Текст книги "Лесной маг"

Глава 9
Чума

На следующее утро я проснулся, когда первые лучи летнего солнца проникли в мое окно и коснулись кожи. Простое уютное ощущение, которое никогда не менялось. Я закрыл глаза и погрузился в него.

Встал я в обычное время, как всегда, умылся, оделся и заправил кровать. Потом я сел на ее краешек и стал ждать, что принесет мне новый день.

Есть ли на свете что-нибудь утомительнее ожидания? Сперва я попытался занять голову учебником истории, затем придвинул стул к окну и принялся наблюдать за суетой во дворе внизу.

Поначалу не происходило ничего интересного. Я увидел, как во двор въехал всадник, гонец от городского совета Приюта Бурвиля, как я понял по ленте на его рукаве. Он взбежал по ступеням, лошадь осталась стоять у входа.

Вскоре отец и брат вышли вместе с ним на улицу. Отец на ходу натягивал куртку. Привели еще двух лошадей, и все трое галопом умчались. Я убедился, что сегодня утром увидеться с отцом мне не светит. Я еще немного посидел, дожидаясь своего охранника, хотя обычное время уже минуло. Никто не появился.

Через некоторое время беспокойство уступило место скуке. Меня мучил голод, мой постоянный спутник. Он казался особенно сильным, как всегда, когда мне нечем было себя отвлечь. Я лег на кровать и попытался прочитать следующую главу «Военного искусства» Беллока. Варнийские слова путались у меня в голове, слог автора казался напыщенным; вскоре я положил книгу на грудь и закрыл глаза.

Я попытался обдумать положение, в котором оказался. Можно ли избежать этого бессмысленного, идиотского состязания? Я действительно стал пленником своего отца. Сейчас, в его отсутствие, я мог взломать дверь и сбежать. Но меня отвращала от этой идеи не столько ее трусливость, сколько то, что этот поступок убедит отца в его правоте и положит конец моим надеждам вернуться в Академию и к будущему, о котором я мечтал.

Я глубоко вдохнул и почувствовал, как во мне зреет твердое решение. Острое и жесткое, как отточенный клинок. Я выдержу и ни за что не сдамся первым. Я медленно выдохнул, одновременно расслабляясь, и погрузился в покой, который был глубже сна. Так я смогу забыть о голоде. На время я словно завис в каком-то месте, где было тихо, темно и пусто.

Я ждал, чувствуя, как меня наполняет покой. Потом другой «я», не показывавшийся много недель, снова зашевелился во мне. Его не тревожило то, что со мной происходило. Он принимал перемены во мне, мою распухающую плоть не спокойно, а с явной радостью. Когда я снова медленно вдохнул, он вдруг начал разрастаться, заполняя мое тело, словно тень. Он проник в мои руки и ноги, он вместе со мной горевал о моем пустом желудке, но присоединился ко мне в моей решимости. Мы подождем.

Меня передернуло от его довольства, а потом я принял его как бездеятельную часть себя. Какой вред он может мне причинить? Я вздохнул и снова погрузился в неподвижность. Мне привиделся мирный лес, пронизанный лучами летнего солнца.

Когда я очнулся, оказалось, что солнце уже ушло из моего окна. Темно не стало, но золотой квадрат, согревавший меня, исчез. Я открыл глаза и заморгал. Никто так и не пришел ко мне в комнату. Обоняние подсказывало, что еды здесь нет, только вода. Я встал и выпил все, что оставалось в кувшине. Затем, повинуясь побуждению, которого я и сам не мог объяснить, передвинул кровать в медленно ползущий квадрат солнечного света, падающего из окна, снял рубашку и снова лег, наслаждаясь теплом его лучей. Потом я снова глубоко вдохнул и отправил свое сознание в окутанное полумраком уютное место, где царствовал другой «я». Он принял меня и укрыл в снах о корнях, уходящих глубоко в землю в поисках воды. Мне снились цветы, поворачивающиеся вслед за солнцем, и листья, поглощающие свет и сберегающие влагу. Мое дыхание превратилось в легкий ветерок, который едва шевелил тянущиеся ко мне листья, а стук сердца – в далекий, приглушенный барабанный бой.

