Текст книги "Этот бессмертный"

– Интересный ритуал, – заметил веганец, – я и представить себе не мог, что в этом большом парне кроются такие сильные религиозные чувства.

– Это только доказывает, что ни в чем нельзя быть слишком уверенным, не так ли?

– Да. – Он вытянул руку, указывая на зевак: – Они что, все поголовно пантеисты[18]18
  Пантеисты – приверженцы пантеизма, учения о боге, растворенном в природе, идентифицирующимся с ней.


[Закрыть]?

Я покачал головой:

– Скорее примитивные анимисты[19]19
  Анимисты – приверженцы анимизма, религиозного представления о духах и душе, где явления и объекты природы наделяются собственной волей.


[Закрыть].

– А в чем разница?

– Ну, скажем, если эта бутылка Коки, только что опустошенная вами, должна занять свое место на алтаре, или «пе», как его называют, – она будет сосудом для Ангелсу, коль скоро она оказалась в тесной мистической связи с Богом. Так ее видит какой-нибудь анимист. Ну а пантеист будет немного огорчен, если кто-нибудь явится без приглашения во время ритуала да еще накуролесит вроде нас. Пантеисту, возможно, захочется принести незваных гостей в жертву Агве Войо, богу моря, – и он раскроит им черепа в соответствии с ритуалом и сбросит с пирса. Вот почему я не чувствую себя обязанным объяснять Маме Джули, что все эти люди, глазеющие на нас, самые настоящие анимисты. Простите, я отойду на минутку.

На самом деле все обстояло далеко не так мрачно, но мне хотелось немножечко его напугать. Думаю, это удалось.

Извинившись и пожелав доброй ночи, я подобрал Хасана. Он был холоден и недвижен, и только мне было под силу тащить его.

Кроме нас, на улице никого не было, а большая великолепная лодка Агве Войо взрезала волны где-нибудь за восточным краем мира, плеща в небеса его любимыми красками.

Дос Сантос рядом со мной сказал:

– Наверно, вы были правы. Видимо, нам не следовало с вами ходить.

Я не стал утруждать себя ответом, но Эллен, шедшая впереди с Миштиго, обернулась.

– Чушь. Если бы мы не пошли, то лишились бы замечательного драматического монолога в исполнении того, кто ставит шатры-палатки. – Тут я оказался в зоне досягаемости – обе ее руки метнулись ко мне, и пальцы сомкнулись у меня на горле. Давить она не давила, но ужасно гримасничала, рычала, мычала, охала: – В меня вселился Ангелсу, да и в тебя тоже! – А затем рассмеялась.

– Отпусти горло, иначе я просто сброшу на тебя этого араба, – сказал я, невольно сравнивая оранжево-коричневый цвет ее волос с оранжево-розовым цветом неба за ней и улыбаясь. – А то слишком уж он тяжелый.

Перед тем как отпустить, она сжала пальцы на моем горле – не сильно, но все же довольно чувствительно для шутки, – а затем снова повисла на руке у Миштиго, и мы двинулись дальше. Да, женщины никогда не дают мне пощечин, поскольку я всегда подставляю первой другую щеку, а они боятся грибка; так что, полагаю, слегка меня придушить – это и есть единственная их альтернатива.

– Ужасно интересно, – поделилась Красный Парик. – Так необычно. Как будто во мне самой кто-то танцевал с ними. Странное было чувство. Вообще-то я не люблю танцы – никакие.

– Какой у тебя акцент? – перебил я ее. – Никак не могу определить.

– Не знаю, – сказала она. – Во мне помесь ирландского с французским. Жила на Гибридах, а также в Австралии, Японии, до девятнадцати лет…

Тут Хасан простонал, изогнулся, напрягая мышцы, и я почувствовал резкую боль в плече.

Я опустил его на порог и обыскал, обнаружив два метательных ножа, еще один стилет, очень изящный гравитационный нож, Бови с зубчатым лезвием, цепочки для удушения и металлическую коробочку с различными порошками и пузырьками с жидкостями, которые я не стал тщательно исследовать. Мне понравился гравитационный нож, и я оставил его себе. Это был Корикама, очень хорошей отделки.

В конце следующего дня – назовем его вечером – я хитростью заманил старика Фила, решив сделать себе такой подарок за посещение номера люкс Дос Сантоса в отеле «Роял».

