Текст книги "Скрытая жизнь Древнего Рима. Рабы и гладиаторы, преступники и проститутки, плебеи и легионеры… Жители Вечного города, о которых забыла история"

Демография

До нас не дошли точные сведения о количестве населения греко-римской цивилизации, как и вообще античного общества, которые позволили бы определить процентное соотношение различных демографических групп империи; даже об общем количестве населения приходится лишь догадываться – предположительно оно насчитывало порядка 50–60 млн человек. К тому же данные менялись в зависимости от географии и времени. Тем не менее, предполагая определенную аналогию с количеством основных групп населения доиндустриальных обществ Европы и Средиземноморья, я получаю примерное представление о количестве бедняков в Римской империи. Основываясь на исследованиях раннего периода современной Европы, где существуют документы, позволяющие обоснованно оценить размеры различных экономических групп в обществе, я предполагаю, что примерно 65 % населения, включая сюда рабов и свободнорожденных, жили в постоянном опасении, что их жалкое существование будет прервано вследствие различных природных катастроф, чумы, голода или других напастей.

Возвращаясь непосредственно к беднякам, отмечу, что их социально-экономическое положение было неравноправным и зависимым, что определяло их мировоззрение. За этим общим определением скрывается важная повседневная реальность Древнего мира. Условия жизни бедных варьировались в зависимости от мест их проживания. Для более тщательного анализа необходимо знать жизнь неимущих слоев в Англии со свойственными этой стране традициями и природными особенностями, или в Египте, с его совершенно иными условиями жизни и культурой. Бедняки, жившие в стране с тяжелым климатом и постоянно подвергавшиеся то наводнениям, то засухе, наверняка иначе относились к своей судьбе, чем население стран в этом отношении более благополучных. Я не приуменьшаю различие их опыта, но хочу подчеркнуть то общее, что было характерно для их жизни, в результате чего у них сформировалось одинаковое отношение к ее ценностям. Ибо и те и другие на личном опыте знали о существовании в постоянной нужде. С одной стороны, они оказывались беспомощными перед катаклизмами природы, с другой – подвергались угнетению общественной системой. Для бедняков Римской империи жизнь, полная превратностей, была нестабильной. Их преследовала неуверенность в завтрашнем дне, социально-экономическое положение каждого из них зависело от сборщика налогов, государственного чиновника, хозяина, заимодавца или просто от отсутствия необходимых вещей; они были полностью лишены свободы действий. В то же время невозможность изменить свой статус в обществе порождала константу их мышления. В басне «Змеиный хвост и змеиная голова» показана понимаемая ими целесообразность подчинения естественному лидерству элиты: «Однажды змеиный хвост не захотел больше покорно следовать за головой змеи. „Хочу и я по очереди быть первым!“ – сказал хвост. [Хвост пополз вперед и потащил за собой тело, но, не видя дороги, упал вниз с края обрыва и сильно поранился.] …Став жертвой своей самонадеянности, он в смущении стал умолять голову: “Не откажи, спаси нас, госпожа наша!.. Вернись, прошу, на прежнее твое место, а я тебе охотно подчинюсь, чтобы вновь не пришлось тебе из-за меня плохо“» (Бабрий. Басни, 134).

В пословицах отражается взгляд на мир как на нечто стабильное, а не (как часто в литературе элиты) упадническое. Беднякам казалось, что существовал определенный нерушимый порядок и их социальные перспективы неизменны; и они всегда будут неимущими. Понятия «есть» и «следовало бы быть» в их представлении оказывались тождественны. Такое восприятие действительности порождало узкое, консервативное мышление. Люди могли принимать какие-то решения, но в пределах своих весьма ограниченных возможностей. Поэтому в народе на протяжении многих поколений не формировались представления о каком-либо развитии общества. Жизнь оставалась неизменной, а менялись только участвовавшие в ней. Само это постоянство показывало, скольких возможностей была лишена масса людей; пословицы отражали народную мудрость по поводу трудностей жизни и тщетности сопротивления. «Доминирующей темой являются непрочность человеческой жизни и ее гибель», – отмечала Тереза Морган. Бедным приходилось жить в условиях изменчивости природных условий и неизменности собственного социального положения. Ни то ни другое не позволяло им вырваться из западни, приводя к мысли о невозможности выжить в этих условиях.

