Текст книги "Трусливый ястреб"

С позволения Дейзи я сидел справа, на месте командира. Впоследствии, даже став командиром, я почти всегда сидел слева, потому что левая часть приборной доски «Хьюи» была срезана и я прямо у себя под ногами хорошо видел землю.

Мы летели к Долине Счастья в восточном направлении на высоте три тысячи футов. Мне очень нравилось летать высоко. Будь моя воля, я бы взял еще выше. Пилота сложно подстрелить, когда он парит в небесах. Позади сидело восемь ворчунов. Старший механик и пулеметчик располагались по бокам за ними, торча за пулеметами на новых турелях. Примерно в пяти милях от зоны высадки командир звена майор Уильямс приказал шестнадцати машинам снизиться до уровня деревьев для захода на посадку. Как только мы нырнули вниз, дым окутал джунгли. Военная авиация и наши собственные боевые вертолеты проводили тщательную огневую подготовку наступления.

До этого момента машиной управлял Дэйзи. Стоило нам выровняться для полета на малой высоте, Дэйзи сказал мне забирать управление. Я помню, как был польщен тем, что он доверил мне самую сложную часть маршрута.

Полет проходил крайне живо. Набрав скорость на снижении, вся орава вертолетов неслась над деревьями на ста десяти узлах. Я внимательно следил за точками ориентира и держался в одной-двух площадях винта от другой машины. Параллельно с этим я старался нырять между деревьями, используя их для прикрытия. Мне приходилось постоянно следить за вертолетом справа и уворачиваться от него, когда он вилял в сторону, облетая деревья.

Мы были примерно в минуте от посадки, когда боевые вертолеты открыли стрельбу. Некоторые ребята сообщили по связи о попаданиях. По правилам, во время захода на посадку в зоне высадки и при попадании под обстрел управление должно было осуществляться обоими пилотами. Это требовалось для того, чтобы воздушное судно находилось под контролем в случае ранения ведущего пилота. Дэйзи нарушил правило. Через тридцать секунд нам предстояло приземление, идущие впереди машины сообщали о попаданиях, а Дэйзи сидел скрючившись в бронированном кресле.

Мне пришлось нелегко, но за исключением сбитого листа пальмы я отлично справился. Краем глаза я заметил, как Дэйзи задвигался. Я рискнул и быстро глянул на него. Он выдавил слабую улыбку и натянул свой бронежилет на нос. Бронежилеты в роте были настоящим дефицитом. Дэйзи так далеко сполз по креслу, что его задница держалась на передней кромке. Это позволило ему держать голову на таком уровне, чтобы броня закрывала лицо. Он не мог управлять вертолетом в таком положении. Вид командира моего вертолета, спрятавшегося в бронированном жилете, растолкал мой страх.

– Отряд «Пастор», равняйся! – затрещали мои наушники.

Я оттянул ручку управления, ослабил рычаг общего шага и выровнял машину, лихорадочно вглядываясь вперед в попытках рассмотреть хотя бы часть зоны высадки из-за носа «Хьюи». Мой хвостовой винт вращался в нескольких футах от земли. Впереди показались кусты, и я вдавил правую педаль, чтобы отвести винт в сторону. Все вертолеты в строю резко сбрасывали скорость для посадки, задрав носы.

К счастью для нас, огонь в задней части зоны высадки был слабее. Пара пилотов из передних машин уже были ранены. Ворчуны выпрыгнули из машин еще до того, как полозья коснулись земли. Я бросил взгляд на Дэйзи – он продолжал сидеть в укрытии. Я почувствовал ярость. Зона высадки находилась под снайперским огнем. Перед носом вертолета разлеталась земля. Дэйзи не вылез из-под брони, даже когда я взлетел над деревьями на обратном пути. Пока я поднимался выше, сообщения о попаданиях стали приходить реже, а к тому моменту, как мы забрались на тысячу пятьсот футов, полностью пропали.

Когда мы набрали высоту, Дэйзи принял управление как ни в чем не бывало. Мне захотелось врезать себе по башке, чтобы убедиться, что я не сплю.