Редпол до сих пор дает Филу от ворот поворот, как какому-нибудь возвращенцу Тому Пейну, даже несмотря на то что мой друг уже более полувека доказывает, что он тут ни при чем, – с тех самых пор, как стал обретать значительность и респектабельность. Помимо «Зова Земли», возможно, лучшего из написанного им, он также клепал Статьи Возвращения, которые помогли высветить нужную мне злобу дня. В ту пору Фил был способен на безответственные поступки, хотя в то же время считался постановщиком проблем, и я уверен, что он еще собирает в свой архив нежные взгляды и пылкие признания, время от времени достает их, стряхивает пыль, испытывая при этом явное удовольствие.

Кроме Фила, у меня был еще один предлог для визита – я хотел посмотреть, как чувствует себя Хасан после прискорбного удара, который он получил в поселке. А вообще-то я хотел воспользоваться случаем, чтобы поговорить с Хасаном и выяснить, если уж на то пошло, готов ли он мне сообщить, каковы его теперешние обязанности.

Итак, мы с Филом отправились туда пешком. От строений Конторы до отеля было недалеко. Около семи минут своим ходом.

– Ты уже закончил писать элегию на меня? – спросил я.

– Еще над ней работаю.

– Ты двадцать лет это говоришь. Поторопился бы, чтобы я успел прочесть.

– Я могу показать тебе несколько очень милых… на Лоурела, на Джорджа, есть даже одна на Дос Сантоса. В моей картотеке все виды заготовок – из разряда трафаретов – для людей менее выдающихся. Однако твоя – целая проблема.

– А именно?

– Я вынужден постоянно ее обновлять. Ты ведь не стоишь на месте – живешь себе, радуешься, делаешь что-то.

– Не одобряешь?

– Большинство людей имеют честь что-то делать с полвека, а затем они замирают на месте. С их элегиями нет проблем. У меня такими шкафы забиты. Но, боюсь, твоя должна быть вещью свежеиспеченной с диссонансом в конце. Я не люблю так работать. Мне нужны годы, чтобы все хорошенько обдумать, чтобы тщательно оценить жизнь моего героя, и без вмешательства со стороны. А вы, те, кто живет свои жизни, как в народных песнях, с вами хлопот не оберешься. Думаю, ты хочешь, чтобы я написал тебе эпос, но я становлюсь слишком стар для этого. Иногда я засыпаю на ходу.

– По-моему, ты просто водишь меня за нос, – сказал я ему. – Другие заполучают свои элегии, мне бы хотя бы парочку хороших детских стишков.

– У меня такое чувство, что твоя вскоре будет закончена, – заметил он. – Я постараюсь вовремя сделать для тебя экземпляр.

– О! Из каких таких глубин проистекает сие чувство?

– Кто может локализовать источник вдохновения?

– Ты.

– Это снизошло на меня, когда я медитировал. Я был занят сочинением элегии на веганца – конечно, просто так, в порядке упражнения – и вдруг поймал себя на мысли: «Скоро я закончу элегию на грека». – Немного помолчав, он продолжал: – Концепция этой вещи такова: ты – как два человека, один ростом выше другого.

– Это можно сделать, если я встану перед зеркалом и буду переносить вес с ноги на ногу. У меня одна нога короче другой. Таким образом я концептуализирую твою идею[20]20
  Весь пассаж представляет собой шутку по поводу идей философии концептуализма, занимающегося поисками общего в единичных предметах, на основе чего возникает концепт, выраженный словом.


[Закрыть]. Ну и что дальше?

– Ничего. Ты все это не совсем правильно понимаешь.

– Это культурная традиция, против которой у меня никогда не было достаточно иммунитета. Вроде моей слабости к узлам, лошадям – Гордия[21]21
  Герой не точен. Речь может идти только о мифологическом царе Фригии по имени Гордий, завязавшем узел, который никто не мог развязать.


[Закрыть], Троя… Сам знаешь. Мы прилипалы.

Он молчал на протяжении десяти последующих шагов.

– Так перья или свинец? – спросил я его.

– Пардон?

– Это загадка калликанзаросцев. Выбирай.

– Перья?

– Ты ошибся.

– А если бы я сказал: «свинец»?

– Ну… У тебя только один шанс. Правильный ответ тот, который нужен калликанзаросцу. Ты проиграл.

– Это слегка смахивает на приговор.

