Текст книги "Остров мертвых. Умереть в Италбаре"

V

В первые же пять минут Иллирия вернулась ко мне, и стало казаться, что я никогда не улетал. Солнечный свет, отфильтрованный лесным туманом, был янтарно-розовым; на листьях и траве сверкала роса; воздух был прохладным и пах влажной землей и гниющей растительностью – прекрасный запах. Маленькая желтая птичка описала круг рядом с моей головой, присела на плечо, просидела там десять шагов и улетела. Я остановился, чтобы вырезать себе посох, и запах белой древесины унес меня обратно в Огайо, к ручью, у которого я срезал на свистки ветки ив, оставлял их на ночь в воде, а потом обстукивал рукоятью ножа, чтобы легче сходила кора; неподалеку от того места росла земляника. Здесь я тоже нашел несколько диких ягод, крупных и фиолетовых, раздавил их пальцами и слизал кислый сок. Между тем яркая, как помидор, ящерица заворочалась на своем камне и переползла на носок моего ботинка. Я погладил ее гребень, потом спихнул ее и пошел дальше. Оглянувшись, я встретился взглядом с ее глазами цвета перца с солью. Я шел под сорокафутовыми и пятидесятифутовыми деревьями, и порой на меня падали капли. Начали просыпаться птицы и насекомые. Пузатый зеленый свистун затянул свою десятиминутную песнь сдувания, сидя на ветке над моей головой. Где-то слева ему подпевал приятель или родственник. Шесть фиолетовых цветков-кобр вырвались из-под земли и зашипели, раскачиваясь на стеблях; их лепестки трепетали как флаги, их тяжелые ароматы поражали как бомбы. Но я не испугался, ведь все было так, словно я никогда и не улетал.

Я продолжал идти, и травы становились ниже. Деревья сделались больше, от пятидесяти до семидесяти футов; между ними лежали многочисленные булыжники. Хорошее место для засады; и хорошее место для того, чтобы от нее укрыться.

Тени были глубокими, в вышине звучал параобезьяний хор, а с востока надвигался легион облаков. Низкое солнце щекотало им зады своим пламенем и бросало копья света между листьями. Лианы, кое-где обвивавшие гигантские деревья, поднимали цветы, точно серебряные канделябры, насыщая воздух ароматами храмов и благовоний. Я перешел через жемчужный ручей, сопровождаемый гребенчатыми водяными змеями, ухавшими по-совиному. Они были весьма ядовиты, но очень дружелюбны.

На другом берегу начался плавный подъем; по мере моего продвижения окружающий мир как будто едва заметно менялся. Я не мог связать это ощущение с чем-то объективным; просто казалось, что колода порядка была слегка перетасована.

Прохлада утра, прохлада леса не исчезла даже днем. Скорее уж она усилилась. В воздухе определенно чувствовался холодок; а позже к нему добавилось еще и ощущение влажности. Впрочем, к тому времени небо больше чем наполовину затянули тучи, а предшествующая грозе ионизация часто вызывает подобные ощущения.

Остановившись перекусить и усевшись спиной к толстому стволу древнего марочного дерева, я спугнул самца пандриллы, копавшегося между его корней. Когда он пустился наутек, я понял, что что-то не так.

Я затопил свои мысли желанием, чтобы он вернулся, и передал это желание ему.

Он прервал бегство, повернулся и посмотрел на меня. Потом медленно приблизился. Я скормил ему крекер и, пока он ел, попытался взглянуть на мир его глазами.

Страх, узнавание, страх… И мгновение беспричинной паники.

Ей не было здесь места.

Я вернул самцу пандриллы волю, и он не стал убегать, довольный тем, что может поедать мои крекеры. Но первоначальная его реакция была слишком необычна, чтобы не обратить на нее внимание. Я боялся того, о чем она говорила.

Я входил на вражескую территорию.

После еды настало время двигаться дальше. Я спустился в туманную долину, а когда покинул ее, туманы остались со мной. Небо затянулось уже почти полностью. Мелкие зверьки разбегались с моего пути, и я не пытался их переубедить. Я шел дальше; мое дыхание теперь обращалось влажными белыми крыльями. Я обогнул два колодца силы. Если бы я воспользовался одним из них, это могло бы выдать мое местоположение тому, кто умеет чувствовать такие вещи.