Я сидел без сил в пропитанной потом форме и пытался понять, как с этим быть. Связаться с Уильямсом и сообщить, что у меня тут ссыкло на борту? Я слегка подался вперед и повернулся, чтобы взглянуть на Дэйзи. Нет, я уставился на него. Через секунду он холодно глянул в ответ. Кому из нас поверят? Он был старше по званию, он был командиром воздушного судна с многолетним опытом. Он каждый день летал с другими парнями, и сейчас он был спокоен как танк. И все же я знал о том, что он вытворил.

Наконец я спросил:

– Что будет, если меня подстрелят, пока ты так отсиживаешься?

– Я разберусь.

Я повернулся, чтобы взглянуть на него, но он не отреагировал.

Еще два вылета в ту же зону я провел с Дэйзи. Каждый раз он проделывал одно и то же – передавал управление мне и корчился за своей броней.

– Как этот подонок вообще стал командиром судна? – я глянул на Фэрриса.

– Слушай, Боб, подонок – резковатое слово. – Фэррис занервничал, когда мы обсуждали прошедший вылет.

– Он поставил под угрозу жизни всех, кто был в машине и в строю. Даже я могу определить труса с первого взгляда. – Фэррис видел, что я завелся.

Возможно, я злился потому, что испугался в полете не меньше Дэйзи.

– Да, но лучше с ним, чем вообще без пилота, – ответил Фэррис.

После долгой беседы с Фэррисом мне стало ясно, что Дэйзи был одной из реалий войны, с которой мне предстояло только смириться. Однако для нового уорента я закончил дискуссию весьма смело.

– Я больше с ним не полечу, – заявил я.

– Ладно, – ответил Фэррис, – не полетишь.

Вот и все. Дэйзи остался безнаказанным.

– А ты что, хотел его на расстрел отправить? – поинтересовался Коннорс, пока мы стояли в очереди на ужин.

– Нет, но ему можно было объявить выговор с занесением в личное дело.

– Послушай, Боб, вся рота знает о том, что он трус. Даже он сам это знает. С ним отправляют новых парней вроде тебя, которым не с чем сравнивать, – ответил Коннорс.

– Лично я больше с ним не полечу.

– Я знаю, – встрял новый голос, – как встряхнуть его, Мэйсон.

Это был Джон Холл. Он стоял позади Коннорса и слышал весь наш разговор.

– Тебе нужно проучить его, – продолжал он.

– Ты о чем?

– Тебе придется убить его, – произнес Холл.

– Хватит прикалываться, – я кинул на него серьезный взгляд. – Я и вправду считаю, что его надо отстранить или отправить в штабную палатку к таким же, как он.

Джон глянул на меня с улыбкой.

– Так, так, – протянул он. – Ты сейчас обвиняешь близнецов в том, – он сделал паузу, огляделся и продолжил шепотом, – что они тоже ссыкуны?

Коннорс заржал. Штабные офицеры Оуэнс и Уайт никогда не участвовали в вылетах, но ходили слухи, что они записывали себе часы боевых налетов, чтобы получить медали.

Холл продолжил:

– Если так, Мэйсон, то шума поднимется много.

– О чем ты?

– Бесшумно устранить всех троих вряд ли получится.

Холл безумно ухмыльнулся и щедро отхлебнул из фляги, наполненной скотчем – его фирменный знак.

Мы торчали в Лиме под моросящим дождем. Экипаж двадцати четырех машин сидел на своих местах, но место Нэйта рядом со мной пустовало: он отправился на прогулку. Сквозь капли дождя деревня выглядела фантастично. Воздух был жарким, застоявшимся, влажным. Дождь не спасал ситуацию. Позади меня старший механик чистил оружие, пулеметчик дремал. Сбоку от нас стоял головной вертолет, к нему подошел полковник, чтобы переговорить с командиром роты Уильямсом. Мы торчали в лагере уже два часа. Ждали.

– Сэр, готов спорить, вы никогда не видели такой сорок пятый калибр, – старший механик сержант ЛаРоу перевесился через спинку кресла, протягивая мне свой пистолет.

– Похож на обычный сорок пятый, – ответил я.

ЛаРоу не был военным командиром экипажа, он был техником-ремонтником, участвующим в некоторых вылетах.

