Текст книги "Лесной маг"

– Молчать! – проревел мой отец.

Его лицо становилось все жестче и белее с каждой подробностью моего рассказа. Я думал, что он пришел в ужас от того, что невольно со мной сделал. На мгновение у него дрогнули губы.

– Ты спятил? – сурово спросил он. – Именно этим ты болен? Безумием? При чем тут магия и Девара? Ты решил обвинить в своем обжорстве то, что случилось много лет назад, и меня? Невар! Посмотри на себя! Посмотри на свое брюхо и на грязь, которую ты оставил на столе, а потом скажи мне, что ты тут ни при чем! Магия! Что за глупость! Или тебе каким-то непостижимым образом удалось убедить себя, что она имеет над тобой власть и заставляет тебя так поступать? Я слышал о подобных вещах, людей убеждали, что они стали жертвой проклятия, и они умирали, поскольку верили в него. В этом твоя беда, Невар? Ты действительно думаешь, что это с тобой сделала магия? – Последнее слово он выплюнул с насмешкой.

Я глубоко вдохнул и сжал руки в кулаки, но мой голос все равно дрожал.

– Магия существует, отец. Мы оба видели ее, мы оба ее использовали! Заклинание «Держись крепко» над подпругой, и чародей ветра, который вел свою лодочку против течения, и…

– Невар! Замолчи! «Держись крепко» – это лишь солдатское суеверие, одна из глупых традиций. Неужели ты все еще в него веришь, даже став взрослым человеком? А чародей ветра был жителем равнин, да, он использовал свое жалкое заклинание, но в конце концов оно его не спасло, так ведь? То, что есть у нас, наша технология и вера в доброго бога, – сильнее. Сын, послушай меня, магия не виновата в том, что ты растолстел. Она не имеет над тобой власти. Делай, как я тебе говорю, и я докажу это тебе.

Его голос зазвучал мягче, когда он произнес слово «сын». Мне так хотелось с ним согласиться, снова вручить свою жизнь в его руки, чтобы между нами установился своего рода мир, пусть даже основанный на лжи.

Но я не мог этого сделать. Неужели я наконец нашел то, за чем он отправил меня с Девара, – способность и отвагу принимать собственные решения, когда я знаю, что командиру известно меньше, чем мне?

– Я сделаю, как ты говоришь, отец. Я буду сидеть в своей комнате и есть то, что ты сочтешь нужным, если это поможет мне доказать тебе мою правоту. Я все сделаю. Но думаю, рано или поздно нам обоим придется признать, что, поручив меня Девара, ты положил начало цепи событий, из-за которых я стал таким, какой я сейчас. Если кто и виноват в том, что со мной случилось, так это ты, отец, а не я.

Он ударил меня. Не кулаком, а открытой ладонью. Думаю, если бы он ударил меня кулаком, я бы дал ему сдачи. Он дал мне пощечину, словно я зарвавшийся ребенок. Я знал, что это не так, и потому не стал отвечать. Я посчитал, что одержал над ним небольшую победу, когда он дрожащим голосом проговорил:

– Да, мы посмотрим, кто из нас прав. Иди в свою комнату и оставайся там, Невар, пока я сам не подойду к твоей двери. Это приказ.

Я направился к двери, но не послушно, а с вызовом, твердо решив позволить ему командовать мной, как ему захочется, чтобы доказать, что я прав. Я вошел в комнату и без колебаний закрыл за собой дверь. Я кипел от ярости, стаскивая окровавленную одежду.

«Мне стоило бы показать ему это», – сердито подумал я, но уже в следующее мгновение сообразил, что высохшую кровь на ткани можно легко принять за любую темную жидкость.

Я приподнял руками живот и сильно растянул там, где была рана, смутно надеясь, что она разойдется и тогда я смогу предоставить отцу свидетельство моего ночного приключения. Ничего не произошло. На коже не осталось и следа. Я ткнул в живот пальцем и почувствовал лишь легкую боль внутри. Тело утверждало, что сегодня ничего не случилось. Я хотел было встать и отправиться к Дюрилу, но предположил, что, если я выйду из комнаты, тут же появится мой бдительный отец и обвинит меня в очередном обмане. Единственный способ убедить отца в моей правоте – это позволить ему контролировать мою жизнь, чтобы он понял, что даже он не может согнать с меня жир. Я не смирился. Меня переполняло возбуждение сродни тому, что испытывает воинственный человек перед сражением.

