Текст книги "Координаты чудес"

Часть V
Возвращение на Землю

Глава 28

Кармоди снова оказался в Нью-Йорке, теперь на углу Риверсайд-драйв и 99-й улицы. Слева, на западе, солнце спускалось за «Горизонт-Хаус», а справа во всей своей красе воссияла вывеска: «Спрай». Легкие дуновения выхлопных газов задумчиво шевелили листву деревьев Риверсайд-парка, одетых в зелень и копоть. Дикие вопли истеричных детей перемежались криками столь же истеричных родителей.

– Это твой дом? – спросил Приз.

Кармоди глянул вниз и увидел, что Приз снова видоизменился. Он превратился в часы «Дик Трейси» со скрытым стереорепродуктором.

– Похоже, что мой, – сказал Кармоди.

– Интересное место, – заметил Приз. – Оживленное. Мне нравится.

– Угу, – неохотно сказал Кармоди, не совсем понимая, какие чувства испытывает, вдыхая дым отечества.

Он двинулся к центру. В Риверсайд-парке зажигали огни. Матери с детскими колясочками спешили освободить его для громил и полицейских патрулей. Смог наползал по-кошачьи бесшумно. Сквозь него дома казались заблудившимися великанами.

Сточные воды весело бежали в Гудзон, а Гудзон весело вливался в водопроводные трубы.

– Эй, Кармоди!

Кармоди обернулся. Его догонял мужчина в деловом костюме, тапочках, котелке и с белым полотенцем на шее. Кармоди узнал Джорджа Марунди, знакомого художника не из процветающих.

– Здорово, старик, – приветствовал его Марунди, протягивая руку.

– Здорово, – отозвался Кармоди, улыбаясь, как заговорщик.

– Как живешь, старик? – спросил Марунди.

– Сам знаешь, – сказал Кармоди.

– Откуда я знаю, – сказал Марунди, – когда твоя Элен не знает.

– Да ну!

– Факт! Слушай, у Дика Тэйта междусобойчик в субботу. Придешь?

– Факт. А как Тэйт?

– Сам знаешь.

– Ох, знаю! – горестно сказал Кармоди. – Он все еще того?.. Да?

– А ты как думал? – спросил Марунди.

Кармоди пожал плечами.

– А меня ты не собираешься представить? – вмешался Приз.

– Заткнись, – шепнул Кармоди.

– Эй, старик! Что это у тебя? – Марунди наклонился и уставился на запястье Кармоди. – Магнитофончик? Сила, старик! Силища! Ты сам его программировал? Да?

– Я не запрограммирован, – сказал Приз. – Я автономен.

– Во дает! – воскликнул Марунди. – Нет, на самом деле дает! Эй, ты, Микки Маус, а что ты еще можешь?

– Пошел ты, знаешь куда!.. – огрызнулся Приз.

– Прекрати! – угрожающе шепнул Кармоди.

– Ну и ну! – восхитился Марунди. – Силен малыш! Правда, Карми?

– Силен! – согласился Кармоди.

– Где достал?

– Достал? Там, где был.

– Ты что, уезжал? Так вот почему я не видел тебя чуть ли не полгода.

– Наверное, потому, – согласился Кармоди.

Кармоди уже собирался ответить, будто он все время провел в Майами, но его вдруг словно кто за язык дернул.

– Я странствовал по Вселенной, – брякнул он. – Я был в глубинах Космоса и познакомился накоротке с некоторыми его обитателями. Они – такая же реальность, как и мы, и пусть все знают об этом.

– Ах вот что! – Марунди понимающе кивнул. – Значит, и ты тоже «пустился в странствие»!..[7]7
  «Пуститься в странствие» – принимать ЛСД (жарг.).


[Закрыть]

– Да-да, я странствовал…

– Сила! Как забалдеешь, сразу полетишь. И в полете том ты постиг молекулярное всеединство мира и услышал тайные голоса своего тела?