Что такое колодец силы? Ну, это неотъемлемая часть всего, у чего есть электромагнитное поле. В гравитационной матрице каждой планеты есть многочисленные смещающиеся точки. Специальные машины или одаренные индивидуумы могут подключаться к этим точкам, становясь пультами управления, аккумуляторами, конденсаторами. Колодцы силы – удобный термин для таких энергетических узлов, термин, применяемый теми, кто может использовать их подобным образом. Но я не хотел пользоваться ими до тех пор, пока не буду точно знать, кто именно мне противостоит, ведь этой способностью, как правило, обладают все носители Имен.

Поэтому я позволил туману увлажнить мне одежду и лишить блеска ботинки, хотя мог бы себя высушить. Я шагал вперед, сжимая посох в левой руке; правая готова была выхватить пистолет и выстрелить.

Но никто на меня не нападал. Более того, очень скоро мне на пути вообще перестали попадаться живые существа.

Я не останавливался до вечера и прошел за тот день миль двадцать. Влажность была вездесущей, но дождь так и не пролился. Я отыскал маленькую пещеру в предгорьях, через которые шел, расстелил кисею – кусок крепкого синтетического материала размером десять на десять футов и толщиной в три молекулы – для защиты от грязи и хотя бы немного от сырости, съел сухой ужин и уснул, держа пистолет под рукой.

* * *

Утро было таким же холодным, как ночь и предыдущий день, а туман сгустился. Я подозревал в этом злой умысел и шел осторожно. Происходящее казалось мне чрезмерно мелодраматичным. Если он считает, что выбьет меня из колеи тенями, туманами, холодом и отчуждением нескольких моих созданий, то он ошибается. Дискомфорт меня только раздражает, злит и наполняет решимостью добраться до его источника и разделаться с ним как можно скорее.

Большую часть второго дня я пробирался через грязь; перевалил через холмы и начал спускаться. А вечером у меня появился спутник.

Слева от меня возник свет и двинулся курсом, параллельным моему. Он парил то в двух, то в восьми футах от земли, а цвет его менялся, то и дело перетекая из бледно-желтого в оранжевый или белый. Иногда до него было футов двадцать, иногда – сто. Порой он исчезал, но всегда возвращался. Блуждающий огонек, посланный, чтобы заманить меня в какую-нибудь расселину или болото? Возможно. И все же я испытывал любопытство, я восхищался его настойчивостью – и мне было приятно иметь компанию.

– Добрый вечер, – сказал я. – Я иду убивать того, кто тебя послал, знаешь ли.

– Впрочем, не исключено, что ты всего лишь болотный газ, – добавил я. – В таком случае не обращай внимания на мое последнее замечание.

– Так или иначе, – продолжил я, – у меня нет сейчас настроения сбиваться с пути. Можешь сгонять попить кофейку, если хочешь.

Потом я стал насвистывать «Долог путь до Типперери». Огонек не отставал. Я укрылся под деревом, чтобы зажечь сигарету. Постоял там, пока не выкурил ее. Огонек висел футах в пятидесяти от меня, словно ждал. Я попытался коснуться его своим разумом, но огонька словно и не существовало. Я достал пистолет, потом передумал и убрал его. Докурил, затушил сигарету, двинулся дальше.

Огонек снова двинулся наравне со мной.

Где-то час спустя я разбил лагерь на маленькой поляне. Завернулся в кисею, прислонился спиной к камню. Развел костерок и разогрел прихваченный с собой суп. В такую ночь огонь издалека не разглядеть.

Болотный огонек завис у самой границы света от костра.

– Хочешь чашечку кофе? – спросил я у него. Он не ответил – и хорошо. Чашка у меня с собой была всего одна.

