Текст книги "Воздушные шарики запрещены"

Глава вторая

Кажется, это самый подходящий вариант,

говорю я и вытираю рот салфеткой. Анника кивает. На ней желтое летнее платье, которого я никогда раньше не видел.

Мы приехали в Симрисхамн выбрать банкетный зал в ресторане «Монс Бюкар». С большим удовлетворением продегустировали еду и напитки, которые будут подавать в день рождения Анники. Вино вполне приемлемо по цене, да и качество не вызывает нареканий. Мы говорим об этом владельцу, вполне вероятно, самому Монсу, когда он подходит к нашему столику. Это очень загорелый мужчина с очками, поднятыми на лоб.

Анника говорит, что, на ее взгляд, нам больше подходит Синий зал. Монс кивает.

Я возражаю, что синий цвет в нем слегка отдает темно-коричневым и что там темновато, хотелось бы больше света с улицы.

Монс со мной не согласен. Он полностью на стороне Ан-ники. Теперь уже она кивает. Они, по всей видимости, сходятся во мнении по большинству пунктов.

Потом мы идем к морю, взявшись за руки, ведь у нас выходные без детей. Девочек мы отправили к родителям Ан-ники. У нас забронирован номер в гостинице «Свеа». Нам обоим кажется, что мы как будто вернулись в молодость, но я чувствую, что это требует от нас усилий. Мы уже не болтаем так легко и непринужденно, как когда-то.

Меня удивляет, почему так происходит, ведь мы оба стараемся изо всех сил. Может, это на самом-то деле и мешает: то, что мы стараемся?

Я все-таки не уверен, что «Монс» – идеальный вариант, говорю я Аннике. Она ничего не отвечает.

Когда мы доходим до конца пешеходной улочки, и перед нами открывается порт и припортовая площадь, и я вижу чаек и облака, и вдыхаю запах водорослей и мороженого в вафельных трубочках, – мне тут же вспоминается Ольга.

Оказывается, другие тоже

не прочь продемонстрировать свои «достоинства». Мне это становится ясно из разговора с Ма́лин, поскольку все то время, что мы пьем кофе, она только и говорит, что о своих.

Мои сиськи не силиконовые, они мои собственные, говорит она, и я не собираюсь ни увеличивать их, как это делают порнозвезды, ни стыдливо прятать. Она говорит, что не будет мириться с культурой насилия, которой общество пропиталось насквозь.

Я замечаю, что у Давида и Кристера, тоже, как и мы, устроившихся за общим столом, где все в перерыве пьют кофе, понемногу складывается представление о прелестях, которые Малин прячет под блузкой и которые, видимо, будут выставлены напоказ в бассейне.

Понимаю, что ты имеешь в виду, говорю я, но я, кажется, все же не большой сторонник того, как вы реализуете свою теорию на практике.

Я делаю глоток горячего кофе, и на секунду воцаряется полная тишина.

Ты хочешь сказать, тебе не нравится, как мы… что? – спрашивает Малин с настороженностью в голосе. Кристера и Давида явно заинтриговало то, как я теперь буду выкручиваться, но я не считаю себя обязанным выкручиваться, ни капли, потому что мне кажется, что не следует как-то щадить Малин и что-то утаивать от нее, тем более правду.

Возможно, я категорически неправ, говорю я, но тебе полезно будет услышать, что мужчины, которые заходят на ваш сайт, кстати, невероятно скучный, и выражают вам всяческое сочувствие, так вот, они делают это, чтобы поглазеть на титьки, будь то большие титьки, тяжелые титьки, продолговатые, крепкие, силиконовые – наверное, есть мужики, которые стали западать даже на малюсенькие девчачьи.

Я понимаю, тебя могут разозлить мои слова, я вижу, что так и есть, ты уже рассердилась, но тут злись не злись, ничего этим не изменишь, потому что лягушка не перестанет быть зеленой от того, что тебе это не по вкусу.

Я вижу, что моя речь произвела на нее впечатление, потому что она смотрит на меня, приоткрыв рот и выпятив губки, и хочет что-то сказать, но еще не определилась, что именно.