– Не совсем так, – сказал Кармоди. – Что касается моего конкретного Странствия, то я преимущественно слушал тайные голоса других существ и, выйдя за пределы лично-молекулярного, постиг внешне-атомное. Мое Странствие убедило меня в реальности существ, отличных от меня, хотя сущность их осталась скрытой.

– Слушай, старик, так ты, похоже, раздобыл настоящие «капельки», а не какую-то разбавленную дрянь? Где достал?

– Капли чистого опыта добывают из дряни бытия, – сказал Кармоди. – Суть вещей хочет познать каждый, а открывается она лишь избранным.

– Темнишь, да? – хихикнул Марунди. – Ладно, старина! Теперь все так. Ничего. Я и с тем, что попадается, неплохо залетаю.

– Сомневаюсь.

– Не сомневаюсь, что сомневаешься. И шут с ним. Ты куда, на открытие?

– Какое открытие?

Марунди вытаращил глаза:

– Старик, ты до того залетался, что, оказывается, уже совсем ничего не знаешь! Сегодня открытие самой значительной художественной выставки нашего времени, а может, и всех времен и народов.

– Что же это за перл творения?

– Я как раз иду туда, – сказал Марунди. – Пойдешь?

Приз принялся брюзжать, но Кармоди уже двинулся в путь.

Марунди сыпал свежими сплетнями: о том, как Комиссию по Антиамериканской деятельности уличили в антиамериканизме, но дело, конечно, ничем не кончилось, хотя Комиссию и оставили под подозрением; о новом сенсационном проекте замораживания людей; о том, что пять воздушно-десантных дивизий сумели вчера уничтожить целых пять партизан Вьетконга; о диком успехе многосерийного телефильма Эн-би-си «Чудесные приключения в золотом веке капитализма». Кармоди узнал также и о беспрецедентном патриотизме «Дженерал моторс», пославшей полк миссионеров на границу Камбоджи. И тут они дошли до 106-й улицы.

Пока Кармоди не было, здесь снесли несколько домов и на их месте выросло новое сооружение. Издали оно выглядело как замок, но таких замков Кармоди еще не доводилось видеть. И он обратился за справкой к своему спутнику, вдохновенному Марунди.

– Работа великого Дельваню, – сказал тот, – автора «Капкана Смерти – шестьдесят шесть», знаменитой нью-йоркской эстакады, по которой еще никто не проехал от начала до конца без аварии. Это тот Дельваню, что спроектировал Флэш-Пойнт-тауэрс – новейшие чикагские трущобы. Это единственные трущобы в мире, форма которых вытекает из содержания, то есть первые трущобы, которые прямо и гордо были задуманы именно как наисовременнейшие трущобы и объявлены «необновляемыми» Президентской комиссией по художественным преступлениям в Урбан-Америке.

– Да, помню. Уникальное достижение, – согласился Кармоди. – Ну а это как называется?

– Шедевр Дельваню, его опус магнус. Это, друг мой, Дворец Мусора!

Дорога к Дворцу была искусно выложена яичной скорлупой, апельсиновыми корками, косточками авокадо и выеденными раковинами устриц. Она обрывалась у парадных ворот, створки которых были инкрустированы ржавыми матрацными пружинами. Над портиком глянцевитыми селедочными головами был выложен девиз: «Расточительность – не порок, умеренность – не добродетель».

Миновав портал из прессованных картонных коробок, Кармоди и художник пересекли открытый двор, где весело сверкал фонтан напалма. Прошли зал, отделанный обрезками алюминия, жести, полиэтилена, полиформальдегида, поливинила, осколками бакелита и бетона и обрывками обоев под орех. От зала разбегались галереи.

– Нравится? – спросил Марунди.

– Н-не знаю, – замялся Кармоди. – А что все это такое?

– Музей. Первый в мире музей человеческих отбросов.

– Вижу! И как восприняли эту идею?

