Текст книги "Динамитчик. Самые новые арабские ночи принца Флоризеля"

– Ибо тогда, – закончил он, – настанет крайний срок, когда вы будете обязаны уехать вместе со мной.

Я не нахожу в себе сил описать последовавшие за этим часы, они пролетели, словно в лихорадке. Вскоре из-за горного кряжа на востоке показалась луна, и мой отец вместе с мистером Аспинуоллом отправились в ночное путешествие. Мама хотя и пыталась сохранить присутствие духа, поспешила закрыться в своей комнате, а я, оставшись одна в тёмном доме, обуреваемая тоской и дурными предчувствиями, решила оседлать своего пони, добраться до откоса и в последний раз взглянуть на отца. Они с провожатым отъехали неспешным шагом, так что я могла бы догнать их очень быстро. Вообразите себе моё изумление, когда, достигнув откоса, я не заметила внизу ни малейших признаков какого-либо движения. Луна сияла так, что было светло как днём, но в лунном свете я не увидела там ни хижины, ни возделанной борозды – ни единого следа человеческого присутствия. Но с откоса я заметила зубчатую стену утёсов, скрывавших дом доктора, и то, как на их фоне легкий ночной ветерок разносил в разные стороны клочья чёрного дыма. Что за топливо давало такой густой дым, который не рассеивался в сухом воздухе, и что за топка столь щедро извергала его? Этого я понять не могла, однако я точно знала, что дым валил из трубы в доме доктора. Я воочию убедилась, что мой отец исчез, и, несмотря на все доводы разума, настойчиво связывала потерю своего единственного защитника с ужасной струёй дыма, стелившейся у отрогов гор.

Шли дни, и мы с мамой ждали хоть каких-то известий. Минула неделя, затем другая, но мы так ничего и не узнали о судьбе мужа и отца. Как рассеивается дым, как волны смывают следы на песке, так и за эти десять – двадцать минут, что потребовались мне, чтобы оседлать пони и доехать до откоса, навсегда исчез из жизни сильный и храбрый человек. Надежда, если таковая ещё оставалась, таяла с каждым часом. В отношении отца подтвердились худшие опасения, но его беззащитную семью ожидали куда более жуткие испытания. Без тени страха, со спокойствием обречённых, которым я восхищаюсь, вспоминая те события, вдова и осиротевшая дочь ждали своей участи. В последний день третьей недели, проснувшись поутру, мы обнаружили, что остались в доме совершенно одни. Мы обошли поместье и убедились, что слуги все до единого исчезли. Поскольку мы знали об их безграничной преданности, их бегство навело нас на самые мрачные мысли. День, как ни странно, прошёл спокойно, однако под вечер мы стремглав выбежали на веранду, услышав приближавшийся цокот копыт.

Доктор на своём пони проехал через сад, спешился и поприветствовал нас. Казалось, что он ещё больше сгорбился, борода его сделалась совсем седой, но вёл он себя сдержанно, серьёзно и вполне дружелюбно.

– Сударыня, – начал он, – я прибыл к вам с важным поручением. Покорнейше прошу вас понять, что президент во всей его безграничной доброте соизволил направить к вам посланца в лице вашего единственного соседа и старейшего из друзей вашего мужа.

– Сударь, – сказала мама, – меня заботит одна-единственная мысль. Вам прекрасно известно какая. Говорите же, что с моим мужем?

– Сударыня, – ответил доктор, усаживаясь на стул, – будь вы неразумным ребёнком, я бы оказался в весьма неприятном положении. Однако же вы – женщина, обладающая острым умом и сильным характером. Вам, насколько мне известно, дали три недели для того, чтобы сделать собственные выводы и смириться с неизбежным. Более подробные комментарии с моей стороны, я полагаю, излишни.

Мама побледнела как полотно и затрепетала, словно тростинка на ветру. Я взяла её за руку, и она спрятала мою ладонь в складках своего платья, сжав изо всех сил, чтобы я не закричала.