Однако это еще не все, продолжаю я, поскольку не исключено, что кто-то из женщин, плавающих с обнаженной грудью в бассейне, делает это с целью гордо продемонстрировать то, что вы обычно прячете. Просто об этом не очень принято говорить, по крайней мере, уж точно не в Швеции.

Я уже провел в аудитории

целый день, отличный, насыщенный денек, но все еще не освободился, можно сказать, я только начал, поэтому я перехожу к следующему слайду: бульвар Андерсена, транспорт движется в обе стороны. Главная транспортная артерия Дании и, чуть в стороне от дороги, возле ратушной площади, хрупкая фигурка в бронзе – писатель с книгой в руке. Он, кстати, сидит и в Королевском саду, плюс его изображение есть на почтовых марках.

Таким образом, продолжаю я, переходя к следующему кадру, и асфальт, на котором стоит памятник, и марки, как, разумеется, и все прочие физические оттиски и отпечатки, поддерживают историю Х. К. Андерсена на плаву. Да, все устроено именно так, хотя Русалочка и не особо впечатляет тех туристов, которые ожидают увидеть нечто вроде Эйфелевой башни, статуи Свободы или Биг-Бена.

Кто, кстати, до сих пор пользуется марками? Я спрашиваю об этом, сам не зная, к чему веду, просто что-то в аудитории мешает мне сосредоточиться.

Русалочка не только породила невероятное количество дешевых сувениров, – на сюжет сказки еще поставили мюзиклы и балеты, сняли фильмы, а в 2010 году она ездила за границу.

Пауза.

А точно ли это было в 2010-м?

Да, путешествовала, поскольку архитектор Бьярке Ингельс, тот, что построил высотку на Манхэттене и много где еще, если вы не в курсе, отправил ее ни много ни мало в Шанхай. Там она сидела в каком-то павильоне на всемирной выставке, а на набережной Лангелиние тем временем установили экран, на котором онлайн, с ужасной картинкой из-за плохой интернет-связи, транслировали, как она там сидит, в Шанхае.

Я делаю выжидательную паузу, присматриваясь к лицам в аудитории.

Многие были очень недовольны этим, ну, тем, что ее отправили в Китай, потому что ее место здесь, на камне в Копенгагене.

Хотя если принять во внимание, что китайцы купили компанию «Вольво», это очень даже в тему.

Никто не смеется моей шутке.

Я вдруг замечаю, что у меня от подмышек пахнет как-то иначе, не так, как всегда, и в ту же секунду мой взгляд падает на нарушителя моего спокойствия, прокравшегося в аудиторию и разрушившего мне весь процесс. Мой взгляд падает на Торстена.

Торстен стоит у двери. Торстен, заваленный материальными благами выше головы. Какого черта он тут делает? Никогда не поверю, что его заинтересовали Х. К. Андерсен, семиотика и вопрос одаренности. Единственная причина, по которой он мог прийти, – это чтобы собственными глазами взглянуть на типа, чьи пальцы забирались в киску его русской подружки.

Все это одно большое недоразумение,

такими словами я начинаю свой мейл Ольге, вернувшись час спустя в кабинет, но тут же стираю написанное, потому что чувствую, что мне страшно. И это не абстрактный, беспредметный страх, который мы встречаем у Киркегора. Мой страх, если задуматься, очень даже конкретный, и от него в животе что-то сжимается в комок. Я уже собираюсь домой, когда приходит эсэмэска от Бритты, которая пишет, что хотела бы при случае кое-что со мной обсудить, и это не добавляет мне оптимизма. Вряд ли можно ожидать чего-то хорошего, потому что она не пишет, о чем пойдет речь. Не надвигается ли на меня тень обвинения в сексуальных домогательствах? Не этим ли запахло? В такой ситуации уж они всем миром продемонстрируют свое неравнодушие. И Аннике это, конечно, не понравится.

Тем же вечером мы оба усаживаемся перед телевизором.

Анника забралась с ногами на диван, подобрав их под себя, мы только что начали смотреть новый эпизод сериала «Оранжевый – хит сезона» на канале Netflix. Мне кажется, он уступает предыдущим сезонам, потому что в нем ничегошеньки не происходит, притом что пустое действо еще и ужасно затянуто.

