Текст книги "Убийца шута"

– По отношению к Би.

Чейд медленно кивнул, глядя на угасающее пламя в камине:

– Он быстро усваивает языки, и память у него почти как у менестреля. В облике наставника его можно поместить в твой дом, и это будет лучше для них обоих.

Кусочки начали складываться. «Ох, Чейд, ну неужели тебе так трудно было напрямую попросить об услуге?» Я все сказал за него:

– Мальчик тебе нравится. Но если ты оставишь его здесь, то рано или поздно, когда его законнорожденные братья приедут в Олений замок, не миновать беды. В особенности если он подружится с кем-то из местных аристократов.

Чейд кивнул:

– Он очень обаятелен. Любит людей. Любит быть среди них, и они его любят. Он быстро становится слишком заметным для хорошего шпиона. И у него нет… того, что есть у нас и позволяет нам убивать. – Он втянул воздух, как будто собирался сказать что-то еще, но лишь вздохнул.

Мы оба молчали и думали. Я спрашивал себя, правда ли в нас есть особая способность, или, напротив, отсутствие чего-то такого, что есть у других, позволяет нам заниматься нашим ремеслом. Молчание было неуютным. И все же нас объединяли не угрызения совести. Я сомневался, что у этого чувства есть название.

– Мне надо поговорить с Молли.

Он бросил на меня быстрый взгляд искоса:

– И что же ты ей скажешь?

Я прикусил губу:

– Правду. Что он бастард, как и я, что из-за этого у него в конце концов будут неприятности; возможно, он даже погибнет. Что он хорошо образован и станет хорошим наставником для маленькой девочки.

– Выходит, ты скажешь правду, да не всю, – уточнил Чейд вместо меня.

– Почему не всю? – спросил я.

– И в самом деле, почему? – иронично поддакнул Чейд. – Тебе пока что нет нужды обсуждать это с Молли. Думаю, пройдут годы, прежде чем мне придется отослать парнишку к тебе. Я его воспитаю, научу всему, что он должен будет знать в качестве наставника. И телохранителя. Пока он еще не готов, могу отправить к вам знакомую няню. Лицо как у зайчихи, рука как у кузнеца. Не самая смышленая из служанок, но как охранник безупречна.

– Нет. Спасибо. Думаю, пока что мне по силам защищать свою дочь.

– Ох, Фитц. Я не согласен, но знаю, когда с тобой бесполезно спорить. Мы с Риддлом пришли к выводу, что тебе нужны домашние солдаты, но ты не слушаешь. Сколько раз я предлагал, чтобы ты поселил у себя в Ивовом Лесу одного из наших подмастерьев Силы, чтобы даже в твое отсутствие можно было быстро передавать сообщения? Тебе нужен свой человек, чтобы охранять твою спину и общаться со слугами, приносить тебе новости, которые ты иначе никогда бы не услышал в своих владениях. – Чейд поерзал в своем кресле, старая древесина заскрипела. Его внимательный взгляд встретился с моим упрямым взглядом. Я победил. – Ну ладно. Уже поздно. Или рано, в зависимости от того, в какое время дня ты работаешь. Как бы там ни было, мне пора в постель. – Мой бывший наставник украдкой потянул за верхний край своего пояса. Подозреваю, тот врезался в тело. Чейд с трудом поднялся. Одной рукой махнул в сторону постели. – Можешь спать тут, если пожелаешь. Не думаю, что Розмари когда-нибудь использовала эту постель. Ей просто нравится, чтобы все выглядело красиво.

– Может быть.

К собственному удивлению я понял, что мой гнев испарился. Я знал Чейда. Он не желал зла Би. Возможно, его главная цель заключалась в том, чтобы выманить меня сюда. Возможно, он скучал по мне больше, чем я думал. И возможно, мне следовало принять к сведению кое-что из его предложений…

Он кивнул:

– Я велю Фитцу Виджиланту принести тебе что-нибудь поесть. Познакомься с ним поближе, Фитц. Он хороший малый. Покорный и готовый услужить. Ты был не таким.