Я лег на кровать, собираясь уснуть. Закрыв глаза, я повторил себе, что изменилась только моя внешняя оболочка, что внутри я остался прежним Неваром, и если мой отец не в состоянии это увидеть, значит он слеп и глуп. Однако, прежде чем провалиться в сон, я все-таки был вынужден признать, что изменился. Сегодня мое тело само излечило себя от, возможно, смертельной раны. Жир и форма тела были внешними признаками, но и внутри я тоже изменился. Невар, которого мой отец отправил в Академию, никогда в жизни не осмелился бы противостоять ему так, как я несколько минут назад. Забавно, он наконец добился от меня того, что хотел, но отнюдь не наслаждался своей победой.

Так началась битва двух характеров. На следующее утро я проснулся, как всегда, рано, оделся и сел на кровати, спрашивая себя, что принесет мне новый день. Через несколько часов в мою комнату вошел отец, за которым следовал плотный мужчина. Не обращаясь ко мне, отец заговорил со слугой:

– Он будет рубить дрова целый день. Ему разрешено сделать три перерыва, чтобы выпить воды. Никакой еды. Вечером ты должен привести его сюда. Это все.

Мужчина удивленно нахмурился:

– И это все, что я должен делать? Следить за ним, чтобы он рубил дрова, пил не больше трех раз за день и ничего не ел?

– Если это не слишком тяжелая для тебя работа, Нарл, – ровным тоном ответил отец.

Слуга сердито посмотрел на него:

– Я могу это сделать. Просто мне казалось, что вы хотели, чтобы я делал что-то еще.

– Нет. Это все.

Отец развернулся на каблуках и вышел из комнаты.

Я натянул сапоги и встал.

– Ну, пойдем колоть дрова, – предложил я.

Мужчина нахмурился еще сильнее, так что его лоб вспух гребнями морщин.

– Ты хочешь идти? Мне не придется заставлять тебя силой и все такое?

– Уверяю тебя, я так же мечтаю это сделать, как и мой отец. Пойдем.

– Он твой отец?

Я оставил попытки объясниться с Нарлом.

– Я иду вниз на улицу рубить дрова, – сообщил я ему и вышел, и он последовал за мной, как послушная собака.

Я колол дрова целый день. Никто со мной не заговаривал и не обращал на меня внимания. Один раз сержант Дюрил прошел мимо, но снова исчез. Я подозревал, что у него есть для меня какие-то новости, но не хотел обращаться к нему в присутствии охранника. На моих ладонях появились, а потом лопнули мозоли, затем начала слезать кожа. Я помнил, что могу попросить воды лишь трижды, и поэтому ждал, пока мое тело ее не потребует, а потом пил от души. Должно быть, отец не дал указаний насчет количества дозволенной мне воды.

Видимо, охранять меня было скучным делом. Нарл сидел на куске бревна и наблюдал за мной. На нем была шляпа с вислыми полями, и, когда тень от дровяного сарая двигалась, он перетаскивал бревно так, чтобы оставаться под ее защитой. Рубить мне в основном приходилось тощие жерди, с которыми я разделывался одним ударом, или длинные тяжелые бревна, выловленные из реки.

В конце дня Нарл отвел меня назад в мою комнату. Входя, я заметил, что снаружи к моей двери приделали большой засов. Значит, меня будут запирать на ночь, чтобы я не устраивал полуночных набегов на кухню. Спасибо, отец. В комнате было душно, окно накрепко закрыто снаружи. Мой отец не оставил мне возможности даже выпрыгнуть из окна в сад. Я отчетливо представлял себе, что такой прыжок сделал бы с моими коленями и лодыжками.

Мой страж закрыл за мной дверь. Я сел на кровать, прислушиваясь к звукам в коридоре и полагая, что он задвинет засов, однако до меня донеслись лишь его удаляющиеся шаги. Служанка долила воды в кувшин, а еще я с отвращением увидел, что мне принесли ночной горшок. Я обрадовался воде для умывания, хотя предпочел бы принять ванну или искупаться на отмели.

Довольно скоро на лестнице раздались новые шаги. Я услышал стук в дверь и, открыв ее, увидел на пороге отца с подносом, накрытым полотенцем. На меня он не смотрел. Думаю, даже ему было неловко от того, что он со мной делал.

– Твоя еда, – объявил он, как будто я мог по ошибке принять ее за что-то другое.