Что-то я выпадаю, какая-то скукотень, говорю я Аннике, наблюдая за тем, как заключенные женской тюрьмы в оранжевых робах выбираются с территории через дырку в заборе и купаются в близлежащем озере под умиляющий душу саундтрек.

Но Аннике так не кажется. Она совершенно не согласна. Говорит, что нельзя быть таким консервативным по отношению к новизне, которую предлагает мне эта серия, она берется объяснять, что мы только что стали свидетелями новой литературы, ожившей в видеоряде. Ладно, отвечаю я, потому что кому в этом разбираться как не ей, ведь она защищала кандидатскую по литературоведению, ее работа была посвящена тому, как на Британских островах воспринимали шведскую «рабочую» литературу 1930-х годов. Я не читал ее целиком, эту кандидатскую, но высказался в таком духе: в ней полно знаний, приобщиться к которым человечеству было бы очень даже полезно.

Она еще написала множество статей о том, что в датской поэзии часто встречаются буки и дубы, тогда как у шведских и финских поэтов в основном фигурируют хвойные деревья. Это довольно много говорит о флоре разных стран.

Я замечаю, что Анника смотрит на меня, вместо того чтобы следить за происходящим на экране, и понимаю, что это огромная жертва с ее стороны. Я поспешно улыбаюсь ей, но улыбка запаздывает. Она нажимает на паузу и спрашивает, все ли у меня в порядке. Из тебя в последнее время слова не вытянешь, говорит она.

Я отвечаю, что на работе не все гладко, но, по всем признакам, ситуация должна выправиться.

На экране в кадре застыла одна из заключенных, подметающая двор тюрьмы, пока остальные играют в баскетбол или курят. Они опять за высоким тюремным забором, все снова по-старому.

По Бритте сразу видно,

что на работе у нее сплошной стресс и не все складывается идеально, но, с другой стороны, у нее всегда такой вид, и совершенно необязательно, что за этим стоит конкретный повод. Бритта только что рассказала мне, как она счастлива тем, что ей дали кучу денег в виде гранта, и я ответил, что очень рад за нее. И добавил, что это, безусловно, заслуженно.

Однако я все еще не понимаю, зачем она меня вызвала.

Бритта спрашивает меня, комфортно ли я чувствую себя в университете и доволен ли я нагрузкой и кругом своих обязанностей. Я отвечаю, что, в общем и целом, мне не на что жаловаться, и это чистая правда. Меня все устраивает, говорю я.

У нас скоро вечеринка по случаю окончания весеннего семестра, говорит она сухо, как будто внезапно об этом вспомнив, хотя на самом деле фраза была заготовлена заранее. Если я не ошибаюсь, вы в составе комиссии, которая занимается организацией праздника?

В связи с этим, продолжает она, хотела у вас поинтересоваться, по какой причине вы не пришли ни на одно из собраний, на которые вас приглашали?

Она смотрит мне в глаза, и я не отвожу взгляд. Надо что-то ответить, это мне ясно, но на ум ничего не приходит. По крайней мере, ничего такого, чем можно воспользоваться как уважительным предлогом. Она, видимо, имеет в виду одно из тех электронных писем, которые у меня иногда как-то выпадают из поля зрения, хотя в целом я довольно исправно проверяю почту. Но поток писем бесконечен, это просто какое-то половодье, поэтому мой девиз гласит: если кто-то ограничился одним письмом, можно считать, он не посылал тебе писем вовсе. И только когда отправитель берет на себя труд отправить то же самое письмо еще раз, для меня это знак, что вопрос для него действительно важен. Но это еще не все. Настоящая причина в том, что председатель комиссии – Малин Гуйор, а я просто на дух не переношу Малин Гуйор.

Я говорю Бритте, что, естественно, в данном случае я совершил ошибку, и в будущем такого не повторится. Я все исправлю. Да, говорит она, нет никакой причины затевать конфликт, от которого всем будет только хуже.