Я прочистил горло и спросил:

– Становишься мягкосердечным из-за возраста?

Он покачал головой:

– Нет. Практичным. Я должен отослать его, чтоб мы с Розмари смогли найти более подходящего ученика. Он слишком много знает о том, как у нас тут все устроено, чтобы просто дать ему уйти. Я должен позаботиться о его безопасности и отправить в надежное место.

– О его безопасности или о твоей?

Чейд усмехнулся:

– Это одно и то же, разве ты не понимаешь? Люди, которые представляют опасность для меня, редко благоденствуют слишком долго.

Его обращенная ко мне улыбка была кривой и печальной. Я лучше понял стоящий перед ним выбор, когда он вручил мне наполовину пустой бокал.

Я негромко предложил:

– Начни устранять его из своего круга, Чейд. Меньше времени с тобой или Розмари, больше времени с писарями и менестрелями. Ты не заставишь его забыть о том, что он видел и узнал, но можешь уменьшить важность. Пусть он будет тебе благодарен. И когда ты больше не сможешь его тут держать, пришли ко мне. Я сберегу его для тебя.

Я попытался отогнать мысль о том, на что только что согласился. Это было обязательство не на год или два. Сколько Фитц Виджилант будет жить и помнить тайные ходы Оленьего замка, столько мне придется нести ответственность за то, чтобы он оставался верным Видящим. Либо ему придется умереть. Чейд только что поручил мне грязное дело, которым не хотел заниматься сам. Я глотнул вина, чтобы его излишне сладкий вкус замаскировал горечь этого осознания.

– Уверен, что я и впрямь «не заставлю его забыть»?

Я встрепенулся и уставился на старика. Ответил вопросом на вопрос:

– Что ты задумал?

– Мы все еще расшифровываем старые свитки о Силе. Они намекают, что человека можно… ну, заставить изменить свое мнение о некоторых вещах.

Я потрясенно застыл, не в силах вымолвить ни слова. Суметь заставить человека о чем-то забыть: что за ужасная сила? Я перевел дух.

– И это отлично сработало, когда мой отец решил заставить мастера Силы Галена забыть о своей неприязни к нему и полюбить его. Ненависть Галена не исчезла; она просто нашла другую цель. Если не ошибаюсь, ею оказался я. Гален почти сумел меня убить.

– Твоему отцу не посчастливилось получить полное обучение Силе. Сомневаюсь, что и Галену это удалось. Мы так много потеряли, Фитц! Так много… Я тружусь над свитками почти каждый вечер, но это не то же самое, как если бы тебя обучал знающий мастер Силы. Докопаться до смысла можно лишь ценой немалых усилий. Дело движется не так быстро, как хотелось бы. У Неттл нет времени мне помогать. Сведения, которые содержатся в свитках, нельзя доверять никому, а их хрупкость – еще одна причина этого не делать. У меня самого остается куда меньше времени для поздних ночных занятий, чем когда-то. И потому свитки заброшены, а с ними – кто знает, какие еще секреты?

Еще одна просьба под видом вопроса.

– Выбери те, что считаешь самыми интересными. Я заберу их с собой в Ивовый Лес.

Он нахмурился:

– А ты не смог бы приезжать сюда, чтобы поработать с ними? Одну неделю каждый месяц? Мне не хотелось бы отправлять их куда-то из Оленьего замка.

– Чейд, у меня жена, ребенок, да и за имением надо присматривать. Я не могу тратить время на шатания между Ивовым Лесом и Оленьим замком.

– Монолиты Силы превратили бы эти «шатания» в мгновенные перемещения.

– Я не стану ими пользоваться, и ты знаешь почему.

– Я знаю, что много лет назад, вопреки всем советам, ты повторно воспользовался колоннами на протяжении очень короткого временного промежутка. Я не прошу тебя приходить и уходить каждый день. Я предлагаю, чтобы ты один раз в месяц появлялся, брал несколько свитков и оставлял переведенное. Судя по тому, что я прочитал, когда-то наделенные Силой гонцы использовали колонны по меньшей мере с такой частотой, а возможно, и чаще.