Я проснулся в темноте и услышал скрежет засова на своей двери. Я сел на кровати и спустил на пол ноги, и сразу же у меня закружилась голова. Прежде чем это прошло, в дверях появился кухонный слуга с подносом. Он поднял канделябр со свечами, хмуро оглядел темную комнату и сгрузил свою ношу на мой стол.

– Ваш обед, сэр. – Эти простые слова с трудом вмещали презрение, которым он их напитал.

– Спасибо. Где мой отец?

Слуга с недовольным видом наклонился, чтобы забрать поднос с грязной салфеткой и битой посудой, оставленный мной на полу у двери. Он был высоким, бледным, словно гриб, хилым и громко сопел, словно его тошнило от запаха вчерашней пищи.

– Лорд Бурвиль сегодня вечером принимает гостя. Он приказал мне отнести вам поднос.

Слуга отвернулся, словно я не был достоин его внимания. Я заступил ему дорогу к двери, и он шарахнулся от меня, как будто я – напавший на него медведь. По крайней мере, мое огромное тело годилось, чтобы запугивать слуг.

– Кто в гостях у моего отца? – спросил я.

– Ну, не думаю…

– Кто в гостях у моего отца? – повторил я и сделал еще шаг в его сторону.

Слуга попятился, держа перед собой поднос с битой посудой, словно щит.

– Доктор Рейнолдс из Приюта сегодня приехал по вызову, – поспешно ответил он.

Упоминание доктора, а также утренний посыльный разбудили во мне внезапный страх.

– В Приюте Бурвиля появились больные? Поэтому доктор здесь?

– Ну, я ничего такого не знаю. Не мое дело интересоваться, почему лорд Бурвиль принимает гостей.

– О чем они разговаривали?

– Я не подслушиваю разговоры вышестоящих! – Казалось, он оскорбился тем, что это вообще могло прийти мне в голову, и ткнул в меня подносом, словно отпугивая собаку. – Уйдите с дороги. Мне нужно работать.

Я уставился на него, неожиданно сообразив, что он разговаривает со мной так, будто я никто, ничтожество, нищий, а вовсе не сын хозяина дома. Неужели настанет время, когда все будут обращаться со мной с таким пренебрежением?

– Скажи «пожалуйста, сэр», – мягко посоветовал я.

Он нахмурился, но, видимо, что-то в моем лице подсказало ему, что он допустил ошибку. Он нервно облизнул узкие губы и вернулся к соблюдению этикета.

– Если вы будете так любезны, сэр, что отойдете с дороги, – напряженным голосом проговорил он, – я смогу вернуться к своей работе.

– Можешь идти, – кивнул я и отступил в сторону.

Слуга бросился к двери и выскочил в коридор, точно спасающаяся бегством крыса. Мгновением позже я услышал, как он захлопнул ее и быстро задвинул засов.

– Скажи моему отцу, что мне нужно поговорить с ним сегодня вечером! – крикнул я ему вслед.

Ответом мне были его удаляющиеся шаги. Я сжал зубы, почти уверенный, что он не передаст мою просьбу отцу. Может быть, я вообразил опасность? Это все вполне может оказаться совпадением: рассказ охранника про болезнь, пришедшую в Излучину Франнера, утренний посыльный и визит доктора. Я попытался прогнать беспокойство, но не смог.

Впрочем, прежде чем раздражение переросло в гнев, меня отвлек запах, и, как собака, идущая по следу, я проследил за ним до подноса на столе и снял с него салфетку.

Хлеб. Круглая буханка размером с два моих кулака, с крестообразным надрезом наверху. И графин воды. Я был потрясен, но тут же мои чувства ухватились за то, что у меня имелось, забыв про то, чего мне не хватало. Когда я взял в руки хлеб с золотистой корочкой, я увидел тонкий след жира там, где он коснулся сковороды. Я разломил его. Корочка хрустела, мякиш оказался нежным, немного тягучим и пах летней пшеницей.

Я откусил, и вкус прогнал все прочие мысли. Я ощущал составные части хлеба, зерно, выращенное на солнце Широкой Долины, легкий намек на соль, дрожжи, заставившие подняться тесто, масло, смягчившее корку. Я наслаждался своей трапезой, она заполнила все мои чувства. Я ел не торопясь, откусывая куски один за другим, останавливаясь лишь затем, чтобы сделать глоток холодной чистой воды. Еда проникала в мое тело, и, могу поклясться, я ощущал, как она становилась частью меня.

