Текст книги "Повесть о страннике российском"

Роберт Александрович Штильмарк
Повесть о страннике российском

 
О Нижний! Мининым прославленный стократ,
Не всякий ли тебе уступит в этом град?
Рад будет уступить и сердцем и устами,
Зря на Кулибина своими очесами.
 
 
Вот Нижний каковых на свет людей рождает,
Баранщикова свет, еще ли свет не знает?
 
 
Эхо: знает!
 

Стихотворение «Нижний Новгород» нижегородского поэта XVII века Орлова

© Издательство «РуДа», 2018

© О. А. Юдин, иллюстрации, 2018

© Р. А. Штильмарк, Наследники, 2018

Странник поневоле

Побывать сегодня на каком-нибудь экзотическом острове, скажем, Сан-Томе или Пуэрто-Рико, не в диковинку. Наверняка найдутся читатели, летавшие в эти края отдохнуть на недельку-другую. Всего каких-нибудь полсуток, и вы уже вдыхаете раскаленный воздух Африки или Центральной Америки.

Да, сегодня, в XXI веке такие поездки носят как правило увеселительный характер и по карману большому количеству желающих.

В XVIII столетии европейцев, дерзнувших оказаться в столь экзотических краях и сумевших вернуться назад, можно было пересчитать по пальцам. Наши соотечественники не только не посещали этих мест, но и слыхом о них не слыхивали.

Вот почему почти забытое слово первопроходец вполне применимо к герою этой книги, открывшему для России неведомые до тех пор уголки света, – Василию Баранщикову. Недаром после возвращения на родину в далеком 1786 году его пожелала принять сама императрица Екатерина Вторая.

Тогда подобные странствия были сложней и опасней, чем сегодня полет на Луну. И подобно тому, как в наши дни не все верят, что людям удалось побывать на Луне, многие сомневаются и в правдивости рассказов Василия Баранщикова. Когда наш «странник поневоле» изложил свою историю на бумаге, и его сочинение вышло в свет, некоторые скептики не поверили, что авторство принадлежит именно ему. Поэтому нам с вами не стоит тратить время на поиск в академическом словаре русских писателей, где наряду с признанными классиками литературы расположены фамилии малоизвестных салонных авторов, не выпустивших за всю жизнь ни одной книги, имя того, чьи «Несчастные приключения…» имели заслуженный успех у современников и за десять с небольшим лет были переизданы четыре раза.

Но в одном нижегородскому мещанину уж точно повезло: он стал литературным героем. И это заслуга замечательного русского сочинителя Роберта Штильмарка. После ошеломительного успеха своего романа «Наследник из Калькутты» (1958), полностью основанного на вымысле, он обратился к историческим фактам и создал не менее захватывающую «Повесть о страннике российском» (1962). Биографическая история Василия Баранщикова в беллетристическом обрамлении блестящего мастера острых сюжетов сделалась ещё более интригующей.

Приключения Баранщикова действительно интересны, вызывают сочувствие к герою, восхищение его преданностью родине, гуманностью, возбуждают у читателя протест против атмосферы несправедливости, в которой жили простые люди XVIII века под разными географическими широтами. Казалось бы, герой повести Штильмарка сугубо положительный.

Но в отечественной литературе существует и другой взгляд на выходящую за рамки обыденности судьбу Баранщикова.

Выразителем иной точки зрения, в частности, стал выдающийся русский писатель Николай Лесков, величайший знаток народной жизни и народной речи. Он утверждал, что записки Баранщикова вполне укладываются в рамки известного жанра «удалецких скасок», то есть небылиц, которые сочиняли «бывалые» люди, чтобы привлечь внимание сильных мира сего и заработать на этом.

Приключения героя начались довольно обыденно. Нижегородский купец второй гильдии Василий Баранщиков отправился на кожевенную ярмарку в Ростов Великий. Заняв денег у друзей и знакомых и закупив на эти деньги кожу, он благополучно продал ее в Ростове. Однако, к несчастью, по дороге домой был ограблен ростовскими мошенниками. Потеря денег стала для него настоящей катастрофой. Желая хоть отчасти возместить свои убытки, он, продал в Ростове двух своих лошадей и отправился попытать счастья в Петербург.