– Нет, – сказал я тоном, не допускающим возражений.

Чейд посмотрел на меня, склонив голову к плечу:

– Тогда почему бы тебе и Молли не приехать жить в Баккип, взяв с собой ребенка? Нам будет довольно просто отыскать для Ивового Леса умелого управляющего. И Би получила бы все преимущества, о которых мы говорили ранее. Ты мог бы помогать мне с переводами и другими заданиями, познакомился бы с юным Лантом, и, я уверен, Молли понравилось бы видеться с Неттл чаще…

– Нет, – опять сказал я твердо. У меня не было никакого желания, чтобы он снова взвалил на меня свои «другие задания». И он не должен был видеть моего умственно отсталого ребенка. – Мне хорошо там, где я есть, Чейд. Я познал покой и намерен его сохранить.

Он шумно вздохнул.

– Что ж, ладно. Ладно. – Он вдруг сделался по-стариковски брюзглив. Его последовавшие слова едва не поколебали мою решимость. – Никого не осталось, с кем бы я мог говорить так свободно, как с тобой. Подозреваю, мы вымирающий вид.

– Подозреваю, ты прав, – согласился я и не стал прибавлять, что это, возможно, к лучшему.

На этом мы с Чейдом завершили разговор. Думаю, он наконец-то признал, что я отстранился от придворной жизни Оленьего замка. Я бы пришел, случись срочная нужда, но я не поселился бы снова в замке, чтобы участвовать во всяких тайных совещаниях. Розмари придется играть эту роль, а ее заменит ученик, которого она выберет. Это будет не Фитц Виджилант. Испытает ли парень разочарование или облегчение?..

В последующие месяцы я одновременно опасался и ожидал, что Чейд снова попытается меня вернуть. Не попытался. Пять или шесть раз за год мне привозили новые свитки и увозили мой труд. Дважды его курьерами оказывались подмастерья, изучавшие Силу, – они приходили и уходили через монолиты. Я не поддался соблазну. Во второй раз, когда явился такой гонец, я спросил у Неттл, знает ли она об этом. Моя старшая дочь ушла от ответа, но после гонцы приезжали верхом.

Мы часто соприкасались разумами с Неттл, иногда – с Дьютифулом, но Чейд как будто отпустил меня на волю. И время от времени, страдая бессонницей, я спрашивал себя, испытываю ли разочарование или облегчение оттого, что наконец-то освободился от темной стороны политики Видящих.

9. Детство

Мои опасения относительно юного Ланта подтвердились. Он совершенно непригоден к тихой работе. Сказав ему впервые, что собираюсь завершить его ученичество и подыскать ему более подходящее место, я был не готов к тому, что он воспримет это как крушение всех надежд. Он умолял и Розмари, и меня, чтоб мы дали ему второй шанс. Вопреки собственному здравому смыслу я согласился. Наверное, сердце мое размягчается, а разум слабеет, ибо это, разумеется, не было благим делом. Мы продолжили обучать его физическим навыкам и необходимым знаниям. У него очень ловкие пальцы и руки, великолепно подходящие для уловок, но он не запоминает с тем же проворством рецепты, которые следует освоить для мгновенного использования. И все же, должен признаться, я надеялся, что парень пойдет по моим стопам.

У Розмари было меньше сомнений по его поводу, и она предложила устроить ему испытание. Я подстроил для него кражу, и он справился. Розмари предложила поручить ему легкое отравление. Его целью был всего-то стражник. Мы сказали ему, что этот человек берет взятки и активно шпионит в пользу калсидского аристократа. Тем не менее, потратив три дня и упустив множество возможностей, Лант так и не сумел выполнить задание. Он вернулся к нам пристыженный и подавленный. Он просто не сумел заставить себя отнять жизнь. Я не стал ему сообщать, что «яд» был всего лишь мелко натертыми пряностями и не причинил бы стражнику вреда. Рад, что мы проверили его на субъекте, который не представлял никакой угрозы ни для кого.