Простой хлеб и холодная вода. Отец угрожал мне этим как наказанием, но, покончив с трапезой, я почувствовал, что на самом деле мне больше ничего и не нужно. Когда я допил воду и поставил на стол пустую кружку, меня охватило удовлетворение.

После ужина я убрал поднос и сел за учебники и дневник, следуя самим собой заведенному порядку. Отец, решил я, либо придет, либо не придет ко мне, это его решение, и я ничего не могу изменить.

Мне оказалось труднее, чем обычно, сосредоточиться на учебе, но я упрямо заставил себя выполнить назначенное задание. Несмотря на дневной отдых, сонливость копилась во мне, и лишь огромным усилием воли я не бросил работу. После учебников я открыл дневник и честно записал в него все события дня, добавив свои опасения о том, что страшная болезнь угрожает Широкой Долине. Закончив, я наконец уступил сонливости. Опустившись на колени, я больше по привычке, чем из веры, произнес вечернюю молитву. Я просил доброго бога за Приют Бурвиля, а не за себя. Я уже не был уверен в его силе и могуществе, как прежде, но еще надеялся, что он все-таки существует и услышит мои мольбы. Когда я натянул одеяло и закрыл глаза, я вдруг спросил себя, во что же я верю на самом деле. Я вспомнил Поронтов и отвратительную карусель из мертвых и умирающих птиц. Могли ли их старые боги защитить меня от страшной судьбы? И какую цену мне пришлось бы заплатить за их заступничество? Несмотря на мрачные мысли, я быстро погрузился в сон. Мне ничего не снилось.

Когда в мое окно прокрался утренний свет, я проснулся, но одеваться не стал. Если кто-нибудь и подойдет к моей двери, мне хватит времени, чтобы встать. Я быстро передвинул кровать туда, где на нее падали первые лучи солнца, снова лег и погрузился в состояние, не бывшее сном. Я чувствовал, как мое тело сберегает все, что может, – воду, еду, даже силы на то, чтобы дышать и двигаться. Я походил на могучее дерево, неподвижное и лишенное листьев, дожидающееся возвращения весны, которая разбудит в нем жизнь.

В тот день я вставал лишь изредка и переставлял кровать, чтобы она находилась на свету. Когда день угас и в комнату просочилась темнота, тот же слуга постучал в дверь и принес мне хлеб и воду.

– Какие вести из Приюта Бурвиля? – спросил я его, садясь на кровати.

– Болезнь, – коротко ответил он.

Прежде чем я успел подняться, он выскочил за дверь и быстро захлопнул ее за собой. На мгновение я замер от ужаса. Неужели сбываются мои самые ужасные страхи? Или отец прав и это самая обычная болезнь, которая пройдет, как летняя гроза? Я встал, поел, вернулся на кровать и снова уснул.

Следующий день прошел точно так же, за одним исключением. Вечер наступил, но слуга с подносом так и не явился. Минул час, потом другой, и наконец, проглотив гордость, я принялся стучать в дверь кулаками и орать. Через некоторое время я услышал голос служанки, остановившейся у моей двери:

– Сэр, пожалуйста, все пытаются отдыхать.

– Мне сегодня не давали ни еды, ни воды. Принеси мне что-нибудь, и я умолкну.

– Я попытаюсь найти кого-нибудь с ключом, сэр, – сказала она, помолчав. – Вашего отца не было весь день, и он не дал никаких указаний о вас. А ваша мать больна, и у нее я спросить не могу. Я попробую постучать в кабинет вашего отца. Имейте терпение, пожалуйста, и не шумите. Я посмотрю, что можно сделать.

– Спасибо. Моя мать больна?

Тишина.

– Эй! – крикнул я, но ответа не получил.