Я почувствовал запах мяса, и мой рот тут же наполнился слюной. Голод, на который я до определенной степени мог не обращать внимания в отсутствие еды, становился одержимостью, когда я видел или чуял ее. Я был рад, что отец поставил свою ношу на стол, не открыв. Я опасался, что, увидев содержимое подноса, не смог бы сосредоточиться на его словах.

– Надеюсь, ты понимаешь, что я делаю это ради тебя, Невар, – сдержанно проговорил он. – Доверься мне, и обещаю, что к концу недели одежда будет висеть на тебе, как на вешалке. Я докажу тебе, что твой жир является последствием твоей жадности, а не какого-то «магического заклинания».

– Сэр, – сказал я, подтверждая, что слышал его слова, но не выражая своего о них мнения.

Он счел это грубостью и вышел, плотно прикрыв за собой дверь. На этот раз я услышал звук задвигаемого засова. Прекрасно. Не теряя попусту времени, я приступил к ужину.

По-своему он был справедлив. Думаю, он мог посадить меня на хлеб и воду. Вместо этого я получил понемногу всего, что ела наша семья внизу, в столовой, даже полбокала вина. Полотенце, которым был накрыт поднос, стало моей салфеткой. Я не позволил себе съесть ни кусочка, пока не разделил всю еду на тарелке на тщательно отмеренные крошечные порции. Затем начал есть так, словно каждый кусок был последним, наслаждаясь вкусом, пытаясь утолить голод небольшим объемом пищи. Я нарезал мясо так тонко, что оно превратилось в пучки волокон, и держал их во рту, пока не пропадал аромат. Бобы я ел по одному, выдавливая нежную мякоть из кожуры и наслаждаясь тем, какие они разные. Я бесконечно жевал хлеб, с восхищением обнаружив, что каждый его маленький ломтик становится сладким, если долго лежит на языке.

Отец, видимо, из чувства справедливости принес мне крошечную порцию сладкого пудинга с тремя вишенками. Его я разделил на такие маленькие части, что они не цеплялись на вилку. Обращал ли я раньше внимание на резкий контраст между сладким и кислым, понимал ли, какие части моего языка сообщают о различных вкусах? Мои лишения вдруг стали для меня упражнением в осознании собственных ощущений.

Когда я дочиста выскреб тарелку, я с наслаждением приступил к вину. Я смочил им губы, затем провел по ним языком. Вдохнул аромат и, каплю за каплей, выпил вино. Трапеза, которая в Академии продолжалась бы пару минут, заняла у меня больше часа в одиночестве моей комнаты.

Впрочем, не стоит обманываться, утолить голод мне не удалось. Он разинул пасть и ревел внутри меня, требуя большего. Если бы в моей комнате было что-нибудь хоть отдаленно съедобное, я бы это съел. Я мечтал о больших порциях, которые мог бы с наслаждением отправлять в рот. Если бы я позволил себе думать о своем голоде, я бы, наверное, сошел с ума. Но я напомнил себе, что, когда я путешествовал с Девара, мне приходилось довольствоваться гораздо меньшим, я страдал, но от голода не умер. Я поставил тарелки на поднос, накрыл их салфеткой и взялся за забытые учебники.

Я решил сделать по уроку из каждой книги и упрямо выполнил все, что наметил. Прочитал главу и сделал записи по гернийской военной истории, изучил раздел по математике, решил все упражнения и тщательно проверил все ответы. Затем перевел с варнийского несколько страниц из «Военного искусства» Беллока.

Закончив, я достал свой дневник и подробно и честно записал в него все, что происходило в этот день. Потом погасил лампу и лег спать в своей душной, тесной комнатке.

На следующее утро я уже встал и оделся, когда мой охранник отпер дверь. В этот день мне пришлось побелить несколько строений. Работа была нетяжелой, но бесконечной. Плечи у меня болели, а ободранные ладони отказывались держать кисть. Однако я сжал зубы и продолжил работу. Один раз я видел мать. Она вышла из дома и молча стояла, издали наблюдая за мной. Встретившись со мной взглядом, она подняла руку, словно умоляла меня понять, что она ничего не может для меня сделать. Я кивнул ей и отвернулся. Я не хотел, чтобы она вмешивалась. Это было только наше с отцом дело.