В результате Лант теперь понимает, насколько он не подходит для нашего ремесла. К моему удивлению, он заявил, будто смирился с тем, что не может быть моим учеником, – главное, чтобы сохранилась наша с ним дружба! И потому, чтобы облегчить произошедшую перемену, я подержу его здесь, в Оленьем замке, еще немного. Я позабочусь о том, чтобы он получил образование, необходимое для роли наставника, и научился владеть оружием, как надлежит телохранителю.

Лишь тебе я признаюсь, что прискорбно разочаровался в нем. Я был уверен, что нашел достойного наследника. К счастью, мы подыскали еще кандидата, точнее, кандидатку и начали ее обучение. Она кажется способной, но ведь с Лантом было так же. Поглядим. Я тебе все это рассказываю, разумеется, всецело доверившись твоей осторожности. Странное дело – когда-то я учил тебя никогда не излагать такие вещи на бумаге, а теперь это единственный способ убедиться, что никто другой в нашем круге не проникнет в мои мысли. Как меняются времена!

(Свиток без подписи и адресата)

О что мы открываем для себя и что узнаем, когда уже слишком поздно! Еще хуже секреты, в которых нет ничего секретного, печали, с которыми мы живем, не признаваясь друг другу в их существовании.

Би оказалась не такой, как мы мечтали. Я скрывал свое разочарование от Молли, и, думаю, она то же самое делала по отношению ко мне. Медленно тянулись месяцы, а за ними годы, и я почти не видел перемен в способностях нашей дочери. Молли стала быстрее стареть – состояние девочки дорого стоило ей и в душевном, и в телесном плане, поскольку она не позволяла никому другому ухаживать за дочерью и молча несла растущий груз печали. Я хотел ей помочь, но дитя явно избегало моих прикосновений. Я погрузился в сумерки души, потерял аппетит и волю чем-нибудь заниматься. Дни мои вечно завершались грохочущей головной болью и несварением желудка. Я просыпался по ночам и уже не мог заснуть, испытывая лишь тревогу за ребенка. Наша малышка оставалась крошечной и вялой. Вспоминая, с каким рвением Чейд планировал ее обучение и возможный брак, я морщился, как будто съел что-то кисло-сладкое. Когда-то мы могли надеяться на что-то в этом духе. Но первый же год украл эти мечты.

Не помню, сколько было Би, когда Молли сломалась и расплакалась в моих объятьях.

– Мне так жаль, мне очень, очень жаль, – сказала она, и я не сразу понял, что моя жена винит себя в том, что наш ребенок – умственно отсталый. – Я была слишком старой, – сказала она мне сквозь слезы. – И она никогда не станет нормальной. Никогда, никогда, никогда…

– Давай не будем спешить, – сказал я ей со спокойствием, которого не ощущал.

Почему мы скрывали наши страхи друг от друга? Наверное, потому что они делались реальнее, когда мы понимали, что боимся одного и того же. Я не хотел себе в этом признаваться.

– Она здорова, – сказал я Молли, пока она всхлипывала в моих руках. Наклонился, прошептал ей на ухо: – Она хорошо ест. Хорошо спит. Кожа у нее гладкая, глаза чистые. Она маленькая и, возможно, вялая, но она вырастет и…

– Прекрати, – взмолилась Молли тихим, глухим голосом. – Прекрати, Фитц. – Она отодвинулась от меня, посмотрела снизу вверх. Волосы прилипли к ее влажному лицу, точно вдовья вуаль. Она шмыгнула носом. – Притворство ничего не изменит. Она дурочка. И не просто дурочка, но еще и слаба телом. Она не перекатывается, почти не держит голову. Даже не пытается. Просто лежит в своей колыбели и глядит. Почти не плачет.

И что я мог сказать в ответ на это? Молли произвела на свет семерых здоровых детей. В моей жизни Би была первым младенцем.

– Она действительно так сильно отличается от того, какой должна быть? – спросил я, ощущая безнадежность.

Молли медленно кивнула:

– И останется такой же.

– Но она наша, – мягко возразил я. – Наша Би. Возможно, она такая, какой должна быть.