Там он нанялся матросом на корабль, груженый мачтовым лесом и следующий из Кронштадта в Бордо и Гавр-де-Грас. Однако на этом корабле Баранщиков дошел только до Копенгагена, где он опять сделался жертвой злоумышленников.

На «гостеприимной» датской земле с ним случилась трагическое происшествие, увы, не редкое в портовых городах западной Европы: он попал в руки вербовщиков матросов.

Дело в том, что плохие условия жизни на кораблях того далекого времени отпугивали добровольцев, и набор команды осуществлялся принудительно. Подходящих с виду молодых людей подпаивали, заставляли подписывать контракты и насильно доставляли на корабли. Особенно свирепствовали вербовщики английского военно-морского флота, но от них не отставали и представители других стран.

Наш герой попал в руки датских вербовщиков. Василий зашел в трактир, где «от души» поужинал с новыми друзьями, а очнулся уже прикованным к борту в трюме датского корабля.

В течение всего плавания до острова Сан-Томе он прослужил матросом, а затем был переведен в солдаты датских колониальных войск. Штильмарк трогательно описывает, как солдат Мишель Николаев (так переименовали датские командиры Баранщикова) помог двум взбунтовавшимся матросам английского корабля избежать грозившего им рабства. За этот поступок, по версии автора «Повести…», датский губернатор Сан-Томе продал его своему коллеге с испанского острова Пуэрто-Рико. (Правда, по мнению Лескова, все обстояло несколько иначе: солдат из Баранщикова вышел неважный, и датчане сочли более выгодным исключить его из строя и обменять на двух негров.)

Далее следует подробный рассказ о жизни Мишеля Николаева на острове Пуэрто-Рико. Работая в доме испанского губернатора, что называется «кухонным мужиком», Баранщиков сумел заслужить благоволение хозяйки и был отпущен на свободу с испанским паспортом. По словам Василия, он смог достичь этого, расположив к себе хозяйку трогательным рассказом о покинутой, оставшейся без средств к существованию семье.

Нанимаясь на генуэзский корабль матросом, Баранщиков думал, что вскоре благополучно вернется на Родину, но злая судьба приготовила ему еще немало новых испытаний.

Судно, на котором плыл наш герой, без особых приключений пересекшее Атлантический океан, в Средиземном море было атаковано и захвачено турецкими пиратами. Еще раз роковой случай круто изменяет линию жизни «Странника»: Баранщикова насильственно обращают в ислам. Вновь Василию выпал жребий быть «домашним рабом», каким он в сущности был на Пуэрто-Рико.

Грек-судовладелец помог ему осуществить побег. Баранщиков не сумел добиться свидания с русским послом в Константинополе, и некоторое время добывал себе пропитание на разных сдельных работах. Вскоре он стал жертвой шантажа ренегата, бывшего арзамасского сапожника, и был вынужден вновь объявить себя мусульманином. Баранщиков поступил на службу в корпус янычар и женился на турчанке.

Наконец Василию удалось сбежать с янычарской службы. Дальнейшие его похождения в «Несчастных приключениях» освещены более лаконично и скупо. Зато у Штильмарка художественный вымысел придает последней части повести особенный интерес: романтические события в Агиос-Стефанос, приключения в пределах Украины и Молдавии.