– Такова Калликанзароя. Скорее греческое, чем восточное коварство. Не столь непостижимое. Поскольку твоя жизнь часто зависит от ответа, калликанзаросец, как правило, предпочитает, чтобы в проигравших был ты.

– Почему?

– Спроси при встрече у какого-нибудь калликанзаросца, если представится такой случай. Они натуры неуправляемые.

Мы вышли на нужную авеню и повернули по ней.

– С чего это тебя вдруг снова заинтересовал Редпол? – спросил Фил. – Ты ведь давным-давно ушел оттуда.

– Я ушел в подходящее время, и все, что меня интересует, это оживает ли он снова – как и в прежние дни. Хасан мнит себя шишкой, поскольку всегда обеспечивает успех, и я хочу знать, что там у них в загашнике.

– Ты не встревожен тем, что они тебя отыскали?

– Нет. Возможно, в этом есть свои неудобства, но я сомневаюсь, что это меня свяжет.

«Роял» засверкал перед нами, и мы вошли, прямиком направившись в номер люкс. Когда мы шагали по ковровой дорожке коридора, Фил в порядке констатации заметил:

– Опять я создаю помехи.

– Похоже, что так.

– О’кей. Десять против одного, что ничего ты не разнюхаешь.

– На это ставить не буду. Возможно, ты и прав.

Я постучал в дверь из темного дерева.

– Привет, – сказал я, когда она открылась.

– Входите, входите.

И мы вошли.

Десять минут мне потребовалось, чтобы перевести разговор на прискорбную тему избиения Бедуина, поскольку там была Красный Парик, сбивавшая меня с толку тем, что была там и сбивала с толку.

– Доброе утро, – сказала она.

– Добрый вечер, – сказал я.

– Есть что-нибудь новенькое в Искусствах?

– Нет.

– В Монументах?

– Нет.

– В Архивах?

– Нет.

– Какая интересная у вас работа!

– О, все романтики из конторы информации – это они создали ореол, растрезвонивший про нас чего нет. А в действительности мы лишь обнаруживаем, восстанавливаем и сохраняем письменные следы и остатки материальной культуры человечества.

– Что-то вроде старателей культурной помойки?

– М-да… Думаю, сказано точно.

– Но зачем?

– Зачем что?

– Зачем вы это делаете?

– Кто-то должен, ведь это культурная помойка. Так что постараться стоит. Свою помойку я знаю лучше всех.

– Ты одержим, при том что и скромен. Тоже хорошо.

– Когда я просился на эту работу, было не так уж много, из кого выбирать, – а я знал, где припрятано огромное количество помоек.

Она протянула мне питье, сама сделала полтора глоточка из своего бокала и спросила:

– Они еще и вправду вокруг нас?

– Кто? – поинтересовался я.

– Старые боги. Корпорация божеств. Вроде Ангелсу. Я думала, что все боги покинули землю.

– Нет, не покинули. То, что в большинстве своем они похожи на нас, не означает, что они ведут себя так же, как мы. Когда человек покидал землю, он не предложил им отправиться вместе с ним, а у богов тоже есть гордость. Однако, возможно, они должны были остаться, – есть такая вещь под названием ананке, смертная участь. Никому ее не миновать.

– Как и прогресса?

– Да. К вопросу о прогрессе. Как Хасан прогрессирует? Когда я видел его в последний раз, он остановился на мертвой точке.

– Уже на ногах. Орясина. Толстая черепушка. Здоровехонек.

– Где он?

– Дальше, налево. Зал для игр.

– Пожалуй, я схожу выразить ему свое сочувствие. Прощаешь?

– Уже прощен, – сказала она, кивая, и пошла послушать, как Дос Сантос говорил с Филом. Фил, естественно, приветствовал такое пополнение.

Никто не отметил мой уход.

Зал для игр находился в другом конце длинного коридора. Подходя, я услышал «шмак», потом стало тихо, а потом снова – «шмак».

Я открыл дверь и заглянул.

Он был там один.

Стоял спиной ко мне, но, услышав, что дверь открылась, быстро повернулся.

На нем был длинный пурпурный халат, правая его рука покачивала нож. На затылке красовалась большая нашлепка пластыря.

– Добрый вечер, Хасан.

Рядом с ним стояла корзина с ножами, а на противоположной стене он укрепил мишень. В ней торчало два ножа – один в центре, другой на шесть дюймов в сторону, девятка на циферблате.