Не помню, как мне удалось достучаться до Молли. Знаю, что я не заслужил того, что она вдруг всхлипнула и крепко меня обняла, уткнулась лицом в грудь и спросила:

– Значит, ты не испытываешь из-за нее горького разочарования и стыда? Ты все-таки можешь ее любить? Ты и меня любишь по-прежнему?

– Ну конечно, – сказал я. – Конечно, и так будет всегда. – И хотя успокоить ее удалось скорее случайно, чем преднамеренно, я был рад, что у меня это получилось.

Но все же дверь, которую мы открыли, уже нельзя было закрыть. Признав, что наша маленькая дочь, скорее всего, навсегда останется такой, как сейчас, мы должны были об этом говорить. Но говорили мы об этом не перед слугами при свете дня, а по ночам, в постели, когда дитя, нанесшее нам такую рану, спало рядом в колыбели. Ибо хоть мы и признали случившееся, смириться все же не смогли. Молли винила свое молоко и пыталась кормить малышку коровьим, а потом козьим, но без особого успеха.

Здоровье нашей крохи ставило меня в тупик. Я многих маленьких созданий вынянчил за свою жизнь, но впервые видел, чтобы детеныш ел с аппетитом, хорошо спал, выглядел совершенно здоровым и при этом оставался маленьким. Я пытался заставить малышку шевелить конечностями, но быстро усвоил, что Би вообще не нравится, когда я к ней прикасаюсь. Будучи предоставлена сама себе, она была безмятежна и спокойна, однако она не хотела встречаться со мной взглядом, когда я склонялся над колыбелью. Если я поднимал ее, она отклонялась подальше от меня, а потом напрягала силенки, пытаясь вывернуться из моих рук. Если я настаивал на том, чтобы держать ее, разминать ее ноги и двигать руки, она быстро переходила от всхлипывания к сердитым воплям. В конце концов Молли умолила меня бросить эти попытки, потому что боялась, что я каким-то образом причиняю девочке боль. И я уступил ее желаниям, хотя мой Дар свидетельствовал, что плачет она не от боли, но от беспокойства. Беспокойства из-за того, что отец пытается держать ее в руках. Можно ли подыскать слова, чтобы выразить, как мне было от этого больно?

Слуги сначала испытывали к ней любопытство, а потом – жалость. Молли чуть ли не шипела на них и всю заботу о ребенке взяла на себя. Им она никогда бы не призналась, что с малышкой не все в порядке. Но поздно ночью ее тревоги и страхи за ребенка сгущались.

– Что с ней будет, когда я умру? – спросила она меня как-то вечером.

– Мы о ней позаботимся, – сказал я, но Молли покачала головой.

– Люди жестоки, – возразила она. – Кому мы сможем так довериться?

– Неттл? – предложил я.

Молли снова покачала головой.

– Должна ли я жертвовать жизнью одной дочери, чтобы она ухаживала за другой? – спросила она, и у меня не нашлось ответа.

После столь долгих разочарований надежда превращается во врага. Нельзя сбить с ног того, кому не помогали встать, и я научился избегать надежды. Когда однажды в полдень, на второй год жизни Би, Молли сообщила, что наша девочка окрепла и лучше держит голову, я кивнул и улыбнулся – и только. Но к концу второго года Би перекатывалась, а спустя время уже сидела без опоры. Она росла, однако оставалась крохой для своего возраста. В три года она начала ползать, а потом встала на ноги. На четвертом году ковыляла по комнате – странно было видеть, как ходит такой маленький ребенок. В пять Би следовала за матерью повсюду. У нее выросли зубы, и она начала издавать невнятные звуки, которые понимала только Молли.

Ее интерес вызывали самые странные вещи. Текстура кусочка ткани или ветер, качающий паутину, привлекали ее внимание. Потом малышка начинала неистово размахивать руками и бессвязно лопотать. В этом клокочущем потоке звуков нет-нет да и мелькало понятное слово. То, как Молли беседовала со своей дочкой, за нее проговаривая реплики в воображаемом разговоре, одновременно радовало и сводило с ума.