И вот наконец Баранщиков на родине. Нижний Новгород встретил его неприветливо. За период многолетнего отсутствия накопились долги по налогам; кроме того, он должен был вернуть своим знакомым и соседям занятые у них деньги, с которыми он пять лет назад уехал на ростовскую ярмарку. Василию грозила каторга…

На дворе стоял XVIII век, век смелых авантюр и отчаянных приключений. Пользуясь этим и отчасти удовлетворяя спрос на литературу об основном противнике России того времени – османской Турции, Баранщиков опубликовал описание своих приключений. Его необычная судьба привлекла к нему внимание общества. В нем приняли участие многие высокопоставленные особы. Необходимость принести церковное покаяние познакомила его с видными представителями духовенства, в частности, с митрополитом Санкт-Петербургским Гавриилом (Петровым), к которому благоволила Екатерина Вторая. Владыка Гавриил и стал одним из главных покровителей Баранщикова. Книга принесла ожидаемую прибыль, которая дала возможность покрыть долги. Линия судьбы предприимчивого и неунывающего нижегородца постепенно выровнялась…

В изложении Штильмарка и без того увлекательное повествование расцвечено приключениями, заимствованными из сокровищниц мировой литературы.

О Василии Баранщикове можно сказать одно – он типичный авантюрист своего века, какими была полна тогдашняя европейская жизнь. Достаточно вспомнить таких персонажей, как Казанова, Калиостро, граф Сен-Жермен, о чьих похождениях мы до сих пор с увлечением читаем.

Познакомившись с яркой, талантливой повестью Роберта Александровича Штильмарка, читатель узнает много нового о прошлом и задумается над серьезными этическими проблемами, актуальными во все времена.

Поэтому мы обращаемся ко всем, кто хочет лучше знать историю и географию, наполнить сухие схемы учебников живым, предметным, содержанием и просто насладиться захватывающими приключениями: «Дорогие друзья! Открывайте эту замечательную книгу и путешествуйте по всему миру вместе с Василием Баранщиковым!»

Кандидат исторических наук

А. Н. Филиппов

От автора

Первым русским путешественником в Южную Америку, или, во всяком случае, одним из первых, был нижегородец Василий Баранщиков. Все виденное он изложил в книге «Нещастные приключения Василия Баранщикова, мещанина Нижнего Новгорода, в трех частях света – в Америке, Азии и Европе с 1780 по 1787 гг.»

Сведения, сообщаемые им, были новостью для русского читателя. За четыре года книга его выдержала три издания.

Журнал «География в школе», 1947, № 6.

Судьба нижегородца Василия Баранщикова была поистине необыкновенной! Второй гильдии купец, вольный человек в своем отечестве, он стал в 1780 году жертвой европейских работорговцев. На протяжении семи лет ему пришлось испытать участь солдата датских колониальных войск, невольника на испанских плантациях в Вест-Индии, пленника турецких пиратов в Палестине, портового грузчика в Стамбуле, матроса на греческом судне, янычара султанской дворцовой стражи, узника долговой тюрьмы в екатерининской России и, наконец, прослыть российским литератором.

Калейдоскоп приключений, бегло и протокольно изложенных в маленькой книжке Баранщикова, казался столь не правдоподобным, что некоторые русские литературоведы подвергали сомнению не только подлинность событий, послуживших канвой книжки, но и реальность существования самого купца Баранщикова. Так, известный библиограф П. Н. Петров в шестом томе «Критико-биографического словаря» под редакцией Венгерова высказывает мнение, что Баранщиков Василий – лицо вымышленное, а его книжка – не что иное, как роман, написанный петербургским литератором и путешественником Федором Каржавиным. Эту точку зрения Н. П. Петрова считали убедительной и сам Венгеров, и некоторые другие литературоведы [1]1
  Например, комментатор «Опыта российской библиографии» В. С. Сопикова, В. Н. Рогожин (часть IV, стр. 141).


[Закрыть]. Действительно, никаких документальных данных о Василие Баранщикове в распоряжении исследователей не имелось, а отдельные эпизоды его книжки просто повторяют традиционные мотивы старинных авантюрных романов, в частности сочинений романиста Федора Эмина, популярных в XVIII веке. Давно предполагалось, что «Нещастные приключения» написаны не самим купцом-странником, а кем-то из тогдашних сочинителей (см. «Энциклопедический словарь» А. Плюшара, 1838). Главное же, что даже подлинность личности героя внушала исследователям серьезные сомнения.