– К удивлению, с величайшим энтузиазмом! Конечно, мы – художники и интеллектуалы – знали, что все это правильно, и все же не ожидали, что широкая публика поймет нас так быстро. Но у нее оказался хороший вкус, и на этот раз публика сразу ухватила суть. Она почувствовала, что именно это – подлинное искусство нашего времени.

– Почувствовала? А мне что-то не по себе…

Марунди взглянул на него с сожалением.

– Вот уж не думал, что ты реакционер в эстетике! А что тебе нравится? Может быть, греческие статуи или византийские иконы?

– Нет, конечно. Но почему же должно нравиться именно это?

– Потому что, Кармоди, в этом – лицо нашего времени, а правдивое искусство идет от реальности. Потребляю, следовательно существую! Но люди не хотят смотреть в лицо фактам. Они отворачиваются от мусора – от этого неизбежного итога их наслаждений. И все же что такое отбросы? Это же памятник потреблению! «Не желай и не трать» – таким был извечный завет. Однако он – не для нашей эры. Ты спрашиваешь: «А зачем говорить об отбросах?» Ну что ж! В самом деле! Но зачем говорить о сексе, о насилии и других столь же важных вещах?

– Если так ставить вопрос, то это выглядит закономерно, – сказал Кармоди. – И все же…

– Иди за мной, смотри и думай! – приказал Марунди. – И понимание вырастет в твоем мозгу, как гора мусора!

Они перешли в Зал Наружных Шумов. Здесь Кармоди услышал соло испорченного унитаза и уличную сюиту: аллегро автомобильных моторов, скерцо – скрежет аварии и утробный рев толпы. В анданте возникла тема воспоминаний: грохот винтового самолета, татаканье отбойного молотка и могучий зуд компрессора. Марунди открыл дверь – бум-рум – магнитофонной, но Кармоди поспешно выскочил оттуда.

– И правильно, – заметил Марунди. – Это опасно. Однако многие способны провести здесь по пять-шесть часов.

– Уфф! – только и мог ответить Кармоди.

– А это гвоздь программы, – не унимался Марунди, – влюбленное мычанье мусорного грузовика, пожирающего мусор. Прелестно, а? Дальше справа – выставка пустых винных бутылок. А наверху – звукообонятельная копия метро. Там трясет и качает, как в настоящем вагоне, а атмосфера воссоздается специальными дымовонекондиционерами «Вестингауз».

– А там кто орет? – спросил Кармоди.

– Это записи знаменитых голосов, – пояснил Марунди. – Первый голос – Эда Брена, полузащитника «Грин бэй пэккерс». А тот, писклявый, воющий – синтетический звуковой портрет последнего мэра Нью-Йорка. А после этого…

– Давай уйдем отсюда, – взмолился Кармоди.

– Обязательно. Только на минутку заглянем сюда. Здесь – галерея настенных рисунков и надписей. Левее – копии старомодной квартиры (на мой взгляд – образчик псевдоромантизма). Прямо перед нами – коллекция телевизионных антенн. Это британская модель тысяча девятьсот шестидесятого года, если не ошибаюсь. Отметь ее суровую сдержанность и сравни с камбоджийским стилем тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. Видишь роскошную плавность восточных линий? Вот это и есть народная архитектура в зримой форме.

Тут Марунди повернулся к Кармоди и назидательно сказал:

– Друг мой, смотри и уверуй! Это волна будущего. Некогда люди сопротивлялись изображению действительности. Те дни прошли. Теперь мы знаем, что искусство само по себе – это вещь, со всей ее тягой к излишествам. Не поп-арт, спешу заметить, не искусство преувеличения и издевательства. Наше искусство – популярное, оно просто существует. В нашем мире мы безоговорочно принимаем неприемлемое и тем утверждаем естественность искусственности.

– Именно это мне и не по душе, – сказал Кармоди. – Эй, Сизрайт!

– Что ты кричишь? – удивился Марунди.

– Сизрайт! Сизрайт! Заберите меня к чертям отсюда!

