Текст книги "Мозг"

– Лиза, – сказала Кэрол Бигелоу, – я введу тебе катетер.

Приподняв голову, Лиза посмотрела вниз. Кэрол разворачивала покрытую пластиком коробку. Нэнси Донован, еще одна операционная сестра, откинула простыню, обнажив Лизу ниже – Катетр? – переспросила Лиза. пояса.

– Катетер? – переспросила Лиза.

– Да, – ответила Кэрол, натягивая большие резиновые перчатки. – Введу трубку в мочевой пузырь.

Лиза бессильно опустила голову. Нэнси Донован взялась за ноги Лизы и расположила их так, чтобы подошвы были сомкнуты, а колени широко разведены. Лиза лежала обнаженная на всеобщее обозрение.

– Я буду давать тебе лекарство под названием «манитол», – объяснил доктор Ранад. – От него у тебя будет выделяться много мочи.

Лиза кивнула, как будто что-то поняла, чувствуя при этом, как Кэрол Бигелоу обрабатывает ее гениталии.

– Привет, Лиза, я – доктор Джордж Ньюмен. Ты меня помнишь?

Открыв глаза, Лиза всмотрелась еще в одно лицо в маске. Эти глаза были голубыми. По другую сторону от нее показалось еще лицо с карими глазами.

– Я старший стажер в Нейрохирургии, – произнес доктор Ньюмен, – а это доктор Ральф Лоури, один из наших младших стажеров. Я тебе вчера говорил, что мы будем помогать доктору Маннергейму.

Прежде чем Лиза успела ответить, она ощутила внезапную резкую боль между ног, а затем – странную переполненность мочевого пузыря. Лиза сделала вдох. Она чувствовала, как на внутреннюю сторону бедра наносят липкую ленту.

– Сейчас просто расслабься, – сказал доктор Ньюмен, не дожидаясь ее ответа. – Не успеешь оглянуться, как все уже будет в порядке. Оба доктора стали рассматривать серию рентгеновских снимков, висящих на задней стене.

События в операционной ускорялись. Появилась Нэнси Донован с дымящимися инструментами на подносе из нержавеющей стали, который она с грохотом опустила на соседний стол. Дарлин Купер, еще одна операционная сестра, уже в хирургической одежде и перчатках, взялась за стерильные инструменты и стала располагать их на подносе. Лиза отвернулась, увидев, что Дарлен Купер берет большую дрель.

Доктор Ранад намотал манжету для измерения кровяного давления выше правого локтя Лизы. Кэрол Бигелоу обнажила лизину грудь и закрепила лентой провода для снятия электрокардиограммы, и вскоре звуковые сигналы кардиомонитора смешались с доносящимся из транзистора голосом Джона Денвера.

Доктор Ньюмен кончил рассматривать снимки и стал устраивать в нужное положение бритую голову Лизы. Приставив мизинец к ее носу, а большой палец к затылку, он взялся за маркировочную ручку. Первая линия прошла от уха до уха через темя. Вторая линия, пересекающая эту, начиналась в середине лба и уходила в затылочную область.

– Теперь, Лиза, поверни голову влево.

Лиза не раскрывала глаз. Она чувствовала, как пальцем прощупывают край кости, идущей от правого глаза к правому уху. Потом маркировочная ручка провела линию, начинающуюся у правого виска, изгибающуюся вверх и заканчивающуюся за ухом. Получилась подковообразная зона, которой и предстояло стать «створкой», описанной доктором Маннергеймом.

Неожиданно по телу Лизы поползло чувство сонливости. Ощущение было такое, как будто воздух в операционной стал вязким, а ее собственные конечности налились свинцом. Ей стоило большого труда поднять веки. Доктор Ренад улыбнулся ей сверху. Одной рукой он держал трубку для внутривенного вливания, в другой был зажат шприц.

– Это чтобы помочь тебе расслабиться, – объяснил он.