Однако среди старинных документов, скопированных в «Действиях Нижегородской губернской учетной архивной комиссии» (Нижний Новгород, 1900, том IV, стр. 108–110), нашлись два бесспорных доказательства не только подлинности самого Баранщикова, но и достоверности главных событий его повествования.

Первый документ – сообщение киевского наместнического правления нижегородскому губернскому правлению о переходе российской границы в районе Васильковского форпоста близ Киева нижегородским купцом Василием Баранщиковым, «вышедшим из плену».

Второй документ – подлинный полицейский протокол «допроса, снятого с нижегородского купца Василия Яковлевича Баранщикова, явившегося добровольно из-за границы».

Эти бумаги служат документальным подтверждением истории купца Баранщикова, изложенной в его «Нещастных приключениях». Документы свидетельствуют, что Баранщиков сдал на пограничном кордоне два иностранных паспорта (испанский с острова Пуэрто-Рико и венецианский), продемонстрировал беглое знание испанского, турецкого и итальянского языков и позволил скопировать для опубликования в своей книге одиннадцать клейм на собственном теле. При помощи этих клейм иностранные рабовладельцы, а также некоторые духовные лица зримо засвидетельствовали свое «священное право собственности» на его тело и душу.

При сопоставлении этих документальных и вещественных доказательств с содержанием книжки «Нещастные приключения» можно без особого труда, сообразуясь с реальными историческими событиями того времени, отсеять элементы вымысла и литературной безвкусицы из автобиографического повествования Баранщикова. В результате в его лице перед нами вырисовывается привлекательная фигура простого русского человека из народной среды, сохранявшего на чужбине несокрушимый оптимизм, веселый и добрый нрав, а главное – горячую, от самого сердца идущую любовь к родной России, упрямое стремление вернуться в свое отечество, несмотря ни на какие преграды.

Бросается при этом в глаза его благожелательное, дружелюбное отношение к народам других стран. Он внимательно присматривается ко всему, что было для него ново в чужих землях, стремясь почерпнуть полезное, делая это без тени высокомерия или, напротив, низкопоклонства. Герой автобиографической книжки «Нещастные приключения» представляется нам человеком гуманным, любознательным, смекалистым, лингвистически одаренным, с присущей русскому простолюдину сноровкой к любому делу, с купеческой хитринкой и грубоватым юмором. Самолюбование и хвастовство ему чужды. Эти нравственные качества высоко поднимают Василия Баранщикова, нижегородского мещанина, над современной ему средой фонвизинских бригадирш и недорослей. В беде он не падает духом, при кратковременных удачах не зазнается. На чужбине у него подчас заводились и немалые деньги, дорогие вещи, ценности; временами русскому удальцу представлялась полная возможность создать себе безбедное существование. Приятная наружность, сила и ловкость обеспечивали ему успех у женщин, но он скорее избегал, чем искал такого успеха. Ничто ему не было любо вдали от родины!

И ведь отлично знал Василий Баранщиков, что дома ждут его суровые кредиторы, расплата по долгам, налогам, податям. Он мало надеялся на снисхождение заимодавцев и тем не менее, рискуя жизнью, подвергая себя опасностям, тяготам и лишениям, упорно шел к одной цели – воротиться в свой Нижний Новгород, обнять жену и детишек, вдохнуть снова «русский дух».

Наша небольшая документальная повесть расскажет читателям о необыкновенных приключениях и странствиях Василия Баранщикова. Там, где конкретные сведения источников были слишком бедными, автору приходилось прибегать не столь к вымыслу, сколь к домыслу, основываясь на реальной обстановке действия.

Автор надеется, что в отзывчивых сердцах советских читателей найдется местечко для скромного героя этой книжки, проявившего немало стойкости в беде, дружелюбия по отношению к угнетенным людям, отвращения к колониальному разбою. Думается, что читатель согласится с автором в том, что тяжестью испытаний, выпавших на долю Василия Баранщикова, он выстрадал себе право на память земляков-потомков.