– В таком случае, сударь, – наконец произнесла она, – все ваши слова напрасны. Если это действительно так, какое мне дело до ваших поручений? Что мне ещё просить у Господа, кроме смерти?

– Ну же, – ответил доктор, – возьмите себя в руки. Я призываю вас оставить всякие мысли о вашем покойном муже и хорошенько подумать о своём будущем и о судьбе этой юной девушки.

– Вы призываете меня оставить… – начала мама. – Выходит, вы всё знаете! – вскричала она.

– Да, знаю, – подтвердил доктор.

– Знаете?! – воскликнула несчастная женщина. – Значит, это всё ваших рук дело! Маски долой, и я с ужасом и отвращением вижу вас настоящего – того, кто преследует беглецов в их кошмарах и заставляет их просыпаться в ледяном поту, – вас, ангела-разрушителя!

– Да, сударыня, и что с того? – возразил доктор. – Разве наши с вами судьбы не похожи? Разве мы оба не в заточении в узилище под названием Юта? Разве вы не пытались бежать и не столкнулись в каньоне с Открытым Оком? Кто может ускользнуть от недремлющего ока Юты? Мне, по крайней мере, это не под силу. Да, действительно, на меня порой возлагаются поручения весьма необычного свойства, и самым жутким было последнее. Однако откажись я выполнить его, спасло бы это вашего мужа? Вы прекрасно знаете, что нет. Я бы умер вместе с ним и не смог бы облегчить его последние минуты и встать сегодня между его семьёй и десницей Бригама Янга.

– Ах, вот как! – вскричала я. – И вы могли купить себе жизнь путём подобных сделок с совестью?!

– Милая барышня, – невозмутимо ответил доктор, – всё это именно так. И вы ещё доживёте до того дня, когда возблагодарите меня за подобную низость. Вы весьма волевая особа, Асенат, и мне отрадно в этом убедиться. Однако время не ждёт. Как вам, безусловно, известно, всё имущество мистера Фонбланка отходит к Церкви. Но часть его передаётся тому, кому предназначено осенить его семью брачными узами. И этот человек, спешу уведомить вас, не кто иной, как стоящий перед вами.

Услышав это гнусное предложение, мы с мамой вскрикнули и схватились друг за друга.

– Так я и думал, – заключил доктор тем же невозмутимым тоном. – Вы отвергаете подобную договорённость. Вы ожидаете, что я стану вас в чём-то убеждать? Вам прекрасно известно, что я никогда не придерживался догмы мормонов касательно полигамных браков. Всецело отдавшись своим научным изысканиям, я предоставил неряшливых дамочек, называемых моими жёнами, самим себе, чтобы они без помех грызлись и ссорились. От меня им не нужно ничего, кроме денег. Это вовсе не те брачные узы, к которым бы я стремился, будь у меня на то желание. Нет, сударыня, – торжественно заявил он, галантно поклонившись, – вам не следует расценивать мои слова как проявление навязчивости. Наоборот, я счастлив, видя вашу стойкость и силу духа, достойных великих римлян. И если мне приходится приказывать вам следовать за мной, то это не по моей прихоти, но во исполнение данных мне указаний. Очень надеюсь на то, что впоследствии выяснится, что у нас весьма много общего.

Затем, велев нам переодеться в дорожное платье, он взял лампу, поскольку к тому времени уже стемнело, и отправился в конюшню, чтобы приготовить лошадей.

– Что всё это значит? Что с нами станется?! – вскричала я.

– По крайней мере, нас ждёт не самая худшая участь, – ответила мама. – Пока что мы можем ему доверять. Мне кажется, в его словах звучит трагическое противоречие: он разрывается между долгом и добрыми чувствами к нам. Асенат, если я вдруг покину тебя или умру, ты не забудешь своих несчастных родителей?

Тут мы начали твердить каждая своё: я умоляла её объяснить, что же она имела в виду; она же перебивала меня, продолжая убеждать меня в том, что у доктора самые искренние и благие помыслы.

– У доктора! – не выдержав, выкрикнула я. – У того, кто убил моего отца!