Поужинав, я зажег сигару и позволил костру угаснуть, оставив только угольки. Я попыхивал сигарой и мечтал увидеть звезды. В окружавшей меня ночи не раздавалось ни звука; холод подкрадывался к моему хребту. Пальцами ног он уже овладел и теперь их обгладывал. Я пожалел, что не додумался захватить фляжку с бренди.

Мой спутник бдил, не двигаясь с места, и я посмотрел на него в ответ. Если это не природный феномен, значит, он за мной следит. Осмелюсь ли я уснуть? Я осмелился.

Когда я проснулся, часы подсказали мне, что прошел час с четвертью. Ничего не изменилось. Как и сорок минут спустя, и через два часа и десять минут после этого, когда я пробудился вновь.

Я проспал остаток ночи, а проснувшись, обнаружил, что огонек меня дожидается.

День был таким же, как и предыдущий, – холодным и пустым. Я собрался и пошел дальше, прикинув, что одолел примерно треть пути до места назначения.

И тут случилось что-то новенькое. Мой спутник, прежде летевший по левую руку, медленно переместился вперед. Потом свернул направо и завис примерно в шестидесяти футах от меня. К тому времени, как я достиг этого места, он перелетел дальше, предвосхищая мой путь.

Мне это не понравилось. Управляющий им разум словно издевался надо мной, говоря: «Посмотри-ка, старичок, я знаю, куда ты собрался и каким путем намереваешься туда дойти. Может, позволишь мне сделать дорогу чуть легче?» И это была успешная издевка, потому что она заставила меня почувствовать себя полным болваном. Я мог разобраться с этим несколькими способами, но пока что не хотел использовать ни один из них.

Поэтому я следовал за огоньком. Следовал, пока не настало время обедать и он не остановился, вежливо дожидаясь, когда я закончу; следовал, пока не настало время ужина и он не поступил так же.

Однако вскоре после этого поведение огонька снова переменилось. Он уплыл куда-то влево и исчез. Я остановился и замер, потому что уже привык к нему. Возможно, расчет был на то, что за день я слишком привыкну идти за ним и теперь усталость и привычка толкнут меня следом, прочь с намеченной тропы? Возможно.

Я задумался, как далеко он меня заведет, если я ему позволю.

Потом решил, что двадцати минут погони за ним будет вполне достаточно. Расстегнул кобуру и стал ждать возвращения огонька.

Он вернулся. Когда он повторил свой предыдущий маневр, я свернул и пошел следом. Огонек то заплывал вперед, то останавливался, дожидаясь меня, то снова заплывал вперед.

Минут через пять начался легкий дождик. Стало темнее, но нужды включать фонарик все еще не было. Вскоре меня промочило до костей. Я ругался, дрожал и шлепал вперед.

Где-то через полмили – в сырости, холоде, подступающей тьме и нарастающем чувстве отчуждения – я остался один. Огонек погас. Я подождал, но он не вернулся.

Я осторожно подкрался к тому месту, где видел его в последний раз, зашел справа, с пистолетом в руке, ища глазами и разумом.

Я задел сухую ветку дерева и услышал, как она переломилась.

– Прекрати! Ради бога! Не надо!

Я бросился на землю и перекатился.

Крик раздался совсем рядом со мной. Я смотрел на это место с расстояния двенадцати футов.

Крик? Был ли это настоящий физический звук, или он возник у меня в голове? Я не был уверен.

Я выжидал.

А потом, такой слабый, что я не мог понять, как именно его воспринимаю, раздался всхлип. Источники тихих звуков отыскать трудно, и этот не был исключением. Я медленно повернул голову слева направо и никого не увидел.

– Кто здесь? – спросил я резким шепотом, потому что его источник тоже вычислить непросто.

Ответа не было. Но всхлипы продолжались. Потянувшись разумом, я ощутил боль и смятение, и больше ничего.

– Кто здесь? – повторил я.

Наступила тишина, а потом голос спросил:

– Фрэнк?

На этот раз я решил выждать. Позволил пройти минуте, и лишь потом назвал свое имя.

– Помоги мне, – послышался ответ.

– Кто ты? Где ты?

– Здесь…

И ответы пришли ко мне в голову, и по шее у меня побежали мурашки, а рука стиснула рукоять пистолета.