Борьба за выживание

Взгляды бедняков на их тяжелую жизнь опирались на систему знаний и представлений, порожденных жизненным опытом предыдущих поколений и определявших все их действия. Главное – это способность противостоять постоянной угрозе лишиться того немногого, что позволяло им выжить. Вездесущие и постоянные трудности и препятствия вынуждали человека проявлять ум и изворотливость, чтобы хотя бы уцелеть в какой-то слишком опасной ситуации, а по большому счету продолжить свое существование в обществе. Бедняки не имели времени на размышления; для них важно было не думать, а действовать. Их мудрость сводилась к пониманию того, что нужно делать, а чего делать нельзя; абстрактные суждения о специфике взаимоотношений встречаются в источниках крайне редко. Это не значит, что неимущим не был свойствен творческий подход к жизни, просто ограничивался потребностью каждый день решать насущные проблемы, защититься от подобных себе и от окружающего мира. В борьбе за выживание бедняки отличались практичностью и смекалкой.

В результате у каждого из них не было желания разобраться в себе и понять, какую тактику поведения лучше избрать. Для бедняка девиз «познай себя» представлялся призывом не к абстрактным размышлениям, а к необходимости принять какое-то конкретное решение, например, что предпочесть в данной ситуации – дружбу или личную выгоду. Философия ориентируется на рассуждения об идеалах; а ум неимущего бедняка настроен на решение практических задач, поэтому народная этика, выраженная в баснях и поговорках, значительно отличается от идеалов «высокой» философии. В представлении бедняков мудрость – это житейский опыт, который в сочетании с находчивостью и хитростью позволяет человеку выжить во враждебном ему мире, а не совокупность высших знаний, применимых для решения социальных проблем и прочих абстрактных понятий. Трудно, если вообще возможно, найти хотя бы одну из основных концепций философских школ элиты, которая нашла бы отклик в умах бедняков. Народная этика не утруждает себя изучением категории eudaimonia («счастье»); ей чуждо представление о добре как о главном смысле человеческой жизни, т. е. о добродетели как таковой; идеалы стоиков apatheia («апатия») и ataraxia («отстраненность») ставят ее в тупик; навязчивая идея киников о том, как хорошо быть бедным, совершенно не понятна человеку, находящемуся в неизбывной бедности; конфликты между роком и свободной волей ему неизвестны, ибо в его жизни они сосуществует без противоречий; сама идея отрицания норм общественной жизни эпикурейцами и циниками является недоступной для бедняка роскошью. Однако «высокая» философия и представления неимущих имеют много общих моментов и «героев»; в народном творчестве чаще всего используются изречения Семерых мудрецов, Эзопа и Сократа, на которые приходится более половины цитат из всех знаменитых авторов. Как именно и насколько они взаимодействуют и влияют друг на друга, это уже другой вопрос, на который трудно ответить. Скорее всего, высокая философия основывалась на народной мудрости, и вряд ли какие-либо идеи проникали из философии в представления уличного бедняка. У нас нет подтверждений, что такое «проникновение» имело место, и, действительно, очень трудно понять, как это могло произойти, тогда обратный процесс представить гораздо легче.

