к вам из Чарльз-Тауна!

Бидвелл это услышал, и последний, остаточный смешок застрял у него в горле, после чего он потрясенно воззрился на полуголое грязное пугало, вдруг объявившее себя мировым судьей.

Единственной мыслью, вонзившейся в мозг Бидвелла подобно жалу шершня, была недавно услышанная фраза: «А если все же пришлют, то какого-нибудь психа из тамошней богадельни!»

Он услышал собственный стон словно со стороны. Его веки затрепетали. Весь этот мир – беспрестанные ливни, грохочущий глас Божий, зеленые дебри за оградой поселка, бродяги и судьи, садовые вредители, разруха и гибель, накрывшие город своей хищной тенью, – закружился перед его взором. Он попятился, пытаясь найти какую-нибудь опору.

Но опереться было не на что. Тогда Бидвелл рухнул навзничь посреди улицы Гармонии; холодный серый туман заполнил его голову, и он погрузился в забытье.

Глава пятая

В дверь постучали.

– Господин судья, мистер Бидвелл велел передать вам, что гости уже прибывают.

– Сейчас буду, – ответил Вудворд, распознав экономку по шотландскому акценту.

Вдруг вспомнилось, что когда он услышал стук в дверь в предыдущий раз, его чуть не отправили на тот свет. Сама мысль о том, что подлый душегуб может прямо сейчас щеголять в его золоченом камзоле, была невыносимой, и судья, разволновавшись, никак не мог справиться с пуговицами только что надетой чистой голубой рубашки.

– Чтоб тебя! – сказал он своему отражению в овальном зеркале на стене.

– Сэр? – донесся из-за двери голос миссис Неттлз.

– Я сказал, что сейчас приду! – повторил он громче.

Она ответила: «Да, сэр» – и тяжелой поступью проследовала по коридору в сторону комнаты Мэтью.

Вудворд наконец-то застегнул рубашку, коротковатую в рукавах и слишком туго обхватившую его объемистый живот. Эта рубашка и другие вещи – бриджи, камзолы, чулки и башмаки – были подобраны для них с Мэтью любезным хозяином, когда тот очнулся от обморока и узнал об обстоятельствах пропажи их личных вещей. Как только Бидвелл понял, что до его желанной цели уже рукой подать, он с величайшей готовностью предоставил в их распоряжение две комнаты в своем особняке, а также раздобыл приблизительно подходящую по размерам одежду и позаботился о таких вещах, как хорошо направленные бритвы и горячая вода для мытья. Вудворд боялся, что никогда не сможет полностью соскрести с себя всю эту грязь, однако ее остатки все же были удалены посредством жесткой мочалки и долгих монотонных усилий.

Еще до рубашки он облачился в черные бриджи – также тесноватые, но в целом сносные, – белые чулки и черные тупоносые башмаки. Последним был надет жемчужно-серый шелковый камзол из личного гардероба Бидвелла. Судья еще раз осмотрел свое лицо в зеркале, сетуя на то, что вынужден предстать перед новыми людьми в таком виде: с голым пятнистым черепом. Но парик был слишком личной деталью наряда, чтобы даже думать о его заимствовании у посторонних. Пусть уж будет как есть. Ладно хоть голова на плечах сохранилась. По правде говоря, он бы куда охотнее проспал весь этот вечер, вместо того чтобы играть роль почетного гостя на званом ужине Бидвелла. Он еще не восстановил свои силы, хотя урвал часа три сна после ванны – достаточно, чтобы продержаться до той минуты, когда он вновь сможет растянуться на этой прекрасной кровати с мягкой пуховой периной и четырьмя столбиками по углам.

Напоследок он открыл рот и проверил состояние зубов. В горле слегка свербило, но с этим вполне мог справиться добрый глоток рома. И вот наконец, благоухая сандаловым мылом и лимонным лосьоном после бритья, он открыл дверь своей просторной комнаты и вышел в освещенный свечами коридор.