Сын купеческий

На древнем Неро-озере, в сельце Угодичах, стали на ночлег проезжие купцы, все – попутчики до Ростова, на ярмарку. Местный старожил из крепких мужичков, некогда сам промышлявший извозом, принял на постой сразу четырех гостей. Приют у него нашли: средней руки прасол из Юрьева-Польского, купец из Вязников с двумя возами тонкого льняного полотна, приказчик московской посудной лавки с одним единственным возом этого хрупкого товара да еще молодой нижегородский купчик. Их подводы, укрытые рогожами и заботливо увязанные, хозяин кое-как разместил на открытом дворе; распряженных лошадей поставили под навес, благо, морозы миновали: шла вторая неделя великого поста, и с самого «прощеного воскресенья» уже капало с крыш.

У нижегородца – д вое саней-розвальней, две добрые лошади, побывавшие не на одной ярмарке, да сотни на три кожевенного товара в санях. Целую неделю пришлось ему шагать с обозом, минуя Гороховец, Вязники, Ковров, Суздаль и Гаврилов Посад. Попутчики попались добрые, не какие-нибудь прощелыги! Из Анькова выехали все вместе, к ночи добрались до Угодичей. Завтра – д ень воскресный, базарный. С утра – прости-прощай, последний ночлег, и – на торг!

Попутчики нижегородца уже сидят за столом, в горнице, а сам он пошел еще раз проверить коней под навесом. Так оно и есть: у саврасого овес просыпан, торба пустая! Опять хитрец чалый его раззадорил!.. Вот я вас!

Нижегородец наводит порядок под навесом, и чалому достается отведать ременной вожжи. Овес снова засыпан. При хозяине кони стоят смирно, сочно жуют, чуть встряхивая торбами. Возы в другом конце двора, у самого дома, под оконцем. Владелец пересекает двор, подсовывает руку под рогожи, ощупывает связки своего товара. Все цело, все на месте: тут и черная юфть, и коричневая, седельная; бархатистая опойка, нежный сафьян из шкур молодых козлят, шелковистая лайка – любые тонкие кожи для дорогой одежи, мебели и переплетов книжных. Есть товар и погрубее, на крестьянскую потребу: хорошо отделанные яловые кожи для сапог и даже просто выдубленные, неокрашенные шкуры, какие кожевники именуют «мостовьем»; они и в неотделанном виде пригодны мужику на полушубок.

Кажется, теперь все – с лава богу! Купец входит в сени, бросает на полку рукавицы, обеими руками приглаживает волосы, расчесанные на прямой пробор, и отворяет дверь в горницу.

– Баранщиков! – кричит из-за стола юрьевский прасол, – где ты пропадал на ночь глядя? Аль красотку в сенях углядел? Слышь, хозяин: где козы во дворе – там козел без зову в гостях! Присматривай за ним в оба, за Васькой этим. Коли девки есть – обернуться не поспеешь: сманит!

Нижегородец Василий Баранщиков прячет усмешку, кланяется сотрапезникам.

– Не по нашему носу рябинку клевать, больно ягода нежна, – отшучивается он с видом полнейшего смиренномудрия и подсаживается к столу.

– У кошечки коготки в рукавичках спрятаны! – не унимается сосед.

Но Баранщиков, вмиг покончив с ужином, торопливо крестится на красный кут в избе и расстилает на полу овчинный полушубок. Через полчаса все постояльцы вповалку лежат на своих шубах и тулупах, и такой богатырский храп сотрясает закопченные стены, что черные запечные тараканы пугливо прячутся по своим щелям.

* * *

Родина Василия Баранщикова – губернский город Нижний Новгород на Волге, резиденция наместника, поставленного императрицей Екатериной начальствовать над двумя губернскими правлениями, нижегородским и пензенским. Купечество Нижнего Новгорода издавна привыкло гордиться своим сословием: из его среды вышел спаситель Москвы от поляков Кузьма Минин! Родители Василия – второй гильдии купец Яков Игнатьевич Баранщиков и супруга его Анна Петровна – умерли около 1771 года, когда мальчику было лет четырнадцать. Два старших брата, Иван и Андрей, обучили мальчишку грамоте и с малолетства «упражняли его в купеческом промысле». Вместе с братьями Васька стал рано ездить по российским ярмаркам и так научился разбираться в кожевенном деле, что ни шорник, ни сапожник, ни мебельщик, ни переплетчик уже не могли соперничать с ним в знании всех тонкостей товара.