Базовые ценности бедняков, которыми они руководствовались в практической жизни, не просты. Их, выработанных в процессе борьбы за выживание, условно можно разделить на две категории. Первая – это важность хороших, дружеских отношений со своими собратьями, что позволяло надеяться на их помощь в тяжелой ситуации. Отсюда следовало, что прежде всего необходимо было заботиться о нуждах основной ячейки общества, т. е. семьи, и порой даже в ущерб дружбе. Эти представления основывались на понимании пользы взаимодействия. Обязанность оказывать взаимную помощь в вертикальных отношениях (в основном патрона с клиентом) либо в горизонтальных была своего рода «социальной страховкой» в случае каких-либо осложнений. На этом макроуровне одни семьи устанавливали и укрепляли отношения с другими, чтобы было на кого рассчитывать в трудную минуту. В этом смысле положительными качествами считались преданность друг другу, смелость, способность отразить удары врагов, гостеприимство, справедливость, честность и правдивость, готовность прийти на помощь и щедрость по отношению к бедным; об этом часто говорится в баснях, где зачастую разбираются сложные ситуации.

На микроуровне члены семьи воспринимали родство как основу для сложной системы взаимных обязательств, характерной для социальной среды и подразумевающей, что каждый ее член придет на помощь, не ожидая за это какого-то вознаграждения. Интересно, что неимущие практически не уделяли внимания атмосфере внутри семьи. Судя по басням и пословицам, отношения между мужем и женой, возникавшие в доме экономические проблемы, а также противостояние отцов и детей не являлись для них крайне важными. Очевидно, эти отношения настолько четко регулировались их представлениями о жизни, что в словесном фольклоре вообще не упоминаются подобные конфликты. Что, к сожалению, лишает нас возможности узнать эту сторону жизни бедняков.

Вторая категория ценностей отразилась в тактике борьбы. Жизнь бедняка в основном состояла из всяческих тревог и неприятностей. Отсюда борьба становилась непременным условием существования. В баснях постоянно говорится о различных опасностях и конфликтных ситуациях. Интересно, что это практически не привлекло внимания более поздних писателей, как можно было бы ожидать, учитывая, что все предыдущие исследования жизни бедных, особенно крестьян, подчеркивали конкурентный характер их повседневной жизни. В то время как семьи стремились усилить свои шансы на выживание, им приходилось сталкиваться с антисоциальными поступками отдельных людей. Народная литература учит справляться с такими пороками, как высокомерие, лесть, ненадежность, упрямство, несдержанность, трусость (предмет множества поговорок), обман, клевета, зависть, хвастовство и т. п.

Характерно, что даже среди бедных шла борьба за честь и достоинство, статус и материальные преимущества, в процессе которой проявлялись такие пороки, как гордость, завистливость и мстительность. Во множестве басен говорится о явлениях, противоречащих нормам человеческого общежития. Так, в басне «Петухи и куропатки» петухи враждуют друг с другом и одновременно – с куропатками: «Некий человек, который держал петухов, увидел продававшуюся одомашненную куропатку и, купив ее, поместил в курятник вместе с петухами. Однако, когда другие птицы начали клевать и преследовать куропатку, она очень расстроилась, решив, что ее презирают за то, что она отличается от петухов. Но вскоре она заметила, что петухи тоже дерутся друг с другом до крови. Тогда она сказала себе: „Больше не буду расстраиваться, когда они клюют меня, потому что я вижу, что они тоже не щадят друг друга“» (Аугсбургский сборник).

О вреде зависти рассказывается в басне «Собака и ее тень»:

«Собака стащила на кухне кусок мяса. Она побежала с ним на берег реки. Увидев, что в воде тень этого куска стала очень большой, она выпустила его из пасти и нырнула за тенью. Но не поймала ни тень от мяса, ни само мясо. И вот, голодная, она вернулась по тому броду, по какому пришла» (Бабрий. Басни, 79).

То же и в пословице «Не давай другому свой серп, чтобы он жал им свою пшеницу» (Публий Сир. Изречения, 593). Такой же вред причиняют людям хвастовство и зависть, тоже часто упоминающиеся в баснях. И в еще одной басне – «Рыбак, взбаламутивший воду» – человек прямо наносит ущерб другим ради своей выгоды.