– Добрый вечер, – медленно произнес Хасан. Затем, подумав, добавил: – Как ты себя чувствуешь?

– О, отлично. Я пришел задать тебе тот же вопрос. Как твоя голова?

– Боль очень сильная, но пройдет.

Я закрыл за собой дверь.

– Тебе, должно быть, что-то привиделось прошлым вечером.

– Да. Мистер Дос Сантос говорит, что я сражался с призраками. Не помню.

– Ты ведь не курил то, что толстый доктор Эммет называет Каннабис сатива – конопля.

– Нет, Караги. Я курил цветок-вампир, который сосет человеческую кровь. Нашел его у Старого Места – Константинополя – и аккуратно высушил лепестки. Одна старуха сказала, что он позволит мне заглянуть в будущее. Она соврала.

– …И кровь вампира вызывает приступы безумия? Это что-то новое, надо записать. Между прочим, ты только что назвал меня Караги. Я бы хотел, чтобы ты так меня не называл. Меня зовут Номикос, Конрад Номикос.

– Хорошо, Караги. Я был удивлен, увидев тебя. Я думал, что ты давно умер, когда твой великолепный корабль разбился в гавани.

– Караги тогда и умер. Ты говорил кому-нибудь, что я похож на него?

– Нет, я попусту не болтаю.

– Хорошая привычка.

Я пересек комнату, выбрал нож, взвесил его на руке, метнул, и он воткнулся примерно в десяти дюймах справа от яблочка.

– Давно работаешь на мистера Дон Сантоса?

– Примерно с месяц.

Он метнул нож. Тот воткнулся на пять дюймов ниже яблочка.

– Ты что, его телохранитель?

– Верно. Я также охраняю голубого.

– Дон Сантос говорит, что он боится покушения на Миштиго. Тому действительно что-то угрожает или же он в безопасности?

– Возможно, и то и другое, Караги. Я не знаю. Мне платят только за охрану.

– Если я заплачу тебе больше, ты скажешь, кого тебе поручили убить?

– Мне поручили только охрану, но, если бы было иначе, я бы все равно тебе не сказал.

– Не думаю. Пойдем возьмем ножи.

Мы подошли к мишени и вытащили из нее ножи.

– Итак, если это, случаем, я, что вполне возможно, почему бы нам не решить дело прямо сейчас? – предложил я. – У каждого из нас по два лезвия. Тот, кто выйдет из зала, скажет, что другой на него напал, так что остальное было делом самообороны. Свидетелей нет. Прошлым вечером нас видели пьяными, во всяком случае, нетрезвыми.

– Нет, Караги.

– Что «нет»? Нет, что я не был пьяный? Или нет, чтобы мы все решили именно таким образом?

– Я могу сказать, ты ни при чем. Но откуда тебе знать, правду ли я говорю.

– Верно.

– Я могу сказать, что не хочу это решать именно таким образом.

– В самом деле?

– Я этого не говорю. Но, чтобы дать тебе приемлемый ответ, скажу следующее: если бы я хотел тебя убить, я бы это сделал не ножом, что у меня в руке, и не стал бы боксировать с тобой или бороться.

– Почему?

– Потому что много лет тому назад, когда я был мальчиком, я работал на курорте в Керчи, прислуживал за столом у богатых веганцев. Ты не знал меня тогда. Я только что приехал с Памира. А ты с другом-поэтом прибыл в Керчь…

– Теперь я вспомнил. Да… В тот год умерли родители Фила – они были моими добрыми друзьями, и я собирался отдать Фила в университет. Но там был веганец, который отобрал у Фила его первую женщину и взял ее с собой в Керчь. Да, циркач-эстрадник – забыл его имя.

– Трилпай Лиго, шаджапта-боксер, и выглядел он как гора на краю великой равнины – высокий, неколебимый. Он боксировал против цестуса[22]22
  Цестус – кулачный боец в Древнем Риме.


[Закрыть] веганцев – на голый кулак наматывается кожаный ремень с десятью острыми шипами.