В тот день мой охранник позволил мне вымыться, прежде чем отвел назад в мою комнату. Она оказалась еще более душной, чем накануне, поскольку все запахи моего присутствия были заперты внутри. Этот вечер стал повторением предыдущего. Отец сам принес мне крошечную порцию еды, я медленно ее съел и занялся уроками. Если, против всех моих ожиданий, план отца сработает и я смогу вернуться в Академию, я не собирался отставать от однокурсников. Мои надежды были разрушены. Я отчаянно мечтал вернуться к прежней жизни, но ничуть не меньше хотел доказать отцу, что он ошибается, а я прав. Я пытался убедить себя, что любой исход принесет мне удовлетворение, но понимал, что первое устроит меня гораздо больше.

Я не могу вспомнить, сколько дней прошло в таком распорядке. Каждый Шестой день я получал небольшую передышку. Отец выпускал меня из комнаты, чтобы я мог помолиться вместе с ним и старшим братом, а затем отправлял назад для медитации в одиночестве. Но все остальные дни были похожи на первый. Я вставал, работал до самого вечера, возвращался в свою темницу, ел, занимался. Отец постоянно менял мне задания. Я нарастил мускулы, так что рубашка стала натягиваться на плечах еще сильнее. Если судить по дырочкам на ремне, я ничуть не похудел. Мой охранник был немногословен, да и мне было нечего ему сказать.

В те дни произошло немного хоть сколько-нибудь заметных событий. Однажды вечером я попросил у отца еще бумаги и чернил. Думаю, он был потрясен, узнав, что я продолжаю свои занятия. Он принес мне бумагу, чернила и – думаю, в качестве награды – письмо от Спинка и Эпини.

Это был приятный повод отвлечься. В своем письме кузина рассказала мне, что они со Спинком вполне оправились после вспышки чумы. Здоровье Спинка явно улучшилось с нашей последней встречи, и он куда больше походил на себя прежнего, полного энергии и различных идей. К несчастью, из-за этого он лишь сильнее страдает оттого, что зависит от своего брата. У него слишком много мыслей о том, как изменить к лучшему жизнь в поместье и что нужно для этого сделать. Они с братом часто спорят, огорчая всех остальных. Эпини хотела бы, чтобы Спинк смог вернуться в Академию, но сейчас они не в состоянии себе это позволить, особенно если учесть, что ей тоже придется жить в городе.

Она задним числом поблагодарила меня за то, что я показал ее письма ее отцу, и теперь, после нескольких месяцев неизвестности, они начали переписку. Не говоря этого прямо, она намекнула, что ее мать, видимо, перехватывала первые письма. Леди Бурвиль, судя по всему, потеряла всякий интерес к своей старшей дочери и теперь отдавала все силы воспитанию Пуриссы, мечтая сделать ее супругой юного принца. Эпини считала такое поведение позорным и бессердечным. А еще она убедилась, что ее отец гораздо меньше разочарован в ней, чем она опасалась. Я уловил в ее словах большое облегчение.

Я написал ей длинный ответ, в котором рассказал обо всем, что со мной произошло, включая свою встречу с Девара. Затем, решив, что отец почти наверняка прочитает мое письмо до отправки, разорвал его на мелкие клочки и сочинил другое, более осмотрительное. Я сообщил в нем, что мое возвращение в Академию откладывается по состоянию здоровья, но я надеюсь скоро с этим справиться. Следующие две страницы я посвятил самым общим рассказам о жизни дома и наилучшим пожеланиям ей и Спинку.

Начав писать письма, я решил ответить и Колдеру с его дядей. Я попытался описать местность, где «нашел» камень, украденный у меня Колдером. Однако я помнил только, как заполучил его, – но зато слишком хорошо. Камень впился в мое тело, когда Девара волок меня домой. Я даже сделал грубый набросок, который ни в коей мере не заслуживал того, чтобы называться картой, и вложил его в конверт. Неохотно оказав им эту последнюю услугу, я решил, что навсегда покончил с Колдером и его семьей.

Мои дни были по-прежнему заполнены тяжелой, грязной работой, но меня это не беспокоило. Она не занимала мой ум и позволяла размышлять о других вещах. Например, я во всех деталях, подробно вспомнил свой «роман» с Карсиной. Как резко он начался: я потерял от нее голову в тот вечер, когда отец сказал мне, что она станет моей женой. А с тех пор как я встретил ее на свадьбе Росса и она отнеслась ко мне с таким презрением, я мог думать о ней только с обидой и гневом.