Время разделилось на отдельные промежутки. Звуки вплывали в ее сознание и уплывали. Она хотела уснуть, но тело непроизвольно сопротивлялось сну. Она ощущала, как ее поворачивают, приподнимают правое плечо и подкладывают под него подушку. С полной отрешенностью чувствовала она, что обе ее кисти прикрепляют к доске, отходящей от операционного стола под прямым углом. Руки так отяжелели, что она все равно не могла ими пошевелить. Тело ее по талии закрепили кожаным ремнем. Голову протирали и чем-то мазали. Прежде чем голову закрепили каким-то захватом, она ощутила несколько уколов, сопровождавшихся мимолетной болью. Незаметно для себя Лиза уснула.

Она проснулась в испуге от внезапной резкой боли. Неизвестно, сколько прошло времени. Боль находилась над правым ухом. Вот опять. Изо рта Лизы вырвался крик, она пыталась пошевелиться. Если не считать тоннеля из ткани прямо перед лицом, Лиза была покрыта слоями хирургических салфеток. В конце тоннеля было видно лицо доктора Ранада.

– Все в порядке, Лиза, – произнес Ранад. – Теперь не шевелись.

Тебе вводят местное обезболивающее. Это будет очень быстро.

Боль возникала снова и снова. Лизе казалось, что череп ее вот-вот разорвется. Она попробовала поднять руки, но только натянула фиксирующие их петли. – Пожалуйста! – крикнула она, но голос был еле слышен.

– Все хорошо, Лиза. Постарайся расслабиться.

Боль прекратилась. Лиза услышала дыхание врачей. Они были прямо над ее правым ухом.

– Скальпель, – произнес доктор Ньюмен.

Лиза сжалась от страха. Она ощутила нажатие, как будто палец прижали к голове и провели по отмеченной линии. По шее сквозь салфетки потекла теплая жидкость.

– Зажимы. – Лиза услышала резкие металлические щелчки.

– Зажимы Рейни, – сказал доктор Ньюмен. – И зовите Маннергейма.

Скажите, что для него все будет готово через тридцать минут.

Лиза старалась не думать о том, что происходит с ее головой. Зато она думала о дискомфорте в мочевом пузыре.

Она окликнула доктора Ранада и сказала, что ей нужно помочиться.

– Но у тебя в мочевом пузыре катетер, – ответил тот.

– Но мне нужно помочиться, – повторила Лиза.

– Просто расслабься, Лиза. Я дам тебе еще немного снотворного. – Следующим, что вошло в сознание Лизы, был пронзительный вой газового мотора в сочетании с ощущением давления и вибрацией головы. Звук этот возбуждал страх, поскольку она знала, что он означает. Ее череп вскрывали пилой; она не знала, что это называют краниотомом. Хорошо хоть не было боли, хотя Лиза напряженно ожидала ее появления в любой момент. Сквозь закрывающую лицо кисею салфеток просочился запах паленой кости. Доктор Ранад взял ее руку в свою и она была за это благодарна. Она сжала его руку, как единственную надежду.

Звук краниотома замер. Во внезапно наступившей тишине возникло ритмичное попискивание кардиомонитора. Затем вновь появилась боль – на этот раз скорее напоминающая дискомфорт локальной головной боли. В конце тоннеля показалось лицо доктора Ранада. Он следил за ней, пока наполнялась манжета на ее руке.

– Костные щипцы, – потребовал доктор Ньюмен.

Лиза услышала и почувствовала треск кости. Звук располагался рядом с правым ухом.

– Элеваторы.

– Лиза ощутила еще несколько болевых толчков, за которыми последовал громкий треск. Ей стало ясно, что голову вскрыли.

– Марлю, – закончил доктор Ньюмен будничным тоном.

Продолжая обрабатывать руки, доктор Курт Маннергейм, перегнувшись, заглянул в дверь операционной №21 и посмотрел на часы на дальней стене. Почти девять. Он увидел, как его старший стажер доктор Ньюмен отступил от стола. Стажер скрестил на груди руки в перчатках и пошел смотреть снимки, установленные в аппарате. Это могло означать только одно: краниотомия проведена и для Шефа все готово. Маннергейм знал, что времени оставалось в обрез. В полдень должна прибыть комиссия из Национального института здоровья. Решалась судьба двенадцати миллионов долларов, которые могут обеспечить его исследовательскую деятельность на ближайшие пять лет.