– С виду да, сэр, но это мое личное оружие, а не армейское. Я немного его доработал.

Отлично. Любитель оружия.

– Серьезно?

– Ага. Например, я подпилил шептало, чтобы курок срабатывал даже от касания перышка.

– Зачем?

– Ну, когда слишком сильно давишь на курок, сбивается прицел.

– А-а-а. Супер.

ЛаРоу размахивал пистолетом прямо перед моим лицом, судя по всему, ожидая, что я возьму оружие и похвалю его. Я не реагировал. Внезапно он сел обратно, и я услышал щелчок. Я повернулся к нему и увидел, что он достает магазин из рукоятки.

– Попробуйте, сэр. Говорю вам, курок мягкий. Я спилил много металла.

– Да я верю, ЛаРоу. Верю. Не сомневаюсь, это отличное оружие, да.

– Ну что вы, сэр? Пальните разок холостым.

ЛаРоу пихал мне свое оружие, держа магазин в руках.

– Вот, я разрядил его.

Мне подумалось, что ЛаРоу, наверное, балдел от такой кучи оружия и пуль вокруг. На деле мне следовало быть внимательнее к тому, каким образом он протянул мне пистолет.

Пистолет был заряжен, я держал его аккуратно, хоть и знал, что пули внутри нет. Я вскинул пистолет и стал искать цель. С пистолетами я был на «вы», зато отлично обращался с винтовками. Прицел и мушка дрожали. «Хьюи» стояли в линию, разбиваясь под дождем на фрагменты. Я передвинул прицел с вертолета – автоматическая предосторожность. Спина полковника показалась на мушке. Рядом с ним была куча народу. Поэтому я продолжил целиться, держа пистолет обеими руками и передвигая его в попытке найти чистый и сухой объект. Я остановился на одном из датчиков на приборной панели прямо передо мной. Только я подумал о спуске крючка, как пистолет выстрелил и ударил отдачей мне в руку. Датчик разлетелся вдребезги и исчез. Я одновременно и оглох, и опешил. Из дула пистолета лениво поднималась струйка дыма. Я был готов развернуться и пришить ЛаРоя. К сожалению, теперь оружие точно было разряжено.

Я спокойно вернул ему пистолет. Его лицо было белым.

– Отличный курок, сержант. Точно говорю.

Перед носом моего «Хьюи» собралась небольшая толпа, все изучали выходное отверстие в корпусе вертолета и маленькую лунку в грязи на том месте, где пуля остановилась. Скрестив руки, полковник смотрел, как я вылезаю наружу. В облачке мыслей над его головой было написано «Дегенерат». Уильямс просто сидел в своем кресле позади полковника и сверкал глазами.

А ведь я только-только начал чувствовать, что добился расположения старых вояк. Твою ж дивизию!

Уильямс не произнес ни слова, пока мы не вернулись в роту после вылета. Перед ужином он послал за мной Оуэнса, штабного офицера.

– Майор Уильямс ждет тебя в своей палатке. Хе-хе.

– Это была самая тупая, самая дебильная, самая идиотская выходка, которую я когда-либо видел, – отчеканил Уильямс, так и не сказав, что я придурок.

– Но…

– Такому смышленому, по мнению многих, пилоту, как ты, абсолютно непростительно играться с оружием.

– Но… – я пытался рассказать про ЛаРоу.

– Еще раз выстрелишь в сторону моих вертолетов, я тебе задницу надеру. Усвоил, мистер? – он разошелся, поэтому я решил не спорить.

– Так точно, сэр, – я отсалютовал и удалился.

Чтобы добить меня окончательно, остатки всенаправленного датчика, радионавигационного прибора, повесили в штабной палатке. К одной из распрямленных пружин была прикреплена записка, которая гласила, что данный прибор пал жертвой первого выстрела в дивизии, совершенного внутри вертолета.

Аэродром слева от дивизии был построен французами, и дивизия считала его частью собственности. Мы заняли аэродром и прилегающую территорию, включая участок возле ближайшей речки, ставший местом новой душевой станции. Армейские механики пригнали сюда несколько специальных грузовиков с системами подачи воды и поставили их возле речки. Эти грузовики перекачивали воду через устройства, химически обрабатывающие, фильтрующие и подогревающие ее перед подачей в палатки общего назначения, где лежали деревянные поддоны и торчали душевые лейки. Шесть таких грузовиков и палаток назывались душевой зоной.