В купеческих семьях того времени молодые люди редко вступали в брак по собственному выбору: о будущей свадьбе молодых думали родители. Женитьба, замужество ли – дело серьезное, навечное; надобно зрелым умом пораскинуть, чтобы и семья крепкая была, и дети росли здоровыми, и добро чтобы в дом шло, а не за порог! Так рассуждали в ту пору нижегородские бородачи-купцы.

Не нужно думать, будто эта родительская опека непременно несла только горе молодоженам. Конечно, нередко бывали сердечные трагедии из-за родительского самодурства, когда браком своих детей отцы соединяли, например, рыбную лавку и соляную варницу, мало помышляя о том, полюбят ли дети друг друга. Но все же не в этом заключалась главная беда мещанско-купеческого быта: уж очень низменной была самая цель жизни. Все немудреное счастье, о котором купцы-родители денно и нощно пеклись для своих чад, таилось в сундуке! И этот-то разбухающий сундук постепенно заслонял своими коваными стенками весь божий свет и самому Титу Титычу, и дородной его супруге, и дочке-лежебоке, и ухарю-сынку. Насчет же родительского «нрава»… Далеко не все эти титычи, узнав, что девушка не мила молодцу или парень не люб невесте, были так жестоки, чтобы гнать под венец заплаканную чету!

Не испытал столь печальной доли и наш Василий. Лет через пять после смерти отца и матери сосватали парню старшие братья скромную, полюбившуюся ему девушку с нижегородского посада, дочку бедных родителей, и в 1780 году, когда достиг Василий двадцатитрехлетнего возраста, было у молодых супругов уже трое ребятишек. И с торговлишкой пошло у него дело на лад: поднялся по примеру отца до второй гильдии. Не шути: в коляске парой мог прокатиться по овражистым нижегородским улицам! Давала такое право вторая гильдия купеческая, только коляски не было, а кони больше годились для возов. Подати гильдейные ей платил исправно – ежегодно один процент с объявленного капитала. Солидности для объявил он себя в тысячу рублей, хотя со всем оборотным и основным капиталом, с домом родительским о четырех оконцах на улицу, с обоими конями, пошевнями и летней бричкой едва ли «стоил» купец Баранщиков и половину тысячи…

Перед отъездом на ростовскую ярмарку жарко молилась за тароватого муженька молодая супруга. Утешая ее, Василий украдкой поглядывал на готовые в путь возы. Там, под рогожами, лежала судьба купца Баранщикова, потому что купил он товару на весь кредит, полученный у богатых соседей. Кредиту было сотни на две серебром, да еще сотню рублей вложил в это дело Василий своих. Да кони, да розвальни! Почитай, весь тут купец, с потрохами. В Нижнем остается один домишко да четыре ротишка!

А расставались когда, повисла жена на шее мужниной, слезами изошла, будто в рекруты провожала. Сердце-то женское, видать, вещун: не ведал Василий, что уготовила им судьба и впрямь разлуку долгую!

Пока молодая купчиха в который раз и целовала, и крестила мужа, двое крошечных Баранщиковых с писком и визгом цеплялись за ее юбку и за ладный отцовский полушубок, а третий, новорожденный, ревел во весь голос в люльке. Вездесущая соседка Домаша Иконникова не поленилась заглянуть к Баранщиковым: ее тонкий слух сразу уловил – плачут!