– Да нет же, – возразила она. – Будем же справедливы. Я искренне верю, что он относится к нам в высшей степени благожелательно. И учти, Асенат, только он сможет защитить тебя в этом «краю смерти».

В это время вернулся доктор, ведя под уздцы двух приготовленных для нас лошадей. Когда мы тронулись в путь, он попросил меня ехать чуть впереди, поскольку хотел обсудить с миссис Фонбланк некоторые вопросы. Они ехали шагом, оживлённо о чём-то перешёптываясь. Вскоре взошла луна, и в её свете я увидела, как они напряжённо смотрели друг на друга. Мама то и дело касалась его руки, а доктор, вопреки своему обыкновению, нарочито яростно вырывался.

У подножия откоса, на вершине которого стоял его дом, доктор пустил лошадь рысью и нагнал меня.

– Здесь мы спешимся, – сказал он. – Поскольку ваша матушка хочет побыть одна, мы с вами пойдём к дому вдвоём.

– Увижу ли я её снова? – спросила я.

– Даю слово, – ответил он и помог мне спешиться. – Лошадей оставим здесь. В этой каменной пустыне нет конокрадов.

Дорога плавно поднималась вверх к дому. Окна снова светились, из трубы валил дым, однако вокруг царила мёртвая тишина. Внизу виднелась фигурка мамы, шедшей следом за нами, и я вдруг осознала, что кроме нас на много миль вокруг нет ни единой живой души. Я посмотрела на доктора, с мрачным видом шагавшего радом со мной, на его сутулую спину и седые волосы, а затем снова на дом, сиявший огнями и извергавший дым, словно завод. Тут я решилась дать волю своему любопытству.

– Бога ради, скажите, – воскликнула я, – чем вы таким занимаетесь в этой жуткой пустыне?!

Он улыбнулся какой-то странной улыбкой и ответил весьма уклончиво:

– Вы отнюдь не впервые видите, как горят мои горны. Однажды ночью я видел, как вы проезжали мимо. У меня провалился очень важный эксперимент, поэтому не судите меня строго за то, что я перепугал вас и вашего кучера.

– Как?! – воскликнула я, с сочувствием посмотрев на его сутулую фигуру. – Неужели это были вы?

– Именно я, – ответил он. – Однако не подумайте, что я сошёл с ума. Я тогда чуть не умер, получив ужасные ожоги.

Мы почти достигли дома, который, в отличие от обычных деревенских строений, был выложен из тёсаного камня и стоял на прочном гранитном фундаменте. Рядом с ним не росло ни единой травинки, в окнах не виднелось ни одного цветка. Единственным своего рода украшением служило расположенное над дверью изображение мормонского Открытого Ока, которое сопровождало меня всю мою жизнь. Однако с той памятной ночи, когда мы предприняли неудачную попытку побега, этот символ обрёл для меня особый смысл, и я невольно содрогнулась. Из трубы валил дым пополам с искрами, а в дальнем конце здания, у самой земли, наружу вырывались белые клубы пара и растворялись в лунном сиянии.

Доктор открыл дверь и остановился на пороге.

– Вы спрашиваете, чем я тут занимаюсь, – проговорил он. – Двумя вещами: жизнью и смертью.

Затем он жестом пригласил меня войти.

– Я подожду маму, – отказалась я.

– Дитя мое, – сокрушённо произнёс он. – Взгляните на меня: я стар и немощен. Кто из нас сильнее – молодая девушка или дряхлый старик?