Ему необходима эта субсидия. В противном случае он потеряет всю свою лабораторию с животными и вместе с ней результаты четырехлетних трудов.

Маннергейм был уверен, что находится на пороге открытия в мозге точного места, ответственного за агрессивность и ярость.

Ополаскивая руки, Маннергейм заметил Лори Макинтер, помощника директора операционных. Он окликнул ее по имени, и она резко остановилась.

– Лори, дорогая! У меня здесь два японских врача из Токио. – Ты не пошлешь кого-нибудь в комнату отдыха проследить, чтобы им дали одежду и все прочее?

Лори кивнула, хотя и показала, что просьбе этой не рада. Ее раздражало, что Маннергейм кричал в коридоре.

Маннергейм уловил молчаливый упрек и вполголоса обругал сестру. – Бабы, – пробормотал он. Для Маннергейма сестры все больше и больше становились бельмом на глазу.

Маннергейм ворвался в операционную, как бык на арену. Атмосфера дружелюбия сразу пропала. Дарлин Купер вручила ему стерильное полотенце.

Вытерев одну кисть, затем другую и продолжая тереть запястья, Маннергейм склонился и осмотрел отверстие в черепе Лизы Марино.

– Черт побери, Ньюмен, – прорычал Маннергейм, – когда вы научитесь прилично делать краниотомию? Я уже говорил вам, говорил тысячу раз, что нужно больше скашивать кромки. Боже! Полная неразбериха.

Прикрытая салфетками Лиза ощутила новый наплыв страха. Что-то в ее операции шло не так.

– Я… – начал Ньюмен.

– Я не хочу слушать никаких оправданий. Либо вы будете делать это как следует, либо ищите другую работу. Ко мне сейчас придут японцы и что они подумают при виде этого?

Нэнси Донован стояла рядом с ним, чтобы взять полотенце, но Маннергейм предпочел бросить его на пол. Он любил создавать напряженность и, как ребенок, требовал всеобщего внимания, где бы он ни находился. И он его получал. По уровню технического мастерства он считался в стране одним из лучших нейрохирургов, и при том самым скоростным. Он сам выражался так:

«Как только влез в голову, миндальничать уже некогда.» И благодаря своему энциклопедическому знанию тонкостей нейроанатомии человека он действовал в высочайшей степени эффективно.

Дарлен Купер держала раскрытыми специальные коричневые резиновые перчатки, которые требовал Маннергейм. Всунув в них руки, он посмотрел ей в глаза.

– Аааах, – томно проворковал он, как будто испытывая оргастическое наслаждение от всовывания рук. – Бэби, ты сказка!

Дарлен Купер, подавая ему влажное полотенце, чтобы стереть порошок с перчаток, избегала смотреть Маннергейму в глаза. Она привыкла к его комментариям и по опыту знала, что лучше всего было не обращать на него внимания.

Расположившись во главе стола с Ньюменом по правую руку и Лоури по левую, Маннергейм вгляделся в полупрозрачную оболочку, закрывавшую мозг Лизы. Ньюмен сделал аккуратные швы на неполную толщину мозговой оболочки и прикрепил их к кромке участка краниотомии. Эти швы обеспечивали плотное прилегание оболочки к внутренней поверхности черепа.

– Ну что же, начнем представление, – произнес Маннергейм. – Дуральный крючок и скальпель.

Инструменты шлепнулись в руку Маннергейма.

– Легче, детка. Мы не на телевидении. Я не хочу испытывать боль всякий раз, когда прошу инструмент.

Начав работать, Маннергейм полностью сосредоточился. Его сравнительно небольшие руки двигались с экономной осмотрительностью, его выпуклые глаза не отрывались от пациента. Руки исключительно точно контролировались зрением. Его малый рост – 170 сантиметров – был для него источником раздражения. Он считал, что его обманули на пять дюймов, которых не доставало до его интеллектуальной высоты, но поддерживал себя в великолепной форме и выглядел значительно моложе своего шестидесяти одного года.