На первом этаже, ориентируясь по звуку голосов, он проследовал в отделанную деревянными панелями комнату рядом с вестибюлем главного входа. Ее уже подготовили для общения гостей перед трапезой: сдвинули к стенам стулья и прочую мебель, освобождая центр комнаты, а в белокаменном камине очень кстати развели огонь, ибо к вечеру непрерывный дождь дополнился похолоданием. Под потолком висела люстра из оленьих рогов, меж кончиков которых горела дюжина свечей. Бидвелл был уже здесь: в новом парике, размерами не уступающем прежнему, и бархатном костюме цвета темного портвейна. Он стоя беседовал с двумя джентльменами, а при виде Вудворда прервал разговор словами:

– А вот и наш мировой судья! Как отдохнули, сэр?

– Боюсь, отдых был недостаточно продолжительным, – признался Вудворд. – Тяготы прошлой ночи еще дают о себе знать.

– Судья поведал удивительную историю! – обратился Бидвелл к двум другим джентльменам. – Насколько я понял, он и его секретарь лишь чудом избежали смерти в трактире по пути сюда! Преступник явно поднаторел в убийствах, не так ли, сэр?

– Именно так. Мой секретарь спас наши шкуры, но только они при нас и остались. Когда мы бежали оттуда, пришлось бросить все вещи. Я жду не дождусь завтрашнего дня, мистер Бидвелл.

– Судья попросил меня направить туда ополченцев, чтобы вернуть его собственность, – пояснил Бидвелл остальным. – И чтобы арестовать этого человека для предания его правосудию.

– Я тоже поеду, – сказал Вудворд. – Не могу отказать себе в удовольствии взглянуть на рожу Шоукомба, когда он окажется в кандалах.

– Вы об Уилле Шоукомбе? – Один из гостей (тот, что был помоложе, лет тридцати) наморщил лоб. – Мне доводилось останавливаться в его трактире по пути в Чарльз-Таун и обратно. И уже тогда он показался мне подозрительным.

– У вас были на то все основания. Скажу больше: он убил мирового судью, который направлялся сюда две недели назад. Его звали Тимон Кингсбери.

– Позвольте мне вас представить, – спохватился Бидвелл. – Мировой судья Айзек Вудворд, это Николас Пейн… – он кивком указал на молодого человека, и Вудворд пожал протянутую руку, – а это Элиас Гаррик.

Вудворд обменялся рукопожатием и с ним.

– Мистер Пейн – капитан местного ополчения, – сообщил Бидвелл. – Завтра утром он возглавит экспедицию по поимке мистера Шоукомба. Верно, Николас?

– Это мой долг, – ответил Пейн, хотя блеск серо-стальных глаз свидетельствовал о недовольстве самим фактом планирования подобных действий без его ведома. – Буду рад оказать вам услугу, судья.

– А мистер Гаррик владеет самой крупной из здешних ферм, – продолжил Бидвелл. – Кроме того, он был одним из первых присоединившихся ко мне поселенцев.

– Да, сэр, – сказал Гаррик. – Я построил свой дом в первый же месяц после основания поселка.

– А! – Бидвелл взглянул в сторону двери. – Вот и ваш секретарь!

Мэтью только что вошел, испытывая некоторый дискомфорт из-за жавших ему башмаков.

– Добрый вечер, господа, – сказал он, вымучивая слабую улыбку, хотя устал как собака и не был настроен на светские беседы. – Извините за опоздание.

– Вам нет нужды извиняться! – Бидвелл жестом попросил его приблизиться. – Мы как раз говорили о ваших приключениях прошлой ночью.

– Точнее будет назвать их злоключениями, – сказал Мэтью. – Ни за что не согласился бы такое повторить.

– Господа, это секретарь мирового судьи, мистер Мэтью Корбетт, – объявил Бидвелл. Затем он познакомил Мэтью с Пейном и Гарриком, что сопровождалось обменом рукопожатиями.

– Я только что сообщил судье, что мистер Пейн является капитаном нашего ополчения, и он возглавит…

– …Экспедицию с целью ареста мистера Шоукомба завтра утром, – перехватил инициативу Пейн. – Путь неблизкий, поэтому отправимся на рассвете.

– Я охотно пожертвую своим утренним сном ради справедливого возмездия, – сказал Вудворд.

– Отлично. Я подберу еще пару людей в команду. Как по-вашему, пистолеты нам пригодятся или этот Шоукомб не отважится на заварушку?

– Пригодятся, – сказал Вудворд. – Всенепременно.