Я кивнула и, пройдя мимо него, оказалась в прихожей или в кухне, освещённой горящим камином и лампой с абажуром. Из мебели там присутствовали лишь платяной шкаф, грубо сколоченный стол и несколько деревянных скамеек. Доктор жестом пригласил меня сесть на одну из них, после чего открыл ещё одну дверь и исчез в недрах дома, оставив меня одну. Чуть позже я услышала лязганье железа, донёсшееся из дальнего конца здания. Затем раздался тот же пульсирующий гул, который так напугал меня в долине, но на сей раз такой близкий и такой громкий, что затрясся весь дом, и мне показалось, что он вот-вот рухнет. Я едва успела совладать с собой, как вернулся доктор, и в то же мгновение на пороге показалась мама. Какими словами выразить царившее на её лице спокойствие и умиротворение? За время недолгой поездки она, казалось, сбросила не один десяток лет и выглядела моложе и свежее. Глаза её сияли, лицо светилось лучезарной улыбкой. Мне она виделась не женщиной, а скорее ангелом во плоти. Я в каком-то испуге метнулась к ней, однако она отстранилась и приложила палец к губам каким-то игривым и вместе с тем величественным жестом. Напротив, доктору она протянула руку очень приветливо, как другу и помощнику. Всё происходящее казалось настолько странным, что я даже позабыла обидеться.

– Люси, – сказал доктор, – всё приготовлено. Ты пойдёшь одна или же твоя дочь станет сопровождать нас?

– Пусть Асенат присоединится к нам, – ответила она. – Дорогая моя Асенат! В этот час, когда я очистилась от страха и печали и заново переживаю себя и свои чувства, ради твоего, а не моего блага мне необходимо твоё присутствие. Останься она здесь, дорогой друг, боюсь, она вполне могла бы недооценить твою доброту.

– Мама! – крикнула я. – Мама, что происходит?!

Но она лишь лучезарно улыбнулась, сказав: «Тсс!», после чего доктор попросил меня замолчать и не беспокоить её.

– Ты выбрала то, – продолжил он, обращаясь к маме, – что очень часто манило меня. Две крайности: всё или ничего, сейчас или никогда – вот к чему я всегда стремился. Но выбрать нечто среднее, довольствоваться лишь частью, недолго посветить и погаснуть – на это бы я никогда не согласился.

Он пристально посмотрел на маму, в его взгляде смешались восхищение и зависть. Затем, глубоко вздохнув, он повёл нас в дальний зал.

Он был сильно вытянут в длину. От края до края его освещало множество ламп, и по издаваемому ими треску я поняла, что они электрические. В самом дальнем его конце сквозь открытую дверь виднелось нечто вроде односкатного навеса рядом с дымоходом, который, в отличие от зала, озарялся красными всполохами из-за створок горна. Вдоль стен стояли застеклённые шкафы с книгами, на столах громоздились сосуды с химическими препаратами, а из отверстия в огнеупорной стене выходил широкий тяжёлый приводной ремень, тянувшийся по потолку зала на стальных шкивах и издававший скрип и скрежет. В углу я заметила кресло на хрустальных ножках, густо опутанное проводами. Именно к нему поспешила мама.

– Это оно? – спросила она.

Доктор молча наклонил голову.

– Асенат, – обратилась ко мне мама, – в пору печального заката своей жизни я обрела единственного помощника. Взгляни на него: это доктор Грирсон. Так будь же, дочь моя, благодарна этому другу!

Она села в кресло и положила руки на шары, которыми заканчивались подлокотники.

– Всё так? – спросила она и посмотрела на доктора таким счастливым взором, что я засомневалась, в своём ли она уме. Доктор снова кивнул, но на сей раз прижавшись спиной к стене. Очевидно, он нажал на какой-то рычажок. Мама едва заметно вздрогнула, лицо её на мгновение дёрнулось, после чего она вся обмякла, словно очень устала. В это время я сидела у неё в ногах, и тут её руки бессильно обвисли, а голова упала на грудь: её душа отлетела.

Я не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я подняла заплаканное лицо и посмотрела на доктора. Наши взгляды встретились, и в его глазах было столько участия, жалости и внимания, что я, несмотря на всё своё горе, тут же обратилась в зрение и слух.

– Довольно стенаний, – сказал он. – Баша мать ушла в смерть, словно к брачному алтарю. Она умерла там же, где и её муж. А теперь, Асенат, пришло время подумать о живых. Следуйте за мной.