– Он спятил! – закричал Марунди. – Есть тут доктор?

Немедленно появился коротенький смуглый человек в халате. У него был маленький черный чемодан с серебряной наклейкой, на которой было написано: «Маленький черный чемодан».

– Я врач, – сказал врач. – Позвольте вас осмотреть.

– Сизрайт! Где вы, черт возьми?

– Хм-хм, м-да, – протянул доктор. – Симптомы острой галлюцинаторной недостаточности… М-да. Поверните голову. Пальпируется большая твердая шишка. Минуточку… М-да!.. Бедняга буквально создан для галлюцинаций!

– Док, вы можете помочь ему? – спросил Марунди.

– Вы позвали меня как раз вовремя, – сказал доктор. – Пока положение поправимое. У меня как раз с собой волшебное средство. Просто волшебное!

– Сизрайт!

Доктор вытащил из «Маленького черного чемодана» шприц.

– Стандартное укрепляющее, – сказал он Кармоди. – Не беспокойтесь. Не повредит и ребенку. Приятная смесь из ЛСД, барбитуратов, амфетаминов, транквилизаторов, психоэлеватров, стимуляторов и других хороших вещей. И самая чуточка мышьяка, чтобы волосы блестели. Спокойно!

– Проклятье! Сизрайт! Скорей отсюда!

– Не волнуйтесь, это совсем не больно, – мурлыкал доктор, нацеливая шприц.

И в этот самый момент, или примерно в этот момент, Кармоди исчез.

Ужас и смятение охватили Дворец Мусора, но затем все пришли в себя, и снова воцарилось олимпийское спокойствие. Что до Кармоди, то священник сказал о нем: «О достойнейший, ныне твой дух вознесся в то царствие, где уготовано место для всех излишних в этой юдоли!»

А сам Кармоди, выхваченный верным Сизрайтом, погружался в пучины бесконечных миров. Он несся по направлению, которое лучше всего характеризуется словом «вниз», сквозь мириады вероятных земель к скоплениям маловероятных, а от них – к тучам невероятных и невозможных.

Приз брюзжал, упрекая его:

– Это же был твой собственный мир, ты убежал из своего дома, Кармоди! Ты понимаешь это?

– Да, понимаю.

– А теперь нет возврата.

– Понимаю и это.

– Вероятно, ты думаешь найти какой-нибудь пресный рай? – насмешливо предположил Приз.

– Нет, не то.

– А что?

Кармоди покачал головой и ничего не ответил.

– Словом, забудь про все, – сказал Приз с горечью. – Хищник уже рядом, твоя неизбежная смерть.

– Не сомневаюсь, – сказал Кармоди, на которого низошло странное спокойствие. – Но я и не планировал жить в этой Вселенной вечно.

– Все бессмысленно, – сказал Приз. – Ведь ты потерял все.

– Не согласен, – усмехнулся Кармоди. – Позволь тебе заметить, что в эту секунду я еще жив.

– Но только в данный момент!

– Я всегда был жив только в данный момент, – сказал Кармоди. – И не рассчитывал на большее. Это и была моя ошибка – ждать большего. Возможности возможностями, а реальность реальностью. Такова истина.

– И что тебе даст это мгновение?

– Ничего, – сказал Кармоди. – И все.

– Я перестал тебя понимать, – сказал Приз. – Что-то в тебе изменилось. Что?

– Самая малость, – сказал Кармоди. – Я просто махнул рукой на вечность; в сущности, у меня ее и не было никогда. Я вышел из этой игры, которой боги забавляются на своих небесных ярмарках. Меня не волнует больше, под какой скорлупой спрятана горошина бессмертия. Я не нуждаюсь в бессмертии. У меня есть мгновение, и мне достаточно.

– Блаженный Кармоди! – саркастически сказал Приз. – Только один вдох отделяет тебя от смерти. Что ты будешь делать со своим жалким мгновением?

– Я проживу его, – сказал Кармоди. – А для чего еще существуют мгновения?