– Данго! Нож Капеллы!

Я уже понял, что случилось, но у меня не хватало духу включить фонарик и взглянуть на него как следует. Но в этом не было нужды.

Мой блуждающий огонек избрал именно этот момент, чтобы вернуться.

Он проплыл мимо меня, поднялся выше, еще выше, разгораясь так ярко, как никогда прежде. Он взлетел на высоту в пятнадцать или двадцать футов и вспыхнул, как сигнальная ракета. Под ним стоял Данго. Он не мог не стоять.

Он пустил корни.

Его худое треугольное лицо обрамляли длинная черная борода и струящиеся волосы, запутавшиеся в его ветвях, в его листьях. Глаза его были темными, и запавшими, и измученными. Кору, ставшую его частью, испещряли прогрызенные насекомыми дыры, птичий помет и ожоги от множества маленьких костерков, разводившихся у корней. Потом мне бросилось в глаза, что из ветки, которую я сломал, проходя мимо, сочится кровь.

Я медленно встал.

– Данго… – сказал я.

– Они грызут мои ноги! – пожаловался он.

– …Мне жаль. – Я опустил пистолет, почти уронил его.

– Почему он не дал мне остаться мертвым?

– Потому что когда-то ты был моим другом, а потом – врагом, – ответил я. – Ты хорошо меня знал.

– Из-за тебя? – Дерево качнулось, словно потянувшись ко мне. Данго стал проклинать меня, а я стоял и слушал, пока дождь смешивался с его кровью и впитывался в землю. Когда-то мы были партнерами в совместном предприятии, и Данго попытался меня надуть. Я подал на него в суд, его оправдали, а после он совершил на меня покушение. Я уложил его в больницу на Земле, а спустя неделю после выписки он погиб в аварии. Данго убил бы меня, будь у него шанс, – ножом, я уверен. Но я не дал ему этого шанса. Можно сказать, что я поспособствовал его неудаче в случае с аварией. Я знал, что он не успокоится, пока не пришьет меня или не умрет, а мне не хотелось, чтобы меня пришили.

Падавший сверху свет делал его черты устрашающими. У Данго была грибного цвета кожа и глаза злого кота. Его зубы были сломаны, а на левой щеке гноилась рана. Затылок его врос в ствол, плечи слились с ним, а руки, похоже, скрывались в двух ветвях. Ниже пояса он был деревом.

– Кто это сделал? – спросил я.

– Здоровенный зеленый ублюдок. Пейанец… – ответил он. – Я оказался здесь неожиданно. Не понимаю, как. Я попал в аварию…

– Я с ним поквитаюсь, – пообещал я. – Я как раз иду за ним. Я его убью. А потом освобожу тебя…

– Нет! Не уходи!

– Иначе нельзя, Данго.

– Ты не понимаешь, каково это, – сказал он. – Я не могу ждать… Пожалуйста.

– Это займет всего несколько дней, Данго.

– …А он может убить тебя. И тогда ты не вернешься никогда. Господи! Как же больно! Я сожалею насчет той сделки, Фрэнк. Поверь мне… Пожалуйста!

Я посмотрел вниз, на землю, и вверх, на свет.

Я поднял пистолет и опустил его.

– Я не могу снова тебя убить, – сказал я.

Данго закусил губу, и по его подбородку и бороде заструилась кровь, а из глаз потекли слезы. Я отвел взгляд.

Я попятился и забормотал по-пейански. И лишь тогда осознал, что стою рядом с колодцем силы. Я ощутил это внезапно. И стал расти выше и выше, в то время как Фрэнк Сэндоу становился все меньше и меньше, и всякий раз, когда я поводил плечами, рокотал гром. Когда я поднял левую руку, он взревел. Когда я опустил ее к плечу, меня ослепила вспышка, а волосы на голове встали дыбом из-за электричества.

…Я стоял один, в окружении запахов озона и дыма, перед обугленными и расщепленными останками того, что было Данго-Ножом. Даже блуждающий огонек исчез. Дождь обрушился водопадом и упокоил запахи.