Я пошла за ним, как во сне. Он усадил меня у камина и дал глоток вина, после чего, расхаживая взад-вперёд по каменному полу, сказал мне следующее:

– Теперь, дитя моё, вы одна во всём мире и под неусыпным взором Бригама Янга. При обычном развитии событий вас ждала бы участь стать пятнадцатой невестой какого-нибудь похотливого старейшины. А если повезёт (в том смысле, в котором везение понимается в этих краях) – снискать благосклонность самого президента. Подобный исход для девушки вроде вас – хуже смерти. Лучше умереть, как ваша матушка, чем с каждым днём всё больше увязать в трясине духовного разложения и вырождения. Но есть ли шансы на успех в случае побега? Отец ваш предпринял такую попытку, и вы сами видели, сколь ревностно надзирали над ним его «опекуны» и как грубый наскальный рисунок оказался сильнее любого войска, преграждающего путь к свободе. Будете ли вы более изобретательны или удачливы в том начинании, где отец ваш потерпел поражение? Или же все ваши усилия окажутся столь же бесплодными?

Я слушала его со смешанными чувствами, но теперь, кажется, мне всё стало ясно.

– Я понимаю вас! – воскликнула я. – Вы всё правильно рассудили. Я должна последовать за родителями. О да, я не просто хочу, я жажду этого!

– Нет, – оборвал меня доктор, – смерть не для вас. Мы можем отсечь больную ветвь, но отнюдь не здоровую. Нет-нет, ваша матушка мечтала совсем о другом, да и я тоже. Я вижу, – воскликнул он, – как девушка взрослеет, как план осуществляется, а результат – да-да – превосходит все ожидания! Я не позволю себе помешать столь блистательному развитию событий. Задумка вашей матушки состояла в том, – добавил он чуть тише, – чтобы я сам женился на вас.

Боюсь, что при этих словах моё лицо выразило такой ужас и отвращение, что он тут же поспешил успокоить меня.

– Возьмите себя в руки, Асенат, и не сомневайтесь, – произнёс он. – Как бы стар я ни был, я помню буйные порывы юности. Дни мои прошли в тиши лабораторий, но во всех своих трудах и стараниях я не забыл «утехи младости безумной». Старость робко просит об избавлении от нестерпимой боли, юность же, схватив Бога за бороду, требует наслаждений по неоспоримому праву. Всё это осталось в моей памяти, и никто не ощущал всё это столь же остро, и никто столь же тщательно это не обдумывал, как я. Я просто отложил их до назначенного им часа. Теперь представьте: вы остались одна-одинешенька, ваш единственный друг, пожилой учёный, достиг зрелости в познаниях, но остался юн в симпатиях. Ответьте мне на один вопрос: свободны ли вы от пут, которые мир называет любовью? Хозяйка ли вы своему сердцу и рассудку? Или же вы в рабстве своих глаз и ушей?

Я ответила довольно сбивчиво. Кажется, я говорила, что моё сердце осталось с моими ушедшими родителями.

– Довольно, – прервал он меня. – Судьба моя такова, что мне часто, порой слишком часто, приходится выполнять «поручения», о которых мы нынче говорили. Никто в Юте не мог справиться с ними лучше меня, и поэтому я обладаю весьма значительным влиянием, которое я хочу использовать для вашего блага, частично в память о моих ушедших друзьях, частично в своих собственных интересах. Я отправлю вас в Англию, в громадный город Лондон, дабы вы ожидали там означенного мною жениха. Это будет кто-то из моих сыновей, молодой человек вашего возраста и привлекательный настолько, чтобы жемчужина вашей красоты обрела достойную оправу. Поскольку сердце ваше свободно, вы вполне можете дать мне единственное обещание в обмен на все мои дорогостоящие и ещё более опасные начинания, а именно: ожидать прибытия жениха с терпеливостью верной и преданной жены.

Некоторое время я сидела словно громом поражённая. Все браки доктора, насколько мне приходилось слышать, были бездетными, и это ещё более усугубило моё отчаяние. Но я осталась одна, как он и сказал, совсем одна в этом жутком краю, и мысль о побеге и о более-менее приемлемом замужестве зажгла во мне крохотную искорку надежды. Сама не знаю как, но я приняла его предложение.