Когда я услышал крик о построении в душ, я подумал, мне послышалось. Душ был роскошью, которой пользовались советники в гостевых частях или спецназовских лагерях. Конечно, в Сайгоне, Куинёне, Нха Транге и Плейку люди принимали душ, но разве не только туристы? До недавних пор наше командование считало, что чем грязнее мы становились, тем больше в нас было злости, тем яростней мы выкорчевывали пеньки и всякое такое. В любом случае, мы давно не мылись нормально, поэтому душевое построение вселяло надежду.

Через день после моей пальбы по приборной доске нашу зловонную компанию из двадцати пяти человек погрузили в кузов грузовика и повезли к душевой станции.

Коннорс, как ни странно, проникся ко мне симпатией после случая с пистолетом. Для него проникнуться симпатией означало пуститься в издевки.

– Слушай, Боб, а тот прибор первым на тебя прыгнул, или ты вышел на него из засады?

Я сидел на полу, прислонившись к стене кузова. Коннорс и Банджо ютились на забитой скамейке рядом со мной. Реслер сидел рядом. Он заржал над вопросом Коннорса.

– Да, Боб, – произнес мой вроде как друг Гэри, – прибор вел себя агрессивно? Может, тебе стрелкой пригрозил?

– Ладно, Гэри, – Коннорс внезапно переметнулся на мою сторону. – Все мы ошибаемся.

Я улыбнулся его великодушию.

– К чему я это, – тепло продолжал он. – Ах да, откуда Мэйсон мог знать, что прибор так вероломно бросится на него!

Грузовик остановился. Мы выпрыгнули из кузова с полотенцами и свежей формой и побежали к душевым палаткам.

Это было шикарно. В палатке стоял пар от горячей воды. Я проторчал внутри как можно дольше, смывая глубоко въевшуюся грязь и восстанавливая душевные силы.

– Надо построить такую же душевую в лагере! – сказал Марстон.

– А получится? – спросил я.

– Конечно. Нам просто нужно понять, откуда брать воду, – объяснил Марстон. – И как мне кажется, единственный способ – вырыть колодец вручную. Мы живем на возвышенности, поэтому копать придется глубоко, может даже на сотню футов.

В тот момент я подумал, что это невозможно, но через несколько месяцев мы его выкопали.

После душа мы бродили возле палаток, обсыхая под солнцем и одеваясь. Я ненадолго уселся на солнышке голышом. Горячая вода расслабила мышцы. Солнце наполняло энергией мое тело. Я был полностью расслаблен и лениво наблюдал за двумя парнями из другой роты, которые шли мимо душевой палатки в сотне футов от меня, как вдруг они исчезли за разлетевшейся от взрыва землей.

Вскочив, я машинально огляделся по сторонам. Кто? Как? Нас атакуют? Мое горло сжал страх.

Но это были не вьетконговцы. И не минометное попадание. Ничего подобного. Просто два чистых, отмывшихся солдата сделали свое последнее открытие: мины не умирают. По крайней мере, в течение одиннадцати лет уж точно. Французы успели плотно заминировать аэродром перед тем, как их выкинули из Ан Кхе в 1954-м.

Душевую зону закрыли на несколько дней, пока ребята из подрывного отряда выжигали сорняки с травой огнеметами и зачищали участок при помощи миноискателей. Когда все мины были найдены и взорваны, душевую станцию снова открыли.

Вылеты в Долину Счастья стали рутинным делом. Легче от этого не стало никому, разве что нескольким американцам, погибшим в первые две недели. Или, по некоторым данным, трем сотням вьетконговцев. Им стало гораздо легче. Для нас, оставшихся в живых, результатом ежедневной мясорубки были усталость и раздражительность.

Вендалл утверждал, что вьетконговцы из кожи вон лезли, чтобы разузнать про действия Кавалерии. Наверное, он был прав. Создавалось ощущение, что у них все под контролем. Мы хотели, чтобы они сражались в открытую, но у них были другие планы – это очень расстраивало Первый отряд.