Я сел и стал ждать в сгущающейся темноте ночи. Она не вернулась, а я попытался представить себе, что происходит в доме. Если мать больна и лежит в другом крыле, тогда большинство слуг ухаживают за ней. Я задумался, где Росс, Элиси и Ярил. Может быть, они тоже больны? Беспокойство о матери отодвинуло на задний план мысли о еде и воде, и голод превратился в замершую пустоту внутри меня. Поскольку больше ничего не оставалось, я вернулся в постель. На меня снова снизошла глубинная неподвижность и полностью мной завладела.

Медленно прошел следующий день. Ко мне так никто и не пришел. Я передвигал кровать, чтобы на нее падало солнце, несколько раз принимался колотить в дверь, но ответа не получил. Силы оставляли меня, мне было трудно заставить себя встать с кровати и еще труднее что-то сделать. Отдых казался самым мудрым решением.

На четвертый день без еды и воды я заставил себя встать с кровати, мной двигала какая-то смутная тревога. Неужели отец действительно позволит мне умереть от голода? Я кричал, но не услышал даже шагов. Тогда я лег и прижал ухо к полу у двери. Где-то в доме слышались приглушенные голоса.

– Мама! Росс! Кто-нибудь! – кричал я в щель под дверью.

Ответа я не получил. Я начал колотить в пол, сначала кулаками, потом стулом. Ничего. Трижды ударился всем своим по-прежнему огромным телом в дверь – безрезультатно. И даже это движение после нескольких дней без еды измотало меня. Я выпил воды, предназначенной для умывания, и снова заснул.

На пятый день я сначала попытался выломать дверь плечом, потом сломал о нее стул. Она не поддалась. Она была сделана из цельного куска дерева спонд, геральдического символа Бурвилей с востока, и дерево доказало, что его выбрали не зря. Жесткое и непреклонное, оно выдержало мои крики и удары. Ножкой сломанного стула я выбил оконное стекло и снова закричал, но внизу, во дворе, не заметил никакого движения. Стоял ясный летний день, и полное отсутствие суеты испугало меня до дрожи. Куда все подевались?

Я рассматривал самые разные предположения. Отец заболел, и никому не пришло в голову позаботиться обо мне. Или вся семья уехала в гости, оставив меня на попечение слуг, забывших про это. Но более мрачная мысль упрямо перебивала их: все в доме умерли от чумы. Это казалось пугающе вероятным. Я подумывал разбить остатки стекла, выломать раму и спрыгнуть вниз, но моя комната находилась достаточно высоко, а двор был вымощен камнем. Если падение не прикончит меня сразу, мне грозит медленная смерть от переломов хребта или ног. Я оказался в ловушке, точно крыса в коробке. Меня интересовало только, когда же я наконец умру.

Утренний ветерок, ворвавшийся в разбитое окно, принес с собой намек на влагу. Я расстегнул рубашку и почувствовал, как моя кожа впитывает ее. Затем я сел и дрожащей рукой сделал, как я опасался, одну из последних записей в своем солдатском дневнике. А потом лег на кровать и закрыл глаза, отдаваясь своей судьбе.

Прошло по меньшей мере еще два дня. Время почти потеряло для меня значение. Мое другое «я» еще сильнее слилось со мной, и я обращал внимание скорее на смену света и темноты, чем на проходящие часы. Голод мучил меня постоянно, так что теперь казался почти естественным. Я не обращал на него внимания. Моя кожа стала толще на ощупь и скорее походила на жесткую кожуру какого-то фрукта. Влаги во рту, носу и глазах почти не осталось, и проще было их не открывать. Я едва заметил, как кто-то заскрежетал замком на моей двери. Мне показалось или меня позвали по имени? Не это ли меня разбудило? К тому времени как я собрался с мыслями настолько, чтобы повернуть голову, кто бы ни находился в коридоре, он уже ушел. Я хотел закричать, но во рту пересохло, и мне даже не удалось разлепить губы. Тело запретило мне тратить силы на действия, которые могли оказаться бессмысленными.

Через некоторое время я услышал медленные шаги, затихшие перед моей дверью. Что-то царапнуло по дереву, затем раздались треск и скрежет. Я услышал, как на пол снаружи упали засов и замок. Я безучастно смотрел на дверь. Когда она распахнулась, это показалось мне чудом. В проеме стоял худой, изможденный сержант Дюрил, сжимающий в руке ломик.

– Невар? – хрипло позвал он меня. – Неужели ты еще жив?