Что-нибудь еще? Задавая этот вопрос, я чувствую, что у меня почти полегчало на душе. Меня вызывали только ради этого. Тогда спасибо за встречу и всего доброго, говорю я и ухожу восвояси.

Глава третья

При взгляде на самую крутую табличку

в моей коллекции, слезы наворачиваются у меня на глаза. Я сфотографировал ее в Вене на Южном вокзале, когда мы с Анникой оказались в тех краях на длинных выходных. Мы поехали без детей. Этот знак был установлен на платформе, к которой прибывали переполненные поезда с беженцами из Сирии.

На разных языках, не ограничиваясь немецким и английским, сообщалось, что представители австрийских властей одеты в желтые жилетки и что паспорт нужно держать наготове. Дальше шел перечень действий, которые предстояло совершить. Список заканчивался предложением, одним махом отметавшим все поверхностное, оставляя единственно важное: ВЫ В БЕЗОПАСНОСТИ.

В этом ракурсе я рассматриваю и ситуацию, в которой оказался сам. А именно, на скользкой дорожке, на грани катастрофы, подвергнув риску личную жизнь и карьеру, да что там, подвергнув риску вообще все, что у меня есть, я вдруг начинаю чувствовать себя в безопасности: уже несколько недель от Ольги ни слуху ни духу, и тень Торстена пока что не объявлялась.

Это приятное чувство, и я уже уверен, что жизнь опять вошла в привычное русло. Почему бы и нет? События же не обязаны развиваться по наихудшему из мыслимых сценариев.

Я нажимаю на иконку Spotify внизу монитора и активирую подборку песен группы Love Shop[4]4
  Love Shop – датская поп-рок-группа, образованная в 1986 году.


[Закрыть], я составил ее пару дней назад. Они играют музыку, которая не пытается выдать себя за нечто большее, чем она есть, и я подумываю по этой причине, не подарить ли мне Аннике на день рождения два билета на их концерт. Один билет мне, один – ей. Она, правда, кажется, говорила, что такая музыка не в ее вкусе, но я убежден, что она изменит мнение, когда мы послушаем выступление группы вживую. Она обязана дать им шанс.

Анники нет дома. Час назад она прислала мне эсэмэску. Ей очень жаль, но придется задержаться на работе. Ее с одним из коллег назначили ответственными за организацию предстоящей кафедральной поездки с воркшопами и совместным отдыхом. Я как-то забыл про эту поездку, но Анника говорила, что планирует ехать, было такое.

Мне нужно в школу к Лерке на родительское собрание, написал я ей в ответ. Терпеть не могу родительские собрания, но в таких штуках приходится участвовать. Жизнь есть жизнь.

Начинает играть Однажды ночью наступит лето[5]5
  Композиция группы Love Shop из альбома «1990».


[Закрыть], а я тем временем опять внимательно разглядываю свои таблички, просматриваю архивные папки. Я классифицировал их по странам, где они мне попались, по типу сообщаемой ими информации, по форме, по историям, которые с ними связаны. Тесть сказал мне, что я филателист, только помешался на табличках. Трудно с ним не согласиться. Ихъ бин филателист.

Наша школа «хеденхес» получила «гендерный сертификат»,

это значит, преподаватели осознают, что не все девочки милые и послушные, а мальчики – хулиганы, сообщил нам директор, так, словно мы наконец поставили в этом вопросе жирную точку. Я пью красное вино и слушаю Love Shop, чтобы переварить родительское собрание.

Розетки с дополнительной дыркой и вилки с дополнительной «штукой», их еще называют разъемами «папа-мама». Такие в Швеции не купишь. Я убежден, что в каждом человеке скрываются еще несколько человеческих особей, но меня совсем не утешает мысль, что наш пол располагается у нас исключительно в голове. Как-то это немного скучновато на мой вкус.

Я слышу, как внизу открывается дверь. Пришла Анни-ка. Часы тоже не стояли на месте, уже полдевятого, но, может, мы еще успеем посмотреть пару эпизодов из сериала «Оранжевый – хит сезона» перед тем как идти спать. Я бы не прочь выпить еще красного вина и, как вариант, послушать, что она думает о вилках и розетках с дополнительными штуками и дырками.