Демонстрируя свою власть в долине, вьетконговцы не только угадывали очередную зону высадки, но и дожидались, пока мы не окажемся в самой середине процесса эвакуации пехоты, чтобы открыть стрельбу. Не говоря уже о снайперах, прячущихся в каждой тени.

Я вовсю практиковался и отлично освоил как полеты на малой высоте, так и строевое движение. Проделывая одно и то же раз за разом, я научился сохранять дееспособность, даже когда мне хотелось наложить в штаны от страха. Я стал мастером, отморозком или тупицей. Я усвоил, что человек может привыкнуть к работе и оставаться сосредоточенным на ней, не обращая внимания на вопиющие детали.

Несмотря на то что я летал с несколькими разными пилотами во время обучения на командира экипажа, большую часть времени я летал с Лизом. Он научил меня многим вещам, которые не раз спасали мою жизнь.

Мы летели в Долину Счастья, чтобы эвакуировать часть пехоты, которую высадили там днем ранее. Мы слышали, что идущие впереди машины доложили о попаданиях, хотя зона, в которую мы летели, считалась безопасной. Лиз предостерег пулеметчиков.

– Скажи, если увидишь цель, – приказал он мне.

К этому времени я научился управлять легко и на автомате.

Наш отряд из шестнадцати вертолетов шел последним, поэтому все пехотинцы высыпали из-за деревьев и рассредоточились по машинам, группами по восемь человек. Предельная загрузка на сегодня. (Грузоподъемность машин зависела от плотности воздуха, которая, в свою очередь, зависела от температуры, влажности и высоты. Чем выше или жарче, тем меньше плотность воздуха и тем меньше загрузка. Грузоподъемность рассчитывалась ежедневно.) И тут началась полная ерунда. Когда все взяли по восемь ворчунов на борт, снаружи осталось четыре солдата, которые метались между вертолетами. Лиз увидел это и без раздумий окликнул их, приказывая бежать к нам. Окончательно запутавшись, солдаты начали подбегать к другим вертолетам, откуда их гнали к нашей машине. Все нервничали. Четыре ворчуна не хотели оставаться на земле. Ричер выпрыгнул из грузового отсека и замахал рукой. В конце концов, они увидели его и ринулись к нам. Я не мог понять, на что рассчитывает Лиз. У нас уже было восемь пехотинцев на борту. Однажды я летал в похожих условиях, и мы чуть было не снесли все деревья. С двенадцатью нам не взлететь. Точность, удача, опыт – ничто из этого не поможет нам оторваться от земли с двенадцатью ворчунами на борту.

Едва они втиснулись, как Лиз врубил тягу. Я физически ощущал давление воздуха под винтами, которые с трудом и медленно поднимали перегруженную машину вверх. Затем Лиз сообщил Уильямсу, что все в порядке. Он оставался в парении, пока весь отряд взлетал. Я взглянул на датчик тяги. Судя по всему, он сломался. Он показывал, что мы используем сто пять процентов доступной тяги. Когда отряд поднялся над вершинами деревьев, я услышал пальбу по джунглям, затем было несколько сообщений о попаданиях, в конце концов мы остались одни. Лиз мягко наклонил нос перегруженного «Хьюи», чтобы ускориться во время полета над землей и набрать высоту. Он продолжал держаться над самой травой, хотя впереди уже маячили деревья. Приборы показывали, что он шел на максимальной тяге, а у нас уже заканчивалось пространство для взлета. Внезапно каким-то образом он врубил запредельную тягу, и машина взвыла и прыгнула вверх. Я почувствовал рывок, когда полозья зацепились за кроны деревьев. Отряд взял левее во время взлета, но Лиз повернул направо. Я вглядывался в просветы и кусты под нами, высматривая дульные вспышки или дым, но ничего не увидел. Машина набирала высоту гораздо медленнее обычного. У нас ушла уйма времени на то, чтобы взлететь на безопасное расстояние, но мы выбрались из зоны.

– Откуда ты знал, что эта машина способна на такое? – спросил я.

– Все просто. Это машина Ричера, – ответил Лиз.