Пользуясь небольшими ножницами и коттоноидными полосками, которые он вложил между оболочкой и мозгом для его защиты, Маннергейм прорезал оболочку по контуру окна в черепе. Указательным пальцем он мягко пальпировал височную долю. Благодаря своему опыту он мог обнаружить малейшее отклонение от нормы. Эта тонкая взаимосвязь с живым пульсирующим человеческим мозгом была апофеозом существования Маннергейма. Во время многих операций это вызывало у него сексуальное возбуждение.

– Теперь стимулятор и провода электроэнцефалографа, – потребовал он.

Доктора Ньюмен и Лоури принялись распутывать клубок тонких проводков. Нэнси Донован как непосредственно работающая с ним сестра брала у них соответствующие проводки и подключала к находящимся рядом электрическим пультам. Доктор Ньюмен аккуратно расположил миниатюрные электроды двумя параллельными рядами – один посредине височной доли, другой – над сильвиевой веной. Гибкие электроды с серебряными наконечниками ушли под мозг. Нэнси Донован щелкнула тумблером, и экран электроэнцефалографа рядом с кардиомонитором ожил, флуоресцирующие точки стали вычерчивать на нем беспорядочные линии.

В операционную вошли доктор Харата и доктор Нагамото. Маннергейм был доволен, и не потому что визитеры могли чему-нибудь научиться – просто он любил публику.

– Вот смотрите, – показал Маннергейм, – в литературе полно всякого дерьма по поводу того, следует ли удалять верхнюю часть височной доли при темпоральной лобэктомии. Некоторые боятся, что это скажется на речи пациента. Ответ прост – нужно проверить.

Держа электрический стимулятор, как дирижерскую палочку, он подозвал доктора Ранада, и тот наклонился и приподнял салфетку. – Лиза, – позвал он.

Лиза открыла глаза. В них отразилось замешательство, вызванное услышанным разговором.

– Лиза, – повторил доктор Ранад. – Я прошу тебя рассказывать все, какие помнишь, детские стишки.

Лиза повиновалась, полагая, что это поможет скорее закончить дело. Она начала говорить, но в этот момент доктор Маннергейм коснулся стимулятором поверхности ее мозга. Лиза остановилась на полуслове. Она знала, что хочет сказать, но не могла. В то же время в ее голове возник образ какого-то человека, проходящего в дверь.

Заметив, что речь Лизы прервалась, Маннергейм воскликнул:

– Вот вам и ответ! У этого пациента верхнюю височную извилину мы не берем.

Японские визитеры согласно закивали головами.

Теперь переходим к более интересной части задачи, – продолжал Маннергейм, взяв один из двух глубинных электродов, полученных из Гибсоновского мемориального госпиталя. Кстати, пусть кто-нибудь позвонит рентгенологам. Мне нужен снимок этих электродов, чтобы потом знать, где они были.

Жесткие игольчатые электроды служили как для регистрации, так и для стимуляции. Еще до их стерилизации Маннергейм сделал на них метки в четырех сантиметрах от острия. С помощью маленькой металлической линейки он отмерил четыре сантиметра от переднего края височной доли. Держа электрод перпендикулярно поверхности мозга, Маннергейм свободно и легко погрузил его до метки. Сопротивление ткани мозга было минимально. Он взял второй электрод и воткнул двумя сантиметрами дальше. Каждый из электродов выступал над поверхностью мозга сантиметра на четыре.

К счастью, в этот момент пришел Кеннет Роббинс, старший рентгенолаборант Нейрорадиологии. Стоило ему опоздать, Маннергейм устроил бы одну из своих знаменитых истерик. Поскольку операционная была оборудована для проведения рентгенографии, Роббинсу для получения двух снимков нужно было всего несколько минут.

– Так, – произнес Маннергейм, посмотрев на часы и поняв, что нужно поторапливаться. – Давайте начнем стимулировать глубинными электродами и посмотрим, можно ли генерировать в мозгу эпилептические сигналы. По опыту знаю: если это удастся, то почти со стопроцентной вероятностью можно считать, что лобэктомия устранит припадки.