Моё согласие растрогало его куда больше, нежели я ожидала.

– Вы всё увидите сами! – воскликнул он. – И сами во всём убедитесь!

Он ринулся в соседнюю комнату и вскоре вернулся с небольшим портретом, выполненным маслом. Сквозь грубые мазки на меня смотрел молодой человек, одетый по моде примерно сорокалетней давности, лицо которого очень напоминало доктора.

– Вам нравится? – спросил он. – Это я в молодости. Мой… сын будет таким же, но куда более благородной наружности, наделённый богатырским здоровьем, а главное, Асенат, острым и проницательным умом. Подобные люди встречаются очень редко – один на десять тысяч. Такой человек, сочетающий в себе энергию юности с опытом и рассудительностью зрелости, станет воплощением идеала и сможет достигнуть любых вершин в любой области науки, искусства или предпринимательства. Скажите, разве этого вам не достаточно?

И он трясущимися руками поднёс портрет к моим глазам.

Я быстро ответила, что о лучшем и мечтать не смела, поскольку столь бурное проявление отеческих чувств сильно меня поразило. Но даже когда я произносила эти слова, во мне снова проснулся мятежный дух. Я в ужасе переводила взгляд с доктора на его портрет, на портрет его сына, и, если бы я могла выбрать нечто третье кроме смерти или брака с мормоном, я бы сделала это, не медля ни секунды.

– Ну вот и славно, – произнёс он. – Я не ошибся в вашей силе духа. Теперь вам надо поесть, поскольку впереди вас ждёт долгий путь.

С этими словами он поставил передо мной тарелку с мясом, и, пока я пыталась выполнить его наставление, он вышел из комнаты и вскоре вернулся с кипой какой-то домотканой одежды.

– Это вам для маскировки, – сказал он. – Переодевайтесь.

Лохмотья, очевидно, когда-то принадлежали нескладному мальчишке лет пятнадцати. Сидели они на мне очень мешковато и сильно стесняли движения. Я невольно содрогнулась от мысли о том, как они здесь оказались и что сталось с парнишкой, их носившим. Едва я успела переодеться, как вернулся доктор. Он открыл окно, помог мне выбраться на узкую площадку между домом и нависавшими над ним утёсами и указал мне на вделанную в скалу лестницу с железными ступенями.

– Поднимайтесь как можно быстрее, – напутствовал он меня. – Когда достигнете вершины, идите вперёд, стараясь скрываться за дымом. Рано или поздно дым выведет вас к каньону. Спускайтесь по тропе, в конце которой вас будет ждать человек с двумя лошадьми. Безоговорочно выполняйте все его распоряжения. И помните: молчание! Одно лишь неверное слово может обратить против вас весь сложный механизм, который я запустил во имя вашего спасения. Ну, с Богом!

Подъём дался мне легко. Достигнув вершины, я в мертвенно-белом лунном свете увидела широкий пологий склон. Укрыться было негде, к тому же я знала, что всё вокруг здесь буквально кишит соглядатаями, так что я двинулась вперед, стараясь держаться дымного шлейфа. Иногда он взмывал вверх, подхваченный ночным ветром, и мне ничего не оставалось, как прятаться в его тени. Иногда он стелился очень низко, и мне приходилось идти сквозь него, как сквозь горный туман. Но, так или иначе, дым из этого жуткого горнила скрыл моё бегство, и я добралась до каньона никем не замеченной.