– Не понимаю.

– Это единственная машина во всей роте, которая может вытянуть такой вес. Я прав, Ричер?

– Так точно, сэр, и даже больше, – голос Ричера затрещал в наушниках.

Ричер определенным образом отрегулировал турбину, внеся пару ювелирных и запрещенных изменений. Прежде я никогда не летал на ней – Лиз придерживал ее для себя, я был шокирован. В одном из армейских обучающих фильмов говорилось о том, что такие изменения не работают, но они работали. Машина потрудилась на славу еще два месяца и спасла много жизней, пока я не уничтожил ее.

Хоть машина и была мощнее обычного, нужно было обладать большим опытом, чтобы понимать пределы возможностей и уметь выжимать из нее все до последнего. Лиз отлично знал это – это было частью его арсенала трюков по выживанию. Именно Лиз объяснил мне, что наша закрепленная строевая позиция на деле была закреплена только относительно горизонтального передвижения. Вертолет можно было, как он показывал много раз, поднимать и опускать на любую высоту, сохраняя при этом общее построение и держась в линии. Он резко проделывал этот трюк, когда весь строй попадал под обстрел. Во время захода на посадку в опасную зону высадки он начинал болтать хвостом взад-вперед, ныряя между деревьями. Лиз полагал, что любые перемещения цели значительно усложняют задачу вражеским стрелкам и сбивают их с толку. Я перенял этот стиль управления. Меня мало волновало, помогает он или нет; я в него верил. Он позволял действовать даже в самых безнадежных ситуациях.

Мы присоединились к нашему отряду после длительного набора высоты с двенадцатью ворчунами. В нескольких милях впереди ведущий отряд батальона наткнулся на пулеметный огонь возле перевала на высоте три тысячи футов. Пятидесятый калибр. Мы впервые встретились со столь крупным калибром. Наш отряд ушел в сторону, чтобы избежать обстрела. В канале связи началась суматоха, сквозь шум и гам мы вслушивались в сообщения о происходящем.

– Как бейсбольные мячи!

Это была реакция на трассеры пятидесятого калибра.

– Боже, Желтый-два падает!

– Желтый отряд, разбить строй!

Они рассредоточились.

Я видел эти трассеры, лениво поднимающиеся вверх в пяти милях от нас. Между каждым трассером шло еще по четыре пули. Пулемет пятидесятого калибра плюется пулями диаметром в полдюйма и длиной в один дюйм; когда берешь его пулю в руку, сразу чувствуешь, на что он способен. Когда пулю выпускают из пулемета со скоростью три тысячи футов в секунду, она обретает невероятную пробивную способность и летит очень далеко.

Батальон разлетелся по сторонам от засады, оставив позади боевые вертолеты, которые начали атаковать вьетконговцев. Я слышал, как полковник вызывает поддержку артиллерии. Пять машин подбили прямо в небе, два пилота погибли, всем остальным удалось спастись. Один из боевых вертолетов получил шестьдесят шесть попаданий, но остался в воздухе, и, если бы пилот выжил, он мог бы похвастаться рекордом. Второй пилот вернулся в зону «Гольф» на решете.

Наш отряд прибыл в лагерь, высадил ворчунов, которые проторчали в джунглях два дня, и забрал партию свежих. Мы доставили их в Лиму и провели остаток дня, перевозя новых солдат и оборудование к этому биваку. К позднему полудню записали себе в актив восемь часов летного времени. Я был измотан и хотел поскорее вернуться в лагерь. В такие дни дом был там, где давали горячую еду.

Но не тут-то было. Кто-то из командования решил, что мы останемся в Лиме вместе с ворчунами.

С нами проворачивали такое уже второй раз. Как и в прошлый, никто не потрудился нас предупредить. У нас не было ни спальных принадлежностей, ни достаточного запаса сухпайков.

Половина батальона, тридцать два вертолета, приземлились в Лиме. Мы привезли партию ворчунов, которые тут же присоединились к своим товарищам. Они выставили оцепление вокруг этой вьетнамской территории, внезапно ставшей очень ценной. Тридцать два вертолета вместе с их экипажами расположились в самом центре вьетконговских владений в ожидании минометных обстрелов. Зачем мы так поступили? Зачем остановились здесь, в семи минутах от безопасной зоны «Гольф»?