– Да, помню…

– Прежде ты никогда не занимался боксом шаджапта, но ты дрался с ним за девушку. Собралась огромная толпа из веганцев и девушек-землянок, и, чтобы видеть, я забрался на стол. Уже через минуту твоя голова была вся в крови. Он старался, чтобы кровь залила тебе глаза, а ты все встряхивал головой. Мне было тогда пятнадцать, я сам убил только троих и думал, что ты умрешь, потому что ты даже ни разу не коснулся его. А потом правая твоя рука выстрелила в него, как брошенный молот, как молния! Ты ударил его прямо в середину этой двойной кости, которая есть в грудной клетке голубых, – а они в этом месте куда крепче нас, – и расколол его, как яйцо. Я бы никогда так не смог. Вот почему я боюсь твоих кулаков и твоих рук. Позднее я узнал, что ты убил голыми руками летуче-паучью мышь… Нет, Караги, я бы убивал тебя на расстоянии.

– Это было так давно… Не думал, что кто-нибудь еще помнит.

– Ты отбил эту девушку.

– Да. Запамятовал ее имя.

– Но ты не вернул ее поэту. Ты взял ее себе. Вот, вероятно, почему он тебя ненавидит.

– Фил? Из-за той девушки? Я даже забыл, как она выглядела.

– А он никогда не забывал. Вот почему, думаю, он ненавидит тебя. Я распознаю запах мести, могу вынюхать ее источник. Ты увел его первую женщину.

– Таково было ее желание.

– И он стареет, а ты остаешься молодым. Это печально, Караги, когда у друга есть причина ненавидеть друга.

– Да.

– И я не могу ответить на твои вопросы.

– Возможно, тебя наняли убить веганца.

– Возможно.

– Зачем?

– Я сказал, что это возможно, но это не факт.

– Тогда я задам тебе еще только один вопрос, и покончим с этим. Какой прок в смерти веганца? Его книга принесла бы пользу нашим отношениям с веганцами.

– Я не знаю, есть ли в этом прок или нет, Караги. Давай лучше метать ножи.

Что мы и делали. Я уловил расстояние и баланс и послал два ножа прямо в десятку. Затем Хасан всадил еще два, вдобавок к ним, последний нож вскрикнул болевым криком металла, завибрировав возле одного из моих.

– Хочу кое-что тебе сообщить, – сказал я, когда мы снова их вытащили. – Я возглавляю поездку и отвечаю за безопасность ее участников. Я тоже буду охранять веганца.

– Очень хорошо, Караги. Ему нужна защита.

Я положил ножи в корзину и двинулся к двери.

– Мы отправляемся завтра в девять утра. У меня будет конвой скиммеров на первом поле территории Конторы.

– Хорошо. Доброй ночи, Караги.

– …И зови меня Конрад.

– Хорошо.

Он изготовился, чтобы бросить нож в мишень. Я закрыл дверь и двинулся по коридору обратно. Пока я шел, я услышал еще один «шмак», и прозвучал он гораздо явственней, чем тот, первый. А эхо его прокатилось мимо меня по всему коридору.

Пока шесть скиммеров летели через океаны в направлении Египта, я обратил свои мысли сначала к Косу и Кассандре, а затем не без труда выудил их оттуда и послал вперед – к пескам, к Нилу, к крокодилам-мутантам и некоторым усопшим фараонам, которых должен был тогда потревожить один из последних моих проектов. («Смерть приходит на мягких крыльях к тому, кто оскверняет…» и т. д.) А затем я стал думать о человечестве, грубо запихнутом на полустанок Титана, где оно работает в Конторе Земли, унижающемся на Тайлере и Бакабе, болтающемся на Марсе и кое-как перебивающемся на Рилпахе, Дивбахе, Литане и на паре дюжин других миров Веганского Объединения. Затем я стал думать о веганцах.

Голубокожий народец со смешными именами и рябой, как после оспы, взял нас к себе, когда мы замерзали, и накормил нас, когда мы голодали. Да. Они прекрасно разобрались в том, как пострадали наши колонии на Марсе и Титане в результате почти вековой оторванности от всего и всех, случившейся после Трехдневного конфликта, – это ведь только потом был создан приемлемый межзвездный корабль. Как коробочный долгоносик (по словам Эммета), мы искали свой дом, поскольку привыкли к тому, что прежде он у нас был. Хотели ли веганцы уничтожить сих насекомых? Нет. Раса более древняя и мудрая, они позволили нам селиться в их мирах, жить и работать в их городах, будь то на суше или на море. Потому что даже такая развитая цивилизация, как веганская, испытывает некоторую потребность в ручном труде одной из разновидностей живых существ с противостоящим большим пальцем руки. Ни машины, ни машинные мониторы не заменят хороших домашних слуг, равно как хороших садовников, рыбаков в соленом море, представителей опасных профессий – подземных рабочих и наземных проституток, а также фольклорных циркачей из чуждой веганцам разновидности живого мира. По общему убеждению, присутствие там человека несколько снижает уровень веганской среды обитания, однако же люди сами это компенсируют своим личным вкладом во все увеличивающееся тамошнее благосостояние.