Врачи перегруппировались вокруг пациентки. Доктор Ранад, – бросил Маннергейм, – попросите пациентку описать, что она чувствует и думает после стимулирования.

Доктор Ранад кивнул и лицо его скрылось под краем салфетки.

Вынырнув, он показал, что Маннергейм может продолжать. Лиза ощутила стимул, как взрыв бомбы, но без звука или боли. После периода отключения сознания, длившегося может быть долю секунды, а может быть и час, на лицо доктора Ранада в конце длинного тоннеля наложился калейдоскоп образов. Она не узнала Ранада, не знала и где находится. Она чувствовала только ужасный запах, предшествовавший ее припадкам.

– Что ты чувствуешь? – спросил доктор Ранад.

– Помогите мне, – закричала Лиза. Она попыталась пошевелиться, но ощутила действие захватов. Она чувствовала приближение приступа. – Помогите мне.

– Лиза, – произнес встревоженный Ранад, – Лиза, все в порядке.

Просто расслабься.

– Помогите мне, – выкрикнула Лиза, теряя над собой контроль.

Фиксатор головы удержался, уцелел и кожаный ремень на ее талии. Вся ее энергия сосредоточилась в правой руке, которую она потянула с колоссальной силой и внезапностью. Кистевой фиксатор лопнул, и освободившаяся рука описала дугу через салфетки.

Маннергейм, завороженно следивший за необычными показаниями электроэнцефалографа, краем глаза увидел лизину руку. Среагируй он быстрее, несчастья можно было бы избежать. Но он был настолько потрясен, что на какое-то время утратил способность двигаться. Рука Лизы в своем неистовом стремлении освободить захваченное операционным столом тело натолкнулась на выступающие электроды и всадила их прямо в мозг.

Филипс беседовал по телефону с педиатром Джорджем Ризом, когда Роббинс постучал и открыл дверь. Филипс, заканчивая разговор, жестом пригласил лаборанта в кабинет. Риз спрашивал о снимке черепа двухлетнего мальчика, который, как предполагалось, упал с лестницы. Мартин вынужден был высказать педиатру подозрение, что с ребенком жестоко обращаются – на снимке грудной клетки были видны следы старых переломов ребер. Разговор был неприятный и Филипс рад был его закончить.

– Что у вас? – спросил Филипс, разворачиваясь на стуле. Он сам нанимал Роббинса старшим рентгенолаборантом Нейрорадиологии, и между ними установились особые отношения.

– Локализационные снимки, которые вы просили меня сделать для Маннергейма.

Филипс кивнул, и Роббинс вставил их в смотровой аппарат. Обычно старший лаборант не делал снимков вне отделения, но Филипс просил его, во избежание всяческих неприятностей, лично обслужить Маннергейма.

На экране высветились операционные снимки Лизы Марино. На боковой проекции был виден светлый многоугольник на месте выреза. В этой четко очерченной области выделялись яркие белые силуэты многочисленных электродов. Наиболее ясно светились длинные иглообразные глубинные электроды, которые Маннергейм ввел в височную долю Лизы Марино, и Филипса интересовало именно их положение. Нажатием ступни Филипс включил мотор проектора. Пока педаль была нажата, изображения на экране менялись. В установку можно было вставлять любое количество снимков. Филипс подождал, пока на экране не появились прежние снимки Лизы Марино.

Сравнивая новые снимки со старыми, Филипс мог определить точное расположение глубинных электродов.

– Здорово! Вы делаете отличные снимки. Будь у меня побольше таких специалистов, половина моих проблем была бы решена.

Роббинс пожал плечами с безразличным видом, но похвалой был доволен. Филипс был строгим, но понимающим начальником.

С помощью точной линейки Филипс замерил на прежних снимках дистанции до мелких кровеносных сосудов. Пользуясь своим знанием анатомии мозга и обычного расположения этих сосудов, он мог в своем воображении воссоздать пространственную картину интересующего участка. По этой информации он определил положение кончиков электродов на новых снимках.

– Потрясающе, – произнес Филипс, откидываясь назад. – Электроды установлены идеально. Маннергейм – это фантастика. Если бы только его разум соответствовал его технике.