Далее разговор перешел на другие темы, в том числе обсуждение последних событий в Чарльз-Тауне, тогда как Мэтью – одетый в белую рубашку, рыжевато-коричневые бриджи и белые чулки – воспользовался этими минутами для изучения Пейна и Гаррика. Капитан ополчения был крепким мужчиной ростом примерно пять футов десять дюймов. По оценке Мэтью, ему едва перевалило за тридцать. Длинные волосы песочного цвета были заплетены в косичку на затылке и перевязаны черным шнурком. Крупный нос с узкой переносицей подчеркивал симметрию лица; густые светлые брови нависали над серо-стальными глазами. Судя по его комплекции и скупым, выверенным движениям, Мэтью заключил, что этот человек шутить не любит и не чурается физической активности. Вероятно, очень хороший наездник. Пейн определенно не был франтом, о чем свидетельствовали простецкая серая рубашка, потертый кожаный камзол, темно-коричневые бриджи, серые чулки и коричневые сапоги.

Мистер Гаррик – больше слушавший, чем говоривший – производил впечатление весьма приземленного джентльмена без малого шестидесяти лет. Он был худ и костляв; кожа на аскетичном лице задубела под ветрами и палящим солнцем прошлых лет. Карие глаза глубоко запали в орбитах, а левую бровь рассекал, слегка ее приподнимая, короткий шрам. Седые напомаженные волосы были зачесаны назад. Наряд состоял из вельветовых штанов кремового цвета, синей рубашки и некогда желтого камзола, со временем приобретшего неповторимый оттенок, знакомый Мэтью по куску испорченного сыра, аромат которого он однажды имел несчастие втянуть носом. Что-то в выражении лица и манерах Гаррика – медленно моргающие веки, тяжеловесное построение фраз в тех редких случаях, когда он вступал в разговор, – навело Мэтью на мысль, что этот человек вполне мог быть истинной солью земли, но вот по части других приправ тут явно ощущалась недостача.

Молодая чернокожая служанка внесла на оловянном подносе кубки из хрустального стекла – впечатлив этим Вудворда, ибо подобные предметы роскоши были редкостью в этих пока еще слабо освоенных колониях, – до самых краев наполненные красным вином. Хозяин дома предложил всем выпить, и никогда еще это вино не лилось в глотки более благодарных ценителей, чем судья Вудворд и его секретарь.

Мелодичный звон дверного колокольчика возвестил о прибытии новых гостей. Вскоре в комнату вошли еще два джентльмена, сопровождаемые миссис Неттлз, которая тотчас же удалилась на кухню следить за приготовлением ужина. Один из вошедших, Эдвард Уинстон, был уже знаком Вудворду и Мэтью, в отличие от второго, который прихрамывал и опирался на витую трость с набалдашником из слоновой кости.

– Это наш школьный учитель, Алан Джонстон, – представил его Бидвелл. – Нам очень повезло, когда мистер Джонстон согласился присоединиться к нашей общине. Он несет нам свет оксфордской учености.

– Оксфорд? – произнес судья, пожимая ему руку. – Я тоже учился в Оксфорде.

– Неужели? Позвольте узнать, в каком колледже?

Хорошо поставленный голос учителя звучал негромко, но Вудворд ощутил в нем ту особую силу, которая гарантирует почтительное внимание учеников.

– Церкви Христовой. А вы?

– Всех Душ.

– Ах, это было чудесное время! – произнес Вудворд, но при этом вопросительно скосил глаза на Бидвелла, ибо внешность учителя показалась ему более чем странной: лицо было напудрено, а брови выщипаны в ниточку. – Сколько прекрасных вечеров я провел, исследуя дно пивных кружек в «Шахматной доске»!

– Лично я отдавал предпочтение «Золотому кресту», – улыбнулся Джонстон. – Тамошний эль был усладой студента: очень крепкий и очень дешевый.

– Я вижу, среди нас есть истинно ученый муж, – улыбнулся в ответ судья. – Колледж Всех Душ, стало быть? Полагаю, очень скоро Лорд Дикая Утка снова будет пьян?[6]6
  Намек на традиционный ритуал под названием «Охота на дикую утку», проводимый в оксфордском Колледже Всех Душ в первый год каждого столетия (в данном случае, соответственно, в 1701 г.). Ритуал включает полночное факельное шествие вокруг колледжа – во главе с избираемым по такому случаю Лордом Дикая Утка – и завершается повальной попойкой.