В семье Василий был ласков, не груб, ребятишек баловал, жену-бесприданницу не обижал. И в отъезде всегда семью помнил, на ярмарках «в авантаж» не входил. Оно, по правде-то говоря, особенно разгуляться и не на что было, а все же соблазн случался: мужик сильный, собою видный, веселый, ласковый, на разговор и уговор куда какой ловкий! Вот и приходилось, заночевав где-нибудь на Валдае, либо в Кунавине, или в ином прочем месте, где бабы и девки до поцелуев больно горазды, эту самую мужнюю совесть крепко в памяти держать. Да так хитро держать, чтобы и попутчики-зубоскалы, охальники, за излишнюю скромность не осмеяли. Насмешка – прилипчива, купцу от нее – вред…

* * *

…Спит, раскинувшись на овчине, нижегородец Василий Баранщиков, а сосед его по ночлегу, юрьевский прасол, кряхтит и почесывается, глядит на ущербный месяц в окошке. Оконце маленькое, луч месяца тонок и слаб… Но в этом луче, падающем на грудь соседа, прасол невзначай приметил на шее Василия шнурок от заветного кошеля. Сейчас кошель, наверное, пуст, но через несколько дней он вместит всю выручку. Оно, конечно, грешно об этом думать, на чужое зариться, да больно завидно смотреть, как безмятежно крепко спит этот ладный удачливый малый, которому жизнь будто ковриком под ноги стелется!.. Ну, покамест спи, привыкай спать крепче!

И прасол, чтобы проверить догадку, толкает нижегородца в грудь. В укладистом кошеле не звякнуло, не зашуршало. Пусто! А проснется хозяин – будто, мол, тряс, чтобы храп унять. Не проснулся! Дышит спокойно.

* * *

Наутро чуть похолодало. Из-за хвойных лесов взошло багровое солнце в туманной дымке. Распахнулись ворота, и с крестьянского подворья выехали на лед Неро-озера один за другим купеческие возы под рогожами. Держат путь к городу, что виднеется за озером, на невысоком взгорье. И хоть немало благолепных древних городов перевидал на своем веку нижегородский купчик Васька Баранщиков, перехватило у него дыхание, когда красное мартовское солнце озарило первыми лучами башни и главы Ростовского кремля.

…Будто старинная русская песня, рожденная над озерным северным простором, не растаяла в небе, не отзвенела в лесных далях, а так вот и застыла, окаменев на века. Стала песня теремами и башнями, взметнулась ввысь полукружьями арок, засверкала золотом крестов.

Весной, когда оттаивает озеро Неро, можно поверить, что из темно-синих глубин его восстает и возрождается к жизни очарованный Китеж-град: это возникает на воде отражение чудного прибрежного города, схожего с Китежем и непреклонною судьбою своей.

Ведь и Ростов Великий, подобно сказочному Китежу, не покорился ханскому воеводе. В смертельном бою с татарской ордой полегли защитники города, а полоненный врагами ростовский князь Василько Константинович был замучен за отказ перейти к ним на службу и воевать против русских. Убили пришлые враги ростовского князя, сожгли город дотла, население истребили, а покорить не смогли! Испепеленный град возродился из праха краше прежнего!

Шестнадцать тысяч мастеров российских, крепостных мастеров ростовского митрополита Ионы, отстроили соборы и палаты, возвели новые стены и башни, сделали кремль Ростовский похожим на крепостную твердыню. Таким он и стоит на века, таким увидели его торговые гости.

Со всех сторон стекался народ на ярмарку. В четыре лада гудели с кремлевской звонницы тринадцать колоколов. Вот уж впрямь малиновый перезвон! Должно быть, немало серебра подмешано было при литье в колокольную бронзу! К праздникам настраивают эти тринадцать колоколов особые мастера при помощи громадных, аршинной длины камертонов; проверяют, верный и чистый ли тон.

Гулкие волны ростовского колокольного звона катились в бесконечную лесную даль, гасли в сосняках и ельниках по берегам Сары и Ильмы, Которосли и Сити. Названия рек этих – изначальные, от древних пращуров дошедшие, мудрецами еще не истолкованные, а для слуха – п ривычные и сердцу дорогие.

В молчаливом раздумье гости дошли наконец с возами до подножия стен кремлевских, и разбежались глаза у Василия Баранщикова.