Мы большей частью держали Би при себе. Ее старшие братья и сестра не приезжали так часто, как когда-то, – растущие семьи и собственные дела отнимали все их время. Они навещали нас по возможности, изредка. К Би они были добры, но понимали, что жалеть ее бессмысленно. Она станет такой, какой суждено. Они видели, что Молли это устраивает, и раз уж дитя стало утешением для их матери на старости лет, о большем и думать не стоило.

Нед, мой приемный сын, приходил и уходил в перерывах между своими менестрельскими скитаниями. Чаще всего он приезжал в самое холодное время года, чтобы месяц провести с нами. Он пел и играл на свирели, и Би была самым благодарным слушателем, о каком только может мечтать менестрель. Она устремляла на него взгляд бледно-голубых глаз и слушала музыку, приоткрыв крошечный рот. Она не шла в постель по доброй воле, пока Нед был с нами, если только он не провожал ее в комнату, чтобы сыграть тихую, медленную мелодию, пока малышка не уснет. Возможно, потому он и принял Би такой, какой она была, и, когда приезжал в гости, всегда приносил ей простые подарки вроде нити ярких бус или мягкого шарфа с рисунком из роз.

В те ранние годы Неттл приезжала чаще всех. Я видел, что она жаждет подержать сестру, но Би реагировала на ее прикосновение, как и на мое, так что Неттл приходилось довольствоваться тем, что она рядом с сестрой, хоть и не может о ней позаботиться.

Однажды ночью, очень поздно, когда я покинул свой тайный кабинет, мой путь пролег мимо детской Би. Я увидел сквозь приоткрытую дверь, что внутри горит свет, и приостановился, подумав, что Би могла приболеть и Молли сидит с ней. Но, заглянув внутрь, я увидел не Молли, а Неттл – она сидела у постели сестры и смотрела на нее сверху вниз с трагичным и тоскливым выражением. Она негромко говорила:

– Годами я мечтала о сестре. О той, с кем можно будет делиться мечтами, заплетать друг другу волосы, дразниться из-за мальчиков и подолгу гулять вместе. Я думала, что научу тебя танцевать, и у нас появятся общие секреты, и мы будем вместе готовить поздно ночью, когда все другие уснут. И вот ты здесь, наконец-то. Но ничего этого у нас не будет, верно? И все же я тебе обещаю, маленькая Би. Что бы ни случилось с нашими родителями, я всегда буду о тебе заботиться. – И потом моя Неттл уронила лицо в ладони и расплакалась.

Я тогда понял, что она оплакивала сестру, которую придумала, в точности как я все еще тосковал по совершенной маленькой девочке, которую мы с Молли обрели в моих мечтах. У меня не нашлось слов утешения ни для кого из нас, и я тихонько ушел.

С рождения Би сопровождала Молли повсюду, в подоле, на руках или ковыляя следом. Иногда я спрашивал себя: может быть, моя жена просто боится оставлять дочь в одиночестве? Когда Молли принималась за свои обычные дела в Ивовом Лесу, от надзора за слугами до работы с ульями, сбора меда и приготовления свечей – все эти занятия ей как будто все еще нравились, – Би была рядом, смотрела и слушала. Теперь, когда малышка открыла, что может производить звуки, Молли стала заниматься с ней с удвоенным усердием. Разговаривая с Би, она не сюсюкала, как делали слуги в тех редких случаях, когда обращались к нашей дочери. Взамен Молли подробно разъясняла все подробности своей работы, как если бы Би однажды могли понадобиться знания о том, как обкуривать улей, процеживать горячий воск для свечей, полировать серебро или заправлять постель. И Би, на свой несложный лад, подражала вдумчивости Молли, пристально глядя на то, что ей показывали, и горячо тараторя в ответ. Самую большую растерянность я испытал, когда однажды летним днем отправился искать Молли и увидел, что она занимается своими ульями. За прожитые годы я привык, что моя жена спокойно воспринимает то, как пчелы покрывают ее руки, пока она занимается пчеловодческим хозяйством. Чего я не ожидал, так это увидеть малышку Би, которая стояла рядом с матерью, держа ведро, покрытая пчелами. Моя дочь блаженно улыбалась, почти закрыв глаза. Она то и дело хихикала и подергивалась, как будто пушистые существа ее щекотали.