Я живой человек и по-мальчишески мечтал о мести. Я верну себе прежнее стройное и сильное тело и тогда уже сам пренебрегу ею. Я совершу какой-нибудь великий героический поступок ради ее семьи – например, спасу ее мать от верной смерти в лапах степной кошки и, когда ее отец предложит мне выбрать награду, холодно попрошу освободить меня от обещания жениться на его бессердечной и неверной дочери.

Я без конца повторял эти картины в своем воображении, пока не был вынужден признать, что они не доставили бы мне такого удовольствия, если бы я не продолжал мечтать о Карсине. Однажды, перебрасывая с места на место навоз, я вдруг понял, что вовсе не люблю ее. Просто она была частью великолепного будущего, которое я для себя вообразил. В мечтах я заканчивал Академию, получал чин лейтенанта, быстро продвигался по службе, а затем просил руки обещанной мне девушки из хорошей семьи. Любое изменение, казалось, делало это будущее не столь замечательным. Я не мог себе представить другую женщину на месте Карсины, так же как и другую карьеру вместо военной. И всякий раз, когда я представлял себе, как отец Карсины разрывает соглашение с моим отцом и отдает Карсину Ремвару, у меня в жилах закипала кровь. Я с ужасом представлял себе, как они станут обсуждать меня и смеяться или как Карсина будет благодарить Ремвара за спасение от ужасного жребия стать моей женой. Удар, нанесенный моей гордости, уничтожил любовь или расположение – что бы я ни испытывал к Карсине, но лишь обострил желание ею обладать. Иногда я задумывался, что бы сказала по этому поводу моя кузина Эпини.

Меня беспокоило, что мать, брат и сестры не искали встречи со мной, но я подозревал, что отец запретил им ко мне подходить, чтобы им не пришло в голову принести мне еду. Не знаю, сколько дней длилось мое испытание, когда мой охранник вдруг спросил:

– Значит, твой папаша пытается заставить тебя похудеть, так?

– Похоже на то, – проворчал я.

Нарл наблюдал, как я гружу большие камни в фургон, чтобы потом отвезти их к строящейся стене.

– Но непохоже, чтобы ты сделался хоть чуть-чуть тоньше.

Я поднял в фургон особенно большой и тяжелый камень и остановился перевести дух. Во рту у меня пересохло, но я пока что не хотел тратить один из драгоценных перерывов на питье.

– Непохоже, – не стал спорить я и направился к куче, чтобы взять очередной камень.

– Так скажи мне, где и как ты берешь еду?

– Отец приносит мне еду один раз в день.

Я задумался, не отец ли велел ему задать этот вопрос. Неужели он еще и приставил ко мне шпиона? Я присел на корточки, откатил в сторону камень и поднял. Затем, с хрипом выдохнув, медленно дотащился до фургона и сгрузил его внутрь.

– Полон, – сообщил я.

– Похоже, что так. Пойдешь следом.

Видимо, мой охранник решил, что для меня полезнее будет брести пешком, чем ехать в фургоне к месту, где нужно выгрузить камни. Я не стал с ним спорить. Наверное, какая-то часть меня ненавидела мое нынешнее тело так же сильно, как и отец, и хотела наказать его как можно суровее.

– В таком случае почему же ты не худеешь?

Он стоял, поставив одну ногу на ступеньку фургона, готовый забраться на сиденье. По какой-то прихоти я решил сказать ему правду:

– Я проклят. Это магия. Я обречен вечно оставаться толстым.

– Ха! – только и сказал он.

В тот день он больше со мной не заговаривал, но почти каждый день с тех пор пытался завязать беседу. Я узнал, что он сирота, что его бросили и он не знает, чей он сын и кем должен был стать. Поэтому он пришел на восток в поисках новой жизни и нашел Приют Бурвиля и работу у моего отца. До того как отец выбрал его для этой работы, он ухаживал за свиньями. Он фыркнул, говоря об этом, и я решил, что он находит в этом нечто забавное. На другом берегу реки у него есть девушка, дочь владельца лавки, и он рассчитывает, что, когда ему удастся накопить денег, ее отец позволит ему на ней жениться. У ее отца нет сыновей, поэтому, если у них родятся мальчики, они смогут унаследовать его лавку и занять надежное место в жизни. Он завидовал тем сыновьям, которые знали, для какого будущего рождены.