Я медленно сел на кровати, и глаза Дюрила широко распахнулись. Почти беззвучно я прошептал: «Воды…» – и почувствовал, как трескаются мои губы. Дюрил кивнул, подтверждая, что понял меня.

– Пойдем на кухню, – предложил он.

Я встал и неуверенно, на одеревеневших ногах последовал за ним. Когда я вышел в коридор, в ноздри мне ударил запах болезни и меня охватило ужасное предчувствие.

Мы оба молчали. Дюрил едва переставлял ноги, словно силы у него были на исходе, а я заставлял свои ноги вспоминать, как нужно идти вперед. Они самому мне казались жесткими и непослушными, точно древесные корни, и даже бедра слушались неохотно. Когда мы добрались до кухни, я направился прямо к раковине, не обращая внимания на беспорядок и мусор на столах. Грязные чашки и тарелки громоздились в лоханях для мытья посуды. Я не стал искать чистую кружку, а, наклонившись и повернув голову, начал пить прямо из крана. Когда я больше не мог пить, я набрал воды в ладони и вымыл лицо. Затем засунул голову под кран и несколько минут наслаждался тем, как холодные струи ласкают шею и пропитывают волосы. После этого я долго оттирал руки и полил водой плечи и предплечья. Сухая кожа отслаивалась, словно я превратился в змею, сбрасывающую старую шкуру. Потом я набрал воды в ладони и намочил глаза, только сейчас осознав, как запеклись коркой мои веки. Получив наконец достаточно влаги, я закрыл кран и повернулся к сержанту Дюрилу.

– Это чума, да?

Он кивнул, не сводя с меня изумленного взгляда.

– Никогда не видел, чтобы человек так пил. Но я и не надеялся, что ты еще жив. Я сам едва не помер, Невар, иначе пришел бы за тобой раньше. Когда я дотащился до особняка, чтобы навестить твоего отца, я сразу же спросил про тебя, а он только смотрел на меня. Боюсь, горе лишило его рассудка, приятель.

– Где он?

Пока он говорил, я рылся в шкафчиках в поисках еды. Но все успело испортиться или было уже съедено. Хлебный шкаф оказался пустым. Впервые за всю мою жизнь большие печи были холодны. В воздухе витали лишь затхлые запахи. Я отчаянно нуждался в пище. С тех самых пор, как отец построил этот дом, на кухне было полно еды: много хлеба, на дальней плите всегда кипел бульон, и его аромат смешивался с запахами горячего кофе и жарящегося мяса. Тишина заменила громкую болтовню слуг, стук ножей по доскам, ритмичные шлепки рук, замешивающих белое тесто для хлеба.

Я не знал, куда все подевалось. Еду для меня готовили и приносили на стол, или я находил ее остывающей на столах или полках. Я открывал ящики и шкафы без всякого смысла, смотрел на столовые приборы, миски и сложенные полотенца. Меня начинало переполнять отчаяние. Где же еда?

Я нашел бочки с мукой и овсом и пришел в ярость, потому что не мог их есть просто так, а времени готовить у меня не было. Мое тело требовало еды немедленно. Наконец в одной из корзин я обнаружил вялую репу – мне было не до капризов, и я вонзил в нее зубы.

– Я нашел твоего отца, – тем временем заговорил сержант, – у двери в комнату Росса. Твой брат умер, Невар. Мать и старшая сестра тоже.

Я стоял перед ним, жевал, слушал, и мое сердце захлестывало такое огромное горе, какого мне еще никогда не доводилось испытывать. Когда чума пронеслась по Академии, я потерял товарищей и преподавателей, которых уважал. Их смерть потрясла меня и причинила боль. Но известие о том, что мать, Росс и Элиси покинули меня, в одно мгновение заставило мой разум оцепенеть. Я рассчитывал разделить с ними остаток жизни. Надеялся, когда постарею и не смогу больше служить королю, вернуться в поместье Росса и поселиться с ним. Я представлял, как помогу растить его собственного сына-солдата и увижу, как Элиси станет женой и матерью. Меня покинула и моя нежная, добрая мать, моя сила и защита. Все они оставили меня.