– Смотри, Боб, если бы нам пришлось лететь сюда завтра ранним утром, а нам по-любому пришлось бы, то что бы мы делали в случае тумана над перевалом? – ответил Фэррис.

Он стоял рядом со своим грузовым отсеком и копался в контейнере с сухпайками, выискивая что-нибудь съедобное.

– Долетели бы до перевала и покружили бы над ним, – заявил я.

– Ну, это все на авось.

Квадратный подбородок Фэрриса задумчиво задвигался.

– Если погода не слишком плохая, мы могли бы так поступить. В противном случае нам пришлось бы ждать, пока туман не рассеется, – он на секунду остановился, нахмурил брови и сдвинул свой седеющий ежик вперед. – От задержки вылета могут погибнуть люди.

Он замолчал, обнаружив коробку сухпайков, из которой не успели вытащить пакетик кофе. Он улыбнулся, как будто встретил старого друга. Нам вечно не хватало кофе, потому что мы воровали его из коробок всякий раз, когда торчали в полевых лагерях. Он взглянул на меня.

– Теперь понимаешь?

– Понимаю. – Я потряс головой, когда Фэррис предложил мне банку печенья. – Но я не понимаю, почему нельзя все спланировать заранее. Почему такие ночевки всегда становятся сюрпризом?

Фэррис слушал меня, работая консервным ножом Р-38, который шел в каждом комплекте еды, над банкой с печеньем. Поддел оливково-серую крышку и добрался до трех больших кружков кулинарного жира, которые снова предложил мне. Я отмахнулся.

– Слушай, – ответил он. – С планированием все гораздо сложнее.

Он вытряхнул печенье из банки обратно в контейнер и выдул из нее все крошки. Затем нагнулся и прочертил банкой по земле, зачерпнув немного песка. Наполнив банку до середины, он постучал ею об пол грузового отсека, чтобы выровнять песок.

– Иногда мы знаем о том, где будем ночевать, иногда нет.

Он снова нагнулся к земле и нырнул под брюхо «Хьюи» с банкой песка в руке. Несколько секунд я наблюдал лишь его ноги, пока он подносил банку под клапан слива топлива. Пропитав песок керосином, он вылез обратно, держа перед собой заправленную горелку.

– Если мы точно знаем перед вылетом, что будем ночевать в таких условиях, мы предупреждаем, – он поставил горелку на землю. – Если нам ничего не известно, мы молчим.

Он залез в коробку сухпайков и отыскал еще одну банку.

– Это, – он обвел карими глазами всю суматоху вокруг, будто видел ее впервые. – Это пример того, когда мы не смогли спланировать все заранее.

– Но ведь мы можем попасть здесь под минометный обстрел и потерять большую часть машин? – Я не унимался и был намерен получить аргументированный ответ.

Он пробил несколько треугольных дырок под верхней кромкой своей горелки. Так пламя сможет гореть, если поставить сверху банку с водой. Рассудив, что все готово, он поставил горелку и банку с водой в десяти футах от «Хьюи» и зажег огонь. Темно-оранжевое пламя вырвалось из-под банки, горелка начала коптить. Он поднял голову, сидя на корточках рядом со своим творением, и сказал:

– Да…

Схватив банку с водой за отогнутую назад крышку, он аккуратно водрузил ее на горелку, поставив ее чуть сбоку, чтобы пламя облизывало один бок банки. Небольшие пузырьки моментально образовались с той стороны, где плясал огонь.

– Есть хоть малейший смысл в том, что мы здесь вот так торчим? – спросил я. – Если мы потеряем наши машины, мы вернемся на недели или даже на месяцы назад. Раз уж речь зашла о времени, то небольшое утреннее опоздание выглядит менее рискованным.

Вода закипела. Он снял банку с пламени, используя небольшой кусок картона, чтобы защитить пальцы от горячей крышки. Аккуратно поставил банку на землю, надорвал верхний уголок фольгового пакетика с быстрорастворимым кофе и высыпал гранулы в воду. Коричневые гранулы растворились, и до моих ноздрей долетел характерный аромат.