– Отнести пленки обратно в операционную?

Филипс покачал головой. – Нет, отнесу сам. Хочу поговорить с Маннергеймом. Я возьму и некоторые старые снимки. Меня немного беспокоит положение этой задней церебральной артерии. – Филипс собрал снимки и направился к двери.

Хотя в операционной 21 восстановилось подобие нормальной обстановки, Маннергейма случившееся привело в ярость. Даже присутствие иностранных визитеров не умерило его гнева. Наибольшим оскорблениям подверглись Ньюмен и Лоури. Маннергейм как будто считал, что они сделали все преднамеренно.

Он начал височную лобэктомию, как только Ранад подверг Лизу общей эндотрахеальной анестезии. Сразу после лизиного припадка возникла некоторая паника, но все действовали превосходно. Маннергейму удалось схватить ее дико размахивающую руку и не допустить новых увечий. Настоящим героем оказался Ранад: он среагировал мгновенно и ввел усыпляющую дозу – сто пятьдесят миллиграммов тиопентала-4, а затем мышечный парализатор дтубокурарин. Эти препараты не только погрузили Лизу в сон, но и остановили припадок. Всего за несколько минут Ранад вставил интубационную трубку, подал через нее окись азота и установил контрольные приборы.

Тем временем Ньюмен извлек два непреднамеренно глубоко погруженные электрода, а Лоури снял остальные поверхностные электроды.

Лоури наложил на открытый мозг влажную ткань и прикрыл все стерильным полотенцем. На пациентке сменили салфетки, а врачи переоделись и сменили перчатки. Все нормализовалось, кроме настроения Маннергейма.

– Тьфу, – выдохнул Маннергейм, выпрямляясь, чтобы дать отдохнуть спине. – Лоури, если решите заниматься чем-нибудь другим, когда подрастете, – скажите мне об этом. А сейчас держите подъемники так, чтобы мне было видно. – Со своего места Лоури не мог видеть, что делает Маннергейм.

Дверь операционной открылась, и вошел Филипс со снимками.

Осторожно, – прошептала Нэнси Донован. – Наполеон в скверном настроении.

– Спасибо за предупреждение, – ответил выведенный из себя Филипс.

Как бы ни был хорош Маннергейм как хирург, все же возмутительно, что все терпят его детскую непосредственность. Он вставил снимки в аппарат, сознавая, что Маннергейм видел его. Прошло пять минут, прежде чем Филипс понял, что Маннергейм сознательно его игнорирует.

– Доктор Маннергейм! – голос Мартина перекрыл звуки кардиомонитора.

Все взоры обратились на Маннергейма, который выпрямился и повернул голову так, чтобы луч налобной лампы типа шахтерской был направлен прямо в лицо радиолога.

– Вам, возможно, неизвестно, что здесь идет операция на головном мозге и вам не следует прерывать, – произнес Маннергейм со сдерживаемой яростью.

– Вы заказывали локализационные снимки, – ответил Филипс ровным голосом, – и я считаю своим долгом обеспечить эту информацию.

– Считайте свой долг исполненным, – сказал Маннергейм , вновь обращая взгляд на расширяющийся разрез.

По существу, Филипса волновало не положение электродов, так как он знал, что они установлены идеально. Беспокоила ориентация заднего, гиппокампального электрода относительно крупной задней церебральной артерии. – Есть еще кое-что, – продолжал он. – Я…

Маннергейм вскинул голову. Луч налобной лампы прочертил стену, затем потолок, а голос его стегал, как бич. – Доктор Филипс, не могли бы вы убраться отсюда вместе с вашими снимками и дать нам возможность закончить операцию? Когда нам потребуется ваша помощь, мы вам об этом скажем.

Затем, уже нормальным голосом, он потребовал у операционной сестры штыковидные пинцеты и вновь занялся делом.

Мартин спокойно собрал снимки и вышел из операционной. В раздевалке, возвращаясь в свою обычную одежду, он старался не слишком задумываться – в его теперешнем настроении так было проще. На обратном пути в Радиологию он позволил себе поразмышлять о возникших в результате этого инцидента противоречивых чувствах. Для общения с Маннергеймом требовались такие качества, которых вряд ли можно требовать от него как от радиолога.