И тем не менее пища, которую я жевал, наполнила мой рот неслыханным удовольствием. Мякоть ее была сладкой в сравнении с горьковатой шкуркой. Возможность наполнить чем-то рот после стольких дней лишений привела меня в исступленный восторг. Неожиданно я понял, что, поглощая пищу, я не только впитываю жизнь, но и побеждаю. Я снова выжил, и мое тело ликовало, несмотря на слезы, наполнившие глаза из-за моей потери.

Дюрил не сводил с меня напряженного взгляда.

– Ты не собираешься идти к нему? – спросил он меня наконец.

– Дай мне немного времени, сержант, – хрипло ответил я, медленно покачав головой. – Я много дней провел без еды и воды. Позволь мне набраться сил перед встречей с ним.

По его лицу пробежала тень осуждения, но он не стал со мной спорить и подождал, пока я доем репу. Я предложил ему присоединиться ко мне, но он молча покачал головой. Когда репа закончилась, я нашел миску с изюмом и, сев за стол, принялся есть его руками, одну тягучую липкую горсть за другой. У изюма был потрясающий вкус. Однако чем больше я ел, тем острее становилось осознание моей утраты.

Меня снова затопило ощущение двойственности. Спек во мне радовался, что ему удалось выжить, а Невар только что потерял большую часть своего мира. Я посмотрел на Дюрила:

– Пожалуйста, расскажи мне все, что тебе известно. Я провел запертым много дней. Ни еды, ни воды, ни новостей.

– Да, я вижу, – мрачно подтвердил он. – Это займет немного времени. Болезнь пришла из Излучины Франнера. По крайней мере, я так думаю. Все произошло очень быстро. Твой отец и брат отправились выяснить, что происходит, когда доктор Рейнолдс сообщил им про умирающую семью. Твой отец сильно встревожился, и они с Россом вернулись сюда, чтобы продумать карантин. Но на следующее утро выяснилось, что они опоздали. – Он покачал головой. – Болезнь распространилась по городу, точно лесной пожар. Ей каким-то образом удалось перебраться через реку. Росс слег на следующий день. Твоя мать заразилась, ухаживая за ним. К этому времени все, кто еще мог двигаться, уже бежали подальше от чумы. Я сделал все, что мог, Невар. Я отправил скот и лошадей пастись, больше я ничем им помочь не мог. Я заболел следом за твоей матерью и до сегодняшнего дня мало что знал. В конце концов я решил, что выживу, выбрался из постели и приковылял сюда. Во дворе я видел четыре накрытых трупа – не знаю, чьих и как долго они там лежат. Запах ужасный. Похоже, почти все слуги ушли; по крайней мере, я надеюсь, что ушли, а не лежат мертвыми в своих постелях или где-нибудь еще. Я не стал обследовать комнаты – хотел первым делом отыскать тебя. Не знал, что твой отец тебя запер, парень. Это чудо, что ты выжил. Что ты там ел и пил?

– Ничего.

Он посмотрел на меня с сомнением.

– Ничего. Я ничего не ел и не пил несколько дней! – Я тряхнул головой, удивленный сомнениями Дюрила, но сдался. – У меня нет времени убеждать тебя в этом, сержант. Но это так. Какой бы магии меня ни отдал Девара, она невероятно сильна. Я много спал, и мой сон был очень глубоким. Наверное, как у медведя зимой. И я по-прежнему достаточно голоден, чтобы съесть лошадь. Но…

– Но ты ничуть не похудел. Правда, кожа у тебя какая-то странная. Тусклая. Как у мертвеца.

– Знаю.

Я не знал, но подозревал, что это так. Я потер лоб, и кожа под пальцами показалась мне странно толстой и какой-то резиновой. Тряхнув головой, я отбросил размышления об этом в сторону.

– Я должен идти к отцу, Дюрил. А потом сделать то, о чем ты говорил, – проверить одну за другой все комнаты в доме.

У меня до сих пор все сжимается внутри, когда я вспоминаю слова, которыми отец встретил меня. Он сидел на стуле с прямой спинкой перед дверью комнаты Росса и повернул голову, заслышав мои шаги.

– Ты, – сказал он. – Все еще жив. Все еще жирный, как боров. А мой сын Росс мертв. Почему добрый бог пощадил тебя и забрал Росса? За что он так со мной обошелся?