Шатаясь, я побрел туда, откуда пришел; ботинки чмокали по грязи, одежда пыталась просочиться мне под кожу.

Каким-то образом, где-то – не помню точно – я заснул.

* * *

Из всех доступных человеку занятий сон, должно быть, вносит наибольший вклад в сохранение его рассудка. Он заключает в скобки каждый прожитый день. Если сегодня ты совершил какой-то глупый или мучительный поступок, тебя раздражает, когда кто-то об этом упоминает, – сегодня. Но если это случилось вчера, ты можешь кивнуть или усмехнуться в ответ – смотря по обстоятельствам. Ты пересек пустоту или сны и очутился на другом островке океана Времени. Сколько воспоминаний может быть призвано в одно мгновение? Кажется, что много. Но на самом деле эти воспоминания – лишь малая часть тех, что существуют где-то в ином месте. И чем дольше ты живешь, тем больше их у тебя. Поэтому, стоит мне только поспать, и я могу унять боль от конкретного события множеством разных методов. Мои слова могут показаться черствыми. Это не так. Я не хочу сказать, что живу, не ощущая боли из-за того, что давно миновало, не чувствуя вины. Я хочу сказать, что за прошедшие столетия выработал ментальный рефлекс. Когда меня захлестывают эмоции, я ложусь спать. Когда я просыпаюсь, мысли о былых днях приходят и заполняют мою голову. Время идет, стервятник-память кружит все ближе и ближе и наконец пикирует на то, что причиняет мне боль. Расчленяет его, объедается им, переваривает его на глазах у прошлого. Должно быть, это та штука, которую называют перспективой. Я был свидетелем смерти множества существ. Они умирали самым разным образом. И никогда я не оставался равнодушным. Но сон дает памяти возможность разогнать свой движок и каждый день возвращать мне мою голову в целости и сохранности. Ведь я был свидетелем и жизни множества существ и видел цвета радости, горя, любви, ненависти, довольства, покоя.

Я нашел ее однажды утром в горах, во множестве миль отовсюду, и губы ее были синими, а пальцы обмороженными. Она лежала, свернувшись калачиком, рядом с жалким маленьким кустом, одетая в купальник с тигриными полосками. Я укрыл ее своей курткой, оставил свои инструменты и сумку с минералами на камне, и так за ними и не вернулся. Она бредила, и я слышал, как она несколько раз повторила имя «Ноэл», пока я нес ее к своей машине. У нее было несколько серьезных кровоподтеков и куча мелких порезов и ссадин. Я отвез ее в клинику, где ей оказали помощь и предоставили ночлег. На следующее утро я пришел навестить ее и узнал, что она отказалась назвать свое имя. Вдобавок у нее, похоже, не было денег. Поэтому я оплатил ее лечение и спросил, что она теперь будет делать, – этого она тоже сказать не могла. Я предложил приютить ее в коттедже, который снимал, и она согласилась. Первую неделю я словно жил в одном доме с призраком. Если я ее о чем-нибудь не спрашивал, она молчала. Она готовила мне еду, прибиралась, а все остальное время проводила в своей комнате, за закрытой дверью. На второй неделе она услышала, как я – впервые за несколько месяцев – бренчу на мандолине, вышла, села в другом конце гостиной и стала слушать. И я играл, на несколько часов дольше, чем собирался, для того только, чтобы она не уходила, потому что за неделю с лишним это было единственное, что вызвало у нее хоть какую-то реакцию. Когда я закончил, она спросила, можно ли ей попробовать, и я кивнул. Она пересекла комнату, взяла мандолину, склонилась и начала играть. Она была далеко не виртуозом – но и я тоже. Я послушал, принес ей чашку кофе, сказал: «Доброй ночи», – и этим все кончилось. Но на следующий день она была уже другим человеком. Расчесала свои спутанные черные волосы и подстригла их. Припухлости под ее светлыми глазами почти исчезли. За завтраком она разговаривала со мной обо всем, начиная с погоды, новостей, моей коллекции минералов, музыки и заканчивая экзотическими рыбами. Обо всем, кроме себя самой. После этого я возил ее по ресторанам, на спектакли, на пляж – куда угодно, кроме гор. Так прошло около четырех месяцев. И вот однажды я понял, что начинаю в нее влюбляться. Конечно же, я об этом не сказал, хотя она должна была заметить. Черт возьми, я же о ней ничего толком не знал и чувствовал себя неловко. Возможно, у нее где-нибудь были муж и шестеро детей. Она попросила меня свозить ее на танцы. Я так и сделал, и мы танцевали на террасе под звездами до самого закрытия – дело было уже к четырем утра. Проснувшись в полдень, я обнаружил, что остался в одиночестве. На кухонном столе лежала записка: «Спасибо тебе. Пожалуйста, не ищи меня. Мне пора возвращаться. Я люблю тебя». Подписи, разумеется, не было. Вот и все, что я знаю о девушке без имени.