На дворе лето, солнце и воскресенье.

Я устроился за столиком в нашем саду с сегодняшним номером «Политикен» и чашкой кофе. Анника ходит по участку и что-то приводит в порядок. Сад должен выглядеть на пять баллов, потому что Анника решила отмечать свой день рождения у нас дома. Тут, в приватной обстановке, будет гораздо уютнее. Я спросил, уж не думает ли она праздновать в нашем маленьком садике? Она думала именно так. Ты же сам был не в восторге от «Монса», ответила она.

В газете прекрасная статья на целый разворот обо мне и моем исследовании. С утра пораньше я съездил в Копенгаген, чтобы купить номер. Анника и дети не захотели составить мне компанию, хотя, в общем-то, и бог с ними. Я подумываю, не вырезать ли мне свой портрет и не повесить ли в рамке у себя в кабинете.

В статье есть несколько небольших неточностей, но не станем придираться. Зато снимок хороший. Фотограф хотел снять меня стоящим на фоне книжной полки в гостиной. Я сначала был против, мне казалось, что это очень примитивная задумка. Просто ради того, чтобы на фото все выглядело, как будто я прочел кучу книг? – спросил я. Но в интервью как раз говорится о вашем демографическом исследовании, где вы описываете, что люди привыкли читать, ответил он, и, к счастью, меня убедил этот аргумент. На полке у кого-нибудь, живущего в Нёрребро, стоят совсем другие книги, чем на какой-нибудь полке в районе Эстербро, и если мы мельком глянем на корешки на моей собственной…

Анника машет мне, и я машу ей в ответ. Делаю пару глотков кофе. Он уже остыл. Она держит ладонь козырьком, чтобы солнце не било в глаза. Они у нее серого цвета, хотя мы сошлись на том, что называем их зелеными. Она совсем не такая, как Ольга. Груди у Анники больше – что есть, то есть, но, говоря по правде, они немного грузноваты, этакие груши. Она ни словом не обмолвилась о том, почему вчера вернулась домой так поздно, а я не захотел спрашивать. На то наверняка были весомые причины, и ни к чему постоянно ходить друг за другом хвостом и контролировать каждый шаг друг друга. В нормальном браке это излишне.

Анника опять начинает что-то рыть своей лопаткой. Стоя на коленях и выставив попу в небо. Не начинает ли она вся превращаться в грушу? Ведь, по сути, как раз это и произошло с ее подружками, этими старыми девами, которых не отличишь от герани. Скоро они все притащатся на день рождения, и у нас будет полный сад груш, хотя обычно в нем нет ничего, кроме айвы.

Невероятно, куда способно завести воображение, если дать ему волю. Откуда у меня все эти внезапные мысли? Я люблю Аннику. Ее замечательный зад и тяжелые груди. В кого я превратился, что я стал за человек? А все эта история с Ольгой, я никак не могу выбросить ее из головы. Может, лучше признаться Аннике, рассказать о моей небольшой интрижке, вдруг поможет? Просто, чтобы устранить сбой в системе.

С другой стороны, навряд ли такое признание осчастливит меня или ее. Скоро уже двенадцать лет, как мы вместе. Мы довольно рано пришли к согласию в том, что означает измена, и всегда были едины в этом пункте. Это недопустимо. Ну да, пару раз случались ошибки с моей стороны, но это было в самом начале наших отношений, еще до того, как у нас родились девочки, так что это не в счет, а мою жизнь до встречи с Анникой мы по вполне понятным причинам можем не рассматривать.

Я стою в вестибюле рядом с лестницей, ведущей в подвал,

и жду Малин. Нужно притащить снизу два последних складных столика. Вечеринка еще только на следующей неделе, в пятницу, но, по мнению Малин, важно уже сейчас быстренько составить представление о том, как у нас обстоят дела со столами и стульями. Для начала планируется сложить их в помещении факультетского клуба. Мне пришла в голову мысль, что неплохо бы одолжить столы и идущие с ними в комплекте стулья на день рождения Анники, тогда не придется их покупать. Останется только раздобыть где-нибудь шатер для вечеринок на открытом воздухе.