[Закрыть]

– В стельку, уж как водится.

Пока два оксфордских однокашника вели эту беседу, Мэтью провел собственное исследование, разглядывая Алана Джонстона. Долговязый учитель носил темно-серый костюм в черную полоску, белую рубашку с вырезом на груди и черную треуголку. На голове у него был простой белый парик, а из нагрудного кармашка торчал уголок белого кружевного платка. Из-за пудры на лице, дополненной мазками румян на каждой из острых скул, определить его возраст было затруднительно – по прикидке Мэтью, где-то между сорока и пятьюдесятью. Джонстон был наделен длинным аристократическим носом со слегка расширенными крыльями и высоким лбом мыслителя, а выражение его прищуренных синих глаз было не то чтобы недружелюбным, но несколько отчужденным. На секунду опустив взгляд, Мэтью заметил начищенные до блеска башмаки и белые чулки, а кроме того – бесформенное вздутие в том месте, где должно было находиться его правое колено. Подняв глаза и обнаружив, что учитель смотрит ему прямо в лицо, Мэтью смутился и покраснел.

– Раз уж вы так заинтересовались, молодой человек, – сказал Джонстон, выгибая ниточки бровей, – я поясню: это врожденный дефект.

– Ох… извините. Я только… я не хотел…

– Ничего страшного… – Джонстон легонько похлопал его по плечу. – Наблюдательность – это признак живого ума. Развивайте в себе это качество, но постарайтесь использовать его не столь откровенно.

– Да, сэр, – промямлил Мэтью, готовый провалиться сквозь землю от стыда.

– Мой секретарь слишком глазаст, иногда не по разуму, – в порядке извинения произнес Вудворд. Ранее он также заметил изуродованное колено.

– Уж лучше быть слишком глазастым, чем недостаточно внимательным, – молвил учитель. – Однако в этом городке сейчас крайне желательно, чтобы глаза и разум действовали в унисон. – Он отпил глоток вина из своего кубка, меж тем как Вудворд кивнул в знак согласия с мудрым замечанием. – И раз уж мы заговорили о таких вещах, непосредственно связанных с вашим приездом сюда, позвольте полюбопытствовать: вы уже видели ее?

– Пока что нет, – быстро вмешался Бидвелл. – Я думаю, судья предпочтет изучить все подробности этого дела прежде, чем увидеться с ней.

– Вы сказали «подробности» или «похабности»? – иронически уточнил Джонстон, вызвав этим нервный смех Уинстона и Пейна, но лишь тень улыбки у Бидвелла.

– Скажу вам без обиняков, сэр, как оксфордец оксфордцу, – продолжил учитель, обращаясь к судье. – Не хотел бы я сейчас оказаться в ваших сапогах.

– Окажись вы сейчас в моих сапогах, – быстро ответил Вудворд, радуясь шансу потягаться с ним в остроумии, – вашим законным местом будет не кафедра в школе, а эшафот на площади.

Глаза Джонстона слегка расширились.

– Как это понимать?

– Моими сапогами завладел отпетый висельник, – пояснил Вудворд и, не жалея красок, поведал собравшимся о недавних событиях в трактире Шоукомба.

Судья уже убедился, что такая «почти трагическая» история безотказно действует на публику, как пламя свечи – на мотыльков; и теперь он старательно раздувал это пламя. Мэтью с удивлением обнаружил, что в новом пересказе истории проницательный судья с самого начала догадался о «зловещих планах подлого Шоукомба» и потому решил быть начеку, дабы трактирщик не смог нанести удар ему в спину.

Обновленная версия успешно обретала черты, как глина под пальцами скульптора, когда вновь зазвонил колокольчик, и миссис Неттлз привела к ним еще одного гостя. Этот невысокий, хрупкого вида господин тотчас вызвал в голове Мэтью образ мелкой совы, примостившейся на коньке амбарной крыши. В его лице и впрямь было что-то совиное: бледные поджатые губы, крючковатый нос, большие белесо-голубые глаза, плавающие за круглыми стеклами очков, высокие дуги бровей на нахмуренном лбу. Он был в простом черном костюме, синей рубашке с оборками на манжетах и высоких сапогах. Длинные темные волосы – на висках тронутые сединой – свисали на плечи, а макушку венчала черная треуголка.