– Молли, – сказал я тихим предупреждающим голосом, поскольку решил, что моя леди целиком поглощена своим занятием и не замечает, что происходит с нашим ребенком.

Она медленно повернулась, ни на миг не забывая о своих жужжащих подопечных.

– Малышка, – сказал я с тихой безотлагательностью, – она вся в пчелах.

Молли оглянулась и опустила взгляд. На ее лице медленно расцвела улыбка.

– Би! Ты ухаживаешь за ульями вместе со мной?

Наша маленькая дочь посмотрела вверх и что-то протараторила матери. Молли рассмеялась:

– С ней все в порядке, милый. Она совсем не испугалась.

Но я-то испугался.

– Би. Уходи оттуда. Иди к папе, – принялся я уговаривать ее.

Дочь повернулась и посмотрела мимо меня. Она никогда не смотрела мне в глаза по доброй воле. Она снова что-то протараторила матери.

– Все хорошо, дорогой. Она говорит: ты беспокоишься, потому что не понимаешь пчел, как она и я понимаем их. Ступай. Мы скоро придем.

Я покинул их и провел тревожный час в своем кабинете, гадая, не наделен ли мой ребенок Даром и может ли Одаренное дитя обрести связь с пчелиным ульем. Что за нелепость, фыркнул волк во мне. И добавил, что, будь оно так, он бы почуял. Я мог на это лишь надеяться.

Прошел еще год, и Би медленно росла. Наши жизни изменились, ибо Молли посвящала свои дни дочери, а я кружил рядом с ними двумя, дивясь тому, сколько между ними было общего. Ко дню, когда Би исполнилось семь, она стала настоящей помощницей для матери, хотя могла делать только самые простые вещи. Я видел, что Молли двигается все медленней и чувствует груз прожитых лет. Би могла подобрать то, что Молли уронила, могла собрать травы, на которые Молли указывала, или принести ей предметы с самых нижних полок в комнате для шитья.

Она выглядела как маленькая пекси, когда следовала за матерью и помогала ей в немудреных делах. Молли велела выкрасить самую мягкую шерсть в самые яркие цвета, какие смогла создать, – как для того, чтобы порадовать Би, так и для того, чтобы сделать ее более заметной в высокой луговой траве. В семь лет наша дочь была не выше талии Молли. Голубые глаза и белесые брови придавали ее лицу выражение постоянного испуга, а непокорные кудри усиливали это впечатление. Ее волосы от легчайшего ветра путались, расчесывать их было трудно, и росли они так медленно, что Молли отчаялась ждать, когда она наконец-то сделается похожей на девочку. Потом это необузданное облако мелких кудряшек все же достигло плеч Би, и это было прекрасно, потому что Молли принялась их смачивать, причесывать и собирать сзади в длинный хвост. Как-то раз они пришли мне показаться: моя маленькая девочка была одета в простую желтую тунику и зеленые штаны вроде тех, какие я и Молли носили детьми. Я улыбнулся, увидев ее, и сказал Молли: «Это самый маленький воин, какого мне доводилось видеть!» – ибо солдаты Бака всегда носили волосы, собирая на затылке. Би удивила меня, издав обрадованный возглас.

Так проходили дни, и Молли радостно занималась нашим особенным ребенком, а я радовался тому, что ей хорошо и спокойно. Невзирая на свои годы, Молли устраивала с Би шумные игры, хватала ее и высоко подбрасывала или очертя голову гонялась за ней повсюду, иной раз забегая на ухоженные клумбы с цветами и травами в саду Пейшенс. Они бегали и бегали кругами, пока Молли не начинала дышать с присвистом и кашлять оттого, что ей не хватало воздуха. Би останавливалась в тот же миг и подходила поближе к матери, глядя на нее снизу вверх с ласковой заботой. Бывали моменты, когда мне отчаянно хотелось к ним присоединиться, побегать и попрыгать с моим волчонком, покатать ее по траве, чтобы услышать, как она смеется. Но я знал, что Би поведет себя совсем иначе.