Когда мне было около пятнадцати, я косил лужайку на заднем дворе нашего дома и нашел под деревом скворчонка. Обе его лапки были сломаны. По крайней мере, так я решил, потому что они выгибались под странными углами, а сам скворчонок сидел на заду, и хвостовые перья его были перегнуты и торчали вверх. Заметив меня, он запрокинул голову и открыл клюв. Я наклонился и увидел, что скворчонок весь покрыт муравьями, поэтому я поднял его и отряхнул от них. Потом я стал искать, куда бы его посадить. Остановился на бушельной корзине и выстелил ее свежескошенной травой. Я водрузил ее на столик для пикника под кленами в патио. Попытался напоить скворчонка молоком из пипетки, но он только давился. Я вернулся к газонокосилке. Потом снова пришел посмотреть на скворчонка: в траве рядом с ним лежали пять или шесть крупных черных жуков. Я с омерзением выбросил их. На следующее утро, когда я вышел с пипеткой и молоком, появились новые жуки. Я снова выселил их. Позже в тот же день я заметил на краю корзины большую черную птицу. Она запрыгнула внутрь, а чуть погодя улетела. Я продолжал наблюдать; за следующие полчаса она возвращалась трижды. Потом я подошел к корзине, заглянул внутрь и снова увидел жуков. Я понял, что она охотилась на них, приносила птенцу и пыталась его накормить. Но он не мог есть, и она просто оставляла их в корзине. Той ночью скворчонка нашла кошка. Утром, когда я пришел с молоком и пипеткой, среди жуков были только перья и несколько капель крови.

Есть некое место. Место, в котором обломки камней кольцом обрамляют красное солнце. Несколько веков назад мы обнаружили членистоногих существ, называвшихся вайлисами, с которыми невозможно было заключить договор. Они отвергли дружбу, предложенную всеми известными разумными видами. А еще они убивали наших послов и возвращали нам их останки – за исключением тех или иных частей тела. Ко времени нашего первого контакта у них были средства для перемещения по их солнечной системе. Вскоре после этого они перешли к межзвездным путешествиям. Куда бы ни прилетали вайлисы, они убивали и грабили, а потом улепетывали домой. Возможно, тогда они не представляли себе размеров межзвездного сообщества, а может, им было наплевать. Если они считали, что мы будем чудовищно долго достигать согласия по вопросу объявления им войны, они были правы. На самом деле прецедентов межзвездных войн очень мало. Пейанцы, пожалуй, единственные, кто их помнит. Поэтому нападения успехом не увенчались, остатки наших войск были отозваны, и мы начали бомбардировку планеты. Однако вайлисы оказались более технологически продвинутыми, чем мы считали. У них была почти идеальная система противоракетной обороны. Мы отступили и попытались их изолировать. Но налеты вайлисов прекратились. Тогда правительства обратились к Именам, и троим мироваятелям – Санг-рингу из Грелдея, Карф’тингу из Мордея и мне – выпал жребий обратить свои способности к противоположной цели. Какое-то время спустя в системе вайлисов, за орбитой их родной планеты, начал схлопываться пояс астероидов, образуя планетоид. Он прирастал камень за камнем и постепенно менял курс. Мы с нашими машинами затаились за пределами орбиты самой дальней из планет, управляя ростом нового мира и медленно сужающейся спиралью его движения. Когда вайлисы сообразили, что происходит, они попытались его уничтожить. Но было уже слишком поздно. Пощады они не просили, и никто из них не попытался сбежать. Они ждали, и однажды день настал. Орбиты двух планет пересеклись, и теперь в этом месте обломки камней кольцом обрамляют красное солнце. После этого я неделю не просыхал.