– Доктор Бенджамин Шилдс, наш врач, – представил его Бидвелл. – Как дела, Бен?

– Боюсь, порадовать вас нечем, – ответил доктор голосом гораздо более звучным, чем можно было ожидать при его скромных габаритах. – Извините за опоздание. Я только что от Честеров.

– В каком состоянии миссис Честер? – спросил Уинстон.

– В безжизненном. – Доктор снял треуголку и вручил ее миссис Неттлз, которая стояла позади него как темная стена. – Как ни печально, она отошла в мир иной менее часа назад. Все из-за этих болотных миазмов! Они забивают легкие и сгущают кровь. Если дожди не прекратятся в ближайшее время, Роберт, у наших заступов будет работы невпроворот… А, здравствуйте! – Он направился к Вудворду, протягивая руку. – Значит, вы и есть тот самый судья, которого все мы так долго ждали. Слава Богу, наконец-то вы здесь!

– Насколько мне известно от членов Совета в Чарльз-Тауне, – сказал Вудворд после пожатия на удивление холодной и влажной руки доктора, – я уже третий мировой судья, вовлеченный в эту ситуацию. Первый умер от чумы в марте, прежде чем отправился в путь, а второй… Участь судьи Кингсбери оставалась неизвестной вплоть до вчерашнего дня. Знакомьтесь, это мой секретарь, Мэтью Корбетт.

– Очень приятно, молодой человек. – Доктор пожал руку Мэтью, после чего вновь обратился к Вудворду. – Сэр, мне абсолютно все равно, какой вы по счету: третий, тринадцатый или тридцать третий судья! Мы всего лишь хотим покончить с этим делом, и чем скорее, тем лучше. – Он подкрепил это заявление пронзительным взглядом поверх очков, а затем принюхался к доносящимся из кухни кулинарным ароматам. – Чую жареное мясо! Что сегодня на ужин, Роберт?

– «Растерзайки» под перечным соусом, – произнес Бидвелл уже не таким бодрым голосом, как всего пару минут назад.

Его всерьез огорчила смерть Доркас Честер, почтенной пожилой дамы, муж которой, Тимоти, был портным в Фаунт-Ройале. Сейчас весь их миропорядок расползался, как гнилая ткань. Вдобавок ко всему фраза доктора насчет заступов вызвала у Бидвелла тягостное воспоминание о снах Элис Барроу.

– Ужин скоро будет подан, – сообщила миссис Неттлз и удалилась с докторской треуголкой в руках.

Шилдс подошел к камину и начал согревать руки над огнем.

– Очень жаль миссис Честер, – промолвил он, пока никто из присутствующих не успел сменить тему. – Славная была женщина. Судья, вы уже успели осмотреть наш город?

– Пока нет.

– Тогда поторопитесь. При таких темпах вымирания наш Королевский Источник вскоре придется переименовать в Могильный Пустырь…

– Бен! – оборвал его Бидвелл чуть более резко, чем сам того хотел. – Я считаю, что для подобных речей нет никаких оснований. А разве ты считаешь иначе?

– Может быть, оснований и нет. – Шилдс все так же тер свои руки над огнем в стремлении избавить их от холода мертвой плоти Доркас Честер. – Но, к сожалению, в этом есть большая доля правды. Уверен, судья и сам очень скоро все выяснит, но почему бы нам не ускорить процесс выяснения? – Он взглянул на стоявшего рядом учителя. – Алан, ты уже не пьешь?

Не дожидаясь ответа, он взял из руки Джонстона полупустой кубок с вином и глотнул от души. Затем его мрачный взор переместился на Айзека Вудворда.

– Я стал врачом не для того, чтобы хоронить моих пациентов, но с некоторых пор моей лечебнице больше подходит вывеска погребальной конторы. Я говорю о последних двух неделях. Среди почивших был сынишка Ричардсонов, упокой Господь его душу. И вот сейчас Доркас Честер. Кого еще мне предстоит проводить на следующей неделе?