Мысль эта и вернула меня к Земле. Веганцы прежде никогда не видели полностью разрушенной цивилизации, так что наша родная планета произвела на них большое впечатление. Достаточно большое, чтобы терпеть на Тайлере наше правительство-в-отсутствии. Достаточно большое, чтобы покупать билеты для земного путешествия, дабы осмотреть руины. Достаточно большое даже для того, чтобы покупать здесь недвижимость и строить курорты. Есть свое очарование в планете, которую используют как музей. (Что там Джеймс Джойс[23]23
  Джойс, Джеймс (1882–1941) – ирландский писатель, автор знаменитого романа «Улисс».


[Закрыть] говорил о Риме?) Так или иначе, по итогам каждого бюджетного года веганцев мертвая Земля еще приносит своим живущим на ней внукам небольшой, но ценный доход. Вот почему – Контора, Лоурел, Джордж, Фил и все прочее.

Вот почему – даже и я, в каком-то смысле.

Далеко внизу океан был как серо-голубой ковер, который утаскивали из-под нас. Его сменил темный материк.

Мы устремились в направлении Нового Каира. Приземлились в стороне от города. Посадочной площадки там нет. Мы просто опустились на пустое поле, которое использовали для этих целей, и оставили Джорджа для охраны.

Старый Каир еще горюч, однако те, с кем можно иметь дело, живут в основном в Новом Каире, так что путешествовать можно довольно нормально. Миштиго не захотел посетить мечеть Кейт-Бей в Городе Мертвых[24]24
  Город Мертвых – средневековое кладбище в восточной части Каира.


[Закрыть], которая сохранилась после Трех Дней; однако он ради меня согласился сесть в скиммер и полетать вокруг нее на малой высоте и скорости, дабы пофотографировать и посмотреть. Если уж говорить о монументах, то он хотел посетить пирамиды, Луксор, Карнак, Долину Царей и Долину Цариц.

Хорошо, что мы осмотрели мечеть с воздуха. Под нами судорожно бегали какие-то темные фигуры, останавливаясь лишь затем, чтобы бросить в летательный аппарат камень.

– Кто они? – спросил Миштиго.

– Горючие, – сказал я. – Что-то вроде людей. Они различаются по размеру, форме и ничтожности.

Мы еще покружили, пока он не удовлетворил свое любопытство, и вернулись на поле.

Итак, снова приземлившись в лучах сверкающего солнца, мы высадились, выставили охрану у скиммера и двинулись по разбитому шоссе, где асфальт чередовался с песком; кроме меня и двух временных помощников, шли Миштиго, Дос Сантос и Красный Парик, Эллен и Хасан. Эллен лишь в последнюю минуту решила сопровождать в поездке своего мужа.

По обе стороны дороги тянулись поля высокого сахарного тростника, блестевшего на солнце. Вскоре поля остались позади – мы шагали мимо низких служебных построек города. Дорога стала шире. Тут и там росли пальмы, возле них лежали островки теней. Два малыша с огромными карими глазами проводили нас взглядом. Они погоняли усталую шестиногую корову, вращавшую сакию – большое колесо для поливки; для здешних мест обычнейшая картина, с тем лишь отличием, что от этой коровы оставалось больше отпечатков копыт.

Мой надзиратель этих мест Рамзес Смит встретил нас в гостинице. Крупный, на его золотистого цвета лицо надета крепкая сеть морщин; у него были типично печальные глаза, но постоянная улыбка компенсировала это впечатление.

В ожидании Джорджа мы сидели в главном зале гостиницы, потягивая пиво. Чтобы заменить его, была послана охрана из местных.

– Работа идет все лучше, – сказал мне Рамзес.

– Отлично, – отозвался я.

Никто меня не спросил, что это за «работа» такая, в связи с чем я испытывал положительные чувства. Я хотел, чтобы для них это был сюрприз.