Время от времени мне удавалось узнать от него обрывки новостей. Например, что все кидона исчезли из деревни беджави. Однажды кто-то доставил в их деревню припасы и увидел, что их нет. Они даже не взяли с собой палаток и того, что им дали солдаты из Излучины Франнера. Неблагодарные дикари. Еще он рассказал мне, что подкрепление, следующее в форт Геттис, должно вот-вот пройти через Приют Бурвиля. На мгновение у меня замерло сердце, когда я вспомнил, как сидел верхом на Гордеце на вершине холма, нависшего над дорогой, и смотрел на проходящие мимо войска, направляющиеся служить в диких местах на востоке. Строй всадников, марширующие пехотинцы, фургоны, помеченные полковыми цветами, – ничего роскошнее наши края не видели. Но мне не удастся даже увидеть кавалеристов Кейтона и пехотинцев Дорила, когда они будут проходить мимо, не говоря уже о том, чтобы присутствовать на обеде для офицеров, если они остановятся в Приюте. Я не сомневался, что мой отец сделает все, чтобы я не попался им на глаза.

От Нарла я узнал, что в Излучину Франнера пришла болезнь. Первыми она скосила бедные семьи, в основном полукровок. Поговаривали, что они недавно прибыли в Излучину. Ужасно грязные, так он слышал. Именно они привезли с собой болезнь. Ходили слухи, что заболевшие мрут как мухи. Лихорадка, сказал он, и страшная рвота. И понос. Так всегда бывает от жизни в грязи.

По спине у меня пробежали мурашки.

– Отец знает об этом? О болезни в Излучине Франнера?

Мой охранник пожал плечами. Нарл не думал, что моего отца могут интересовать такие вещи.

Тем вечером, вернувшись в комнату, я не мог усидеть на месте и мерил ее шагами, пока не пришел отец с моим обедом.

– В Излучину Франнера пришла чума спеков, – приветствовал его я, когда он наконец отодвинул засов и вошел. – Боюсь, Приют Бурвиля будет следующим.

– Что?

Он с громким, сердитым стуком поставил поднос на стол. Мой отец никогда не умел спокойно принимать дурные новости. Я сдержанно пересказал ему все, что знал. Выслушав меня, он покачал головой:

– Это может быть какая угодно болезнь, Невар. С каких это пор ты стал таким пугливым? Заболевшие могли напиться грязной воды или наесться несвежего мяса. Чем представлять смерть и всякие ужасы, подбирающиеся к нашему порогу, лучше сосредоточься на том, чего мы пытаемся добиться. Чума спеков. Как бы она могла сюда добраться? Выпрямись, я хочу на тебя посмотреть, – холодно добавил он.

Я не стал ему ничего отвечать, встал по стойке смирно, а он медленно обошел вокруг меня. Когда он снова встал передо мной, я увидел, что он побагровел.

– Ты не потерял ни одного фунта, насколько я вижу. Ты подкупил охранника, так? Он приносит тебе еду. Это единственное объяснение. Что ты ему наобещал? Деньги когда-нибудь потом? Или у тебя есть средства, о которых мне неизвестно?

Во мне вспыхнула ярость, которая заглушила даже чувство голода, вгрызавшееся в мои внутренности.

– Я не делал ничего подобного! Я точно выполняю условия нашего соглашения. Я работаю каждый день, как ты приказал, и ем только то, что ты мне сам приносишь, отец. Как я уже пытался тебе объяснить, мой вес не вызван обжорством или нехваткой самодисциплины. Это магия. Что же сможет убедить тебя в этом? Или ты не способен признать, что ты не только ошибаешься, но и сам виноват в том, как я выгляжу?

Его лицо исказилось от ярости.

– Суеверный невежда!

Он так поспешно схватил поднос, что опрокинул бокал. Я почувствовал резкий запах пролитого вина. Невольно я протянул вперед руки, чтобы подхватить поднос и помешать отцу вывернуть на пол драгоценную еду. С яростным ревом он отдернул его в сторону и швырнул о стену. Я в ужасе смотрел на разбитую посуду и рассыпавшуюся еду. Большой осколок винного бокала прилип было к стене благодаря густому соусу мясного пирога, но под собственной тяжестью медленно сполз на пол. Не в силах скрыть потрясение, я повернулся к отцу.

Лицо у него дергалось, он попытался взять себя в руки, не сумел и выпустил гнев на волю.