– Это уже никуда не годится! – строго сказал Бидвелл. – Ты должен держать себя в руках.

– Держать себя в руках… – Доктор покачал головой, созерцая вино на донышке кубка. – Роберт, я и так слишком долго держал себя в руках. Я устал держать себя в руках.

– Это погода виновата, – сказал Уинстон. – Но дожди наверняка скоро закончатся, и тогда…

– Дело не только в погоде! – прервал его Шилдс, вызывающе задрав острый подбородок. – Дело в самом духе этого места. Нас поглощает мрак.

Он допил остатки вина.

– В полдень здесь тот же мрак, что и в полночь, – продолжил он, блеснув мокрыми губами. – Распространяются болезни. Болезни духа и болезни тела – они взаимосвязаны, джентльмены. Одно влечет за собой другое. Я видел, как болезнь духа у миссис Честер забрала ее телесное здоровье. Я это видел – и ни черта не мог с этим поделать. Теперь эту заразу подхватил дух Тимоти. Как скоро я буду провожать и его?

– Простите, сэр, – подал голос Гаррик, прежде чем Бидвелл успел дать отповедь доктору. – Когда вы говорили про болезнь в городе… вы имели в виду… – Он запнулся, подыскивая формулировку. – Вы имели в виду, что до нас добралась чума?

– Полегче, Бенджамин, – вполголоса предупредил доктора мистер Джонстон.

– Нет, он говорил не об этом! – сердито вмешался Бидвелл. – Просто он расстроен кончиной миссис Честер, вот и все! Скажи ему, что речь не идет о чуме, Бен.

Доктор выдержал паузу, и Мэтью уже было подумал, что он сейчас объявит о начале эпидемии чумы в Фаунт-Ройале. Но вместо этого Шилдс испустил долгий усталый выдох и произнес:

– Нет, я говорил не о чуме. По крайней мере, не о чуме, вызванной какими-либо физическими причинами.

– Мне кажется, наш дорогой доктор хочет сказать, – обратился Джонстон к Гаррику, – что нынешняя духовная… гм… уязвимость нашего города отражается и на физическом здоровье жителей.

– То есть, по-вашему, болезни насылает на нас эта ведьма? – медленно ворочая языком, уточнил Гаррик.

Бидвелл решил остановить этот поток рассуждений, который мог прорвать дамбу, если бы Гаррик – толковый фермер, но бестолочь во всех вещах, далеких от мотыги и плуга, – начал доносить свое толкование сказанного до ушей местных жителей.

– Давайте смотреть в будущее, а не в прошлое, джентльмены! Элиас, наше спасение уже не за горами, и оно всецело зависит от мирового судьи. Так будем же уповать на Господа и на правосудие, впредь не позволяя себе такие разрушительные речи.

Гаррик взглядом попросил Джонстона перевести сказанное.

– Это он к тому, что не надо тревожиться, – пояснил учитель. – И я с ним согласен. Уже скоро судья избавит нас от этой напасти.

– Я польщен вашим доверием, господа, – сказал Вудворд, наряду с удовольствием ощутив и бремя ответственности. – Надеюсь оправдать ваши ожидания.

– Да уж постарайтесь, – проворчал Шилдс, отставляя в сторону пустой бокал. – Судьба этого поселения отныне в ваших руках.

– Джентльмены! – В дверях появилась миссис Неттлз. – Ужин подан.

Банкетный зал в задней части здания, по соседству с кухней, производил сильное впечатление: стеновые панели из благородного темного дерева, развешанные повсюду гобелены, облицованный камнем камин размерами с зев фургона. Стену над камином украшала голова матерого оленя, а по обеим сторонам разместилась коллекция мушкетов и пистолей. Вудворд и Мэтью, никак не ожидавшие увидеть столь комфортный особняк посреди заболоченной глухомани, в этом зале – который мог бы сделать честь любому английскому замку – и вовсе онемели от изумления. Над огромным прямоугольным столом висела столь же огромная люстра, которую удерживали под потолком толстые корабельные цепи, а пол устилал ковер кроваво-красного цвета. Стол ломился от яств, главным среди которых были уже упомянутые «растерзайки» – жареные цыплята, – еще скворчавшие горячим соком.