– Как твоя жена, дети?

– Отлично.

– А новорожденный?

– Выжил, – сказал Рамзес гордо, – и безо всяких осложнений. Я послал жену на Корсику, там он и родился. Вот фото.

Я сделал вид, будто внимательно разглядываю, и выразил свое одобрение ожидаемыми от меня междометиями.

– Так вот, что касается съемки, – сказал я, – тебе нужно дополнительное оборудование?

– Нет, мы отлично обеспечены. Все идет хорошо. Когда вы хотите посмотреть работу?

– Сразу же, как только что-нибудь поедим.

– Вы мусульманин? – вмешался в разговор Миштиго.

– Я коптской веры, – ответил Рамзес, на сей раз не улыбнувшись.

– О, в самом деле? Вы еретики-монофизиты[25]25
  Монофизиты – сторонники разновидности христианского учения, сложившегося в VII в. в Византии.


[Закрыть], не так ли?

– Мы не считаем себя еретиками, – ответил Рамзес.

Когда Миштиго ударился в перечень христианских ересей, для него забавных, да и только, я сел, размышляя, правильно ли сделали мы, греки, что пустили логику в этот разнесчастный мир. Еще раньше, в приступе злобы, оттого что должен возглавить поездку, я записал их все в журнале путешествия. Позднее Лоурел сказал мне, что это был отличный и хорошо оформленный документ. Что, кстати, показывает, как отвратительно я должен был себя чувствовать в тот момент. Я даже занес в журнал информацию о том, как в шестнадцатом веке по ошибке канонизировали Будду как святого Иозафата. Под конец, поскольку Миштиго явно смеялся над нами, я понял, что мне остается или убить его, или сменить эту пластинку. Хотя сам я и не был христианином, его теологическая комедия ошибок не нанесла удар в солнечное сплетение моей религиозности. Однако я испытал досаду: представитель другой расы не поленился предпринять настолько трудоемкое исследование, что мы рядом с ним выглядим как идиоты.

Пересматривая данный вопрос в настоящем, я понимаю свою ошибку. Успех видеозаписи, которую я тогда делал (та самая «работа», что упоминал Рамзес), подтверждает более поздние мои гипотезы относительно веганцев: они столь смертельно наскучили себе, а мы были столь неизведаны, что они вцепились и в злободневные наши проблемы, и в те, что стали уже классическими, равно как и в ту, что для нас всегда остается животрепещущей. Они принялись ломать себе голову над тем, кто в действительности написал пьесы Шекспира, на самом ли деле Наполеон умер на острове Святой Елены, кто были первые европейцы, ступившие на земли Северной Америки, и указывают ли книги Чарльза Форта, что Землю посещала неизвестная веганцам разумная раса – и так далее. Высшая же каста веганского общества интересуется даже теологическими дискуссиями нашего Средневековья. Смешно.

– Так вот, относительно вашей будущей книги, Шрин Штиго… – прервал я его. То, что я использовал почтительное обращение, остановило веганца на полуслове.

– Да? – отозвался он.

– У меня такое впечатление, что у вас нет ни малейшего желания говорить на эту тему ни теперь, ни впредь. Я, конечно, полон уважения к подобному чувству, но как руководителя поездки оно ставит меня в довольно затруднительное положение.

Оба мы понимали, что мне следовало бы затронуть этот вопрос в личной беседе, особенно после его реплики, адресованной Филу в гостиной, но я был настроен сварливо и хотел, чтобы он знал об этом и чтобы разговор перешел в другое русло. Поэтому я сказал:

– Будет ли это в основном географический отчет о местах, которые мы посетим, или вам предпочтительно, чтобы мы обратили ваше внимание на местную специфику – будь то, так сказать, вопросы политики или насущные вопросы культуры.

– Главный мой интерес – написать занимательную книгу о путешествии, – ответил он, – но мне любопытна любая информация о нашем пути. Во всяком случае, я считал, что это – ваша работа. Что же касается земных традиций и здешних текущих проблем, то общее представление о них я имею, и они не очень меня занимают.

Дос Сантос, который ходил и курил в ожидании, пока сготовят еду, остановился в полушаге от нас и сказал:

– Шрин Штиго, что вы думаете по поводу Движения Возвращенцев? Вы сочувствуете нашим целям? Или считаете затею мертворожденной?