– Вот твой обед, Невар! Наслаждайся! Это последняя еда, которую ты увидишь в ближайшее время. – Он резко втянул носом воздух. – Я думал, что могу тебе доверять, что ты будешь придерживаться условий нашего соглашения! Неужели я никогда не поумнею? В тебе не осталось ни капли чести, верно? Ты лжешь, ты готов обманывать и красть лишь затем, чтобы подтвердить свои дурацкие заявления! Почему? Потому что тебе отчаянно хочется обвинить меня в своих неудачах. Ты не желаешь отвечать за собственные ошибки. Тебе всегда хотелось, чтобы за тебя решал кто-то другой, и, боюсь, так будет до конца твоих дней. Ты никогда не поведешь за собой людей, Невар, потому что не можешь управлять даже самим собой. Но я покажу тебе, как поступает настоящий командир – как он делает все необходимое, чтобы держать солдат готовыми к бою. Между нами больше нет доверия. Ты останешься в этой комнате, и я сам буду следить за твоим постом. Ты увидишь, что магия здесь ни при чем. В твоем безобразном состоянии виновны лишь обжорство и распущенность.

Он задохнулся от ярости. Я стоял и смотрел на него. Милостью доброго бога, я никогда не забуду, с каким трудом мне удалось сдержаться и не броситься на колени, чтобы собрать еду, разлетевшуюся по полу. Словно поняв, что именно занимает мои мысли, отец ткнул в нее пальцем и рявкнул:

– И убери тут все!

После этого он развернулся на каблуках и вышел, захлопнув за собой дверь. Я услышал, как заскрежетал засов, и, уверившись, что отец уже не вернется, чтобы застать меня врасплох, бросился на колени и схватил большой осколок бокала, в котором еще плескался глоток вина. Тарелка не разбилась, и часть моего обеда оказалась под ней. Я порезал палец стеклом, пока, схватив ложку, старательно собирал ею остатки пирога с мясом. К счастью, корочка не дала ему развалиться совсем. Твердый зерновой хлебец не пострадал вовсе. Чашечка с компотом разбилась, и я разглядывал ее, пока опасение проглотить кусок стекла боролось с притягательностью спелых фруктов в пряном сиропе. Дрожа от едва сдерживаемого нетерпения, мучимый запахами разбросанной еды, я заставил себя внимательно изучить каждый кусочек, прежде чем подобрать его. Я сложил все, что мне удалось спасти, на поднос и отнес его на стол. Смотреть на то, что осталось разлитым и рассыпанным по полу, было почти невыносимо. Я накрыл все это грязной салфеткой и вернулся к еде. И лишь через час, проглотив последнюю крошку хлеба, я вздохнул и занялся наведением чистоты.

Только когда я, точно кающийся грешник, опустился на колени перед усеянными осколками остатками моего обеда, я заставил себя признать, что полнота – не единственное изменение, сотворенное со мной магией. Когда-то гордость помешала бы мне подбирать еду с пола. Теперь же важность еды заключалась отнюдь не только в ее способности меня насытить. Даже удовольствие, которое я испытывал, когда ел, уступало другим, более глубоким изменениям во мне.

Я создавал новое тело, чтобы оно могло вместить мою магию.

Едва я сформулировал эту мысль, я понял, насколько она правдива. Да, я стал толстым. Но еще и сильным, сильнее, чем когда-либо прежде. В те дни, когда мне приходилось терпеть лишения и тяжело трудиться, я замечал в себе перемены. Мое тело почти не производило отходов. Я редко пользовался этим отвратительным ночным горшком. Я отметил новое для себя состояние неподвижности: когда я садился за уроки, мое тело тонуло в глубинном покое, словно я погрузился в воду или парил где-то между сном и бодрствованием. Я подозревал, что мой организм внутри работает значительно эффективнее, чем прежде, и что всякий раз, когда я не напрягаю руку или ногу, они словно отключаются, дожидаясь своего часа.

Я использовал остатки воды в тазике для мытья, чтобы смочить салфетку и протереть пол, а затем сложил грязную тряпицу, посуду и осколки стекла на поднос и отставил его в сторону.

Огромным усилием воли я не дал себе нарушить установленный мной самим порядок. Я старательно выучил уроки, а затем подробно описал события вечера в дневнике. Впрочем, я не упоминал вопросов, которые так сильно меня занимали. Как далеко готов зайти отец, чтобы доказать свою правоту? Допустит ли он, чтобы я умер от голода? Я так не думал, однако уверен не был.