Он возвратился в отделение, так ничего и не решив.

– Вас ждут в кабинете ангиографии, – сообщила Хелен Уокер, когда он подошел к двери кабинета. Она встала и прошла за ним внутрь. Хелен, чрезвычайно грациозная тридцативосьмилетняя негритянка из Куинса, пять лет работала секретаршей Филипса. У них были отличные рабочие отношения. Мысль о том, что она когда-либо уйдет, приводила Филипса в ужас – как всякая хорошая секретарша, она была необходима для ведения повседневных дел Филипса. Даже его нынешний гардероб был результатом ее усилий. Он и до сих пор не снял бы мешковатую одежку времен учебы в колледже, если бы Хелен не вынудила Филипса встретиться с ней воскресным днем в магазине Блумингдейла.

В результате этой встречи возник новый Филипс, современный облегающий костюм которого хорошо гармонировал с его атлетической фигурой.

Филипс сунул маннергеймовские снимки на стол, где они слились с общей массой других снимков, газет, журналов и книг. Этого единственного места Филипс запретил Хелен касаться. Не важно, как стол выглядит, зато известно, где что лежит.

Хелен стояла позади него, читая множество сообщений, с которыми она считала себя обязанной его ознакомить. Звонил доктор Риз по поводу компьютерной томографии своего пациента; рентгеновская установка во втором кабинете ангиографии налажена и действует нормально; из кабинета неотложной помощи сообщили, что ждут пациента с серьезной травмой головы и потребуется срочная томография. Поток был бесконечен и обычен. Филипс велел ей всем этим заняться, что она и собиралась все равно сделать; Хелен ушла к себе.

Филипс снял белый халат и надел просвинцованный фартук, которым пользовался для защиты от облучения при некоторых рентгеновских процедурах.

Выцветшую надпись «Супермен» не удавалось вывести никакими средствами. Два года назад ее сделали приятели из Нейрорадиологии. Филипс знал, что в это вложено чувство уважения, и надпись не вызывала у него раздражения.

Уже собираясь выйти, он окинул взглядом поверхность стола, чтобы насладиться видом программной кассеты и убедиться, что новость Майклза не плод фантазии. Не увидев кассеты, Мартин подошел и порылся в самых свежих слоях завалов. Кассета оказалась под маннергеймовскими снимками. Филипс двинулся к двери, но вновь остановился. Он взял кассету и последний боковой снимок черепа Лизы Марино. Крикнув через открытую дверь Хелен, что сию минуту будет в кабинете ангиографии, он подошел к рабочему столу.

Просвинцованный фартук был снят и повешен на стул. Глядя на уже обсчитанный прототип, он с сомнением думал, как это все будет в действительности работать. Мартин поднял сделанные в операционной снимки Лизы Марино и посмотрел их на свет, идущий от экранов. Силуэты электродов его не интересовали и он мысленно удалил их. Ему важно было знать, что скажет по поводу краниотомии компьютер. Филипс знал, что в программу эта операция не закладывалась.

Он щелкнул выключателем центрального процессора. Зажглась красная лампочка, и он медленно стал вставлять кассету. Едва кассета была вдвинута на три четверти, как машина вцепилась и проглотила ее, как голодный пес. Сразу ожила пишущая машинка. Филипс подвинулся и стал читать выдаваемое ею.

– Привет! Я Радиолог, Череп 1. Введите имя пациента.

Филипс настукал двумя пальцами «Лиза Марино» и ввел.

– Спасибо. Введите нынешние жалобы.

Филипс напечатал «нарушения, связанные с припадками» и тоже ввел.

– Спасибо. Введите соответствующую клиническую информацию.

Филипс напечатал: «Женщина 21 года, в течение 1 года эпилепсия, связанная с височной долей».

– Спасибо. Вставьте снимок в лазерный сканер.