Однажды я потерял сознание в пустыне, пытаясь добраться от сломавшегося транспорта до маленького аванпоста цивилизации. Я шел четыре дня, два дня не пил, и горло мое было словно выстелено наждачной бумагой, а ноги будто находились в миллионе миль от меня. Я вырубился. Сколько я там пролежал – не знаю. Быть может, целый день. Потом рядом со мной возникло и присело нечто, показавшееся мне порождением бреда. Оно было фиолетовым, с воротником на шее и тремя роговыми выступами на рептильной морде. Ростом около четырех футов и покрытое чешуей. У него был короткий хвост и по когтю на каждом пальце. Глаза – темные эллипсы с мигательными перепонками. С собой у него была длинная полая тростина и маленький мешок. Я до сих пор не знаю, что это было за существо. Посмотрев на меня несколько секунд, оно метнулось в сторону. Я перекатился на бок и стал за ним наблюдать. Оно воткнуло тростину в землю и припало ртом к ее концу, потом выдернуло тростину, перешло в другое место и сделало то же самое. Где-то на одиннадцатый раз его щеки начали раздуваться, как воздушные шары. Потом оно подбежало ко мне, оставив тростину в земле, и коснулось моих губ передней лапой. Я догадался, что оно пытается мне сказать, и открыл рот. Наклонившись ко мне – медленно, осторожно, чтобы не растратить ни капли зря – оно пустило струйку горячей грязной воды из своего рта в мой. Шесть раз оно возвращалось к тростине и вот так меня поило. Потом я снова отключился. Когда я пришел в себя, был вечер, и существо снова принесло мне воды. Утром я уже сам сумел подойти к тростине, присесть рядом с ней и напиться. Существо просыпалось медленно, заторможенное утренним холодом. Когда оно пробудилось, я снял часы и охотничий нож, выгреб из карманов деньги и положил все это перед ним. Оно посмотрело на мои вещи. Я подтолкнул их к нему и указал на мешочек, который у него был с собой. Оно отодвинуло их обратно и прищелкнуло языком. Тогда я коснулся его передней лапы и сказал «спасибо» на всех языках, какие знал, собрал свои вещи и пошел дальше. На следующий день я добрался до поселка.

Девушка, птица, планета, глоток воды и Данго-Нож, обращенный в ничто.

Циклы вспоминания ставят боль в один ряд с мыслью, зрением, эмоциями и вечным «кто-что-почему?». Сон, дирижер памяти, хранит мой рассудок. Больше я ничего не могу сказать. Но мне не кажется, что я был черств, когда, проснувшись следующим утром, сосредоточился на том, что ждало меня впереди, а не на том, что осталось позади.

* * *

А впереди меня ждали пятьдесят-шестьдесят миль все более труднопроходимого ландшафта. Земля сделалась каменистее, суше. Листья обзавелись острыми, зазубренными краями.

Деревья были иными, животные были иными, не такими, как оставшиеся позади. Они были пародиями на созданий, которыми я так гордился. Здесь мои полуночные щебетуны надсадно хрипели, у всех насекомых были жала, а цветы воняли. Прямые и высокие деревья тут не росли. Все они были кривыми или приземистыми. Мои газелеподобные левги стали калеками. Мелкие животные рычали на меня и убегали. Кое-кого из крупных приходилось утихомиривать взглядом.

В ушах щелкало из-за увеличивающейся высоты, туман все еще сопровождал меня, но я уверенно шел вперед и одолел в тот день около двадцати пяти миль.

Еще пара дней, прикинул я. Может, даже меньше. И еще день на то, чтобы сделать дело.