Ибо, несмотря на заверения Молли в том, что наша дочь не испытывает ко мне неприязни, Би держалась от меня подальше. Она редко подходила ближе чем на расстояние вытянутой руки; и если я подсаживался рядом, чтоб взглянуть на ее нехитрое рукоделие, она всегда сутулила плечи и слегка отворачивалась от меня. Она редко смотрела мне в глаза. Пару раз, когда она засыпала рядом с Молли в ее кресле, я брал ее на руки и пытался отнести в постель. Но от моего прикосновения, бодрствуя или во сне, она деревенела, а потом выгибалась дугой, точно бьющаяся в конвульсиях рыба, пытаясь вырваться из моих рук. Лишь ценой борьбы мне удавалось ее опустить, и, попытавшись несколько раз, я решил больше к ней не прикасаться. Молли испытала облегчение, когда я в этом уступил воле Би.

Так что всеми личными нуждами нашей дочери занималась одна Молли. Она научила Би сохранять себя в чистоте и прибираться в своей комнате, насколько это было возможно для такого маленького человечка. Молли велела обставить для нее маленькую спальню с кроватью соответствующего размера. Молли требовала, чтобы она содержала свои игрушки в порядке и делала все для себя самостоятельно, как будто была крестьянским ребенком. Это я одобрял.

Молли научила ее собирать в лесу грибы, ягоды и те травы, которые мы не могли с легкостью выращивать в наших садах. В садах и теплицах я находил их вдвоем, собирающих гусениц с листов или травы для сушки. Я проходил через свечную мастерскую Молли и видел, как маленькая Би стоит на столе и держит фитиль, пока Молли наливает горячий воск. Там они выцеживали золотой мед из сот и собирали его в маленькие толстобокие горшочки, чтоб зимой нам было сладко.

У Молли и Би был безупречный союз. Я осознал, что хоть Би и не ребенок, о каком я мечтал, для Молли она безупречна. Би была безгранично предана матери, напряженно следила за каждой переменой в выражении ее лица. Если они не пускали меня в свой круг, я пытался не возмущаться. Ребенок делал Молли счастливой, и моя жена заслуживала того, чтобы наслаждаться этим счастьем.

Итак, я довольствовался тем, что обитал на задворках их мира, точно мотылек за окном, по другую сторону которого царят тепло и свет. Я постепенно забросил свой тайный кабинет и стал брать переводческую работу в комнату, где родилась Би. К тому времени как ей исполнилось семь, я почти каждый вечер проводил в этой теплой и светлой комнате. Свечи Молли, тихонько мерцая, наполняли ее ароматами вереска и лаванды, шалфея и розы, в зависимости от ее настроения. Они с Би вместе занимались простым шитьем, и Молли за работой негромко пела старые обучающие песни о травах и пчелах, грибах и цветах.

Однажды вечером я трудился над рукописями, дрова в камине негромко потрескивали, и Молли напевала, вышивая какой-то узор на горловине маленькой ночной рубашки для Би, как вдруг я понял, что моя дочь прекратила разбирать запутавшиеся мотки для матери и подошла к моему столу. Я сумел удержаться от того, чтобы посмотреть на нее. Как будто возле меня зависла колибри. Я не мог припомнить, чтобы она когда-то подходила ко мне так близко по собственной воле. Я боялся, что она сбежит, если я повернусь. Так что я продолжил усердно копировать старую иллюстрацию из свитка о свойствах паслена и родственных ему растений. Там утверждалось, что разновидность из этого семейства, произрастающая в пустынных краях, дает съедобные плоды красного цвета. Я с недоверием отнесся к подобному заявлению о ядовитом растении, но тем не менее переписал текст и как мог воспроизвел изображение листьев, звездчатых цветков и висящих плодов. Я начал закрашивать цветы желтым. Возможно, это и вынудило Би встать у меня за плечом. Я слушал, как она дышит с открытым ртом, и понял, что Молли больше не напевает. Мне не нужно было поворачивать голову, чтобы знать – она наблюдает за нашим ребенком с тем же любопытством, что и я.