У меня не было ответа на его вопрос тогда, как нет его и сейчас. Он выглядел ужасно: худой, измученный, неопрятный. Я заставил себя не обращать внимания на его слова.

– Ты болел? – сдержанно спросил я его.

Он лишь покачал головой.

– Что мне теперь делать, отец?

Он прикусил нижнюю губу. Затем встал, лицо его подергивалось, как у испуганного ребенка.

– Они все мертвы! Все до одного!

Неожиданно он завыл и сделал несколько неуверенных шагов, но это к Дюрилу он направился за утешением, а не ко мне. Сержант подхватил его и прижимал к себе, пока он всхлипывал. Я стоял в стороне, не допущенный даже к его горю.

– Ярил? – спросил я, когда он, как мне показалось, начал потихоньку успокаиваться.

– Я не знаю! – выкрикнул он, словно я нанес ему свежую рану. – Когда заболела Элиси, я испугался, что потеряю всех своих детей. Я отправил Ярил и Сесиль во владения Поронтов. Я отослал мою малышку совсем одну. В доме не осталось слуг, которые приходили бы на звонок, и мне пришлось отпустить их без сопровождения. Одному доброму богу известно, что с ней сталось. На дорогах встречаются всякие люди. Я молюсь, чтобы они благополучно добрались до Поронтов, чтобы те впустили их.

Он разрыдался, а потом, к моему ужасу, осел на пол и остался лежать.

Когда я попытался его поднять, он начал слабо отбиваться, словно не мог стерпеть моих отвратительных прикосновений. Я переглянулся с Дюрилом и дал отцу время выплакаться. Увидев, что он окончательно выдохся, я снова наклонился, чтобы поставить его на ноги. Мне пришлось неловко опуститься на одно колено, поскольку мне мешал собственный живот. Странно, но я оказался достаточно силен, чтобы с легкостью поднять его на руки.

Дюрил пошел за мной, когда я понес отца в гостиную и положил на мягкий диванчик.

– Пойди на кухню, – попросил я его. – Разведи огонь и поставь большую кастрюлю каши. Отцу нужно есть, тебе тоже, а, как подсказывает мой опыт столкновения с чумой, простая еда будет сейчас очень полезна.

– А ты что собираешься делать? – спросил меня Дюрил.

Отец прикрыл глаза и погрузился в неподвижность. Думаю, сержант уже знал ответ.

– Я должен идти к матери. И к Элиси.

На лице Дюрила читались чувство вины и облегчение. Мы расстались.

Остаток того дня иногда видится мне в кошмарах. Особняк всегда был моим домом, чем-то вроде убежища. Большие уютные комнаты, отделанные по вкусу матери, казались мне островком спокойствия и мирного отдыха от забот и трудностей внешнего мира. Теперь же в нашем доме поселилась смерть.

Мои родные умерли несколько дней назад. Тело Росса закостенело на постели, и я предположил, что он скончался последним. Отец пытался о нем заботиться. В изножье кровати валялась куча грязного белья, он был накрыт чистым одеялом, на лице – платок. Мой старший брат всегда опережал меня в жизни и опередил в смерти. Наследник моего отца умер. Я не пытался оценить значение этой утраты и тихо покинул комнату.

Кто-то, скорее всего Элиси, успел сшить на скорую руку саван для нашей матери. Я хотел поцеловать ее на прощание, но в душной комнате стоял такой густой запах, что я с трудом заставил себя войти. Жирные мухи с жужжанием бились в оконное стекло. Я решил не открывать тело и сохранить нетронутой память о ее красоте. Я помнил, как кивнул ей и отвернулся, словно она уже превратилась в призрак, и сожалел об этом, как ни о чем другом в жизни. Я оставил ее завернутое в саван тело, не прикоснувшись к нему, и отправился в спальню Элиси.