Мартин подошел к сканеру. Ролики в приемной щели двигались. Он осторожно вставил снимок, держа его эмульсией вниз. Машина схватила снимок и втянула внутрь. Заработала выходная пишущая машинка. Подойдя, он прочел:

«Спасибо. Выпейте чашечку кофе.» Филипс улыбнулся. Чувство юмора Майклза проявляется самым непредвиденным образом.

Сканер издавал слабое электрическое гудение; устройство вывода молчало. Филипс схватил фартук и вышел.

В операционной 21 стояла тишина, пока Маннергейм освобождал правую височную долю Лизы и медленно отделял ее от основания. Было видно несколько мелких вен, связывающих ее с венозными синусами, и Ньюмен искусно коагулировал и отделил их. Наконец, височная доля была свободна и Маннергейм вынул эту часть мозга из черепа Лизы и бросил в лоток из нержавеющей стали, поданный операционной сестрой Дарлен Купер. Маннергейм взглянул на часы. Все идет хорошо. В ходе проведения операции настроение его вновь изменилось. Теперь он был исполнен радости и справедливого удовлетворения своей работой. Все проделано вдвое быстрее обычного. Можно рассчитывать, что в полдень он вернется в кабинет.

– Это еще не все, – сказал Маннергейм, беря в левую руку металлический отсасыватель, а в правую зажим. Он тщательно обработал прежнее место нахождения височной доли, отсасывая мозговую ткань. Он называл это удалением глубинных ядер. Это была, вероятно, наиболее рискованная часть процедуры, но именно она и нравилась Маннергейму больше всего. Маннергейм действовал отсасывателем с величайшей уверенностью, избегая касаться жизненно важных структур.

В какой то момент крупная частица мозговой ткани на мгновение заблокировала отверстие. Послышался слабый свистящий звук, а затем частица прошла по трубке. – Музыкальные уроки, – произнес Маннергейм. В устах Маннергейма после всего вызванного им напряжения это обычное среди нейрохирургов присловье прозвучало смешнее обычного. Рассмеялись все, даже два японских врача.

Как только Маннергейм закончил удаление мозговой ткани, Ранад сократил вентиляцию пациента. Он хотел, чтобы кровяное давление Лизы немного поднялось, пока Маннергейм осматривал полость, чтобы удостовериться в отсутствии кровотечения. После тщательной проверки Маннергейм признал операционное поле сухим. Взяв иглодержатель, он стал закрывать прочную мозговую оболочку. В это время Ранад начал понемногу уменьшать анестезию.

По окончании операции нужно было иметь возможность удалить трубку из лизиной трахеи, не вызвав у нее кашля и напряжения. Это требовало искусной оркестровки всех применяемых медикаментов. Кровяное давление у Лизы ни в коем случае не должно было повышаться.

Закрытие оболочки шло быстро; ловким поворотом кисти Маннергейм наложил последний шов. Мозг Лизы был вновь закрыт, хотя оболочка опустилась и была темнее удаленной височной доли. Маннергейм приподнял голову, восхищаясь плодами своего искусства, затем, отступив назад, резко снял резиновые перчатки. Звук эхом пронесся по комнате.

– Порядок! – произнес Маннергейм, – закрывайте ее. Но только не затягивайте это на целую вечность.

Жестом пригласив двух японских врачей, он вышел из комнаты.

Ньюмен занял место Маннергейма у лизиного изголовья.

– Окей, Лоури, – заговорил Ньюмен, подражая своему боссу, – старайтесь помогать мне, а не мешать.

Опустив черепной клапан на место, Ньюмен стал накладывать швы.

Пользуясь пинцетом с шершавыми зубчиками, он захватил кромку раны и частично вывернул ее. Затем он погрузил иглу глубоко в кожу, стараясь захватить и надкостницу, и вытащил иглу из раны. Отсоединив иглодержатель от хвостовика иглы, он захватил им острие и вытащил нить из раны.

Практически таким же образом он продел нить через другую кромку раны и вытянул ее в подставленную руку доктора Лоури, чтобы тот сделал узел. Эта процедура продолжалась до тех пор, пока вся рана покрылась черными нитями и стала похожа на большую застежку-молнию в боковой части лизиной головы.