«Рыбак ловил в реке рыбу. Он растянул сеть, перегородив реку от одного берега до другого, потом обвязал веревкой камень и начал колотить им по воде, чтобы загнать рыбу в свои сети. Один из живших рядом с рекой людей увидел его за этим занятием и стал бранить за то, что тот замутил воду, из-за чего жители не смогут пить чистую воду. Но рыбак ответил: „Но если я не буду колотить по воде, мне придется умереть от голода“» (Аугсбургский сборник).

Однако этим потенциальным, а зачастую и фактически вредным для окружающих поступкам не позволялось одерживать верх над основополагающим духом взаимопомощи. В баснях приводится множество примеров о выгодности помощи друг другу. Вот несколько примеров. Басня «Лошадь и осел» объясняет, как важно делить между собой ношу: «У одного хозяина была лошадь. Но он, ее жалея, всю ношу валил на старого осла. И вот осел как-то, вконец измучась, к лошади пришел с просьбой: „Возьми, прошу, хотя бы часть моей клади – и ты меня спасешь; а если нет – смерть мне“. А лошадь: „Прочь! Не путайся в ногах, наглый!“ Совсем лишаясь сил, поплелся прочь ослик. И скоро, как и предрекал, упал мертвым. Тогда хозяин сам остановил лошадь, снял со спины у мертвого осла вьюки, содрал с него, чтоб не пропала зря, шкуру и нагрузил на лошадь эту всю тяжесть. Сказала лошадь: „Ах, была я впрямь глупой! Я малой части не хотела взять груза, и вот теперь должна нести я все сразу“» (Бабрий. Басни, 7).

Басня «Лиса, несущая огонь» учит необходимости держать себя в руках: «Один человек решил по-новому отомстить лисе, которая опустошала его виноградник и сад. Он привязал к лисьему хвосту пучок пакли и поджег ее, а потом отпустил лису. Но Бог видел это сверху и направил лису прямо на поле человеку, который причинил животному боль. И лисица зажгла все вокруг себя. Был сезон сборки урожая; густые колосья обещали богатый урожай. Человек погнался за лисой, обозленный тем, что его тяжелый труд пропал даром. Но ни одно его зерно так и не попало в молотилку» (Бабрий. Басни, 11).

Басня «Разделяй и властвуй» также учит бедных держаться вместе: «Три быка всегда паслись вместе. Лев, подстерегавший момент напасть на них, понял, что не сможет поймать всех сразу. Посеяв между ними раздор коварными намеками и прямой ложью, он превратил их во врагов. Разделив быков, лев легко расправился с ними поодиночке» (Бабрий. Басни, 44).

Басня «Нет смысла молиться за разбойника» показывает, что из-за своих злых деяний ты не получишь помощи, когда она будет тебе нужна: «Больной ворон сказал своей плачущей матери: „Не плачь, мама, лучше помолись богам, чтобы они избавили меня от смертельной болезни и страданий“. – „Дитя мое, – отвечала ему мать, – какой Бог захочет тебя спасти? Ибо есть ли Бог, чей алтарь ты не обокрал?“» (Бабрий. Басни, 78).

В обществе действовали средства, принуждавшие к добру (дурная молва, насмешки, упреки, осуждение и, наконец, остракизм) и помогавшие обходиться без помощи стражей порядка, к которым бедные старались не обращаться. Правда, средства эти были несовершенны, зачастую применялись несправедливо (на наш сегодняшний взгляд) и без просьбы – общественное мнение (opinio communis) навязывалось одной социальной группой другой и не предоставляло ей возможности возразить. Отрицательное действие таких средств убеждения проявлялось в семейных ссорах, в общем убеждении допустимости самовозвеличивания (разумеется, до определенных пределов) и в подобных эгоистических представлениях. Поэтому бедняки не очень доверяли окружающим, даже друзьям, придерживаясь пословицы: «Относись к своему другу так, как если бы он мог стать тебе врагом» (Публий Сир. Сентенции, 401).