– Ты прав, – сказал он.

– Так почему мы здесь? – повторил я в замешательстве.

Фэррис всыпал в напиток сахар и сливки и поднялся на ноги, держа чашку дымящегося кофе в руках. Он сделал осторожный глоток и резко фыркнул.

– Я не знаю, – улыбнулся он.

Заметив удивленное выражение моего лица, он протянул мне кофе и добавил:

– На, глотни.

Солнце садилось за перевалом. Оставив Фэрриса с его кофе, я пошел искать Реслера.

Я остановился позади своего вертолета, где Лиз был занят ужином. Наш контейнер с сухпайками был практически пуст, за исключением нескольких одиноких банок с омлетом, упаковок со столовыми приборами, двух или трех мини-пачек сигарет и около пятнадцати консервных ножей Р-38. Ни одного полноценного ужина. Лиз сидел на корточках рядом с «Хьюи», обсуждая Вторую мировую со своим товарищем, бывшим пилотом люфтваффе, Готлером. Я сказал ему, что подойду позже, и ушел.

У Гэри был гораздо более широкий выбор еды – половина контейнера с нераспечатанными пайками, поэтому я отужинал с ним.

– Так, посмотрим. У нас есть говядина с лапшой, говяжье рагу, спагетти с фрикадельками, куриное мясо или омлет, – перечислил Гэри, стоя в грузовом отсеке и копаясь в коробке.

– Куриное мясо, – выбрал я.

– Понял.

Мы ели и наблюдали, как последние лучи света скрываются за перевалом. Комары начали просыпаться, поэтому мы с Гэри опустили рукава. В долине было жарко и душно, собирался дождь.

Мы говорили о войне. Я рассказал о том, как Лиз вывез нас из зоны высадки с двенадцатью ворчунами на борту. Он рассказал мне, как получил очередь по фонарю кабины.

– Лечу я такой, и тут вдруг в плексигласе напротив моего лица вырастает дыра, за долю секунды, – он показал на свою ладонь, держа ее перед собой на манер лобового стекла. – Ни звука, просто из ниоткуда. Я уже было подумал, что это последняя вещь, которую я вижу в своей жизни. Я ощущал себя полным кретином, но попросил Нэйта посмотреть, нет ли у меня крови на лице или голове. Когда он сказал нет, я понял, что меня не убили. И теперь я точно знаю: если попадут в голову, я даже не замечу. Все очень быстро.

Лицо Нэйта выплыло из темноты – он зажег свою трубку. Нэйт уже давно подошел к нам. Он присел на корточки и громко запыхтел. Трубка приятно пахла. Я в очередной раз мысленно отметил, что пора бросать сигареты и переходить на трубку. Сам того не замечая, я выкуривал по три-четыре пачки в день.

Чаша трубки шипела. Треугольное лицо Нэйта с острыми чертами и маленьким серьезным ртом подсвечивалось, когда он затягивался. Когда трубка гасла, лицо исчезало, и в лунном свете, пробивавшемся сквозь облака, виднелись лишь очертания головного убора и плеч.

Он продолжал молча пыхтеть. Его присутствие успокаивало меня и Гэри, обширный опыт в качестве пилота вертолета заставлял нас трепетать. Он воевал в составе старой 11-й воздушно-десантной дивизии и успел пережить падение вертолета.

– Гэри рассказал тебе про очередь, которую мы сегодня схватили? – наконец произнес он.

– Да, вам повезло, – сказал я.

– Это точно. Говорят, дальше будет только хуже.

Снова «говорят».

– Откуда такие сведения? – поинтересовался я.

– Вендалл вычитал в книге «Улица без радости».

Опять долбаный Вендалл.

– Парень, который написал ее, знает, как вьетконговцы действовали против французов. Он говорит, что Кавалерия получит свое, когда мы продвинемся дальше на север.

Он снова затянулся, но огонек исчез под верхней корочкой табака, и в темноте послышалось только шипение.

– И как же мы получим свое? – спросил Гэри.

Я слышал, как он сминает мусор, оставшийся после ужина. Он разломал всю пластиковую посуду.