Дождь льет как из ведра. На улице перебежками перемещаются студенты и преподаватели. Говоря по правде, так им и надо, пусть помокнут, потому что этим философам и теологам, там, на другой стороне Профессорской площади, оснастили аудитории самым современным компьютерным оборудованием, какое только можно себе представить. А у нас на факультете мы вынуждены довольствоваться тем, что было в моде прошлой зимой.

Куда она запропастилась, эта Малин? Может, решила, что мы здесь уже закончили? Почти всю вторую половину дня она распоряжалась всем и всеми. Появлялась повсюду со своим длинным списком, ставила галочки и что-то отмечала, чтобы мы ничего не забыли. Просто невыносимо.

И тут я вздрагиваю. Ольга! Она, видимо, только что зашла с центрального входа. Стоит посреди холла в длинном дождевике. С того дня, как я видел ее в последний раз, она отрастила волосы. Хотя, может, просто сменила прическу. Она замечает меня. Секунду колеблется, а потом, судя по всему, принимает решение. И направляется ко мне.

Здоровается и, прежде чем я успеваю что-то ответить, просит прощения за то, что надолго пропала. Это из-за мамы, она заболела, говорит Ольга, но я не уверен, что это правда. Большую часть своей взрослой жизни я по работе имел дело с молодежью и знаю, что молодым людям свойственны импульсивность и беспечность, а с правдой они зачастую обходятся довольно небрежно. Она спрашивает, упущен ли в ее случае шанс безвозвратно, и я слышу свой голос, говорящий, что она, конечно, потрудилась, чтобы его угробить, но он все еще жив.

Что ты здесь делаешь? – спрашивает она.

Высматриваю Малин. Где ее черти носят? Я объясняю, что вообще-то мы с коллегой собирались принести из подвала столы для вечеринки преподавателей, но, честно говоря, не пойму, где она зависла. У меня же не четыре руки, говорю я.

Произнеся эти слова, я не сразу осознаю, какую дверку я, сам того не ведая, приоткрыл. И точно, так и есть, Ольга отвечает: могу тебе помочь, не проблема.

Я улыбаюсь и напоминаю себе, что я уже взрослый мальчик, способный сказать «нет», когда это необходимо.

Я чувствую сладкое томление внизу живота,

пока мы спускаемся по ступеням, покрытым линолеумом. Ольга идет на три ступеньки впереди меня, и я замечаю, что ее волосы у корней немного светлее. Так обычно выглядят волосы у женщин, которые красят их дома, за кухонным столом в своей небольшой квартирке. Образ девочки-подростка дополняют синие джинсы и энергичные ножки, обутые в белые кеды.

Нам куда? – спрашивает она, когда мы оказываемся в подвале и в нем автоматически включается свет. Мы смотрим вглубь широкого коридора, стены которого выложены из красного кирпича. По обе стороны видны тяжелые металлические двери.

Я говорю, что нам в самый конец. О’кей, отвечает она. Идем? – спрашиваю я. Пожалуй, отвечает она с такой интонацией, как будто мы путешествуем по дикой Африке.

В одном месте студенты когда-то много лет назад расписали стену, Ольга останавливается напротив. Сюжеты рисунков позаимствованы из истории литературы, из разных классических произведений. Для меня всегда оставалось загадкой, почему они выбрали именно это место, этот всеми забытый угол, ведь тут никто не увидит их творение. Я делюсь с ней этой мыслью. Потом добавляю: как ни крути, это ветряные мельницы из «Дон Кихота», загробный мир Данте и циклоп из «Одиссеи».

Я вижу, что Ольга меня не слушает и идет дальше, не дождавшись, пока я закончу фразу. Она похожа на ребенка, внимание которого легко отвлечь чем-то новым. Я не имею ничего против.