Одно свойство бедняков, на которое постоянно обращали внимание люди из других слоев общества, – это отношение к работе. Во всей древней литературе встречаются обвинения бедных в лени. Однако, если пренебречь устойчивым предрассудком элиты, оказывается, что, наоборот, бедные считали усердную работу положительным качеством. Подтверждающих это утверждение басен огромное количество, вот только несколько примеров: «Муравей и муха», «Старый бык и бычок», «Откуда жаворонок знает, когда ему улетать» и «Когда лентяй пошел к муравью». Но при всем своем трудолюбии бедные вовсе не собирались работать до последнего вздоха: из-за их отношения к жизни это было лишено смысла. Бедные отлично понимали, что вряд ли когда-нибудь смогут выбиться из нищеты. Перед ними стояла цель: не нажить состояние, а просто выжить. Ведь тяжелая жизнь учила их, что риски, необходимые для того, чтобы «выбиться наверх», не будут оправданы, что стремление к лучшей доле благодаря изменению технологий или социального устройства вернется к ним бумерангом и уничтожит их. Поэтому они были крайне осмотрительны, осторожны и консервативны. Нежелание риска хорошо показано в басне «Рыбак и рыбка»:

 
Один рыбак, на берегу морском живший
И промышлявший удочкой своей тонкой,
На конский волос как-то раз поймал рыбку
И на сковороде ее хотел зажарить.
Взмолилась рыбка, на его крючке корчась:
«Ведь я мала, какая от меня прибыль?
На мне не разживешься: я на днях только
Под этою скалою из икры вышла.
Так лучше отпусти меня живой в море:
Я скоро здесь отъемся на морских травах,
Большою стану, для любых пиров годной;
И ты тогда опять меня поймать сможешь».
Так плакала и билась на крючке рыбка.
Но не внимал старик ее словам льстивым,
И так сказал, проткнув ее прутом острым:
«Кто малое да верное готов бросить,
Гонясь за ненадежным, тот живет глупо».
 

(Бабрий. Басни, 6)

Современные исследования показывают, что чем усерднее неимущие трудятся и чем больше выжимают из имеющихся ресурсов, тем больше у них рождается детей, и в итоге соотношение между наличием продукта и потребностями устанавливается на том же уровне, что и раньше – только теперь для большего количества членов семьи. Кроме того, бедный понимает, что, если он произведет больше продукции, значит, у него больше возьмут, значительное количество продукции у него не задержится. Характер экономики, построенной на принципе «игра с нулевым исходом» (во всяком случае, так она воспринимается), тоже подталкивает бедняка в какой-то момент прекратить работу, поскольку его социальная группа в целом будет принуждать трудиться не слишком усердно, чтобы человек получил не больше соответствующей доли имеющихся ресурсов, ибо там, где один выигрывает, другой проигрывает. Эти соображения легко согласуются с «теорией тяжелой работы» Александра Чаянова, разработанной им в процессе изучения русского крестьянства в начале XX в. и впоследствии признанной применимой вообще к крестьянскому труду. Согласно этой теории, неимущий человек прекращает работать, когда считает, что дальнейший труд не даст достаточной выгоды, которая перевесила бы утомительность чрезмерной работы. Если бедный ничем не занят, он кажется глупым бездельником, тогда как на деле он уже рассчитал свои силы, скорее всего на уровне подсознания, опирающегося на прошлый опыт и/или на традиции: если работать много невыгодно, так какой в этом толк? Таким образом, бедный считает естественным и нормальным работать до тех пор, пока не обеспечены его основные потребности, а затем прекращает работу. Точно такие же соображения, выработанные за долгую и трудную жизнь, настраивают неимущего не напрягать все силы, чтобы выбиться из нищеты, и не важно, является ли это решение результатом его принятия доминантной идеологии, согласно которой он находится на самом дне общества. «Леность» бедных проистекает из их понимания безысходности своей судьбы.