Мы с ней никогда не были близки. Когда я родился, я стал не только очередным ребенком в семье, но еще и сыном-солдатом и много в чем занял ее место. Это определило наши отношения. А теперь, когда она умерла, разрыв между нами уже никогда не удастся залатать. В прошлый раз, когда я к ней заходил, ее комната была комнатой маленькой девочки – на полках куклы вперемежку с дорогими иллюстрированными книгами. Время все изменило. На стенах висели акварели полевых цветов руки́ самой Элиси. Куклы исчезли. Свежие цветы увяли в вазах, а сама Элиси превратилась в скорчившийся на кровати труп. Красивое покрывало, расшитое птицами, было все скомкано, словно Элиси пыталась из него выпутаться. Она лежала на боку, рот раскрыт в жуткой гримасе, руки, похожие на птичьи лапы, тянутся к пустому графину, стоящему на столике. Под моей ногой хрустнули осколки разбитой чашки. Я покинул комнату сестры, не в силах думать о ее ужасной смерти.

Я заставил себя проверить все остальные комнаты в доме и в недавно перестроенном крыле для слуг обнаружил еще два тела и худую, изможденную служанку.

– Все сбежали, – сказала она мне дрожащим голосом. – Господин приказал им остаться, но они потихоньку сбежали, когда стемнело. Я осталась и делала, что могла, сэр. Я помогала госпоже Элиси ухаживать за вашей матерью до самого конца. Мы шили саван, когда и меня настигла лихорадка. Госпожа Элиси сказала, чтобы я отправилась в постель, что она придет ко мне, когда закончит. Она велела мне позаботиться о себе. Я так и сделала. Но она не пришла.

– Все в порядке, – глухо проговорил я. – Ты не могла ее спасти. Ты сделала все, что могла, и семья тебе очень благодарна. Тебя наградят за твою верность. Иди на кухню. Сержант Дюрил готовит там еду. Поешь что-нибудь, а потом постарайся навести, как сможешь, порядок в доме. – Я замешкался, но все же добавил: – И позаботься о лорде Бурвиле, как сможешь. Он не в себе от горя.

– Да, сэр. Благодарю вас, сэр.

Ее явно охватило облегчение, когда она поняла, что я не виню ее. Медленно переставляя ноги, она отправилась выполнять мой приказ. В остальных комнатах виднелись лишь следы поспешного бегства. Я задумался, сумел ли кто-то спастись, или они только разнесли чуму дальше.

Отец сам распланировал поместье. Он не забыл ничего, ни единой мелочи, придумывая, каким должен стать дом, чтобы служить поколениям его семьи. Так что у нас имелось даже обнесенное каменной стеной кладбище с часовней в тени деревьев, окруженной цветочными клумбами. В нишах ограды были изображены символы доброго бога: гранатовое дерево, кувшин с льющейся из него нескончаемой водой и связка ключей. Я так часто их видел, что уже не замечал. Кладбище действительно радовало глаз, и за ним ухаживали так же бережно, как за садом моей матери. Там однажды отец сказал мне: «Когда-нибудь здесь отдохнут наши кости».

Он не думал, что этот день придет так скоро и что его дети покинут наш мир раньше его. Большую часть моей жизни здесь было всего пять могил с простыми каменными надгробиями, в которых покоились люди, прежде служившие солдатами под его началом и умершие в поместье.

Остаток дня я копал могилы. Девять могил. Четыре – для тех несчастных, которых оставили во дворе. Две – для тел, найденных мной в комнатах прислуги. Три – для моих родных.

Работа была совсем не простой, и меня удивило, что я смог с ней справиться, если вспомнить все лишения последних дней. Сверху лежал возделанный торф, но всего лишь несколькими дюймами ниже я наткнулся на каменистую землю, характерную для наших мест. Я отложил в сторону заступ и взял кирку, чтобы пробиться через этот слой, и вскоре добрался до глинистой почвы под ним. Было облегчением сосредоточиться на этой простой задаче. Я старался сделать края каждой могилы ровными и бросал глину туда, откуда она не могла обрушиться на меня. В конце концов могилы получились, наверное, шире, чем мог бы вырыть кто-то другой, но мне нужно было помещаться внутри. Сперва спина и руки казались закостеневшими, но вскоре разогрелись от работы. Тело куда меньше протестовало против такой нагрузки, чем я опасался. Было приятно вновь очутиться на свежем воздухе и под лучами солнца. Через некоторое время я снял рубашку, и копать стало легче, хотя я слегка беспокоился, что кто-нибудь может меня увидеть.