Там, как я и предполагала, меня ждал неразговорчивый, мрачного вида мужчина с парой осёдланных лошадей. После этого мы всю ночь плутали по заброшенным и узким горным тропам. Незадолго до рассвета мы сделали привал в сырой и продуваемой всеми ветрами пещере у подножия скалистой горловины. Там мы прятались до вечера и, как только стемнело, снова двинулись в путь. Около полудня мы опять остановились близ какой-то речушки на лужайке, окружённой густыми зарослями кустарника. Мой проводник достал из заплечного мешка свёрток и протянул его мне, велев переодеться. В свёртке оказалась моя одежда и туалетные принадлежности, включая гребень и мыло. Я привела себя в порядок, глядя на своё отражение в крохотном затоне, и, когда я радовалась тому, что вновь стала самой собой, среди гор раздался какой-то леденящий кровь визг пополам с рёвом. Он стремительно приближался, и казалось, что от него нет никакого спасения. Стоит ли говорить, что я рухнула ничком и завизжала? На самом же деле это был обычный поезд, проезжавший неподалёку, мой спасительный чёлн, мой крылатый ангел, что унесёт меня прочь из Юты!

Когда я переоделась, проводник подал мне саквояж, в котором, по его словам, были деньги и документы. Он сказал, что мы находимся на территории штата Вайоминг, и велел мне идти вдоль реки до железнодорожной станции, располагавшейся в полумиле от нас.

– Вот ваш билет до Каунсил-Блафс, – добавил он. – Восточный экспресс отходит через несколько часов.

С этими словами он взял лошадей под уздцы и, не произнеся больше ни единого слова, отправился назад по той дороге, по которой мы приехали.

Три часа спустя я сидела в хвостовом вагоне поезда, мчавшегося на восток мимо ущелий и каньонов и с грохотом проносившегося сквозь горные тоннели. Перемена обстановки, чувство свободы и сидевший в глубине души страх погони – всё это подействовало на меня столь сильно, что мысли мои беспорядочно путались. Двумя днями раньше я пришла в дом доктора, готовая к смерти и даже чему-то худшему, и всё случившееся со мной потом выглядело лёгкой прогулкой по сравнению с тем, чего я ожидала. Чувство невосполнимой утраты и страха перед будущим вернулось ко мне лишь после того, как я всю ночь проспала в комфортабельном вагоне. Находясь в подобном настроении, я изучила содержимое саквояжа. Там оказалась довольно большая сумма денег в золотых монетах, а также билеты и подробные инструкции касательно моего путешествия до Ливерпуля. Плюс ко всему я обнаружила длинное письмо от доктора, в котором он сообщил мне моё вымышленное имя и биографию, а также наставлял меня говорить как можно меньше и терпеливо ждать прибытия его сына. Значит, всё было приготовлено заранее, он априори рассчитывал на моё согласие и, что в тысячу раз хуже, на добровольный уход из жизни моей мамы. Меня охватило всеобъемлющее чувство ненависти к своему единственному «другу» и непередаваемого отвращения к его сыну, моему «суженому». Всё существо моё противилось сложившемуся положению вещей. Я сидела, охваченная горем и отчаянием, когда, к моей радости, весьма приятная дама завязала со мной разговор. Я охотно поддержала его и вскоре довольно велеречиво поведала ей свою историю, изложенную в письме доктора. Я мисс Гулд из Невада-Сити, еду в Англию к дядюшке, денег у меня столько-то, семья у меня такая-то, лет мне столько-то и так далее, пока не рассказала всю свою «легенду». А поскольку дама продолжала засыпать меня вопросами, мне пришлось сочинять что-то прямо на ходу. Вскоре моя неопытность в подобных делах вышла мне боком, и я заметила недоверие в глазах собеседницы, как вдруг появился некий прекрасно одетый господин, спросивший меня безукоризненно вежливым тоном:

– Вы мисс Гудд, я полагаю?

После этого он извинился перед дамой, представившись моим провожатым, и галантно проводил меня в дальний конец вагона.

– Мисс Гулд, – прошептал он мне на ухо, – вероятно, вы полагаете себя в безопасности? Позвольте мне напрочь развеять ваши иллюзии. Ещё одна подобная неосторожность – и вы вновь окажетесь в Юте. Что же касается этой дамы, то, если она снова попытается заговорить с вами, вам надлежит ответить следующим образом: «Сударыня, меня раздражает ваше любопытство, и вы меня премного обяжете, если позволите мне самой выбирать собеседников».