Религия

Чем многочисленнее становилось общество, тем труднее было управлять людьми. Поэтому вожди больших племен с давних пор прибегали к помощи сверхъестественных сил. Считалось, что законы общины устанавливали высший Бог или боги, которые строго следили за их исполнением. Таким образом, хотя бы теоретически люди должны были подчиняться общим правилам, а вожди, ссылаясь на зоркость богов, всегда могли объяснить, почему одни люди преуспевают, а другие нет. Неудивительно, что бедняки легко восприняли это представление о силе богов, но пользовались ею сугубо по-своему, чисто житейски, поскольку постоянно подвергались испытаниям судьбы.

Основным элементом религиозных представлений неимущих являлась «воля богов». Она поддерживала традиционные ценности, положение социальных групп и выражалась в том, что, во всяком случае теоретически, боги устанавливали нормы поведения и вознаграждали за такие добродетели, как благочестие и справедливость, но карали богохульников и тех, кто шел против справедливости. Но бедняки видели, что боги далеко не всегда наказывали плохих людей и вознаграждали хороших. Объяснением этого разрыва между ожидавшимся и реально происходившим служила сила судьбы, рока, фортуны. Она существовала независимо не только от человеческой воли, но и от воли богов; перед фортуной были равно бессильны и человек, и боги. В каком-то смысле судьба стояла в стороне от естественного порядка вещей, что и объясняло, почему в обществе так часто попирались законы, данные богами. Фортуна внушала человеку неизбежность предопределенного ему будущего и уверенность в том, что в мире добро и зло уравновешивают друг друга. О неизбежности будущего рассказывается в басне Бабрия «Сила судьбы»: отец, пытаясь спасти сына от предначертанной ему смерти, заключает его в тюрьму, но там юноша погибает от несчастного случая. Мораль: «Стойко переноси все, что послано тебе судьбой, и не пытайся спастись от своей доли с помощью хитрости; тебе все равно не избегнуть того, что предначертано». А равновесие добра и зла иллюстрируется следующей басней из Аугсбургского сборника: «Несколько рыбаков тянули из моря невод. Он был очень тяжелым, и они радовались, думая, что поймали большой улов. Но когда они вытянули невод на берег и увидели, что в нем полно камней и обломков дерева и всего несколько рыбин, они впали в уныние, и не столько из-за жалкого улова, сколько из-за разочарования. Но один старый рыбак сказал им: „Не надо сетовать на судьбу, друзья. Ведь грусть – сестра радости, и раз уж мы так радовались перед этим, то теперь придется и погрустить“».

Фатализму посвящено множество изречений, вот лишь несколько примеров: «Легче заслужить благосклонность Фортуны, чем удержать ее» (Публий Сир. Сентенции, 198); «Когда Фортуна нас ласкает, она хочет нас соблазнить» (Сентенции, 197); «Фортуна не довольствуется тем, чтобы навредить только однажды» (Сентенции, 213).

У бедняков весьма неожиданным следствием роли судьбы явилось понимание необходимости рассчитывать на самого себя. Поскольку на богов полагаться нельзя, а судьба капризна, человеку лучше рассчитывать на собственный труд и находчивость. Об этом говорится в басне «Погонщик и Геракл»:

 
Крестьянин гнал телегу и волов в город,
Но, не доехав, глубоко засел в яме.
Тут надо бы помочь, а он стоял праздно
И лишь взывал к Гераклу, своему богу,
Которого превыше всех других чтил он.
Явился бог и молвил: «Раскачай воз свой
Да подстегни волов: твои мольбы тщетны,
Пока ты сам не хочешь шевельнуть пальцем».
 

(Бабрий. Басни, 20)

Это представление вполне согласуется с положительным отношением бедняков к труду, о котором я уже говорил.