Той ночью меня разбудил один из самых жутких взрывов, какие я слышал за долгие годы. Я вскинулся и прислушался к эху – а может, это был только звон в ушах. Я сидел с пистолетом в руке под большим старым деревом и ждал.

На северо-западе, несмотря на туман, был виден свет. Этакое неопределенное оранжевое сияние. Оно начало распространяться.

Второй взрыв был не таким громким, как первый. Третий и четвертый – тоже. Но к тому времени мои мысли уже были заняты другим.

Подо мной дрожала земля.

Я не двигался с места и ждал. Дрожь становилась все сильнее.

Судя по небу, пылала четверть планеты.

Поскольку в тот момент я мало что мог с этим поделать, я убрал пистолет в кобуру, сел спиной к дереву и закурил сигарету. Кажется, что-то было не так. Грин Грин прилагал чертовски большие усилия, чтобы меня впечатлить, хотя должен был знать, что я не слишком впечатлителен. Подобная активность в этом регионе не могла быть естественной, а он, если не считать меня, был здесь единственным, кто мог такое устроить. Зачем? Может, он просто говорил: «Смотри, Сэндоу, я уничтожаю твой мир. Ну и что ты предпримешь?» Или хвастался могуществом Белиона, надеясь меня запугать?

Я немного пофантазировал о том, чтобы отыскать колодец силы и устроить над всей округой худшую грозу, какую ему когда-либо случалось видеть, – просто для того, чтобы показать, насколько я впечатлен. Но быстро отбросил эту идею. Я не хотел борьбы на расстоянии. Я хотел встретиться с ним лицом к лицу и высказать все, что о нем думаю. Я хотел подойти к нему, и показать себя, и спросить, почему он так по-идиотски себя ведет – почему моя принадлежность к homo sap вызвала у него такую ненависть, что он заварил эту кашу лишь для того, чтобы причинить мне боль.

Он явно знал, что я уже прилетел, что я где-то на этой планете – иначе блуждающий огонек не привел бы меня к Данго. Поэтому я ничего не выдал тем, что сделал дальше.

Я закрыл глаза, склонил голову и призвал силу. Я попытался представить его где-то рядом с Островом мертвых – злорадствующего пейанца, глядящего, как поднимается его вулкан, глядящего, как черными листьями валится пепел, глядящего, как светится и клокочет лава, глядящего, как ползут по небу серные змеи, – и, вложив в это всю мощь своей ненависти, я отправил ему послание:

«Терпение, Грин Грин. Терпение, Грингрин-тарл. Терпение. Всего через несколько дней нас ожидает краткая встреча. Но только краткая».

Ответа не было, но я его и не ждал.

Утром путь стал тяжелее. В тумане падал черный пепельный снег. Земля все еще периодически подрагивала, и мимо меня проносились животные, бегущие в другом направлении. Они не обращали на меня никакого внимания, а я пытался не обращать внимания на них.

Казалось, что горит весь север. Если бы я не обладал идеальным чувством направления на каждой из своих планет, то посчитал бы, что иду навстречу заре. Я находил это весьма разочаровывающим.

Вот пейанец, почти ставший носителем Имени, принадлежащий к цивилизации самых утонченных мстителей, когда-либо существовавших, – и он разыгрывает клоуна перед омерзительным землянином. Ну ладно, он меня ненавидит и хочет уничтожить. Но это не повод делать все спустя рукава и забывать славные и древние традиции своего народа. Вулкан был инфантильной демонстрацией силы, с которой я ожидал рано или поздно столкнуться. Мне было немного стыдно за Грин Грина, устроившего такое примитивное представление на этом этапе игры. Даже я за недолгое время своего обучения узнал о тонкостях мщения достаточно, чтобы так не поступать. Я начинал понимать, почему он провалил испытание.

На ходу я грыз шоколад, откладывая обеденный перерыв на более позднее время. Мне хотелось одолеть как можно большее расстояние, чтобы на утро осталось всего несколько часов пути. Я шел размеренным шагом, свет впереди становился все ярче и ярче, пепел валился все гуще, а земля заметно вздрагивала примерно раз в час.