Увы, мне пришлось поступить, как мне велели, и отпустить оскорбительное замечание даме, к которой я испытывала искреннее расположение. Поэтому весь остаток дня я провела в молчании, глядя на проносившиеся за окном однообразные равнины и глотая слёзы. Достаточно одного этого примера: подобным образом проходило всё моё путешествие. Где бы то ни было: в поезде, в гостинице или на борту океанского лайнера – я не перемолвилась ни единым добрым словом со своими попутчиками и находилась в полной уверенности, что любой мой разговор могут в любой момент перебить. Везде и всюду самые разные люди – мужчины и женщины, роскошно и бедно одетые – оберегали меня и следили за каждым моим словом и шагом. Вот таким образом я пересекла Соединённые Штаты, а затем и океан, в то время как Око мормонов наблюдало за каждым моим движением. И когда наконец кэб доставил меня в тот лондонский дом, откуда я нынче утром бежала и чему вы стали свидетелем, я уже перестала бороться и надеяться.

Я ничуть не удивилась тому, что хозяйка ожидала моего приезда. В отведённой мне комнате растопили камин. На столе лежали книги, в ящиках – одежда. Из выходивших в сад окон я с тихой покорностью наблюдала, как менялись времена года и месяц шёл за месяцем. Иногда хозяйка брала меня с собой на прогулку или устраивала мне ознакомительную экскурсию, однако она никогда не позволяла мне оставаться дома одной. Я же, видя, что она также живёт в постоянном страхе перед местью мормонов, жалела её и не смела ей возражать. Для родившегося в краю мормонов, как и для человека, вступающего в некое тайное общество, бегство попросту невозможно. Я твёрдо это знала и была благодарна судьбе даже за эту вынужденную отсрочку. Тем временем я честно пыталась подготовиться к предстоящему замужеству. Приближался день прибытия моего жениха, и благодарность пополам со страхом обязывали меня покориться своей участи. Сын доктора Грирсона, каков бы он ни был, очевидно, молод, и весьма вероятно, что недурён собой. На большее я и рассчитывать не смела, и, готовясь официально объявить о своём согласии, я начала ставить во главу угла его внешние и физические достоинства, отодвигая на второй план его моральные качества и уровень развития интеллекта. Мы обладаем огромной властью над своим духовным миром, и с течением времени я настроила себя на то, чтобы дать положительный ответ, более того, я стала с нетерпением ждать этого часа. Ночью я забывалась сном, а днём сидела у камина, погружённая в свои мысли, представляя себе лицо своего будущего мужа, прикосновение его руки и звук его голоса. В условиях моего затворничества и одиночества всё это являлось для меня единственной отдушиной. В конце концов я настолько уверилась и утвердилась в своём положительном решении, что меня начали одолевать страхи совсем иного свойства. Что произойдёт, если я вдруг не понравлюсь? Что будет, если этот неведомый суженый вдруг отвернётся от меня, тем самым выказав свою неприязнь и недовольство? Поэтому я проводила долгие часы перед зеркалом, тщательно изучая свои внешние достоинства и недостатки и без устали меняя наряды и причёски.

Когда настал назначенный день, я очень долго прихорашивалась, пока в конце концов, обуреваемая одновременно некой смутной надеждой и безысходностью, не призналась самой себе, что больше не в силах играть в эту игру и надо вести себя естественно по принципу «будь что будет». Моё затворничество заканчивалось, и меня охватило почти болезненное нетерпение пополам со страхом. Я прислушивалась к шуму на улице, к каждому скрипу и шороху в казавшемся безмолвным доме. Мне известно, что нельзя каким-то образом «приготовиться» к любви, ничего о ней не зная. И всё же, когда наконец к дому подкатил кэб и я услышала, как мой гость поднимается по лестнице, меня охватил такой прилив надежды, что им могла бы гордиться любовь, очевидно его породившая. Дверь отворилась, и на пороге появился не кто иной, как доктор Грирсон. По-моему, я закричала во весь голос, однако я точно помню, что мгновенно лишилась чувств и упала на пол.

Когда я пришла в себя, то увидела склонившегося надо мной доктора, который считал мой пульс.