* * *

Торг уже кипел. Даже на льду озера Неро стояли легкие палатки, в толпе сновали торговцы горячим пряным сбитнем, купчишки с мелким щепетильным товаром, лотошники, продавцы лент. В стороне, под самым откосом озерного берега, вздымался целый лес задранных вверх оглобель от распряженных возов. Оставил здесь Василий и свою пару саней, поручив ее одному из попутчиков, и перво-наперво отстоял заутреню в церкви Спаса-на-Торгу. Пятикопеечную свечу воску ярого поставил Николаю Угоднику за благополучное прибытие, а вторую, трехкопеечную, – наперед, за хороший барыш, за удачу в торговле. Потом вернулся к возам, пробился с ними сквозь человеческий муравейник на главную торговую площадь, осененную тенью величественного Успенского собора, занял местечко в стороне и начал осматриваться вокруг.

От многолюдства, пестроты рябило в глазах. У длинных каменных Гостиных рядов мелькали в толпе ватные халаты бухарцев и персов, меховые шапки татар, круглые шапочки китайских разносчиков. Выкрики зазывал, звуки шарманок на каруселях, божба и брань, ржание лошадей на конском торгу, что велся около озера и на льду, пение нищих слепцов на соборной паперти, колокольный перезвон – н елегко сохранить ясную голову и твердую сметку в эдакой сумятице!

В этот раз нижегородцу повезло с первого дня. Ярославский заводчик, обойдя весь базар, раз пять уходил от возов Баранщикова и все-таки, перед самым обедом, снова воротился, чтобы отвалить без малого четыре сотни серебром за весь тонкий товар. Совершая сделку степенно и серьезно, Василий весь напрягся внутренне, чтобы не выдать радости, не спугнуть покупателя: ярославец-то малость переплачивал! Сбывались самые радужные надежды Василия.

– Уговором взял! – торжествовал про себя удачливый купец. – И добротою товара нижегородского!

Непроданными оставались теперь только грубые кожи да заготовки для простых сапог. Для этого товара и покупатель требовался попроще – о брочный мужик или ремесленный человек. И подходец к этому покупателю иной, чем к оптовому купцу. Крестьянина или мастерового надо уметь привлечь острой шуткой, удивить его, разбудить в нем тайное беспокойство, убедить, что, не купив товара, он упустит редкий случай! Василий и на такой разговор был мастером первой руки. К концу дня он устал и был весь мокрый, будто из бани. Удача его развеселила, он чувствовал себя в ударе и сыпал прибаутками. Голос его даже чуть-чуть охрип, из-под шапки выбилась прядь потемневших от пота волос. Но уже более четырех сотен ассигнациями [2]2
  Ассигнации были выпущены в России в 1769 году. К концу XVIII века один рубль серебром обменивался приблизительно на полтора рубля ассигнациями.


[Закрыть] и двух сотен серебром ощутимо и сладко давили на шейный шнурок нагрудного кошеля, что висел в соседстве с нательным серебряным крестом.

Отторговавшись, привел Василий коней с пустыми возами под надзор одноглазого кузнеца. К началу ярмарки тот установил на базаре горн под тесовым навесом рядом со своим временным жильем. Кузнец нехотя согласился покараулить коней до вечера, и Василий отправился побродить по ярмарке. Теперь дело сделано, заботушку – с плеч долой!

Не спеша, он удалился от Ростовского кремля, завернул за угол, перешел деревянным мостом через речонку и… чуть не утонул в грязи: развезло предвесенним солнышком груды конского навоза, сваленные из архиерейских конюшен. Еле-еле вызволил купец свои сапоги из зловонной жижи.

Здесь, близ городского вала, некогда служившего городу для охраны от нашествий, Василий нашел лавочку менялы. Спокойствия ради он за малую плату обменял свои деньги – бумажные, серебро и медяки – на золотые десятирублевки царской чеканки. Нагрудная сума стала меньше и удобнее. Выручки – на полтысячи, из них без малого две сотни – чистая прибыль! Потрудился купец на славу!