Также я упоминал и о том, что главное, что определяло всю жизнь бедняка, – это его подчиненное положение, зависимость от остальных, которые, помимо всего прочего, присваивали себе часть произведенной им продукции. Источником этой зависимости отчасти были мифы, отчасти она сложилась исторически, но неимущие попросту считали, что так уж устроена жизнь, и ничего не поделаешь. Пожалуй, в этой ситуации была доля мрачного юмора, что подтверждается одним из греческих анекдотов: «Педант хотел научить осла ничего не есть и перестал засыпать ему корм. Когда осел околел с голоду, педант сказал: „Как много я потерял! Только что он научился ничего не есть – и вдруг умер!“» (Филогелос).

Основной смысл подчиненного положения бедняка заключался в том, что его благополучие всегда до известной степени зависело от произвола властей – это хорошо отражено в басне «Страшнее, чем всегда»: «Лев взбесился от ярости. Олененок, увидевший его из леса, вскричал: „Горе нам! Что бы он ни сделал в ярости – он страшен нам и в здравом рассудке!“» (Бабрий. Басни, 90).

Лукиан говорил о беспомощности бедного перед богатым, когда заставил одного из героев «Сатурналий» обратиться к титану Кроносу и попросить его возродить золотой век, когда «…люди сами были золотыми, и нигде не было нищеты. А что до нас [бедных], про нас даже и подумать не могли как о руководителях, и большинство из нас добывают пищу тяжелым трудом; и нищета, нужда и беспомощность, как и восклицания „Увы!“, „Как мне это добыть?“, „О, что за горе!“ и тому подобные постоянно слышатся, во всяком случае среди нас, бедных. Можешь поверить, мы не так бы расстраивались из-за этого, если бы не видели, что богатые, живущие в роскоши, имея столько золота и серебра в сундуках, множество одежд, рабов, повозок с лошадьми, дома и земли, и всего этого много, не только не делятся этим с нами, но даже не удостаивают нас, бедных, внимания. Вот что больше всего удручает нас, Кронос, и мы считаем невыносимым, что такой человек возлежит в пурпурном одеянии и объедается этими яствами досыта, до отрыжки, принимает поздравления своих гостей и только и знает, что веселится, тогда как я и такие же бедные люди гадаем, где бы нам раздобыть четыре обола, чтобы поспать, поев хлеба или ячменной похлебки с листиком кресс-салата или луком» (Лукиан. Сатурналии, 20–21).

Несмотря на свою зависимость, неимущие знали себе цену и хотели, чтобы к ним относились с уважением. Это показано в одном эпизоде из «Сатирикона», в котором Коракс нанимался носильщиком, на обычную поденную работу, и резко подчеркивал свое звание человека: «Что вы, считаете меня за вьючное животное, что ли, или за грузовое судно? Я подрядился нести человеческую службу, а не лошадиную. Я такой же свободный, как и вы, хоть отец и оставил меня бедняком» (Сатирикон, 117).

Однако в обществе существовал modus vivendi, при котором большая часть состояния доставалась богатым, а неимущим – лишь жалкие крохи, которых хватало, чтобы не умереть с голоду. Здесь имелось в виду соблюдение некоего равновесия: если богатые требовали слишком многого, им грозила гибель от восставших бедняков (что случалось относительно редко) или последние сами умирали от голода. Смерть неимущих не устраивала знатных, так как они лишались дешевой рабочей силы, потому им приходилось поддерживать некоторое равновесие, крепко удерживая власть в своих цепких руках.

Единственное, что давало силы бедным в отношениях с вертикалью власти, – это понимание взаимной полезности. Отношения патрона с клиентом строились именно на этом принципе симбиоза: у каждой стороны было то, что нужно другой, поэтому они оказывались неразрывно связанными друг с другом. Богатые получали от бедных прибыль и почтительность; а бедные – помощь богатых в тяжелых обстоятельствах, ибо у них имелись для этого деньги и возможности. Вот басня, в которой эта ситуация объясняется с точки зрения бедного:

 
Лев собирался пойманную съесть мышку,
Но та, воришка, близкий свой конец чуя,
С такою обращается мольбой к зверю:
«Охотой на оленей и быков тучных
Тебе, о лев, пристало утолять голод;
А моего ты даже на губах вкуса
Не ощутишь. Ах, пощади меня лучше.
Мала я, но воздать тебе добром в силах».
Лев, рассмеявшись, отпустил ее с миром.
А вскоре лев к охотникам попал в петли
И, оступившись, был опутан весь сетью.
(Уж он не чаял выйти из беды целым.)
Тогда скользнула мышка из своей норки,
Перекусила зубками узлы петель
И выпустила льва на белый свет снова,
Достойной за пощаду отплатив платой.
(Значенье басни ясно для людей умных:
Будь беднякам защитником и сам верь им,
Ведь даже льва от гибели спасла мышка.
 

(Бабрий. Лев и мышь)

В действительности, как обычно, все оказывалось в руках богатых. Клиенты могли, конечно, напомнить о своем моральном праве получить помощь, но реальной возможности торговаться не имели, но на покровительство им нельзя было полагаться. Девиз – лучше оставаться незаметными, тем самым избегая проблем, как в басне «Рыбак и рыбы»:

 
Когда рыбак тащил из моря свой невод,
Где много было малой и большой рыбы,
То мелкие сквозь сеть скользнули в глубь моря.
А крупных рыб, попавшихся к нему в сети,
Он вытащил и вывалил в свою лодку.
(Кто невелик, тому уйти от бед просто,
И уцелеть легко; но чья громка слава,
Тот редко сможет выйти из невзгод целым.)
 

(Бабрий. Басни, 4)

Разумеется, не обходилось и без конфликтов. Клавдий Элиан приводил пример, как в древнегреческие времена бедные оказались в безвыходном положении и восстали: «Коринфские богачи Теокл и Трасонид, а также митиленец Праксид проявили презрение к деньгам и великодушие, видя, что их сограждане бедствуют. Мало того, эти люди убеждали других облегчить тяжелую участь неимущих. Ничего не добившись, они решили простить своим должникам долги; благодаря этому они спасли собственную жизнь, так как те, кому заимодавцы не отпустили долгов, напали на них, в ожесточении прибегнув к оружию, и, оправдывая это крайней степенью нужды, убили» (Элиан. Пестрые рассказы, 14.24).

Случай не столь радикального, но достаточно серьезного сопротивления приводится в басне «Схватка быка и мыши»: «Мышь укусила быка. Бык набросился на мышь, чтобы отомстить ей. Мышь опередила быка, снова спрятавшись в своей норке. Быку пришлось колотить в стенку рогами, и, наконец, выбившись из сил, он лег на землю и заснул перед норкой. Тогда мышь осторожно выглянула наружу, вылезла, подбежала к нему и укусила еще раз, после чего снова убежала. Бык подскочил, не зная, что делать. А мышь пропищала: „Самый большой не значит самый сильный. Порой сильнее оказывается маленький да робкий“» (Бабрий. Басни, 112).

Восстание, которое могло круто изменить жизнь богатых, имело в глазах бедняков определенную привлекательность, как свидетельствовал один пророк из Оксиринха в Египте: «…мятеж и война… и богатые тяжело пострадают. С них будет сбита спесь, а их имущество будет захвачено и отдано другим…» (П. Окси, 31.2552).

Мятежи бедняков становились центром внимания знати, а также сочувствующих. Но богатые всегда могли противопоставить взбунтовавшейся черни серьезные военные силы, что и объясняло редкость восстаний бедняков и их неспособность захватить власть в свои руки. Как правило, богатые достигали успеха путем пролития крови или захвата предводителей мятежников. В результате бедные снова оказывались подавленными и униженными, так происходило и в античные, и в последующие времена. Очевидно, неимущие сохраняли память о мятежах, закончившихся тяжелым поражением, поэтому воздерживались от восстаний, во всяком случае до тех пор, пока их положение снова не становилось невыносимым.