– Да, – ответил он, – последнее. Я убежден, что если кто-то мертв, то единственная его обязанность – это удовлетворить потребителя. Я уважаю ваши цели, но не пойму, как вы можете надеяться на их реализацию. Почему люди должны отказываться от гарантий своей безопасности ради возвращения сюда? Большинство представителей нынешнего поколения никогда не видели Землю, кроме как на пленках, – а вы должны признать, что это весьма маловдохновляющие документы.

– Я с вами не согласен, – возразил Дос Сантос, – и считаю ваш подход ужасно патрицианским.

– Именно таким он и должен быть, – произнес Миштиго.

Джордж и еда появились почти одновременно. Два официанта стали накрывать на стол.

– Я бы предпочел есть один за маленьким столом, – объяснил Дос Сантос официанту.

– Вы здесь, потому что сами об этом просили, – напомнил я.

Дос Сантос взял себя в руки и глянул тайком на Красный Парик, которая по воле случая сидела справа от меня. Мне показалось, что я засек едва уловимое движение ее головы, сначала налево, затем направо.

Дос Сантос собрал все черты своего лица вокруг маленькой улыбки и слегка кивнул.

– Простите мой латинский темперамент, – заметил он. – Вряд ли удастся обратить кого-нибудь в веру Возвращенцев за пять минут, и каждый раз мне трудно скрыть свои чувства.

– Это уж точно, – сказал я и добавил: – Я голоден.

Он сел напротив нас, рядом с Джорджем.

– Узрите Сфинкса, – промолвила Красный Парик, указывая на гравюру на дальней стене, – чья речь – то долгое молчание, то вдруг загадка. Он стар, как само время. В высшей степени уважаем. Дряхл, вне всякого сомнения. Рот он не открывает и ждет. Чего? Кто знает… Вы испытываете тягу к монолитному в искусстве, Шрин Штиго?

– Иногда, – бросил веганец, сидя слева от меня.

Дос Сантос быстро глянул через плечо и снова посмотрел на Диану. Он ничего не сказал.

Я попросил Красный Парик передать мне соль, и она передала. Мне и в самом деле хотелось высыпать на нее соль, чтобы она застыла соляным столпом[26]26
  Намек на библейскую историю о жене праведника Лота, превращенной в соляной столп.


[Закрыть], и тогда в свободное время я бы наконец познал ее, но вместо этого я использовал соль для картошки.

И в самом деле, узрите Сфинкса!

Солнце в зените, короткие тени, жара – вот как это было. Я не хотел, чтобы какие-нибудь вездеходы или скиммеры портили картину, поэтому заставил всех идти пешком. Это было недалеко, и я выбрал несколько окольный путь, чтобы достичь предполагаемого эффекта.

Вкривь и вкось мы прошагали милю, где карабкаясь вверх, где спускаясь. Я конфисковал у Джорджа сачок для бабочек, чтобы избежать раздражающих пауз, когда мы пересекали несколько клеверных полей, лежавших на нашем пути.

Ходьба обратно сквозь время – вот что это было: мимо стремительно проносились птицы ярких расцветок (фьють! фьють!), а стоило нам только подняться на какой-нибудь небольшой пригорок, как далеко на горизонте возникала пара верблюдов. (Очертания верблюдов, как будто рисунок углем… Но хватит об этом. Никого не волнует впечатление от верблюдов. Даже самих верблюдов, если уж по правде. Бедные больные животные…) Невысокая смуглая женщина устало тащилась мимо с высоким кувшином на голове. Миштиго отметил сей факт для своего карманного помощника. Я кивнул женщине и произнес приветствие. Женщина ответила на приветствие, но, естественно, не кивнула. Эллен, уже мокрая от пота, обмахивалась большим зеленым треугольником из перьев; Красный Парик шагала прямая, высокая, капельки испарины выступили на верхней ее губе, а глаза были спрятаны за солнечными очками, затемнившимися до своего предела. Наконец мы взобрались на последний невысокий холм.

– Глядите, – сказал Рамзес.

– Madre de Dios![27]27
  Испанское восклицание, которое можно перевести как «Бог ты мой!»


[Закрыть] – вырвалось у Дос Сантоса.

Хасан выругался.

Красный Парик быстро повернулась ко мне, затем обратно. Из-за ее солнечных очков я не смог прочесть выражения ее лица. Эллен продолжала обмахиваться.