А здесь что? – спрашивает она, когда мы проходим мимо двери, которая, в отличие от остальных, серых, выкрашена темно-синей краской. «Соблюдайте тишину» значится на несколько криво висящей табличке рядом с дверью. Я объясняю, что это молельная комната, которую факультет оборудовал здесь несколько лет назад для сотрудников-мусульман. Им же нужно молиться сколько-то раз в день. Ольга спрашивает, нельзя ли заглянуть внутрь. Пожалуйста, говорю я. Я не вижу причин запрета.

Когда я подношу свой электронный ключ к черной кнопке на ручке двери, раздается короткий негромкий шшк.

Дверь на удивление тяжелая, дело в том, что помещения здесь, в подвале, проектировали как убежища. Видимо, еще в те далекие годы, когда Советский Союз, из которого, собственно, Ольга родом, представлял собой серьезную угрозу.

Она заходит первой. Свет в комнате неяркий, потому что все светильники, встроенные по обеим сторонам, в средней части стен, убраны за стенные панели. У дальней стены стоит низкий зеленый диван. Над ним – небольшое зеркало. На полу листок бумаги с нарисованной стрелкой, указывающей в направлении Мекки.

Ольга стоит ко мне спиной и осматривается по сторонам, такая невероятно юная и любопытная. Мне видно ее лицо в зеркало. Она совершенно не подозревает о том, что ее ждет, а я уже закрываю тяжелую дверь за нашими спинами. Такое впечатление, что она этого не замечает. Мы в джунглях, в самой непролазной чаще.

Она говорит, обращаясь большей частью к себе самой, что это очень мило со стороны университета – отдать такое помещение для нужд верующих.

В этом я с ней согласен. И, пока я с ней соглашаюсь, моя рука прокрадывается под ее длинный плащ и осторожно сжимает одну из грудей. Без преувеличения можно сказать, что та умещается в ладони полностью.

Ольга никак не реагирует. Ее руки опущены, она позволяет мне делать с ее маленькой грудкой, что я хочу. Мы оба словно находимся в трансе. Я целую ее в шею. От нее пахнет так же, как в первый раз, когда я ласкал ее у себя в кабинете. Хотя она стоит совершенно неподвижно, я чувствую, как жизнь бурлит в ней. Ее сердце бешено колотится под моими ладонями, теперь уже и вторая рука проникла под плащ. В ее глазах появилось выражение расслабленности, как будто ее вдруг сморило и потянуло в сон. Я начинаю расстегивать на ней джинсы. Обнажается живот, совсем плоский, белая кожа русской девушки. Голубые трусики с крошечным бантиком на краю.

Внезапно она берет инициативу в свои руки, как будто я делаю все слишком медленно. Она подцепляет трусики и джинсы по бокам двумя пальцами и одним длительным движением стаскивает их, вот так просто, потому что они такие, эти молодые девчонки, всегда готовы к сексу. В их вселенной это незначительная величина, так что моя задача просто не отставать.

Входя в нее, я ловлю себя на мысли, что ведь и правда не зря говорят: вилка и розетка, дырка и штука, как бы там кто ни возражал по этому поводу. И что, будем надеяться, я не столкнусь там, внутри, с кучей русских болезней.

Я прекрасно был в курсе того, что она молода, и все же:

год рождения 1994. Такого я не ожидал. Она еще пешком под стол ходила, когда я познакомился с Анникой.

Битый час я подробно разнюхивал подробности, изучая профиль Ольги в Фейсбуке. Почему нет? Обнаруживаю, что она не раз подрабатывала по мелочи моделью в Санкт-Петербурге, немного занималась джазовым балетом. В одном из последних постов она пишет, что без ума от Серена Киркегора и Копенгагена. Я воображаю себе, что за этой фразой кроется что-то иное. Хотя если ей хочется узнать побольше о Дании, то я с радостью ей в этом помогу.

В одном из ее альбомов с фотографиями за последнее лето она почти на всех снимках вместе с Торстеном. Ольга практически висит у него на шее. Висит у него на шее на борту яхты, которая наверняка принадлежит его папе. Висит у него на шее в винном ресторанчике, где они пьют шампанское, и даже на пляже, где он пытается играть с приятелями в волейбол. Да, в общем, она висит у него на шее, а Торстен просто маленький вонючий пижон.